Трагедия семьи Ченчи в художественной литературе. Часть II

Перси Биши Шелли. Ченчи

 

Перевод К. Бальмонта

Перси Биши Шелли. Избранные произведения. Стихотворения. Поэмы. Драмы.

Философские этюды

М., «Рипол Классик», 1998

1819

ЧЕНЧИ

 

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Комната в палаццо Ченчи. Лукреция, за ней входит Беатриче.

Беатриче

(входит, шатаясь, и говорит бессвязно)

Скорее дай платок мне! Мозг мой ранен;

Глаза налились кровью; вытри их —

Я вижу все неясно.

Лукреция

Беатриче,

Дитя мое, нет раны у тебя,

Холодный пот росой с чела струится.

Увы! Увы! Скажи мне, что с тобою?

Беатриче

Как? Волосы распущены? Зачем?

Так это я от них совсем ослепла —

Но я ведь заплетала их. — О, ужас!

Колеблется земля, вот-вот, раскрылась!

И стены зашатались. Вон, я вижу,

Там женщина рыдает; неподвижно,

Спокойно, далеко стоит она,

А я с землею в бездну упадаю.

О Боже! Свод небес запачкан кровью.

Лучи дневные черны. Светлый воздух

Внезапно превратился в те пары,

Которыми в могилах трупы дышат!

А! Задыхаюсь! Вкруг меня ползет,

Цепляется туман — заразой черной

Он входит в душу, плотный и тяжелый,

Я не могу сорвать его с себя,

Он липнет, — вот склеились пальцы, члены,

Он жилы разъедает, он меня

Наполнил ядом, грязным разложеньем,

Источник самой жизни осквернил!

О Господи! Я до сих пор не знала,

Что чувствуют безумные. Конечно!

Конечно, я с ума сошла!

(Более дико.)

Но нет!

Я умерла! Гнилые эти члены

Скрывают душу, рвущуюся к свету,

Ее в могиле держат!

(Пауза.)

Надо вспомнить…

Какая мысль ужасная была

Сейчас в моей душе? Ушла… Уходит…

Но гнет ее, как прежде, остается

В глазах потухших — в сердце утомленном!

О мир! О жизнь! О день! О, горе мне!

Лукреция

Дитя мое, о чем ты так скорбишь?

Она молчит: она душою помнит

Страдание, но не его причину,

Источник мук от горьких мук иссяк.

Беатриче

(в исступлении)

Отцеубийца — да, несчастье быть

Отцеубийцей; знаю — да — но, Боже!

Его отец был не такой, как мой.

Нет, никогда! — О Боже, что со мною?

Лукреция

Дитя мое, что сделал твой отец?

Беатриче

(подозрительно)

Ты кто, чтоб так выспрашивать? Не знаешь:

У Беатриче нет отца.

(В сторону.)

Она

Приставлена смотреть за мной. Сиделка

В больнице для лишившихся рассудка!

Печальная обязанность!

(К Лукреции тихо и медленно.)

Ты знаешь,

Мне странно так почудилось, что я —

Та, жалкая, чье имя — Беатриче;

О ней так много люди говорят;

Ее отец, схватив ее за пряди

Распущенных волос, таскал ее

По комнатам, — из комнаты в другую:

А то нагую в погреб запирал,

Где ползали чешуйчатые черви,

В зловонной яме голодом морил,

Пока она, измучившись, не ела

Какое-то причудливое мясо.

Печальное предание о ней

Так часто я в уме перебирала,

Что мною овладел кошмар ужасный,

И я себе представила… О, нет!

Не может быть! В безбрежном этом мире

Есть много ужасающих видений,

Смешений поразительных, слиянья

Добра и зла в чудовищных чертах,

И худшее порой в умах вставало,

Чем сделано могло быть худшим сердцем.

Но никогда ничье воображенье

Не смело…

(Останавливается, внезапно приходя в себя.)

Кто ты? Дай скорее клятву, —

Не то от ожиданья я умру, —

Клянись, что ты совсем не та, какою

Ты кажешься… О мать моя!

Лукреция

Дитя

Родное, ты ведь знаешь…

Беатриче

Нет, не нужно!

Не говори, мне страшно, потому что,

Когда ты скажешь правду, и другое

Должно быть правдой, — правдой навсегда,

Непобедимо-точной и упорной,

Соединенной связью неразрывной

Со всем, что в этой жизни быть должно

И не пройдет, останется навеки.

Да, так и есть. Я здесь, в Палаццо Ченчи.

Тебя зовут Лукреция. А я

Была и вечно буду Беатриче.

Я что-то говорила, так бессвязно,

Безумное. Но я не буду больше.

Поди ко мне. О мать моя, отныне

Я стала…

(Ее голос, слабея, замирает.)

Лукреция

Что с тобою, дочь моя,

Родная? Расскажи мне, что же сделал

Отец твой?

Беатриче

Что я сделала? Ведь я

Невинна? Разве это преступленье

Мое, что он, сединами покрытый, —

И с властным видом, — мучивший меня

От детских лет, уже забытых мною,

Как мучают родители одни,

Зовет себя моим отцом, — и должен

Им быть… О; как же мне назвать себя!

Какое дать мне имя, память, место?

Какой прощальный крик о мне напомнит,

Чтоб пережить отчаянье мое?

Лукреция

Дитя мое, я знаю, он ужасен,

Нас может только смерть освободить

От пытки этих страшных притеснений:

Смерть деспота иль наша. Но скажи мне,

Какое оскорбление, страшнее

Всего, что было, мог он нанести?

Чем мог тебе он причинить обиду?

Ты больше не похожа на себя,

В твоих глазах мелькает выраженье,

Так страшно-непривычное. Зачем

Ты смотришь так? Зачем ломаешь пальцы

Так судорожно сжатых бледных рук?

Беатриче

В них бьется жизнь, которой нет исхода.

Должно случиться что-нибудь, — не знаю,

Что именно, но что-нибудь такое,

Чтоб мой позор был только бледной тенью,

В смертельной вспышке мстительных огней,

Громовых, быстрых, грозных, непреложных

И губящих последствие того,

Что больше быть исправлено не может.

Должно случиться что-нибудь такое,

И я тогда навеки успокоюсь

И стихну, не заботясь ни о чем.

Но что теперь мне делать? Кровь моя,

Мятущаяся в жилах оскорбленных,

Кровь не моя, а моего отца,

Когда б, струями хлынувши на землю,

Могла ты смыть мучительный позор,

Изгладить преступленье… Невозможно!

У многих, так замученных страданьем,

Возникло бы сомненье, есть ли Бог,

Они сказали б: «Нет, Господь не мог бы

Дозволить зло» — и умерли б легко;

Во мне мученья веры не погасят.

Лукреция

С тобою что-то страшное случилось,

Но что — не смею даже угадать.

О дочь моя несчастная, не прячь же

Своих страданий в скорби неприступной.

Откройся.

Беатриче

Я не прячу ничего.

Но где возьму я слов для выраженья

Того, что я в слова вложить не в силах?

В моей душе нет образа — того,

Что сделало меня навек другою:

В моей душе есть только мысль о том,

Что я — как труп, восставший из могилы,

Закутанный, как в саван гробовой,

В бесформенный и безымянный ужас.

Какие же слова должна я выбрать

Из тех, что служат смертным для бесед?

Нет слова, чтоб сказать мое мученье.

Когда б другая женщина узнала

Хоть что-нибудь подобное, она

Скорей бы умерла, как я умру,

Но только бы оставила свой ужас

Без имени, что сделаю и я.

Смерть! Смерть! И наш закон, и наша вера

Зовут тебя наградою и карой!

Чего из двух заслуживаю я?

