Трагедия семьи Ченчи в художественной литературе. Часть III

Перси Биши Шелли «Ченчи», 1819

Перевод К. Бальмонта

Перси Биши Шелли. Избранные произведения. Стихотворения. Поэмы. Драмы.

Философские этюды,  М., «Рипол Классик», 1998

ЧЕНЧИ

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Комната в палаццо Орсино. Входят Орсино и Джакомо.

Джакомо

Так быстро злодеяние приходит
К ужасному концу?
О, для чего же
Бесплодное раскаянье, казня
За черный грех, когда он совершится,
 Не может громко нас предостеречь,
А только ранит жалом смертоносным,
Когда непоправимо преступленье!
О, если б этот прошлый час тогда
С себя совлек покров туманной тайны,
Представ с зловещим ликом привиденья,
С которым он является теперь,
Когда душа — как мрачная берлога,
Где спугнут дикий зверь, теперь гонимый
Свирепым лаем псов, чье имя совесть!
Увы! Увы! Какая злая мысль —
Убить седого дряхлого отца.

Орсино

Кто знал, что все окончится так плохо!

Джакомо

Безбожно посягнуть на святость сна!

Похитить кроткий мир спокойной смерти,

Которая преклонности усталой

Назначена природою самой!

Отнять у Неба гибнущую душу,

Не давши ей раскаяньем сердечным

И жаркими молитвами загладить

Жизнь, полную грехов!

Орсино

Но разве я

К убийству побуждал тебя?

Джакомо

О, если б

В твоем лице услужливо-любезном

Я зеркала не встретил для своих

Ужасных мыслей; если б целым рядом

Намеков и расспросов ты меня

Не вынудил чудовище увидеть

Моей души и на него глядеть,

Пока оно с желаньем не сроднилось!

Орсино

Вот так всегда, кто терпит неудачу,

Вину за все слагает на того,

Кто был его решению поддержкой,

Или винит другое что-нибудь,

Но только не себя. А в то же время

Признайся, что раскаянье твое

С его больною бледностью возникло

Всецело оттого, что ты теперь

Находишься в опасности; признайся,

Что это страх, откинувши свой стыд,

Скрывается под маской угрызений.

А если б мы могли еще спастись?

Джакомо

Но как же это можно? Беатриче,

Лукреция и Марцио в тюрьме.

И, верно, исполнители закона

Уж посланы, пока мы говорим здесь,

Схватить и нас.

Орсино

Я приготовил все

Для верного немедленного бегства.

И если ты желаешь, мы сейчас же

Воспользуемся случаем.

Джакомо

Скорей

Дыханье испущу средь пыток страшных,

Как, бегством обвинив самих себя,

Мы сложим всю вину на Беатриче?

Меж тем как в этом деле богохульном

Она одна — как светлый Ангел Бога,

Прислужников нашедший в духах тьмы

И мстящий за обиду без названья,

Пред ужасом которой черный грех

Отцеубийства стал святым деяньем;

Тогда как мы для наших низких целей…

Орсино, если я сравню твои

Слова и взгляды с этим предложеньем,

Боюсь необходимости сознаться,

Что ты — подлец. Скажи, с какою целью,

Намеками, улыбками, словами

В опасное такое преступленье

Меня ты заманил — и бросил в пропасть?

И ты не лжец? И ты не ложь сама?

Изменник и убийца! Трус и раб!

Да что тут тратить время! Защищайся!

(Обнажает шпагу.)

Пусть скажет сталь, чем заклеймить тебя

Гнушается язык мой.

Орсино

Спрячь оружье.

Джакомо, неужели до того

Твой страх тебя отчаяньем исполнил,

Что руку поднимаешь ты на друга,

Из-за тебя погибшего? Но, если

Ты к этому подвигнут честным гневом,

Узнай, что предложением своим

Хотел я испытать тебя, не больше.

Что ж до меня, своим бесплодным чувством

Я приведен к той точке, от которой

Не в силах отступить -^ хотя бы даже

Мой твердый дух раскаянье узнал.

Пока мы говорим, внизу, у входа,

Ревнители закона ждут, и мне

Даны лишь эти краткие мгновенья.

И если хочешь ты к своей жене

Теперь пойти с печальным утешеньем,

Иди вот этим ходом потаенным, —

Ты их избегнешь.

Джакомо

Друг великодушный!

Так ты меня простил? О, если б мог я

Своею жизнью выкупить твою!

Орсино

Твое желанье на день опоздало.

Спеши. Всего хорошего. Ты слышишь,

Идут по коридору!

(Джакомо уходит.)

Очень жаль,

Но стражи ждут его теперь у входа

Его же дома; это сделал я,

Чтоб от него, как и от них, сокрыться.

На этих размалеванных подмостках

Изменчивого мира я задумал

Торжественную пьесу разыграть,

Хотел достичь моих особых целей

Сплетением добра и зла в узор,

Подобный тем, какие ткутся всюду;

Но встала Неожиданность и властно

Схватила нити замыслов моих,

Порвала их и с страшной быстротою

Сплела из них сеть гибели. Кричат!

