Почти забытый нынче (и совершенно несправедливо) писатель Борис Лавренев обладал настоящим писательским даром. А этот дар заключается, прежде всего, в создании художественных образов, которые затем переходят в изустную речь, то есть упоминаются читателями, как и реальные люди.
Художественный образ должен обязательно тронуть душу читателя, лучшие стороны его натуры, чтобы тот замкнул эстетическую триаду «автор-образ-читатель», после чего образ переживает и своего автора, и первых своих читателей.
В какой момент замыкается эстетическая триада? Этот вопрос интересен именно в связи с творчеством Бориса Лавренева, при жизни которого существовал и образ самого автора — вполне романтический и возвышенный. И этот образ до сих пор является камертоном создаваемых сегодня по разным соображениям авторских образов, лакмусовой бумажкой.
Если на образ автора, в случае с Борисом Лавреневым, равнялись и читатели, то кому надо равняться на сегодняшних авторов, за которыми стоит бездна совершенно не художественных вещей, чуждых искусству?
Но интересно и то, отчего же забыт куда более талантливый Борис Лавренев, — наряду с поднимаемыми из небытия писателями этого же периода? В массе своей, как правило, все они менее талантливыми, без такой плеяды образов, которые не только рука об руку жили с многими поколениями читателей, но и трансформировались в творчестве других писателей. Разве культовый фильм советского времени «Белое солнце пустыни» по сценарию, написанному Рустамом Ибрагимбековым и Валентином Ежовым, это не продолжение «Сорок первого» Бориса Лавренева?.. Да одна коллизия с баркасом — это прямая аллюзия к «Сорок первому».
Борис Андреевич Лавренев (настоящая фамилия – Сергеев) родился (5) 17 июля 1891 года в Херсоне, в семье педагога-словесника. Гимназистом он сбежал из родительского дома, устроился работать на корабль и ушел в заграничный рейс. Плавал два месяца, пока его не сняли с палубы итальянские карабинеры (позже эти события будут описаны в рассказе «Марина»).
Первые рассказы, стихотворения, рецензии Бориса появились в херсонских и московских газетах и журналах. В 1912 году, будучи студентом юридического факультета Московского университета, впервые под псевдонимом «Борис Лавренев» он опубликовал поэтическую легенду о красных маках в альманахе московских символистов «Жатва».
Биография Бориса Лавренева рождает смутные ассоциации с уже разбиравшейся «Литературном обозрении» биографией Александра Грина.
То ли это такая общая романтическая тенденция рубежа веков, то ли явная попытка «передрать» образ автора, биографию.
Здесь можно заметить нечто общее, повторяющееся из одного времени в другое. Ведь любая попытка «устроиться в жизни» на литературном поприще — это всегда попытка примерить на себя чужую личину, чужой образ, чужой жизненный путь.
В то же время, настоящий путь писателя и состоит в том, чтобы жить одной жизнью с читателем, а при создании образов… и вовсе не жить собственной жизнью, а всю ее трансформировать в отражение своих современников в художественных образах.
И это нисколько не является преувеличением. Этого не понимают лишь те, кто совершенно не в состоянии постичь смысла русской литературы, не способен отделить ее от эрзаца, подделки, болезненного подражания. Одинаковые моменты биографии (хотя Борис Лавренев на 11 лет младше Александра Грина) позволяют сопоставить творческие результаты.
Итак, примерно в одно и то же время живут два юноши, грезят морем, романтикой, приключениями… оба воспринимают жизнь сквозь призму литературы, у обоих список книг на книжной полке приблизительно одинаковый.
Но если юношеские попытки побегов Грина всегда заканчивались скандально, а единственный заграничный рейс и вовсе… общей ненавистью команды к своему попутчику (все, конечно, из-за непонимания буквально всеми тонкой творческой натура автора «Алых парусов»), то у Бориса Лавренева все происходит иначе. Море становится смыслом жизни и творчества, люди раскрываются ему совершенно с другой стороны…
Если сравнивать две творческие биографии по литературным героям, то у Грина люди в целом отвратительные, за исключением некоторых особо одаренных натур, которых «никто не понимает». А у Бориса Лавренева все герои — живые люди, которых читатель любит, сочувствует им, с органичной готовностью олицетворяет с ними себя, считая «жизненными персонажами».