Лукреция

Спокойствия невинности и мира,

Пока в свой час не будешь позвана

На небо. Что б с тобою ни случилось,

Ты не могла дурного сделать. Смерть

Должна быть страшной карой преступленья

Иль сладостной наградою для тех,

Кто шел по тернам, брошенным от Бога,

На путь, что нас к бессмертию ведет.

Беатриче

Смерть — кара преступления. О Боже,

Не дай мне быть введенной в заблужденье,

Когда сужу. Так жить день изо дня

И сохранять вот эти члены, тело,

Храм, недостойный Духа Твоего,

Как грязную берлогу, из которой

То, чем Твой Дух гнушается, начнет

Глядеть, как зверь, смеяться над Тобою, —

Нет, этому не быть. Самоубийство —

В нем тоже нет исхода: Твой запрет,

О Господи, как грозный Ад зияет

Меж ним и нашей волей. В этом мире

Нет мести надлежащей, нет закона,

Чтоб, осудив, исполнить приговор

Над тем, чрез что терплю я эти пытки.

(Входит Орсино, она приближается к нему с торжественностью.)

Мой друг, я вам должна сказать одно:

Со времени последней нашей встречи

Со мной случилась горькая беда,

Такая безысходная, несчастье,

Такое необычное, что мне

Ни жизнь, ни смерть не могут дать покоя.

Не спрашивайте, что со мной случилось:

Есть муки, слишком страшные для слов,

Есть пытки, для которых нет названья.

Орсино

Кто вам нанес такое оскорбленье?

Беатриче

Он носит имя страшное: отец.

Орсино

Не может быть…

Беатриче

Не может или может,

Об этом думать лишнее теперь.

Случилось, есть, боюсь, что будет снова,

Скажи мне, как избегнуть. Я хотела

Искать спасенья в смерти, — невозможно;

Мешает мысль о том, что ждет за гробом,

И мысль, что даже смерть сама не будет

Прибежищем от страшного сознанья

Того, что не искуплено. Ответь же,

Что делать?

Орсино

Обвини его! Закон

Отмстит за оскорбленье.

Беатриче

Горе мне!

Совет твой дышит холодом. Когда бы

Могла найти я слово, чтоб отметить

Преступное деяние того,

Кто был мне палачом; когда б решилась

Я этим словом вырвать, как ножом,

Из сердца тайну, служащую язвой

Для лучшей части сердца моего;

Когда б я все разоблачила, сделав

Из славы незапятнанной моей

Истасканный рассказ подлейших сплетниц,

Насмешку, бранный возглас, поговорку;

Когда бы все, что сделано не будет,

Я сделала, — подумай же о том,

Как силен золотой мешок злодея,

Как ненависть его страшна, как странен

Весь необычный ужас обвиненья,

Смеющийся над самым вероятьем

И чуждый человеческим словам, —

Едва встающий в шепоте трусливом,

В намеках омерзительных… О да,

Поистине прекрасная защита!

Орсино

Что ж, будешь ты терпеть?

Беатриче

Терпеть! Орсино,

В советах ваших очень мало прока.

(Отворачивается от него и говорит как бы сама с собою.)

Да, все должно быть решено мгновенно,

Исполнено мгновенно. Предо мной

Встают неразличимые туманы, —

Чт_о_ там за мысли черные растут?

За тенью тень, одна темнит другую!

Орсино

Ужели оскорбитель будет жить?

Торжествовать в позорном злодеянье?

И силою привычки повседневной

Заставит преступление свое

Соделаться твоей второй природой,

Пока не станешь ты совсем погибшей

И всей душой воспримешь дух того.

Что ты допустишь?

Беатриче (к самой себе)

Царственная смерть!

Ты, тень с двойным лицом! Судья единый!

Произноситель правых приговоров!

(Отходит в сторону, погруженная в свои мысли.)

Лукреция

О, если Божий гнев когда-нибудь,

Как гром, сходил отмстить…

Орсино

Не богохульствуй!

Святое Провиденье поручает

Земле Свою немеркнущую славу,

И беды, что нисходят на людей,

Оно дает сполна в людские руки:

Когда же преступленье наказать

Они не поспешают…

Лукреция

Что же делать,

Когда злодей, как наш палач, смеется

Над обществом, над властью, над законом,

Найдя закон в кармане у себя?

Когда нельзя воззвать к тому, что может

Заставить самых падших трепетать?

Когда несчастья, чуждые природе,

Так странны и чудовищны, что даже

Им верить невозможно? Боже мой!

Что делать, если те как раз причины,

В которых бы для нас должна возникнуть

Мгновенная и верная защита,

Преступнику дают торжествовать?

А мы несем — мы — жертвы! — наказанье

Сильней, чем понесет мучитель наш?

Орсино

Пойми: возмездье — там, где — оскорбленье,

Пойми, и в нас довольно будет силы,

Чтоб смыть позор.

Лукреция

Когда б могли мы знать,

Что мы отыщем верную дорогу,

Какую — я не знаю… Хорошо бы…

Орсино

То, чем он Беатриче оскорбил, —

Хоть это я угадываю смутно, —

Раскаяние делает бесчестьем,

Как долг, ей оставляет лишь одно —

Отмстить, найти дорогу к быстрой мести;

Вам — лишь один исход из этих бедствий;

Мне — лишь один совет…

Лукреция

Нам нет надежды,

Что помощь, воздаянье или суд

Найдем мы там, где с меньшею нуждою

Нашел бы их любой.

(Беатриче приближается.)

Орсино

Итак…

Беатриче

Орсино,

Прошу, ни слова, мать моя, ни слова,

Пока я говорю, откиньте прочь,

Как старые лохмотья, уваженье,

Раскаянье, и сдержанность, и страх,

Все узы повседневности, что с детства

Служили мне одеждой, а теперь

Явились бы злорадною помехой

Для высшего стремленья моего.

Как я сказала вам, со мной случилось

То, что должно остаться без названья,

Но что взывает голосом глухим

К возмездию. Возмездия за то,

Что было, и за то, что может снова

День ото дня позор нагромождать

В моей душе, грехом обремененной,

Пока она, окутанная тьмой,

Не станет тем, что даже вам не снится.

Молилась Богу я. Я говорила

С моей душой, и спутанную волю

Распутать удалось мне, наконец,

И знаю я, чт_о_ право, чт_о_ не право,

Ты друг мне или нет, скажи, Орсино?

Неверный или верный? Поклянись

Твоим спасеньем!

Орсино

Я клянусь — отныне

Отдать тебе, чем только я владею,

Мое уменье, силы и молчанье.

Лукреция

Вы думаете — мы должны найти

Возможность умертвить его?

Беатриче

И тотчас,

Найдя возможность, выполнить ее.

Быть смелыми и быстрыми.

Орсино

Равно

И крайне осторожными.

Лукреция

Законы,

Узнав, что мы виновники убийства,

Накажут нас бесчестием и смертью

За то, что сами сделать бы должны.

Беатриче

Пусть будем осторожными, но только

Скорей, скорей. Орсино, как нам быть?

Орсино

Я знаю двух свирепых отщепенцев,

Для них, что человек, что червь — одно.

Равны для них и честный и бесчестный,

По самому ничтожному предлогу

Они готовы каждого убить.

Таких людей здесь, в Риме, покупают.

Они нам нужны — что ж, — мы купим их.

Лукреция

Но завтра пред зарею Ченчи хочет

Нас увезти к пустынному утесу

Петрелла в Апулийских Аппенинах.

И если только он туда придет…

Беатриче

Туда приехать он не должен.

Орсино

Башни

Достигнете вы засветло?

Лукреция

Как раз,

Когда заходит солнце.

Беатриче

Там, я помню,

От вала крепостного милях в двух

Идет дорога рытвиной глубокой,

Она узка, обрывиста и вьется

По склону вниз, где в пропасти глухой

Висит скала могучая — свидетель

Времен давно прошедших — между стен

Той пропасти она в провал склонилась

И, кажется, вот-вот сорвется вниз,

И в ужасе цепляется за стены,

И в страхе подается ниже, ниже.