(Слышен крик.)

Чу! Слышу. Я объявлен вне закона,

Но с ложным простодушием в лице,

В лохмотьях жалких, я пройти сумею

В толпе, всегда обманутой, что судит

Согласно с тем, что кажется. И после,

Под именем другим, в стране другой,

Я почести покинутого Рима

Легко переменю на жизнь другую,

Создав ее по старым образцам,

Служа своим желаньям. И душа

Останется все тою же, а облик

Всего, что вне, послужит верной маской.

Но если происшедшее не даст мне

Покоя — никогда? О, нет, к чему же!

Никто о злодеяниях моих

Не будет знать! Зачем себя я буду

Своим же осуждением тревожить!

Ужели победить я не смогу

Бесплодных угрызений? Буду вечно

Рабом — чего? Бессмысленного слова,

Которое все люди применяют

Друг против друга, только не к себе,

Точь-в-точь, как носят шпагу, чтобы ею

При случае кого-нибудь убить

И защитить себя от нападенья.

Но, если я глубоко заблуждаюсь, —

Что буду делать, где тогда найду я

Личину, чтобы скрыться от себя,

Как я теперь сокрыт от чуждых взоров?

(Уходит.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Зал суда. Камилло, Судьи и прочие сидят. Вводят Марцио.

Первый судья

Ну что же, обвиняемый, как прежде,

Вы будете упорно отрицать?

Скажите, вы виновны в преступленье

Иль нет? Скажите, кто у вас зачинщик?

Иль, может быть, их несколько? Ответьте,

Но только, чтобы правду говорить!

Марцио

О Господи! Когда бы правду знал я!

Не я его убийца. Этот плащ,

Который для меня уликой служит,

Олимпио мне продал.

Второй судья

Взять его!

Первый судья

Ты смеешь побледневшими губами

Произносить бесстыднейшую ложь,

Еще дрожа от поцелуев дыбы?

Тебе, должно быть, очень полюбились

Объятья собеседницы такой?

Ты хочешь предоставить ей исторгнуть

Из тела жизнь и душу? Взять его!

Марцио

Пощады! О, пощады! Я признаюсь!

Первый судья

Скорей!

Марцио

Я задушил его во сне.

Первый судья

И кто подговорил тебя?

Марцио

Джакомо,

Его же сын родной, и с ним Орсино,

Прелат, меня отправили в Петреллу.

Там донна Беатриче вместе с донной

Лукрецией со мною говорили,

Меня прельстили тысячею крон.

И я с своим товарищем немедля

Убил его. Теперь меня казните.

Пусть я умру!

Первый судья

Признание звучит

Зловещею правдивостью. Эй, стражи!

Введите заключенных!

(Входят Лукреция, Беатриче и Джакомо под стражей.)

Посмотрите

На этого, что здесь стоит: когда вы

В последний раз с ним виделись?

Беатриче

Его

Мы никогда не видели.

Марцио

Синьора,

Я вам известен слишком хорошо.

Беатриче

Ты мне известен? Как? Когда? Откуда?

Марцио

Забыть вы не могли, что вы меня

Угрозами и подкупом склонили,

Чтоб вашего отца я умертвил.

Потом, когда убийство совершилось,

Вы, дав мне плащ с отделкой золотою,

Сказали мне, чтоб я преуспевал.

Как преуспел я, можете вы видеть!

И вы, синьор Джакомо, вы, синьора

Лукреция, не можете отречься

От правды слов моих.

(Беатриче приближается к нему; он закрывает свое лицо и отшатывается.)

О, не гляди

Так страшно на меня! Бросай на землю,

Бесчувственно-немую, взоры мести!

Они меня терзают. Это пытка

Из уст моих признание исторгла.

Молю, пусть буду я теперь казнен.

Беатриче

Мне жаль тебя, несчастный. Но помедли!

Камилло

Пусть он здесь ждет.

Беатриче

О кардинал Камилло,

Известно всем, как вы добры и мудры.

Возможно ли, что вы сидите здесь,

Возможно ли, что с вашего согласья

Разыгрывают этот низкий фарс?

Несчастного раба влекут насильно,

Терзают целым рядом страшных пыток,

Что могут самых смелых ужаснуть,

И требуют потом, чтоб он ответил

Не так, как говорит его душа,

А так, как палачи ему диктуют,

Вопросами ответ ему внушая:

И это под угрозой новых мук,

Таких, каких не знают в бездне Ада,

По благости Создателя. Скажите,

Когда бы ваше собственное тело

Раскинули на дыбе и сказали:

«Сознайтесь, что ребенок синеглазый,

Что был для вас звездою путеводной,

Племянник ваш, малютка, был отравлен

И яд подсыпан вашею рукою?» —

Хотя известно всем, что с той поры,

Как смерть его похитила внезапно,

Для вас земля и небо, день и ночь,

И все, на что была еще надежда,

И все, что было, все переменилось,

От тягости великой вашей скорби.