Как это происходит? И мы-то, кстати, привыкли к совершенно иной подаче творчества этих двух писателей. Грин был мало востребован литературными редакторами (имевшими тогда опыт «золотого века» русской прозы), — значит, он «хороший». Лавренев был востребован и куда более популярен, чем те, кого подают в качестве «звезд» 20-х и 30-х — значит, он «плохой», о нем лучше молчать, «пока сами не вспомнят».
Во время Первой мировой войны воевал в царской армии. Октябрьскую революцию принял; когда началась гражданская война, перешел в Красную Армию, был командиром бронепоезда, воевал в Туркестане, работал во фронтовой газете.
В 1924 году вышли три повести Лавренева – «Ветер», «Звездный цвет» и «Сорок первый», сразу сделавшие их автора известным. За финал повести «Сорок первый» Лавренева стали называть «попутчиком» (стоит ли плакать над белым офицером?), постоянно поминая его непролетарское происхождение и недостаточность классового чутья. Но повесть пользовалась успехом и дважды в истории советского кино была экранизована — в 1927 году (с Адой Войцик) и 1956 году (с Изольдой Извицкой).
В 1928 году была опубликована драма «Разлом», имевшая большой успех и в течение тридцати лет не сходившая со сцены театров. Повести «Седьмой спутник» (1927) и «Гравюра на дереве» (1928) были посвящены проблемам интеллигенции и культуры.
В 1930—1932 годах Борис Лавренёв входил в группу ЛОКАФ. Во время Финской кампании и Великой Отечественной войны Борис Лавренёв был военным корреспондентом ВМФ. Много лет был председателем секции драматургов в СП СССР.
Литературное объединение Красной Армии и Флота (ЛОКАФ) — литературное объединение, созданное в СССР в июле 1930 года. В 1931 году появился одноимённый журнал, позднее переименованный в «Знамя»; в Ленинграде выходил журнал «Залп». ЛОКАФ был ликвидирован после партийного постановления о создании единого Союза писателей (1932).
Инициативная группа, поставившая вопрос о создании литературного объединения, возникла в середине июня 1930 года. В неё вошли Демьян Бедный, Янка Купала, Ю. Либединский, А. Безыменский, В. Саянов, М. Чумандрин, Г. Горбачев, И. Молчанов, Алексей Сурков, В. Ставский, М. Лузгин, Иван Батрак, П. Замойский, И. Дорогойченко, Л. Ильинский, М. Карпов, В. Кириллов, С. Мстиславский, Юрий Олеша, Н. Асеев, Н. Огнёв, А. Малышкин и другие, военные писатели: Л. Дегтярев, С. Щипачев, Н. Свирин, Всеволод Вишневский, Адам Дмитриев, Давид Лин, С. Михайлов, Ян Калнынь и др. представители армейского руководства и общественные деятели: Осепян, Киверцев, Берлин, Эйдеман, Михаил Поляк, Феликс Кон, Канатчиков, Б. Ольховый и другие.
Инициативная группа обратилась через центральные газеты «Правда», «Известия ЦИК», «Красная звезда» и «Литературная газета» ко всем писателям СССР с призывом объединиться для создания литературы, «помогающей рабочему классу Союза ковать свою боеспособность, литературы, правильно отображающей классовое лицо Красной армии и флота».
В конце июля 1930 года в Центральном доме Красной армии, в Москве, состоялось организационное собрание, на котором присутствовали писатели, представители военной печати, делегаты происходившего тогда 2-го всеармейского агитпропсовещания и делегаты военных литкружков, на котором собственно и был создан ЛОКАФ.
Организации ЛОКАФа, кроме Москвы, были созданы в Ленинграде, на Украине, Белоруссии, на Северном Кавказе, в Средней Азии, в Поволжье, на Черноморском флоте, на Дальнем Востоке, в Кавказской краснознамённой армии. В ЛОКАФ входило более 120 гражданских писателей и более 2500 военнослужащих — членов красноармейских литобъединений, а также профессиональных писателей и журналистов, служивших в армии.