Так падшая душа, день ото дня,

Цепляется за тьму оплотом жизни,

Цепляясь, подается и, склоняясь,

Еще темнее делает ту бездну,

Куда упасть боится. Под скалой

Гигантская, как тьма и безутешность,

Зияет снизу мрачная гора,

Гремит поток, невидимый, но слышный,

Свирепствует среди пещер, — и мост

Пересекает узкую теснину:

А сверху, высоко, свои стволы

С утесов на утесы перекинув,

Толпой темнеют кедры, тисы, ели;

Их ветви сплетены в один ковер

Плющом темно-зеленым. В яркий полдень

Там сумерки, с закатом солнца — ночь.

Орсино

Пред тем как к мосту этому приехать,

Старайтесь как-нибудь замедлить путь.

Старайтесь, чтобы мулы…

Беатриче

Тсс! Идут!

Лукреция

Кто б это был? Слуга идти так быстро

Не мог бы. Верно, Ченчи возвратился

Скорей, чем думал. Нужно чем-нибудь

Присутствие Орсино извинить.

Беатриче

(к Орсино, выходя)

Шаги, что приближаются так быстро,

Пусть завтра не пройдут чрез этот мост.

(Лукреция и Беатриче уходят.)

Орсино

Что делать мне? Сейчас увижу Ченчи

И должен буду вынести, как пытку,

Его непобедимо-властный взор.

Он взглядом инквизиторским допросит,

Зачем я здесь. Так скрою же смущенье

Улыбкой незначительной.

(Вбегает Джакомо торопливо.)

Как? Вы?

Сюда войти решились вы? Должно быть,

Известно вам, что Ченчи дома нет!

Джакомо

Я именно его хочу увидеть

И буду ждать, пока он не придет.

Орсино

И вы опасность взвесили?

Джакомо

Он взвесил

Свою опасность? С этих пор мы с ним

Уж больше не отец и сын, а просто

Два человека: жертва и палач;

Позорный клеветник и тот, чье имя

Осквернено позорной клеветою;

Враг против ненавистного врага;

Ему щитом была сама Природа,

Над ней он насмеялся, и теперь

Он выбросок перед лицом Природы,

А я смеюсь над нею и над ним.

Отцовская ли это будет глотка,

Которую схвачу я и скажу:

«Я денег не прошу, и мне не надо

Счастливых лет, похищенных тобой;

Ни сладостных воспоминаний детства;

Ни мирного родного очага;

Хоть все это украдено тобою,

И многое другое; — имя, имя

Отдай мне, — то единственный был клад,

Который я считал навек сохранным

При нищете, дарованной тобой, —

Отдай мне незапятнанное имя,

Не то…» —

Господь поймет. Господь простит.

Зачем с тобой я говорю об этом?

Орсино

О друг мой, успокойся.

Джакомо

Хорошо.

Я расскажу спокойно все, как было.

Я раньше говорил тебе, что этот

Старик Франческо Ченчи взял однажды

Приданое жены моей взаймы;

Взяв деньги без расписки, он отрекся

От займа и обрек меня на бедность;

Я нищету свою хотел поправить,

Хоть скудную отыскивая должность.

И мне была обещана такая;

Уже купил я новую одежду

Моим несчастным детям, оборванцам,

Уж видел я улыбку на лице

Моей жены, и сердце примирилось, —

Как вдруг я узнаю, что эта должность,

Благодаря вмешательству отца,

Передана какому-то мерзавцу,

Которому за подлые услуги

Такой услугой Ченчи заплатил.

С печальными вестями я вернулся

К себе домой, и мы с женой сидели,

Уныние стараясь победить

Слезами дружбы, ласковостью верной,

Что та же — в самой тягостной беде;

Внезапно входит он, мой истязатель,

Как он имел привычку это делать,

Чтоб нас осыпать целым градом низких

Упреков и проклятий, насмехаясь

Над нашей нищетой и говоря

Что в этом — Божий гнев на непослушных.

Тогда, чтоб он хоть чем-нибудь смутился,

Чтоб он умолк, — сказал я о приданом

Моей жены. Но что же сделал он?

В одну минуту сказку рассказал он,

Весьма правдоподобную, о том,

Что я ее приданое растратил

Средь тайных оргий: тотчас увидав,

Что он сумел мою жену затронуть,

Он прочь пошел, с улыбкой. Я не мог

Не видеть, что жена с презреньем тайным

Внимает страстным доводам моим,

Что смотрит с недоверием, враждебно,

И тоже прочь пошел; потом вернулся,

Почти сейчас, но все же слишком поздно, —

Она успела детям передать

Все жесткие слова, все мысли злые,

Возникшие в душе ее, — и вот

Услышал я: «Отец, давай нам платья,

Давай нам лучшей пищи. Ты ведь за ночь

Истратишь столько, сколько нам хватило б

На месяцы!» И я увидел ясно,

Что мой очаг стал адом, — и вернусь я

В тот ад кромешный разве лишь тогда,

Когда мой подлый враг вину загладит, —

Иначе, как он дал мне жизнь, так я,

Презрев запрет, наложенный природой…

Орсино

Поверь, мой друг, что здесь ты не найдешь

Отплаты за тяжелую обиду,

Твои надежды тщетны.

Джакомо

Если так, —

Ведь ты мой друг! Не ты ли намекал мне

На тот жестокий выбор, пред которым

Теперь я, как над пропастью, стою.

Ты помнишь, мы об этом говорили,

Тогда страдал я меньше. Это слово —

Отцеубийство — до сих пор меня

Путает, словно выходец могильный,

Но я решился твердо.

Орсино

Слово — тень,

Насмешка беспредметная; бояться

Должны мы лишь того, в чем — самый страх.

Заметь, как Бог разумно совлекает

В единый узел нити приговора,

Своим судом оправдывая наш.

То, что замыслил ты, теперь как будто

Исполнено.

Джакомо

Он мертв?

Орсино

Его могила

Уж вырыта. Не знаешь ты, что Ченчи

За это время, после нашей встречи,

Глубоко оскорбил родную дочь.

Джакомо

В чем было оскорбленье?

Орсино

Не знаю.

Она не говорит, но ты, как я,

Наполовину можешь догадаться,

Взглянув на это скорбное лицо,

Окутанное бледностью недвижной,

Увидя беспредельную печаль,

Услыша этот голос монотонный,

В котором кротость с ужасом слилась,

Как бы звуча суровым приговором;

Чтоб все тебе сказать, скажу одно:

Пока, объяты ужасом, как чарой,

Мы говорили с мачехой ее,

Намеками неясными, блуждая

Вкруг истины и робко запинаясь,

И все же к мести с трепетом идя,

Она прервала нас и ясным взглядом

Сказала прежде, чем в словах воскликнуть:

«Он должен умереть!»

Джакомо

Он должен. Так.

Теперь мои сомнения исчезли.

Есть высшая причина, чем моя,

Чтоб выполнить ужасное деянье.

Есть мститель незапятнанный, судья,

Исполненный святыни. Беатриче,

Проникнутая нежностью такой,

Что никогда червя не раздавила,

Цветка не растоптала, не проливши

Ненужных, но прекрасных слез! Сестра.

Создание чудесное, в котором

Любовь и ум, на удивленье людям,

Слились в одно, друг другу не вредя!

Возможно ли, чтоб образ твой лучистый

Был осквернен? О сердце, замолчи!

Тебе не нужно больше оправданий!

Как думаешь, Орсино, подождать мне

У двери здесь и заколоть его?

Орсино

Нет, что-нибудь всегда случиться может,

В чем он найдет спасенье для себя,

Как раз теперь, когда идет он к смерти.

И некуда бежать тебе, и нечем

Убийство оправдать или прикрыть.