Скажите, вы бы в пытках не сказали:

«Да, я его убийца, сознаюсь»,

Не стали бы мучителей просить,

Как этот раб, чтоб вам скорее дали

Прибежище в позорной, низкой смерти?

Прошу вас, кардинал, не откажитесь

Мою невинность громко подтвердить.

Камилло

(очень тронутый)

Синьоры, что вы скажете на это?

Стыжусь горячих слез своих, я думал,

Что в сердце их источник оскудел.

Готов своей душою поручиться,

Что нет на ней вины.

Один из судей

И все же нужно

Ее подвергнуть пытке.

Камилло

Я скорее

Свое согласье дал бы, чтобы мой

Племянник был подвергнут лютым пыткам

(Когда б он жил, он был бы тех же лет,

С такого ж точно цвета волосами,

С глазами, как у ней, но не такими

Глубокими, и цвета голубого).

Нельзя порочить лучший образ Бога,

Блуждающий в печали по земле.

Она чиста, как детская улыбка!

Судья

Прекрасно, монсиньор, но, если вы

Ее подвергнуть пыткам не хотите,

Пусть грех ее падет на вас. Его

Святейшества прямое повеленье —

Преследовать чудовищный поступок

По всей суровой строгости закона,

Его усилить даже в примененье

К преступникам. Они обвинены

В грехе отцеубийства, и улики

Настолько очевидны, что вполне

Оправдывают пытку!

Беатриче

Где улики?

Признание вот этого?

Судья

Ну, да.

Беатриче (к Марцио)

Поди сюда. Итак, ты, значит, выбран

Из множества живущих, чтоб убить

Невинного? Кто ж ты?

Марцио

Я был когда-то

Служителем у твоего отца.

Я Марцио.

Беатриче

Смотри в мои глаза

И отвечай на все мои вопросы.

(К судьям.)

Прошу вас наблюдать его лицо.

Он не похож на тех бесстыдно-наглых

Клеветников, которые не смеют

Сказать о том, что взором говорят;

Напротив, он сказать не смеет взглядом

Того, что говорит в словах, и взоры

Склоняет он к слепой земле.

(К Марцио.)

Так что ж!

Ты скажешь мне, что я отцеубийца?

Марцио

Молю! Пощады! Все во мне смешалось!

Что мне сказать? Свирепый ужас пыток

Меня принудил к правде. Дайте мне

Уйти отсюда прочь! Не позволяйте

Ей на меня глядеть! Я жалкий, низкий

Преступник; все, что знаю, я сказал:

Так дайте ж умереть теперь!

Беатриче

Синьоры,

Когда бы я была такой жестокой,

Чтоб это преступление задумать,

Как ваши подозрения диктуют

Вот этому злосчастному рабу,

Который их высказывает в страхе

Пред ужасами пыток, — неужели

Мне хитрость не велела б уничтожить

Орудье злодеянья моего?

Зачем же я оставила бы этот

Кровавый нож, с моей фамильной меткой

На черенке, среди моих врагов,

Для собственной моей грядущей казни?

Ужели я, нуждаясь бесконечно

В молчанье навсегда, не приняла бы

Такой предосторожности ничтожной,

Как сделать из его немой могилы

Хранилище для тайны роковой,

Записанной в воспоминанье вора?

Чт_о_ жизнь его, лишенная значенья?

Чт_о_ сотни жизней? Раз отцеубийца, —

Топчи их всех. Смотрите же, он жив!

(Обращаясь к Марцио.)

А ты…

Марцио

О, пощади меня! Не надо,

Не надо больше слов. Твои призывы

Торжественно-печальные, твой взор,

Одновременно полный состраданья

И строгости, терзают хуже пытки.

(К судьям.)

Я все сказал. Молю, во имя Бога,

Ведите же меня скорей на казнь.

Камилло

Пусть он поближе станет к Беатриче:

От взоров испытующих ее

Он так же уклоняется, как желтый

Осенний лист трепещет и бежит

От режущего северного ветра.

Беатриче

О ты, уже склонившийся над бездной,

Над пропастью, где слиты жизнь и смерть,

Помедли, прежде чем ты мне ответишь:

Тогда ты с меньшим ужасом предстанешь

С ответом пред Всеведущим Судьею.

Какое зло мы сделали тебе?

Чем я — увы? — могла тебя обидеть?

Здесь на земле, где жизнь, и день, и солнце,

Я прожила такую малость лет,

Исполненных томительной печали;

И участи моей угодно было,

Чтоб мой отец бездушно отравил

Все юные мгновенья утра жизни,

Всю радость расцветающих надежд;

Потом одним ударом беспощадным

Убил он душу вечную мою,

Убил мою нетронутую славу

И даже возмутил тот чистый мир,

Что тихо дремлет в нежном сердце сердца.