Задачи ЛОКАФа:
1.мобилизовать советских писателей на дело укрепления обороноспособности СССР, привлечь их к разработке военной тематики;
2.воспитывать молодые писательские кадры из среды красноармейцев, краснофлотцев и начсостава, организовывать литкружки в частях Красной армии и на кораблях и в экипажах флота;
3.стремиться к созданию художественных произведений о войне и Красной армии и флоте, правильно, на основе марксистско-ленинского учения о войне трактующих классовую и интернациональную сущность вооруженных сил рабочего класса, роль коммунистической партии в руководстве этими
силами, военную политику и практику рабочего класса, произведений, жестоко разоблачающих сущность шовинистических и пацифистских течений и тенденций как в советской, так и в западноевропейской литературе, произведений, воспитывающих в трудящихся СССР и всего мира пламенную ненависть к капиталистам и их лакеям и готовность к уничтожению этого классового врага;
4.создать кадры критики, которая поведет решительную борьбу с чуждыми марксистско-ленинскому учению о войне теориями в художественной литературе;
5.широко развернуть издание журналов, альманахов, сборников, газет, литературных страниц, посвященных вооруженной борьбе с империализмом, военных отделов и художественных периодических изданий и выпуск целых военных номеров их.
Контактировали с Всесоюзной ассоциацией пролетарских писателей (ВАПП).
Московский ЛОКАФ располагался в правом флигеле «герценовского дома», где сейчас Литературный институт им. А. М. Горького[1].
Лавренев стал вместе с К.Треневым и Вс.Ивановым одним из создателей нового типа героико-революционной драмы. Эта тема получила развитие в дальнейшем творчестве писателя: героическая драма «Песня о черноморцах» (1943), драма «За тех, кто в море» (1945).
Лавреневу принадлежат публицистические статьи, памфлеты, фельетоны. В 1950 году была написана политическая драма «Голос Америки».
Борис Лавренев скончался 7 января 1959 года в Москве.
Здесь очень интересная емкая фраза без каких-либо эпитетов: «Октябрьскую революцию принял». А как он ее «принял»? Как реальность в сложившихся условиях?.. Наверно, уместно будет отметить, исходя уже из нашего опыта, что ни одной революции не происходит без предательства в высших эшелонах власти, без намеренного следования в русле предательства всего общества, чтобы скрыть многочисленные ошибки и… откровенные преступления.
Но здесь надо отметить, что гуманитарная катастрофа обретает черты возвращения к нормальной жизни, к созидательному труду на благо всего общества, поскольку кратко и жестко такие цельные натуры, как Борис Лавренев, принимают созданные условия и изменяют этот мир к лучшему своими произведениями, своим творчеством, расставляя нравственные акценты.
При этом так ведь и напрашиваются сравнения с Александром Грином, который старше Лавренева на 11 лет, что для мужчины весьма существенно.
Сашенька Гриневский толком не учится, не работает, болтается шпаной, бредит «романтикой». Первая мировая война и последующие революции от февральской до октябрьской — для него «списание долгов», ведь он умудрился уже иметь «терки с законом» как раз на почве наиболее неконструктивной политической агитации с лживыми пасквилями. Он-то усиленно искал «путь в революцию», как возможность уйти от «прозы буден».
В начале 1908 года, в Петербурге, у Грина вышел первый авторский сборник «Шапка-невидимка» (с подзаголовком «Рассказы о революционерах»). Большинство рассказов в нём — об эсерах.
Борис Лавренев при своем побеге на флот и проблемах с итальянскими карабинерами имеет вполне достойную биографию. Он и без революций явно не был бы «никем и звать никак». Он и после революции, в ходе ее вовсе не стремится «стать всем», он просто занимает достойное место в сердцах всех, кто его знает.
Интересно то, что вообще-то это писатели одного жанра — так называемой средней прозы, перу которых, в основном, принадлежат рассказы и повести.
Поэтому особенно интересно сравнить два произведения Александра Грина (рассказ «Крысолов») и Бориса Лавренева («Мир в стеклышке»), которые посвящены жизни в голодном послереволюционном Петербурге.
Ведь проблемы Александра Грина этого периода подаются, как проблемы величайшего гуманиста, не принимавшего жестокость и насилие. Значит, эти идеи должны, в первую очередь отразиться в его творчестве, ведь так?