Послушай. Все обдумано. Пред нами

Успех.

(Входит Беатриче.)

Беатриче

То голос брата моего!

Ты более не знаешь Беатриче.

Джакомо

Сестра моя, погибшая сестра!

Беатриче

Погибшая! Я вижу, что Орсино

С тобою говорил, и ты теперь

В душе рисуешь то, что слишком страшно,

Чтоб быть способным вылиться в словах,

И все ж не так чудовищно, как правда.

Теперь иди. Он может возвратиться,

Но только поцелуй меня. Я в этом

Увижу знак того, что ты согласен

На смерть его. Прощай. И пусть теперь

Твое благоговение пред Богом,

И братская любовь, и милосердье —

Все, что смягчить способно самых жестких,

В твоей душе, о брат мой, укрепится,

Как жесткая бестрепетность и твердость.

Не отвечай мне. Так. Прощай. Прощай.

(Уходят порознь.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Небольшая комната в доме Джакомо. Джакомо один.

Джакомо

Уж полночь. А Орсино нет как нет.

(Гром и шум бури.)

Что значит эта буря? Неужели

Бессмертные стихии могут так же,

Как человек, страдать и сострадать?

О, если так, излом воздушных молний

Не должен был бы падать на деревья!

Жена моя и Дети крепко спят.

Они теперь живут средь сновидений,

Лишенных содержания. А я

Здесь бодрствую и должен сомневаться

В добре того, что было неизбежно.

Неполная лампада, твой огонь

Дрожит и бьется узкою полоской;

В дыханье ветра, с краю, дышит тьма,

Нависла ненасытная. О пламя,

Подобное последнему биенью

Еще живой, уже погибшей жизни,

Ты борешься, то вспыхнешь, то замрешь,

И если б не поддерживал тебя я,

Как быстро бы угасло ты, исчезло,

Как будто бы и не было тебя.

Кто знает, в это самое мгновенье,

Быть может, жизнь, зажегшая мою,

Таким же тлеет пламенем. Но эту

Лампаду, раз один ее разбив, —

Потом уже ничем не восстановишь.

Та кровь, что бьется здесь, вот в этих жилах,

Теперь бежит слабеющим отливом

От членов остывающих, пока

Во всем не воцарится мертвый холод;

Те самые живые очертанья,

По чьим узорам созданы мои,

Теперь объяты судорогой смерти,

Подернулись налетом восковым;

Та самая душа, что облачила

Мою подобьем Господа бессмертным,

Теперь стоит пред Судией Всевышним,

Бессильная, нагая.

(Удар колокола.)

Бьют часы.

Один удар. Другой. Ползут мгновенья.

Когда седым я буду стариком,

Мой сын, быть может, будет ждать вот так же,

Колеблясь между ненавистью правой

И суетным раскаяньем, ропща —

Как я ропщу, — что нет вестей ужасных,

Подобных тем, которых здесь я жду.

Не лучше ль было б, если б он не умер!

Хоть страшно велика моя обида,

Но все же… Тсс! Шаги Орсино.

(Входит Орсино.)

Ну?

Орсино

Пришел я сообщить, что Ченчи спасся.

Джакомо

Он спасся?

Орсино

Часом раньше он проехал

Назначенное место и теперь

Находится в Петрелле.

Джакомо

Значит, мы —

Игралище случайности, и тратим

В предчувствиях слепых часы, когда

Мы действовать должны. Так, значит, буря,

Казавшаяся звоном похоронным, Есть

только громкий смех Небес, которым

Оно над нашей слабостью хохочет!

Отныне не раскаюсь я ни в чем,

Ни в мыслях, ни в деяниях, а только

В раскаянье моем.

Орсино

Лампада гаснет.

Джакомо

Но вот, хоть свет погас, а в нашем сердце

Не может быть раскаяния в том,

Что воздух впил в себя огонь безвинный:

Что ж нам скорбеть, что жизнь Франческо Ченчи,

В мерцании которой злые духи

Яснее видят гнусные дела,

Внушаемые ими, истощится,

Погаснет навсегда. Нет, я решился!

Орсино

К чему твои слова? И кто боится

Вмешательства раскаянья, когда

Мы правое задумали? Пусть рухнул

Наш план первоначальный, — все равно,

Сомненья нет, он скоро будет мертвым.

Но что же ты лампаду не засветишь?

Не будем говорить впотьмах.

Джакомо

(зажигая огонь)

И все же.

Однажды погасивши жизнь отца,

Я не могу зажечь ее вторично.

Не думаешь ли ты, что дух его

Пред Господом представит этот довод?

Орсино

А мир твоей сестре вернуть ты можешь?

А мертвые надежды ты забыл

Твоих угасших лет? А злое слово

Твоей жены? А эти оскорбленья,

Швыряемые всем, кто наг и слаб,

Счастливыми? А жизнь и все мученья

Твоей погибшей матери?

Джакомо

Умолкни.

Не надо больше слов! Своей рукою

Я положу предел той черной жизни,

Что для моей началом послужила.

Орсино

Но в этом нет нужды. Постой.

Ты знаешь Олимпио, который был в Петрелле

Смотрителем во времена Колонны, —

Его отец твой должности лишил,

И Марцио, бесстрашного злодея,

Которого он год тому назад

Обидел — не дал платы за деянье

Кровавое, соделанное им

Для Ченчи?

Джакомо

Да, Олимпио я знаю.

Он, говорят, так Ченчи ненавидит,

Что в ярости безмолвной у него

Бледнеют губы, лишь его заметит.

О Марцио не знаю ничего.

Орсино

Чья ненависть сильней, — решить мне трудно,

Олимпио иль Марцио. Обоих.

Как будто бы по твоему желанью,

К твоей сестре и мачехе послал я

Поговорить.

Джакомо

Поговорить?

Орсино

Мгновенья,

Бегущие, чтоб к полночи привесть

Медлительное «завтра», могут бег свой

Увековечить смертью. Прежде чем

Пробьет полночный час, они успеют

Условиться и, может быть, исполнить

И, выполнив…

Джакомо

Тсс! Что это за звук?

Орсино

Ворчит собака, балка заскрипела,

И больше ничего.

Джакомо

Моя жена

Во сне на что-то жалуется, — верно,

Тоскует, негодуя на меня,

И дети спят вокруг, и в сновиденьях

Им грезится, что я грабитель их.

Орсино

А в это время он, кто горький сон их

Голодною тоскою омрачил,

Тот, кто их обокрал, спокойно дремлет,

Позорным сладострастьем убаюкан,

И с торжеством смеется над тобой

В видениях вражды своей успешной,

В тех снах, в которых слишком много правды.

Джакомо

Клянусь, что, если он опять проснется,

Не надо рук наемных больше мне.

Орсино

Так, правда, будет лучше. Доброй ночи.

Когда еще мы встретимся —

Джакомо

Да будет

Все кончено и все навек забыто.

О если б не родился я на свет!

(Уходит.)

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ

СЦЕНА ПЕРВАЯ

Комната в замке Петрелла. Входит Ченчи.

Ченчи

Она не идет. А я ее оставил

Изнеможенной, сдавшейся. И ей

Известно наказанье за отсрочку.

Что, если все мои угрозы тщетны?

Как, разве я не в замке у себя?

Не окружен окопами Петреллы?

Боюсь ушей и глаз докучных Рима?

Не смею притащить ее к себе,

Схватив ее за пряди золотые?

Топтать ее? Держать ее без сна,

Пока ее рассудок не померкнет?

И голодом, и жаждою смирять,

И в цепи заковать ее? Довольно

И меньшего. Но время убегает,

А я еще не выполнил того,

Чего хочу всем сердцем. А! Так я же

Сломлю упорство гордое, исторгну

Согласие у воли непреклонной,

Заставлю так же низко преклониться,

Как то, что вниз теперь ее влечет?