Но рана оказалась несмертельной,

И я одну лишь ненависть мою

Могла с тех пор влагать в мои молитвы,

Склоняясь пред Родителем всего,

Который, проникаясь милосердьем,

Как ты сказал, тебя вооружил,

Чтоб ты его убрал с лица земного.

И смерть его — улика на меня!

И кто же обвинитель? Ты! О, если

Ты ждешь еще пощады в небесах,

Яви же в этом мире справедливость, —

Пойми, что зачерствелость сердца хуже

Руки окровавленной. Если ты

Убийства совершал и целой жизнью

Топтал законы Бога и людей,

Побойся безрассудства, не бросайся

Пред вечным Судиею, восклицая:

«Создатель мой, я сделал то, и больше;

Там, на земле, я погубил одну,

Она была чиста, была невинна,

И вот за то, что вынесла она,

Чего не выносил еще доселе

Никто, — ни тот, кто чист, ни тот, в ком грех, —

За то, что ужас, выстраданный ею,

Не может быть ни понят, ни рассказан,

За то, что, наконец, Твоя рука

Ее освободила, я — словами —

Убил ее и всех ее родных».

Подумай, заклинаю, как жестоко

В умах людей навеки умертвить

Лелеемое ими преклоненье

Пред нашим древним домом, нашей славой,

Ни разу не запятнанной! Подумай,

Что значит задушить ребенка-жалость,

Которую во взорах прямодушных

Баюкает доверие. Подумай,

Что значит — и бесславием, и кровью

Навеки запятнать все то, на чем

Лежит печать, невинности и — Боже! —

Клянусь, что в самом деле есть невинность,

Которую ты властен осквернить

Настолько, что утратится различье

Меж хитрым диким взглядом преступленья

И тою чистотою, что теперь

Тебя зовет и властно принуждает

Ответить мне. Виновна я иль нет

В грехе отцеубийства?

Марцио

Невиновна!

Судья

Как? Что?

Марцио

Я объявляю здесь, что те,

Кого оговорил я, невиновны.

Виновен только я.

Судья

Пытать его.

На дыбу. К колесу. Пусть пытки будут

Утонченны и длительны, пусть в нем

Изгибы сокровенные порвутся.

Пытать его, пока он все не скажет.

Марцио

Пытайте как хотите. Худшей пытки

Не выдумать, чем та, что с губ моих,

Охваченных дыханием последним,

Сорвала правду высшую. Невинна, —

Она совсем невинна, говорю я!

Ищейки кровожадные, не люди,

Насытьтесь мной, но я вам не позволю

Сгубить такой бесценный перл земли!

(Марцио уходит под стражей.)

Камилло

Что ж вы на это скажете, синьоры?

Судья

Пусть пытки, как клещами, тянут правду.

Пока она, как снег, не побелеет,

Просеянный морозным ветром трижды.

Камилло

И в то же время кровью обагренный!

Судья

(к Беатриче)

Синьора, это вам письмо известно?

Беатриче

Не ставьте мне ловушек! Кто встает здесь

Как обвинитель мой? А! Это ты!

Судья, и обвинитель, и свидетель,

И все в одном лице? Я вижу имя

Орсино? Где Орсино? Позовите.

Пусть только взглянет он в мои глаза.

Что значит эта жалкая бумага?

А! Это неизвестно вам, и вы

В одном предположенье, что, быть может,

Здесь кроется какая-то вина,

Хотите нас убить?

(Входит офицер.)

Офицер

Преступник умер.

Судья

Что ж он сказал пред смертью?

Офицер

Ничего.

Лишь к колесу его мы привязали,

Он посмотрел с улыбкою на нас,

Как тот, кто над врагом своим смеется,

Дыханье задержал свое — и умер.

Судья

Нам больше ничего не остается

Как следствие сурово применить

К упорствующим этим заключенным.

Камилло

Я протестую против примененья

Дальнейшей процедуры. Я иду

Просить его Святейшество за этих

Невинных благороднейших людей

И постараюсь сделать все, что можно.

Судья

Итак, да совершится воля Папы.

А до тех пор пусть стража разместит

Преступников по одиночным кельям.

Держать орудья пытки наготове:

Сегодня ж ночью, если только Пап?

В решенье правосудном сохранит

Суровую решимость благочестья, —

Из этих жил, из этих нервов тонких,

Всю истину я вырву, стон за стоном.

(Уходят.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Тюремная келья. Беатриче спит на постели. Входит Бернардо.

Бернардо

Как нежен сон в чертах ее лица.

Похожий на последние мечтанья

Пленительного дня, который был

Одним сплошным восторгом и с закатом

Замкнулся в ночь ив сны, и вот все длится.

Как после этих пыток, что она

Последней ночью вынесла без крика,

Легко ее дыханье. Горе мне!

Мне чудится, я больше спать не буду.

Но с этого закрытого цветка

Я должен, против воли, мир небесный

Стряхнуть, как блеск росы… Проснись! Проснись!