После Октябрьской революции в журнале «Новый сатирикон» и в небольшой малотиражной газете «Чёртова перечница» один за другим появляются заметки и фельетоны Грина, осуждающие жестокость и бесчинства. Он говорил: «В моей голове никак не укладывается мысль, что насилие можно уничтожить насилием». Весной 1918 года журнал вместе со всеми другими оппозиционными изданиями был запрещён. Грина арестовали в четвёртый раз и чуть не расстреляли[42]. По мнению А. Н. Варламова, факты говорят о том, что Грин «не принял советскую жизнь… ещё яростнее, чем жизнь дореволюционную: он не выступал на собраниях, не присоединялся ни к каким литературным группировкам, не подписывал коллективных писем, платформ и обращений в ЦК партии, рукописи свои и письма писал по дореволюционной орфографии, а дни считал по старому календарю… этот фантазёр и выдумщик — говоря словами писателя из недалёкого будущего — жил не по лжи»[43]. Единственной хорошей новостью стало разрешение разводов, которым Грин немедленно воспользовался и женился на некоей Марии Долидзе. Уже через несколько месяцев брак был признан ошибкой, и супруги расстались[44].
Летом 1919 года Грина призвали в Красную Армию связистом, но вскоре он заболел сыпным тифом и почти на месяц попал в Боткинские бараки[45]. Максим Горький прислал тяжелобольному Грину мёд, чай и хлеб[46].
В рассказе «Крысолов» Александр Грин погружает читателя в жуткую средневековую фантасмогорию. Здесь, крысы, горы золота, романтическая любовь… очень много отрывочного бредового чужого материала, который автор так и не смог развернуть в стройное повествование.
Крысолов: В голодном 1920 году в постреволюционном Петрограде Александр Грин написал одно из лучших своих произведений, мрачный и таинственный рассказ «Крысолов». Эта история любви чудом спасшегося героя повествования рассказывает о крысах-оборотнях, способных принимать любой человеческий облик. Во всем хорошо известной истории гамельнского крысолова высказывалось убеждение, что Крысолов — демон или сам Дьявол. «Крысолов», «дудка Крысолова» — эти слова стали нарицательными. В книгу включены и другие необычные, завораживающие, увлекательные повести и рассказы любимого читателями автора «Алых парусов», создателя своей особой страны, полной волшебных лесов и удивительных событий, кружащих голову, как глоток вина.
Видите, как важно предварительно поинтересоваться «что пьем?», а главное, за что?..
Одна из лучших новелл Грина.
«Крысолов замыкает цепь величайших поэтических произведений о старом Петербурге-Петрограде, колдовском городе Пушкина, Гоголя, Достоевского, Блока…» (Вера Панова)
Реалистическое описание «революционного» полупустого Петрограда органично переходит в мифическую битву Крысолова и Освободителя (гигантской заморской крысы). Главный герой сталкивается с такой способностью крыс, которые чуть было не заманили его в смертельную ловушку, являясь ему то в образе маленького мальчика, то любимой девушки. Когда он, наконец, попадает к Крысолову, тот зачитывает ему отрывок из средневековой немецкой книги Эрт Эртруса «Кладовая крысиного короля»: «Коварное и мрачное существо это владеет силами человеческого ума. Оно также обладает тайнами подземелий, где прячется. В его власти изменять свой вид, являясь как человек, с руками и ногами, в одежде, имея лицо, глаза, подобные человеческим и даже не уступаюшие человеку, — как его полный, хотя и не настоящий образ. Крысы могут также причинять неизлечимую болезнь, пользуясь для того средствами, доступными только им. Им благоприятствуют мор, голод, война, наводнение и нашествие. Тогда они собираются под знаком таинственных превращений, действуя, как люди, и ты будешь говорить с ними, не зная, кто это. Они крадут и продают с пользой, удивительной для честного труженика, и обманывают блеском своих одежд и мягкостью речи. Они убивают и жгут, мошенничают и подстерегают; окружают роскошью, едят и пьют довольно и имеют все в изобилии. Золото и серебро есть их любимейшая добыча, а также драгоценные камни, которым отведены хранилища под землей.
— Но довольно читать, — сказал Крысолов, — и вы, конечно, догадываетесь, почему я перевел именно это место».
Если Борис Лавренев был поэтом-символистом Серебряного века до революции, то Александр Грин был до революции вполне революционным поэтом.
Звучат, гудят колокола,
И мощно грозное их пенье…
Гудят, зовут колокола
На светлый праздник возрожденья.
А вот «возрождение» выразилось у него в образе покинутого города, полного крыс и сокровищ. И в этот период он оказывается… в окружении поэтов-символистов.