(Входит Лукреция.)

Проклятая, исчезни, прочь отсюда,

Беги от омерзенья моего!

Но, впрочем, стой. Скажи, чтоб Беатриче

Пришла сюда.

Лукреция

Супруг, молю тебя,

Хотя бы из любви к себе, подумай,

О том, что хочешь сделать! Человек,

Идущий по дороге преступлений,

Как ты, среди опасностей греха,

Ежеминутно может поскользнуться

Над собственной внезапною могилой.

А ты уж стар, сединами покрыт;

Спаси себя от смерти и от Ада

И пожалей твою родную дочь:

Отдай ее кому-нибудь в супруги,

Тогда она не будет искушать

Твоей души к вражде иль к худшим мыслям,

Когда возможно худшее.

Ченчи

Еще бы!

Чтоб так же, как сестра ее, она

Нашла приют, где можно насмехаться

Своим благополучием бесстыдным

Над ненавистью жгучею моей.

Ее, тебя и всех, кто остается,

Ждет страшная и бешеная гибель.

Да, смерть моя, быть может, будет быстрой, —

Ее судьба мою опередит.

Иди скажи, я жду ее, и прежде,

Чем прихоть переменится моя, —

Не то я притащу ее за пряди

Густых ее волос.

Лукреция

Она послала

Меня к тебе, супруг мой. Как ты знаешь,

Она перед тобой лишилась чувств

И голос услыхала, говоривший:

«Франческо Ченчи должен умереть!

Свои грехи он должен исповедать!

Уж Ангел-Обвинитель ждет, внимает,

Не хочет ли Всевышний покарать

Сильнейшей карой тьму грехов ужасных,

Ожесточив скудеющее сердце!»

Ченчи

Что ж, может быть. Случается. Я знаю.

Есть свыше откровения. И Небо

В особенности было благосклонно

Ко мне, когда я проклял сыновей.

Они тотчас же умерли. Да! Да!

А вот насчет того, что справедливо

И что несправедливо, — это басни.

Раскаянье! Раскаянье есть дело

Удобного мгновенья и зависит

Не столько от меня, как от Небес.

Прекрасно. Но теперь еще я должен

Главнейшего достигнуть: осквернить

И отравить в ней душу.

(Пауза. Лукреция боязливо приближается и, по

мере того как он говорит, с ужасом отступает.)

Две души

Отравлены проклятьем: Кристофано

И Рокко; для Джакомо, полагаю,

Жизнь — худший Ад, чем тот, что ждет за гробом;

А что до Беатриче, так она,

Как только есть искусство в лютой злобе,

Научится усладе богохульства,

Умрет во тьме отчаянья. Бернардо,

Как самому невинному, хочу я

Достойное наследство завещать,

Воспоминанье этих всех деяний,

И сделаю из юности его

Угрюмый гроб надежд, где злые мысли

Взрастут, как рой могильных сорных трав.

Когда ж исполню все, в полях Кампаньи

Построю столб из всех моих богатств.

Все золото, все редкие картины,

Убранства, ткани, утварь дорогую,

Одежды драгоценные мои,

Пергаменты, и росписи владений,

И все, что только я зову своим,

Нагромоздив роскошною громадой,

Я в честь свою приветственный костер

Зажгу среди равнины неоглядной;

Из всех своих владений — для потомства

Оставлю только имя — это будет

Наследство роковое: кто к нему

Притронется, тот будет, как бесславье,

Нагим и нищим. Это все свершив,

Мой бич, мою ликующую душу

Вручу тому, кто дал ее: пусть будет

Она своею карой или их,

Ее он от меня не спросит прежде,

Чем этот бич свирепый нанесет

Последнюю чудовищную рану

И сломится к кровавости глубокой.

Вся ненависть должна найти исход.

И чтобы смерть меня не обогнала,

Я буду скор и краток.

(Идет.)

Лукреция (удерживая его)

Погоди.

Я выдумала все. И Беатриче

Виденья не видала, голос Неба

Не слышала, я выдумала все,

Чтоб только устрашить тебя.

Ченчи

Прекрасно.

Ты лжешь, играя истиною Бога.

Так пусть твоя душа в своем кощунстве

Задохнется навек. Для Беатриче

Есть ужасы похуже наготове,

И я ее скручу своею волей.

Лукреция

Своею волей скрутишь? Боже мой,

Какие ты еще придумал пытки,

Неведомые ей?

Ченчи

Андреа! Тотчас

Скажи, чтоб дочь моя пришла сюда,

А если не придет она, скажи ей,

Что я приду. Неведомые пытки?

Я повлеку ее сквозь целый ряд

Неслыханных доселе осквернений,

И шаг за шагом будет путь пройден.

Она предстанет, в поддень, беззащитной.

Среди толпы, глумящейся над ней,

И будет стыд о ней греметь повсюду,

Расскажутся позорные деянья,

И будет между этих всех одно:

Чего она сильней всего боится,

Волшебною послужит западней

Ее неповинующейся воле.

Пред совестью своей она возникнет

Тем, чем она покажется другим;

Умрет без покаянья, без прощенья,

Мятежницей пред Богом и отцом;

Ее останки выбросят собакам,

И имя будет ужасом земли.

И дух ее придет к престолу Бога

Покрытый, как проказой гноевой,

Чумой моих губительных проклятий,

И дух и тело вместе обращу я

В один обломок смерти и уродства.

(Входит Андреа.)

Андреа

Синьора Беатриче…

Ченчи

Говори,

Ты, бледный раб! Скорей! Ответ ее!

Андреа

Мой господин, она сказала только,

Чт_о_ видела: «Иди, скажи отцу,

Я вижу Ад, кипящий между нами,

Он может перейти его, не я».

(Андреа уходит.)

Ченчи

Иди скорей, Лукреция, скажи ей,

Чтобы она пришла: пусть только знает,

Что, раз придя, она дает согласье;

И также не забудь сказать, что, если

Я буду ждать напрасно, прокляну.

(Лукреция уходит.)

А! Чем, как не проклятием, Всевышний

В победе окрыленной будит ужас

Панический и сонмы городов

Окутывает бледностью испуга?

Отец вселенной должен внять отцу,

Восставшему на собственное чадо,

Хоть средь людей мое оно носит имя.

И разве смерть ее мятежных братьев

Не устрашит ее, пред тем как я

Скажу свое проклятие? Лишь только

На них призвал я быструю погибель,

Она пришла.

(Входит Лукреция.)

Ну, тварь, ответ, живее!

Лукреция

Она сказала: «Нет, я не могу!

Поди, скажи отцу, что не приду я.

Меж ним и мною вижу я поток

Его пролитой крови, — негодуя,

Он мчится».

Ченчи

(становясь на колени)

Боже! Выслушай меня!

О, если та пленительная форма,

Что ты соделал дочерью моей,

Кровь, служащая частью, отделенной

От крови и от сущности моей,

Или скорей моя болезнь, проклятье,

Чей вид заразой служит для меня;

О, если эта дьявольская греза,

Возникшая таинственно во мне,

Как Сатана, восставший в безднах Ада,

Тобою предназначена была,

Чтоб послужить для доброй цели; если

Лучистое ее очарованье

Зажглось, чтоб озарить наш темный мир;

И если добродетели такие,

Взлелеянные лучшею росой

Твоей любви, роскошно расцвели в ней,

Чтоб в эту жизнь внести любовь и мир, —

Молю Тебя, о Боже всемогущий,

Отец и Бог ее, меня и всех,

Отвергни приговор Свой! Ты, земля,

Прошу тебя, молю во имя Бога,

Дай в пищу ей отраву, пусть она

Покроется корою чумных пятен!