Сестра, ты можешь спать?

Беатриче

(пробуждаясь)

Мне сладко снилось,

Что мы в Раю. Ты знаешь, эта келья

Мне кажется каким-то светлым Раем,

С тех пор как спасена я от отца.

Бернардо

Сестра моя! Сестра! О Беатриче!

Когда бы сон твой не был только сном!

О Боже, как сказать тебе?

Беатриче

Мой милый,

Что хочешь ты сказать мне?

Бернардо

Не гляди же

Таким счастливым взглядом, а не то,

Подумав, чт_о_ тебе сказать я должен, —

Умру.

Беатриче

Вот ты меня заставил плакать.

Мой милый, как ты был бы одинок,

Когда б я умерла! Ну, говори же,

Что хочешь ты сказать?

Бернардо

Они признались;

Не в силах больше пытки выносить.

Они…

Беатриче

Признались? В чем? Чтобы потешить

Позорных палачей, сказали ложь.

И что ж они сказали? Что виновны?

Невинность белоснежная, и ты

Должна носить личину преступленья,

Чтоб скрыть спокойно-грозное лицо

Пред теми, кто совсем тебя не знает.

(Входят судья с Лукрецией и Джакомо, в сопровождении стражи)

О низкие сердца! Из-за того,

Чтоб избежать коротких спазм терзаний,

Которые, по меньшей мере, смертны,

Как эти члены, схваченные пыткой, —

Столетия величия и блеска

Повержены во прах, и эта честь.

Которая должна была, как солнце,

Сиять превыше дыма смертной славы,

Навеки стала жалкою насмешкой,

Позорной кличкой? Как? Так вы хотите,

Чтоб эти благородные тела,

Привязанные к бешеным копытам

Свирепых лошадей, вздымали пыль, —

Чтоб мы волной волос своих сметали

Следы слепой бесчувственной толпы,

Тех жалких, для которых наше горе

Покажется настолько любопытным,

Что, выбежав на зрелище такое,

Они оставят церкви и театры

Пустыми, как сердца их? Эта чернь

По прихоти, когда пойдем мы мимо,

Начнет швырять проклятья или жалость

Безумную, как мертвые цветы,

Прикрасу для живых — полуумерших.

Какую ж мы оставим память? Кровь,

Бесславие, отчаянье и ужас?

О ты, что мне была как мать родная,

Не убивай дитя свое! И пусть

Тебя мои обиды не погубят.

О брат, пойдем скорей со мной на дыбу!

Мы будем вместе так молчать, как только

Молчать умеет труп; и вскоре пытка

Нам будет как покойный тихий гроб!

Одно лишь может сделать пытку страшной

Ее способность вырвать слово лжи.

Джакомо

В конце концов и ты им скажешь правду,

От ужаса таких свирепых мук;

Скажи из сострадания, скажи им,

Что ты виновна.

Лукреция

О, скажи им правду!

Позволь нам умереть, и после смерти

Нам будет Бог судья, а не они;

Он сжалится над нами.

Бернардо

Если это

Действительно так было, так скажи им,

Сестра моя, и Папа вас простит,

И все тогда забудется.

Судья

Сознайтесь,

А то я ваше тело так скручу

Свирепой пыткой…

Беатриче

Пыткой! С этих пор

Пусть дыба станет прялкою! Пытайте

Голодных ваших псов, чтобы они

Сказали вам, когда они лизали

В последний раз ту кровь, что пролил здесь

Хозяин их, — меня пытать нельзя!

Мои мученья — в разуме и в сердце,

В сокрытых тайниках моей души.

Рыдающей слезами жгучей желчи

При мысли, что в ничтожном этом мире

Никто себе не верен, и мои

Родные — от самих себя — бежали.

И если я подумаю о том,

Как я была несчастна в этой жизни

И как ко мне и к тем, кого люблю я,

Несправедливы Небо и Земля,

И чт_о_ ты за мучитель, чт_о_ за трусы

Вот эти малодушные рабы, —

В моей душе встают такие пытки,

Что я к ответу вынуждена. Ну?

Судья

Ответь, виновна ль ты в отцеубийстве?

Беатриче

Не хочешь ли скорее обвинить

Всевышнего Создателя за то, что

Позволил Он тому произойти,

Что я снесла и что Он видел с неба;

Что сделал безымянным, у чего

Он отнял все, прибежище, защиту, —

Оставить только то, что ты зовешь

Отцеубийством? Есть ли грех иль нет

В том, что людьми зовется преступленьем,

И я виновна в нем иль невиновна,

Как хочешь, так реши. Мне все равно.

Я больше ничего не отрицаю.

Когда ты хочешь так, да будет так,

И кончено. Свою исполни волю.

Пытай, но я ни слова не прибавлю.

Судья

Она уличена, но не созналась.

Довольно и того. Теперь, пока

Последний приговор не вступит в силу,

Чтоб к ним не приходил никто.

Синьор Бернардо, уходите!