После выздоровления Грину при содействии Горького удалось получить академический паёк и жильё — комнату в «Доме искусств» на Невском проспекте, 15, где Грин жил рядом с Н. С. Гумилёвым, В. А. Рождественским, О. Э. Мандельштамом, В. Кавериным. Соседи вспоминали, что Грин жил отшельником, почти ни с кем не общался…
А поэтому, несмотря на незначительное общение, не мог не проникнуться образами, носившимися в это время в поэтической среде, которые вылились в «Крысолова» Марины Цветаевой.
«Крысолов» — первая поэма Цветаевой, написанная в эмиграции, в Праге. Это пророчество о судьбах русской революции, романтический период которой закончился и начался мертвенный, бюрократический, диктаторский. Это приговор любой утопии о возможности народного торжества, народной власти. Это же издевка над разговорами о революционности масс, в основе бунта которых всегда лежат самые низменные мотивы — социальная зависть и жажда обогащения.
Поэма Цветаевой чрезвычайно многопланова. «Крысолов» потому и стал одним из вечных, бродячих сюжетов мировой литературы, что трактовка каждого персонажа может меняться на прямо противоположную. Крысолов — и спаситель, и убийца, жестоко мстящий городу за обман. Горожане — и жертвы, и подлые обманщики, и снова жертвы. Музыка не только губит крыс, но и дарит им в гибели последнюю возможность обрести достоинство, возвышает их, сманивает чем-то прекрасным и уж во всяком случае несъедобным.
Василий Шульженко (род. 1949 г.) «Крысолов»
Легенда о крысолове впервые появилась в литературной обработке в «Хронике времен Карла IX» Мериме. До этого она существовала в нескольких фольклорных вариантах. Фабула её проста: в немецком городе Гаммельне нашествие крыс грозит истребить все запасы еды, а потом и самих горожан. В Гаммельн приходит загадочный крысолов, который обещает увести всех крыс за огромное вознаграждение. Ему обещают эти деньги, и он игрой на дудке сманивает крыс в реку Везер, где крысы и тонут благополучно.
Но город отказывается выплатить ему обещанные деньги, и крысолов в отместку той же игрой на флейте завораживает всех до одного гаммельнских детей — уводит их из города в гору, которая перед ним расступается. В отдельных вариантах легенды люди, выходящие из горы, встречаются много после в окрестностях Гаммельна, они провели в горе десять лет и обладают тайными знаниями, но это уже варианты неканонические и к легенде прямого отношения не имеющие.
Drawn by William Collins (1803-1847)
Цветаева сохраняет эту фабулу, но придает персонажам особое значение, так что конфликт выглядит совсем не так, как в фольклорной первооснове. Крысолов у Цветаевой — символ музыки вообще, музыки торжествующей и ни от чего не зависящей. Музыка амбивалентна. Она прекрасна, независимо от того, каковы убеждения художника и какова его личность. Потому, мстя горожанам, крысолов обижается не на то, что ему недоплатили, не от жадности уводит детей, а потому, что в его лице оскорблена музыка как таковая. Музыка равно убедительна для крыс, бюргеров, детей — для всех, кто не желает её понимать, но волей-неволей вынужден подчиняться её небесной гармонии. Художник с легкостью уводит за собой кого угодно, каждому посулив то, что ему желательно.
А крысам желательна романтика. Победивший пролетариат у Цветаевой довольно откровенно, с массой точных деталей изображен в виде отряда крыс, который захватил город и теперь не знает, что делать.
Крысам скучно. «Господа, секрет: отвратителен красный цвет». Им надоедает собственная революционность, они зажирели и обрюзгли. «У меня заплывает глаз», «У меня оплывает слог», «У меня отвисает зад…» Они вспоминают себя отважными, зубастыми и мускулистыми, ненасытно-голодными борцами — и ностальгируют о том, что «в той стране, где шаги широки, назывались мы…».
Слово «большевики» встает в строку само собой, ибо «большак», большая дорога, символ странствий, — ключевое слово в главе. Их-то и сманивает флейта: Индией, новым обещанием борьбы и завоеваний, странствием туда, где они стряхнут жир и вспомнят молодость (пророчица Цветаева не могла знать, что в головах некоторых кавалерийских вождей вызревал план освобождения Индии, чтобы не пропадал попусту боевой пыл красноармейцев после победы в гражданской войне). За этой романтической нотой, за обещанием странствий, борьбы и второй молодости крысы уходят в реку. Но детей крысолов сманивает совсем другим, ибо он знает, чьи это дети. Это дети сонного, благонравного, обывательского, сплетничающего, жадного, убийственного Гаммельна, в котором ненавидят все непохожее, все живое, все новое.