Ты, небо, брось на голову ей

Нарывный дождь зловонных рос Мареммы,

Чтоб пятнами покрылася она,

Как жаба; иссуши ей эти губы,

Окрашенные пламенем любви;

Скриви ее чарующие члены

В противную горбатость! Порази.

Всевидящее солнце, эти очи,

Огнем твоих слепительных лучей!

Лукреция

Молчи! Молчи! Свою судьбу жалея.

Возьми назад ужасные слова.

Когда Всевышний Бог к таким молитвам

Склоняет слух, Он страшно мстит за них!

Ченчи

(вскакивая и быстро поднимая к небу правую руку)

Своей Он служит воле, я — своей!

Еще одно проклятие прибавлю:

Когда б она беременною стала… —

Лукреция

Чудовищная мысль!

Ченчи

Когда б у ней

Ребенок зародился, — о Природа

Поспешная, тебя я заклинаю,

Пребудь в ней плодоносной, будь послушна

Велению Создателя, умножься,

Умножь мое глубокое проклятье, —

Пусть это чадо гнусной будет тенью,

Подобьем омерзительным ее,

Чтобы она всегда перед собою,

Как дикий образ в зеркале кривом,

Могла себя навек увидеть слитой

С тем, что ее страшит сильней всего,

На собственной груди увидеть гада,

Глядящего с улыбкой на нее!

И пусть от детских дней отродье это

День ото дня становится мерзей,

Уродливей, чтоб радость материнства

Росла бедой, и оба, мать и сын,

Дождались упоительного часа,

Когда за целый ряд забот и мук

Он ей отплатит ненавистью черной

Иль чем-нибудь еще бесчеловечней!

Пусть гонит он ее сквозь громкий хохот,

Сквозь целый мир двусмысленностей грязных,

К могиле обесчещенной! Иди

Скажи, пускай придет, пока есть время,

Еще могу проклятье взять назад,

Пока не вступит в летописи Неба.

(Лукреция уходит.)

Мне чудится, что я не человек,

А некий демон, призванный глумиться

И мстить за целый сонм обид иного,

Уже невспоминаемого мира:

Стремится кровь моя живым ключом,

Она шумит в восторге дерзновенья,

Ликует, содрогается, горит.

Я чувствую какой-то странный ужас,

И сердце бьется в грезе круговой,

Рисующей чудовищную радость.

(Входит Лукреция.)

Ты мне несешь…

Лукреция

Отказ. Она сказала,

Что можешь проклинать ее, и если б

Проклятия твои могли убить

Ее неумирающую душу…

Ченчи

Она прийти не хочет? Хорошо.

Передо мной двоякий путь: сначала

Возьму, чего хочу, потом исторгну

Согласие. Ступай к себе. Беги,

Не то тебя я вышвырну отсюда.

И помни, в эту ночь твои шаги

С моими пусть не встретятся. Скорее

Стань между тигром и его добычей.

(Лукреция уходит.)

Глаза мои слипаются и меркнут

Под необычной тяжестию сна.

Должно быть, поздно. Совесть! Лжец наглейший!

Я слышал, будто сон, роса небес,

Не освежает сладостным бальзамом

Изгибов тех умов, где встала мысль,

Что ты пустой обманщик. Я намерен

Тебя изобличить во лжи, уснуть

В теченье часа сном невозмутимым,

И чувствую, что будет он глубок.

Потом, — о грозный Ад, где столько духов

Отверженных, твои оплоты дрогнут,

Когда в пределах царственных твоих

Всех дьяволов охватит дикий хохот!

По Небу пронесется горький вопль,

Как будто бы об ангеле погибшем,

И на Земле все доброе поблекнет,

А злое шевельнется и восстанет

Для жизни неестественной, ликуя,

Как я теперь ликую и живу.

(Уходит.)

СЦЕНА ВТОРАЯ

Перед замком Петреллы. Появляются Беатриче и Лукреция вверху на крепостном

валу.

Беатриче

Их нет еще.

Лукреция

Едва настала полночь.

Беатриче

Как медленно в сравненье с бегом мысли,

Больной от быстроты, влачится время

С свинцовыми стопами!

Лукреция

Улетают

Мгновения. Чт_о_, если он проснется,

Пока не совершится ничего?

Беатриче

О мать моя! Проснуться он не должен.

Твои слова глубоко убедили

Меня, что наш поступок лишь изгонит

Из тела человека духа тьмы,

Бежавшего из адских бездн.

Лукреция

О смерти

И о суде так твердо говорил он,

С доверием, рисующим такого

Отверженца в каком-то странном свете,

Как будто в Бога верит он и только

Добра и зла не хочет различать.

И все же, умереть без покаянья!

(Входят Олимпио и Марцио снизу.)

Они идут!

Беатриче

Все смертное здесь в мире

Должно спешить к угрюмому концу.

Сойдем!

(Лукреция и Беатриче уходят сверху.)

Олимпио

О чем ты думаешь?

Марцио

О том,

Что десять сотен крон большая плата

За жизнь убийцы старого. Ты бледен.

Олимпио

То — отраженье бледности твоей,

Цвет щек твоих…

Марцио

Естественный их цвет?

Олимпио

Цвет ненависти жгучей и желанья

Отмстить.

Марцио

Так ты готов на это дело?

Олимпио

Не менее, как если бы мне дали

Такие ж точно десять сотен крон,

Чтоб я скорей убил змею, чье жало

Лишило жизни сына моего.

(Входят Беатриче и Лукреция снизу.)

Беатриче

Решились вы?

Олимпио

Он спит?

Марцио

Везде все тихо?

Беатриче

Пусть смерть его лишь будет переменой

Ужасных снов, карающих грехи,

Угрюмым продолженьем адской бури,

Которая кипит в его душе

И ждет, чтоб от разгневанного Бога

Низвергся дождь ее гасящих слов.

Так вы решились твердо? Вам известно,

Что это благороднейшее дело?

Олимпио

Решились твердо.

Марцио

Что до благородства,

Мы это вам решить предоставляем.

Беатриче

Идем же!

Олимпио

Тсс! Откуда этот шум?

Марцио

Идут!

Беатриче

О, трусы, трусы! Успокойте

Смешной испуг ребяческих сердец!

Когда сюда входили вы, наверно

Раскрытыми оставили ворота,

Они скрипят, и это быстрый ветер

Над вашей жалкой трусостью смеется.

Идем же, наконец. Вперед, смелей!

Как я иду: легко, свободно, смело.

(Уходят.)

СЦЕНА ТРЕТЬЯ

Комната в замке. Входят Беатриче и Лукреция.

Лукреция

Они теперь кончают.

Беатриче

Нет, теперь

Все кончено.

Лукреция

Я стона не слыхала.

Беатриче

Стонать не будет он.

Лукреция

Ты слышишь?

Беатриче

Шум?

То звук шагов вокруг его постели.

Лукреция

О Господи! Быть может, он теперь

Лежит холодным трупом.

Беатриче

Не тревожься.

Что сделано — не страшно. Бойся только

Того, что не исполнено еще.

Успех венчает все.

(Входят Олимпио и Марцио.)

Готово?

Марцио

Что?

Олимпио

Вы звали нас?

Беатриче

Когда?

Олимпио

Сейчас.

Беатриче

Мы? Звали?

Я спрашиваю, кончено ли все?

Олимпио

Его убить не смеем мы, он стар,

Он спит глубоким сном, он сед, и брови

Неспящие нахмурены, и руки

Скрестил он на встревоженной груди,

И сон его меня обезоружил.

О, нет! О, нет! Убить его нельзя!

Марцио

Но я смелее был и, осуждая

Олимпио, сказал ему, чтоб он

Терпел свои обиды до могилы,

Мне одному награду предоставив.

И вот уже мой нож почти резнул

Открытое морщинистое горло,

Как вдруг старик во сне пошевельнулся,

И я услышал: «Господи, внемли

Отцовскому проклятью! Ведь Ты же

Отец нам всем». И тут он засмеялся.