Беатриче

О, прошу вас,

Пусть он со мною здесь побудет!

Судья

Стражи,

Ваш долг.

Бернардо

(обнимая Беатриче)

Не разлучайте душу с телом!

Офицер

То дело палача.

(Уходят все, кроме Лукреции, Беатриче и Джакомо.)

Джакомо

Так я сознался?

Все кончено, и больше нет надежды!

О слабый, о позорный мой язык,

Зачем тебя не вырвал я, зачем

Не выбросил собакам! О несчастный,

Убить отца, потом предать сестру,

Тебя, безгрешный ангел, в этом мире,

Где всюду черный грех, тебя предать

Заслуженной лишь мною лютой казни!

Жена моя! И маленькие дети!

Одни! В нужде! И я — отец! О Боже!

Простишь ли непростившим, если сердце

У них на части рвется — так — вот так!

(Закрывает свое лицо и плачет.)

Лукреция

Дитя мое родное, как могли мы

Прийти к такому страшному концу?

Как я сдалась? Зачем не поборола

Мучений? О, зачем я не могу

Излить себя в своих слезах бесплодных,

Которые, не чувствуя, бегут!

Беатриче

О том, что было слабостию сделать,

Раз сделано, жалеть — двойная слабость.

Смелей! Господь мою обиду знал,

Чрез нас Им был ниспослан ангел мести,

Теперь Он нас как будто бы покинул,

Но это только кажется, и мы,

Я верю, не умрем. Поди поближе,

Мой милый брат, дай руку, ты мужчина,

Смелее же! И ты, моя родная,

Прильни ко мне усталой головою,

Попробуй задремать: твои глаза

Измучены бессонницей и скорбью,

Отяжелели веки. Ну, приляг,

А я, склонясь к тебе, спою тихонько

Какой-нибудь медлительный напев,

Ни грустный, ни веселый, а дремотный;

Так, что-нибудь из давних-давних лет,

Созвучья песни смутно-монотонной,

Одну из тех, что пряхи напевают,

Пока они почти совсем забудут,

Живут иль не живут они на свете.

Приляг. Вот так, родная! Как же быть?

Слова я позабыла? Нет, но, право,

Не знала я, что так они печальны!

Песня

Неверный друг моей мечты,

Вздохнешь ли ты, поймешь ли ты,

Что твой умерший друг не дышит?

Но что улыбка, что слеза

Для тех, кого смела гроза!

Живого мертвый не услышит.

Конец — мечтам.

Кто шепчет там?

Змея в твоей улыбке! Милый!

В твоих слезах — смертельный яд,

Так это правду говорят,

Что видишь правду — над могилой!

О, если б мог быть смертным сон,

О, если б смерть была как он,

Такой же ласковой и нежной,

Глаза смежила б я тогда,

Чтобы забыться безмятежно,

И не проснуться — никогда!

О мир! Прости.

Пора идти.

Ты слышишь звон?

То стон разлуки.

Два сердца врозь; в твоем — покой,

В моем, истерзанном тоской,

Неумирающие муки!

(Сцена закрывается.)

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Тюремный зал. Входят Камилло и Бернардо.

Камилло

Нет, Папа беспощаден. Невозможно

Его смягчить или хотя бы тронуть.

Он смотрит так пронзительно-спокойно,

Как будто он орудье лютой казни,

Которая терзает, но других,

Убьет, но не себя; он — точно камень,

Глухое изваянье, свод закона,

Устав церковный, но не человек.

Он хмурился: как будто хмурить брови, —

В его душе, как в скудном инструменте,

Пружиною единственною было:

Он хмурился. Защитники ему

Записки докладные подавали,

А он их рвал в клочки и безучастно

Охрипшим жестким голосом ворчал им:

«Кто между вас защитник их отца,

Убитого во сне?» Потом к другому:

«Ты это говоришь по долгу чина;

Прекрасно, одобряю». — И затем

Ко мне он повернулся, и, увидя,

Что у меня в глазах стоит мольба,

Он два лишь слова холодно промолвил:

«Убийцам — смерть!»

Бернардо

Но вы не отступились?

Камилло

Я продолжал настаивать как мог;

Сказал об этом адском оскорбленье,

Которое ускорило погибель

Безжалостного изверга-отца.

А он в ответ: «Паоло Санта Кроче

Вчера убил свою родную мать

И спасся бегством. Да, отцеубийство

Теперь совсем не редкость, — и, наверно,

Коль не сегодня, завтра молодежь, —

Конечно, по какой-нибудь причине,

Разумной, уважительной, — задушит

Нас всех, когда дремать мы будем в креслах.

Влиянье, власть и волосы седые

Теперь тяжелым сделались грехом.

Вы мой племянник, вы ко мне явились

Просить, чтоб я простил их. Подождите.

Вот приговор. Возьмите, и пока

Он выполнен не будет, и буквально, —

Ко мне не приходите».

Бернардо

Боже мой!