Таким видится Цветаевой мир современной Европы, но и — шире — любое человеческое сообщество, благополучное, долго не знавшее обновления и потрясения. Этот мир не в силах противостоять нашествию крыс и обречен… если только не вмешается музыка. Дети этого мира могут пойти только за сугубо материальными, простыми, убогими посулами. И крысолов у Цветаевой сулит им «для девочек — перлы, для мальчиков — ловля их, с грецкий орех… И — тайна — для всех». Но и тайна эта простая, детская, глупая: дешевая сказка с сусальным концом, с благоденствием в финале. Мечты благовоспитанных мальчиков и девочек: не ходить в школу, не слушаться будильника! Всем — солдатики, всем — сласти! Почему дети идут за флейтой? «Потому что ВСЕ идут». И эта детская стадность, тоже по-своему крысиная, демонстрирует всю внутреннюю фальшь «детского» или «молодежного бунта». А музыка — жестокая, торжествующая и всесильная — уходит себе дальше, губя и спасая.
Так что… ссылки на Веру Панову здесь неуместны, у этой истории давние корни. А город здесь отнюдь не Петербург, а Прага, полная средневековых легенд про Фауста и Голема.
Золото влечет Грина с такой силой, что потом еще возникнет «Золотая цепь». А вот то, что он сам выступал Крысоловом… это как раз и заставляет его сознание «прилипнуть» к вечному сюжету.
«Мир в стеклышке» Бориса Лавренева — совершенно реалистическое произведение. Здесь читатель впервые сталкивается с обитателями только-только возникающих советских коммуналок. Когда-то это была огромная квартира где доживает свои дни ее хозяйка, глубокая старуха, видавшая жизнь «сливок» дореволюционного общества.
Она не общается с «захватчиками» ее квартиры, которые пытаются выжить в сложных послереволюционных условиях, нищенствуя, голодая, но… не теряя человеческого облика. Каждая семья, каждый обитатель квартиры — отдельная трагическая история.
В одном из закутков проживает молодая семья: муж — рабочий, а жена — «из бывших», но очень средней руки. Однако в революцию гибнет именно такой «средний класс», не имея возможности покинуть город… крысами с корабля.
Муж очень любит свою молодую жену, умирающую от чахотки, старается заработать ей на еду, лекарства, уход… У молодой женщины мало «сокровищ», обломком старого мира на тумбочке перед кроватью стоит хрустальный флакон из-под духов, в гранях которого она, прикованная к постели, наблюдает жизнь обитателей коммуналки. Весь мир для умирающей отразился в этом стеклышке.
Рассказ написал с огромной любовью и уважением к людям, без классовых разграничений… на общность лучших человеческих качеств. Ведь вообще-то настоящая «партийность в литературе» приписывает лучшие качества лишь представителям избранных классов.
Рассказ не рождает чувства беспросветности бытия, оторванности от мира, хотя стеклышко гаснет, больная умирает. Но ночью к ее гробу пробирается старуха, которая кладет в ее гроб изящные бальные туфельки, которые сумела сберечь среди всего погрома, царящего в ее квартире, и нежно прощается с покойной…
Такой же бесклассовой мыслью о лучших сторонах человеческой натуры проникнута и самая «классовая» казалось бы повесть Бориса Лавренева «Сорок первый».
Бессмысленно пересказывать эту повесть, поскольку многие из нас ее видели в детстве. Предлагаю еще раз «освежить память», чтобы понять, насколько глубоко она уже вошла в анналы русской литературы, как отозвалась и откликнулась в ее развитии в течение всего ХХ века.
Продолжение следует…
Читать по теме:
4 комментария
Спасибо за отличный критический разбор творчества. Очень цепляла сама творческая манера Лавренева, но что-то и останавливало. Никогда не мог понять, почему вдруг начали поднимать «прозу 20-х», полностью игнорируя этго писателя.
Спасибо, что познакомили с замечательным русским писателем! В советское время как-то не довелось, а потом нынешние «литературоеды» ни разу такое и не вспомнили.
Опять какое-то старье вытащили на свет божий! Кому это надо?
Как там Михаил Сергеевич поживает?