И понял я, что этими устами

Дух моего покойного отца

Проклятье изрекает, и не мог я

Его убить.

Беатриче

Злосчастные рабы!

Нет мужества в душонках ваших жалких.

Чтоб человека спящего убить.

Откуда же вы храбрости набрались,

Чтоб, дела не свершив, сюда прийти?

Позорные изменники и трусы!

Да эта совесть самая, что в вас

Гнездится лишь для купли и продажи

Или для низкой мести, есть увертка!

Она спокойно спит во время тысяч

Невидных ежедневных преступлений;

Когда же нужно дело совершить,

В котором жалость будет богохульством…

Да что тут!

(Выхватывает кинжал у одного из них и

поднимает его в воздухе.)

Если б даже ты посмел

Всем рассказать, что я отцеубийца,

Я все ж его должна убить! Но только

Переживете вы его немного!

Олимпио

Остановись, во имя Бога!

Марцио

Я

Сейчас пойду убить его!

Олимпио

Отдай мне

Кинжал, и мы твою исполним волю.

Беатриче

Бери! Ступай! Чтоб живо возвратиться!

(Олимпио и Марцио уходят.)

Как ты бледна! Мы делаем лишь то,

Чего не сделать было б преступленьем.

Лукреция

О, если бы это было уже в прошлом!

Беатриче

Вот в этот самый миг в твоей душе

Проходят колебанья и сомненья,

А мир уж перемену ощутил.

Пожрали ад и тьма то испаренье,

Что ими было послано смутить

Сиянье жизни. Вот уж мне как будто

Отраднее дышать: в застывших жилах

Струится кровь свободней. Тсс!

(Входят Олимпио и Марцио.)

Он…

Олимпио

Мертв!

Марцио

Чтобы следов кровавых не осталось,

Его мы задушили, и потом

В тот сад, что под балконом, сошвырнули

Отяжелевший труп, — как будто он

Упал случайно.

Беатриче

(отдавая им кошелек с деньгами)

Вот берите деньги

И поскорей отсюда уходите.

И так как ты, о Марцио, смутился

Лишь тем, что дух мой в трепет повергало,

Возьми вот эту мантию.

(Надевает на него богатую мантию.)

Ее

Носил мой дед во дни своих успехов,

Когда будил он зависть: пусть же все

Твоей судьбе завидуют. Ты был

Орудием святым в деснице Бога.

Живи, преуспевай и, если есть

На совести твоей грехи, раскайся!

В том, что теперь ты сделал, — нет греха.

(Слышен звук рога.)

Лукреция

Чу! Замковый сигнальный рог. О Боже!

Звучит он словно зов на Страшный Суд.

Беатриче

Какой-то гость не вовремя приехал.

Лукреция

Подъемный мост опущен; во дворе

Я слышу стук копыт. Скорей, спасайтесь!

(Уходят Олимпио и Марцио.)

Беатриче

Уйдем к себе, и притворимся, будто

Мы спим глубоким сном, да, впрочем, мне

Навряд ли даже надо притворяться;

Тот дух, что этим телом властно правит,

Мне кажется так странно-безмятежным,

Что я усну невозмутимым сном:

Все зло теперь окончилось навеки.

(Уходят.)

СЦЕНА ЧЕТВЕРТАЯ

Другая комната в замке. Входит с одной стороны, легат Савелла, в

сопровождении слуги, с другой — Лукреция и Бернардо.

Савелла

Синьора, да послужит извиненьем

Мой долг перед Святейшеством его,

Что я теперь покой ваш нарушаю

В такой неподходящий час: я должен

Иметь беседу тотчас с графом Ченчи.

Он спит?

Лукреция

(с торопливым смущением)

Наверно, спит, но я прошу вас

Ночной его покой не возмущать;

Пусть он поспит, не то случится худо, —

Он вспыльчивый и злобный человек.

Он должен этой ночью спать и видеть

В жестоких снах свирепый ужас ада.

Пусть только день забрезжит, и тогда…

(В сторону.)

О, я изнемогаю!

Савелла

Мне прискорбно,

Что я вам доставляю беспокойство,

Но должен граф немедля дать ответ

На целый ряд важнейших обвинений,

И в этом цель приезда моего.

Лукреция

(с возрастающим беспокойством)

Но разбудить его я не посмею,

И кто бы мог — не знаю никого я;

Будить змею опасно, — не змею,

А труп, в котором спит свирепый демон.

Савелла

Мне ждать нельзя, мои мгновенья здесь

Сосчитаны. И если никого

Здесь нет, кто разбудить его посмел бы,

Я сам пойду будить его.

Лукреция

(в сторону)

О, ужас!

Отчаянье!

(К Бернардо.)

Бернардо, проводи же

Посланника Святейшества его

В ту комнату, где твой отец.

(Савелла и Бернардо уходят.)

(Входит Беатриче.)

Беатриче

То вестник,

Прибывший, чтоб виновного схватить,

Уже теперь стоящего пред Богом,

С Его неотвергаемым судом.

Соединясь в согласном приговоре,

Нас оправдали Небо и Земля.

Лукреция

О, ужас нестерпимый! Если б только

Он был в живых! Я слышала сейчас,

Когда они все мимо проходили,

Шепнул один из свиты, что легат

Имеет полномочие от Папы

Немедленно казнить его. Так, значит,

Путем законным все произошло бы,

За что теперь мы дорого заплатим.

Вот-вот, они обыскивают крепость,

Они находят труп, и подозренье

Диктует им, где истина; потом

Тихонько совещаются, что делать;

Потом воскликнут громко: «Это — вы!»

О, ужас! Все открылось!

Беатриче

Мать моя,

Что сделано разумно, то прекрасно.

Будь столь же смелой, как ты справедлива.

И было бы ребячеством бояться, —

Когда спокойна совесть, — что другие

Узнают то, что сделано тобой,

С пугливостью смотреть, в лице меняясь,

И этим обнажать, что хочешь скрыть.

Себе лишь верной будь и, кроме страха,

Не бойся ничего, другого нет

Свидетеля, а если б он явился, —

Что прямо невозможно, — если б вдруг

Возникло что-нибудь не в нашу пользу,

Мы можем подозренье ослепить

Таким правдоподобным удивленьем,

Такою оскорбленностью надменной,

Какая невозможна для убийц.

Что сделано, то нужно было сделать, —

И что мне до другого! Я как мир,

Как свет, лучи струящий по вселенной,

Как землю окруживший вольный воздух,

Как твердый центр всех миров. Что будет,

Меня волнует так же, как скалу

Бесшумный ветер.

(Крик внутри покоев и смятенье.)

Смерть! Убийство! Смерть!

(Входят Бернардо и Савелла.)

Савелла

(обращаясь к своей свите)

Весь замок обыскать и бить тревогу;

У выходных ворот поставить стражу,

Чтоб все остались в замке!

Беатриче

Что случилось?

Бернардо

Не знаю, как сказать: отец наш мертв!

Беатриче

Как? Мертв? Он только спит. И ты ошибся,

Мой милый брат; он крепко-крепко спит.

И тихий сон его подобен смерти.

Не странно ли: мучитель может спать!

Но он не мертв?

Бернардо

Он мертв! Убит!

Лукреция

(в крайнем возбуждении)

Нет, нет!

Он не убит, хотя, быть может, умер.

Ключи от этих комнат у меня.

Савелла

А! Вот как!

Беатриче

Монсиньор, простите нас.

Но мы должны уйти: ей очень худо;

Как видите, она изнемогает

От ужаса подобных испытаний.

(Лукреция и Беатриче уходят.)

Савелла

Не можете ли вы кого-нибудь

В убийстве заподозрить?

Бернардо

Я не знаю,

Что думать.