Не может быть! Не может быть! Я думал,

Что все, что говорили вы, есть только

Печальное начало, за которым

Последует желаннейший конец.

О, есть же взгляды, есть слова такие,

Что самого жестокого смягчат!

Когда-то я их знал, теперь, когда мне

Они нужней всего, я их забыл.

Что, если б я его сейчас увидел,

Горячими и горькими слезами

Омыл его стопы, его одежду?

Теснил его моленьями, терзал

Его усталый ум докучным криком,

И до тех пор свой стон не прерывал,

Пока, объятый бешенством, меня бы

Он не ударил посохом своим

И голову простертую не стал бы

Топтать, топтать, пока не брызнет кровь!

Быть может, он раскаяньем проникся б,

И в нем бы вдруг проснулось милосердье?

О, да, я так и сделаю! Прошу вас

Дождитесь моего прихода здесь!

(Стремительно убегает.)

Камилло

Увы! Несчастный мальчик! С тем же самым

Успехом погибающий моряк

Воззвал бы с корабля к глухому морю.

(Входят Лукреция, Беатриче и Джакомо, в сопровождении стражи)

Беатриче

Мне кажется, едва ли я должна

Надеяться на что-нибудь другое,

Как не на то, что ты теперь приносишь

Известие, что Папа нас простил.

Камилло

Пусть Бог на небесах к молитвам Папы

Не будет так неумолимо глух,

Как Папа был к моим! Вот полномочье,

Вот смертный приговор.

Беатриче (дико)

О Боже мой!

О Господи, как может это быть —

Так умереть внезапно? Молодою.

Лежать в земле, холодной, влажной, мертвой,

Средь разложенья, мрака и червей;

Забитой быть в каком-то узком месте,

Не видеть больше солнечного света,

Не слышать голосов живых существ,

Не думать о вещах давно знакомых,

Печальных, но утраченных, вот так…

Ужасно! Быть ничем! А то — но чем же?

Ничем! О Боже, где я? Умоляю,

Не позволяйте мне сходить с ума!

О Господи, прости мне эти мысли!

Чт_о_ если бы в пустом бездонном мире

Не стало Бога, Неба и Земли!

Чт_о_, если б всюду был бесцветный, серый,

Раскинутый, слепой, безлюдный мир!

Чт_о_, если вдруг тогда все станет духом

Его, отца, начнет меня теснить,

Обступит, как его прикосновенье,

Как взгляд его, как голос, — всюду будет

Тяжелое дыханье мертвеца!

Чт_о_, если он придет в той самой форме,

В какой меня он мучил на земле,

Так страшно на себя во всем похожий,

С морщинами, с седыми волосами,

Придет ко мне в той мертвой полумгле

И адскими объятьями охватит,

В мои глаза вонзит свои глаза

И повлечет все ниже, ниже, ниже!

Не он ли на земле был всемогущим,

Одним лишь он, повсюду и всегда?

И даже мертвый всеми он владеет —

Вошел в живых, как дух, внушает им

Все то, в чем боль, отчаянье, презренье

И гибель для меня и для моих!

Как знать! Еще никто не возвращался

Разоблачить законы царства смерти,

Где нет следов, оставленных живыми!

Быть может, та же там несправедливость,

Которая нас гонит здесь — куда?

Лукреция

Вручи себя любви живого Бога

И кротким обещаниям Христа!

Мы вступим в Рай еще до этой ночи.

Беатриче

Теперь прошло. И что бы ни случилось,

Мне сердце уже больше не изменит.

И все же — почему, не знаю, право, —

Твои слова так холодно звучат.

Мне кажется, что все кругом так низко,

Так холодно и тускло. В этом мире

Я видела всегда несправедливость.

И никогда ни Бог, ни человек,

Ни эта власть безвестная, что вечно

Моей судьбой несчастной управляла,

Не делали различья для меня

Между добром и злом. На утре жизни

Я лишена единственного мира,

Который знаю; нет мне ничего —

Ни жизни, ни любви, ни света солнца.

Ты хорошо сказала мне о Боге,

Что я должна вручить себя Ему:

Надеюсь, что в Него могу я верить.

В кого ж еще возможно верить здесь?

И все-таки в душе мертвящий холод.

(Пока она произносила последние слова, Джакомо в стороне говорил с Камилло,

который теперь уходит. Джакомо приближается.)

Джакомо

Родная, ты не знаешь, — ты, сестра,

Не знаешь: ведь как раз теперь Бернардо

Пред Папой преклоняется с мольбами,

Прося о снисхождении для нас.

Лукреция

Быть может, он и вымолит прощенье.

Мы будем жить, и эти муки станут

Как сказка для грядущих дальних лет.

О, только я подумала об этом,

И к сердцу кровь прихлынула волной.

Беатриче

Уж скоро в нем не будет больше крови.

Гони скорее эту мысль. Надежда

Ужаснее отчаянья, ужасней,

Чем горечь смерти. В этот страшный час,

Влекущий к бездне узкою тропинкой,

Что с каждым шагом делается уже,

У нас одно несчастье только есть:

Надежда. Лучше спорь с морозом быстрым.

Проси его, чтоб он не убивал

Цветов весны, не вовремя расцветших;

Прося землетрясенье не взметаться,

Скажи, что города над ним стоят,

Могучие, прекрасные, — быть может,

Оно задержит взрывы черноты,

Не выбросит смертельных токов дыма;

Ходатайствуй пред голодом; проси

Заразу ветроногую, сверканья

Слепых и быстрый молний; умоляй

Глухое море, — но не человека!

А! Он жесток, он весь живет во внешнем;

Он холоден; в словах он справедлив, —

В делах он — Каин. Нет, о, нет, родная,

Нам нужно умереть, — уж раз такая

Отплата за невинность — облегченье

От самых горьких зол. И до тех пор.

Пока убийцы наши торжествуют,

Живут себе, бездушные, тихонько

Идя сквозь мир скорбей к могиле мирной,

Где смерть с улыбкой встретит их, как сон, —

Родная, нам одна осталась радость,

И эта радость странная — могила.

Приди же, Смерть, и заключи меня

В свои всеобнимающие руки!

Как любящая Мать, меня сокрой

На ласковой груди и убаюкай,

Чтоб я заснула сном непробудимым,

Которым, раз заснувши, будешь спать.

Живите ж вы, живущие, сливайтесь

Один с другим в позорной, рабской связи,

Как некогда сливалися и мы,

Идущие теперь…

(Бернардо вбегает.)

Бернардо

О, ужас, ужас!

Напрасно все, рыдания, мольбы

Настойчивых и неотступных взглядов,

Отчаянье умолкнувшего сердца,

Напрасно все! У самой двери ждут

Прислужники немой, угрюмой смерти.

Мне чудится, у одного из них

Я на лице заметил пятна крови, —

Иль, может быть, мне только показалось?

Уж скоро кровь из сердца тех, кого

Люблю я в этом мире, брызнет ярко

На палача, а он лишь оботрется,

Как будто это брызнул только дождь.

О жизнь! О мир! Когда бы мог я скрыться!

Не жить! Не быть! Я должен видеть гибель

Невинности чистейшей. Та зеркальность,

В которую гляделся я всегда —

И делался счастливей, — предо мною

Должна разбиться в прахе. Беатриче,

Тебя, которой мир был так украшен,

Что пред тобой все делалось милей.

Тебя, свет жизни, должен я увидеть

Холодной, мертвой! Я скажу: «Сестра»,

Мне скажут: «Нет сестры!» — И ты, родная,

Связавшая нас всех своей любовью,

Ты — мертвая! Порвалась связь!

(Входят Камилло и стража)

Идут!

Скорей, скорей! Живые эти губы

Скорей поцеловать, пока на них

Румяные цветы еще не смяты,

Не стали тускло-бледными, немыми!

Скажи мне: «До свидания!», пока

Не задавила смерть твой нежный голос.

О, дай услышать, как ты говоришь!

Беатриче

Мой брат, прощай, будь счастлив. Думай вечно

О нашей горькой участи с любовью,

Как думаешь теперь. И пусть твоя

Любовь и жалость к нам тебе послужат

Усладою в страданиях твоих.

Не отдавайся грусти безутешной,

В отчаянье холодном не замкнись, —

А знай всегда терпение и слезы.

Дитя мое, еще одно запомни:

Будь верен нам, будь тверд в своей любви,

Твоя душа себе найдет в ней благо.

Будь верен убеждению, что я,

Окутанная тенью необычной,

Туманом преступленья и стыда,

Была всегда святой и безупречной.

И если даже злые языки

Начнут терзать мое воспоминанье,

И наше имя общее, как кличка,

К тебе прильнет мучительным клеймом,

И каждый на тебя в толпе укажет, —

Щади, жалей и никогда не думай

Дурного ничего о тех, чьи души,

Быть может, там в гробах тебя жалеют.

И смерть тебе покажется не страшной,

Ты встретишь смертный час, как я, спокойно!

Без горечи. Прощай! Прощай! Прощай!

Бернардо

Я не могу промолвить — до свиданья!

Камилло

О донна Беатриче!

Беатриче

Кардинал,

Прошу вас, не скорбите, не тревожьтесь.

Родная, завяжи мне этот пояс

И заплети мне волосы — вот так —

В какой-нибудь простой непышный узел.

И у тебя распутались они.

Мы часто их друг другу заплетали,

В вечерний час и утренней порой, —

Но это безвозвратно. Мы готовы.

Идем. Так хорошо. Все хорошо.

 

Читать по теме:

• Трагедия семьи Ченчи в художестченной литературе. Часть I
• Трагедия семьи Ченчи в художестченной литературе. Часть II
• Трагедия семьи Ченчи в художестченной литературе. Часть III
• Трагедия семьи Ченчи в художестченной литературе. Часть IV