Савелла

Может быть, вы назовете

Кого-нибудь, кто в смерти графа Ченчи

Имел бы интерес?

Бернардо

Увы, не в силах

Назвать хоть одного, кто не имел бы;

Имеют все, особенно же те,

Кто горше всех скорбит о происшедшем:

Моя сестра, и мать, и сам я.

Савелла

Странно!

Есть знаки несомненные насилья.

Труп старика нашел я, в лунном свете,

Висящим под окном его же спальни,

Среди ветвей сосны; упасть не мог он, —

Он весь лежал бесформенною кучей.

Следов кровавых, правда, нет. Прошу вас, —

Для чести дома вашего так важно,

Чтоб выяснилось все, — скажите дамам,

Я их прошу пожаловать сюда.

(Бернардо уходит.)

(Входит стража и вводит Марцио.)

Стража

Вот, одного поймали!

Офицер

Монсиньор,

Мы этого злодея и другою

Нашли среди уступов. Нет сомненья,

Они и есть убийцы графа Ченчи:

У каждого нашли мы кошелек,

Наполненный монетами; а этот

Был мантией роскошною покрыт;

Сверкая золотой своей отделкой

Средь темных скал, под мутною луной,

Она его нам выдала; другой же

В отчаянной защите был убит.

Савелла

И что он говорит?

Офицер

Хранит молчанье

Упорное, но эти строки скажут:

Письмо нашли мы у него в кармане.

Савелла

По крайней мере, их язык правдив.

(Читает.)

«Донне Беатриче.

«Чтобы возмездие за то, что вообразить

«моя душа противится, могло случиться скоро, я

«посылаю к тебе, по желанию твоего брата,

«тех, которые скажут и сделают больше,

«чем я решаюсь писать.

«Твой верный слуга Орсино».

(Входят Лукреция, Беатриче и Бернарда.)

Тебе известен этот почерк?

Беатриче

Нет.

Савелла

Тебе?

Лукреция

(во все время этой сцены она исполнена крайнего возбуждения)

Что это значит? Что такое?

Мне кажется, рука Орсино это!

Откуда же достали вы письмо?

В нем говорит невыразимый ужас,

Который не нашел себе исхода,

Но между этой девушкой несчастной

И собственным ее отцом усопшим

Успел создать зияющую бездну

Глухой и темной ненависти.

Савелла

Так?

Синьора, это верно, что отец твой

Тебе нанес такие оскорбленья,

Что ненависть зажег в твоей душе?

Беатриче

Не ненависть, а нечто, что сильнее.

Но для чего об этом говорить?

Савелла

Здесь что-то есть, о чем ты знаешь больше,

Чем выразить в вопросе я могу.

В твоей душе есть тайна.

Беатриче

Монсиньор,

Вы говорите дерзко, не подумав.

Савелла

От имени Святейшества его

Присутствующих всех я арестую.

Мы едем в Рим.

Лукреция

О, нет! Мы невиновны.

Не нужно в Рим!

Беатриче

Виновны? Кто же смеет

Сказать, что мы виновны? Монсиньор,

В отцеубийстве так же я виновна,

Как без отца родившийся ребенок;

Еще, быть может, меньше. Мать моя,

Твоя святая кротость, благородство

Щитом служить не могут перед этим

Язвительным неправосудным миром,

Пред этой обоюдоострой ложью,

Что сразу выставляет два лица.

Как! Ваши беспощадные законы,

Верней, осуществляющие их,

Вы, слуги их неверные, сначала

Дорогу к правосудью заградите,

Потом, когда, во гневе, Небеса,

Суда земного видя небреженье,

Вмешаются и мстителя пошлют,

Чтоб наказать неслыханное дело,

Вы скажете, что тот, кто правды ждал,

Преступник? Вы преступники! Вот этот

Несчастный, что бледнеет и дрожит,

Коль верно то, что он убийца Ченчи,

Есть меч в деснице праведного Бога.

Зачем же я его взяла бы в руки?

Бог мстит за те деянья, о которых

Не скажешь этим смертным языком.

Савелла

Так смерть его была для вас желанной?

Беатриче

Когда бы хоть на миг в моей душе

Остыло это дикое желанье,

То было б преступленьем, — таким же,

Как черный грех, в его душе возникший.

Да, правда, я надеялась, ждала,

Молилась, даже больше — твердо знала, —

Ведь есть же правосудный, мудрый Бог, —

Я знала, что над ним нависла кара

Какой-то роковой внезапной смерти.

И вот она пришла — и это правда,

Что для меня на всей земле и в Небе

Была одна последняя надежда,

Одно успокоенье — смерть его.

И что ж теперь?

Савелла

Обычное явленье.

Из странных мыслей — странные дела.

Я не могу судить тебя.

Беатриче

Но, если

Меня вы арестуете, невольно

Вы станете судьей и палачом

Того, что я считаю жизнью жизни.

И самое дыханье обвиненья

Пятнает незапятнанное имя,

И, после оправдания косого,

Все то, что было светлым и живым,

Становится безжизненною маской.

Я снова повторяю, это ложь,

Что будто я грешна в отцеубийстве,

Хоть я по справедливости должна

Прийти в восторг, узнав об этой смерти,

Узнав, что чья-то чуждая рука

Послала дух его молить у Бога

Того, в чем отказал он мне: пощады.

Оставьте нас свободными, прошу вас;

Наш знатный дом навек не оскверняйте

Неясным подозреньем в преступленье,

Которого не мог он совершить;

К небрежности своей и к нашим мукам

Еще сильнейших мук не прибавляйте.

Их было слишком много; не лишайте

Обманутых и выброшенных бурей —

Последнего: обломков корабля.

Савелла

Синьора, я не смею. Приготовьтесь.

Прошу вас, мы поедем вместе в Рим:

Что будет дальше, скажет воля Папы.

Лукреция

О, нет, не надо в Рим! Не надо в Рим!

Беатриче

Зачем ты так тревожишься, родная?

Зачем бояться Рима? Там, как здесь,

Мы нашей невиновностию можем

Бесстрашно обвиненье растоптать.

Есть Бог и там, а Он своею тенью

Всегда прикроет слабых, беззащитных.

Обиженных, как мы. Утешься. Помни,

Что на меня ты можешь опереться:

Блуждающие мысли собери.

Как только, монсиньор, вы отдохнете

И выясните все, что только нужно

Для следствия, вы нас внизу найдете

Готовыми к отъезду. Ты поедешь,

Родная?

Лукреция

А! Они нас будут мучить.

Привяжут к колесу, начнут пытать.

И этот ужас мук невыносимых

У нас исторгнет самообвиненье.

Джакомо будет там? Орсино там?

И Марцио? И все на очной ставке?

И каждый у другого на лице

Увидит тайну собственного сердца!

О, горе мне!

(Она лишается чувств, и ее уносят.)

Савелла

Она лишилась чувств.

Недобрый знак.

Беатриче

Она людей не знает

И думает, что власть есть дикий зверь,

Который схватит острыми когтями

И больше уж, не выпустит: змея,

Которая в отраву превращает

Что только ни увидит, находя

В свирепом яде собственную пищу.

Она не может знать, как хорошо

Прислужники слепого произвола

Читать умеют истину вещей

В чертах лица безгрешно-простодушных:

Невинности не видит, в торжестве

Стоящей пред судом того, кто смертен,

Судьей и обвинителем обид,

Ее туда привлекших. Монсиньор,

Прошу вас приготовиться к отъезду;

Мы ждем вас во дворе с своею свитой.

(Уходит.)

(Продолжение следует)

Читать по теме:

• Трагедия семьи Ченчи в художестченной литературе. Часть I
• Трагедия семьи Ченчи в художестченной литературе. Часть II
• Трагедия семьи Ченчи в художестченной литературе. Часть III
• Трагедия семьи Ченчи в художестченной литературе. Часть IV