Шлыков Геннадий ,, Сен-сей ,,
Сергей Ткачев: Очень я, Натали, ваши яблочные рогалики уважаю. Люблю-то я у вас штрудели, люблю нежно и преданно… А вот за рогалики прямо уважаю и все тут!
Натали: Это почему же такая дискриминация в отношении к рогаликам?
Сергей Ткачев: А потому что… едал и лучше, если честно. Но ценю ваши упорство и настойчивость! Эх, какие рогалики моя сестра раньше делала… Пока ее окончательно не поглотила большая литература, как кит Иону…
Натали: Сергей, а вы зачем мне тогда этот романчик подсунули? Ведь его Ирина Анатольевна давно «разобрала»… Чтобы лишний раз полюбоваться на мои «упорство и настойчивость»?
Сергей Ткачев: К рогаликам это не имеет ни малейшего отношения. Хотя имеет отношение и к рогаликам, которые показывают ваши точное следование рецептуре настоящих шедевров. Пусть здесь нет какой-то легкости и непринужденности, как в ваших штруделях, но рогалики у вас качественные… особенно с масличком…
Натали: Я сначала по наивности делала, как ваша сестра советовала, точнее …не советовала, …но такой вывод из её рассказа об участии в литературной олимпиаде делался. Там побеждают те, кто самих авторов не читают, а штудируют только рецензии и критику на их произведения.
Аделаида: Уточните, дорогая, это вы сейчас о чем? О штруделях или о романах?
Натали: О романах, конечно… Ой, а это и штруделей касается! Хм… рецепт рогаликов мне одна приятельница дала, она его где-то в социальных сетях почерпнула. А вот рецептура штруделя у меня из сборника рецептов австрийских ресторанов на немецком. Сама переводила лично… со словарем.
Сергей Ткачев: Так это же ощущается на вкус! В штруделях у вас прямо самостоятельный поиск, исследование, сопоставление с нашей, так сказать, природной почвой… Что-то в таком роде. А рогаликах… вроде внешнее сходство имеется, а вот содержание все же не то…
Натали: Вот я сначала критику и читала, но потом после высочайших похвал и прочих славословий разобрало любопытство, что же это за чудо чудное, что за вершина современной словесности?
Аделаида: Вот не зря говорится, что любопытство губительно!
Сергей Ткачев: Особенно, женское…
Натали: Короче, заглянула я на первые страницы романа М.Шишкина «Венерин волос», и стало мне ещё интереснее и любопытнее, а когда у «сектора заграницы» (как любит выражаться ваша сестра) возникла стройная система взглядов на так называемое «политическое убежище» (или, как правильно все это называется?)? Что-то мне подсказывает про наличие прямой зависимости возникновения движения диссиденства с работой этой системы.
Аделаида: Значит, «ноги растут» все от тех же «шестидесятников«? Но с чего вы взяли?
Натали: А там на первых страницах этого романа рассказывается, как беженцам выдается этот самый желаемый статус. При этом они должны рассказать о своих ярких политических выступлениях, «борьбе с режимом», преследованиях и страданиях. Но сами рассказы должны быть доказательными: документы, там, какие-нибудь, публикации в прессе, наличие общественного резонанса.
Аделаида: А, теперь понимаю зачем определенная публика таскалась посреди ночи протестовать на Красную площадь, с чего им не спалось. Но как можно подобную дрянь из вечного (для некоторых) цикла «Пора валить!», сравнивать с рогаликами Натали? Сами уминаете за милую душу, Сергей, а попрекаете Натали вторичностью.
Сергей Ткачев: Да не попрекаю я! Я ведь и литературу обсуждаю именно с вами, дамы, поскольку считаю, что уж вам-то понятны… все творческие истоки, что ли… Ведь почему рогалики так хорошо пошли? А потому что все изначально вами делается с любовью!
Натали: А! Вспомнила! Хорошо, что вы, Сергей, про любовь упомянули. О «Венерином волосе» ведь сразу речь заходила, когда Ирина Анатольевна выдвигала главный ингредиент рецепта хорошей литературы на русском: «Русская литература без любви к Родине не пишется!»
Аделаида: Ага, а здесь, значит, роман на русском начинается с того, как Родину предать и доказать материально, как ты ее все время ненавидел и постоянно здесь пакостил… Так этот народец и здесь вслух мечтал лишь о ста сортах колбасы, а не о каких-то умозрительных свободах.
Натали: Уф, полегчало! Нельзя о людях плохо думать. Я диссидентов, признаться, за конченых идиотов держала. Ан нет, люди-то стремились к материальному благополучию. По нынешним временам… верх практичности!
Аделаида: Правда, не совсем типичным способом, следовательно, не совсем нравственным. И всю дорогу подсчитывали, чем им Родина должна осталась. Это некрасиво! И, как понимаю, именно эти мелочные подсчеты и стали основным содержанием великого романа очередного местечкового светоча почему-то «современной русской литературы»? Как это низко…
Натали: Безусловно, нравственный выбор там изначально определен за читателя, причем в наиболее безнравственную сторону.
Аделаида: Точнее, вовсе аморальную. Автор даже не сомневается, как все ему завидуют, что он пристроился в заграничном «раю»…
Сергей Ткачев: Это всё, конечно, хорошо, дамы. Да и доходит до некоторых слишком поздно, как до жирафа
Аделаида: Вы на кого намекаете, Сергей Анатольевич? Лично я тоже припоминаю, что прочла отклик Ирины Анатольевны, а дальше и читать такое не стала!
Натали: Чем вам, собственно, несчастный жираф не угодил?.. У него такие замечательно огромные глазки…
Сергей Ткачев: Ага, только иногда судьба у них в некоторых европейских зоопарках печально складывается, там большеглазых животных иногда хищникам скармливают, чтобы не кормить как положено. …Ладно, речь не об этом.
Натали: А в чем же, Сергей? Какой смысл нам сейчас возвращаться к этому роману, если он был раньше всех очень хорошо разобран Ириной Анатольевной… что до наших жирафов дошло лишь спустя -цать лет.
Аделаида: Ох, как-то вы провокационно интересуетесь, Натали…
Сергей Ткачев: Вопрос в другом. А какой для нас сейчас практический интерес в сделанном вами, Натали, выводе?
Натали: А может нам тут с вами того?… Ну, взять всем миром… и того?
Аделаида: Что… того?
Натали: Того самого… тоже прикинуться политическими беженцами, …или как их там?.. Доказательств, что нас тут никогда не любили и не уважали… думаю, у каждого найдется за последние двадцать лет вполне достаточно.
Аделаида: Ой, Натали, куды нам с вами бечь? «Позади Москва»… Да уж. Тут и задумаешься, к чему ведут подобные «лауреатские случаи» с псевдокультурой, когда ни писатель, ни те, кто продвигает его сомнительное «творчество», — заранее и не любят и не уважают не только читателя, а людей в целом, считая, будто для них откровенная низость, описываемая в этом романе, — ну, норма, что ли…
Сергей Ткачев: Представляю, что бы они натворили, попроси кто-нибудь у них рогаликов… А что, дамы? Не рвануть ли и нам за рубежи нашей все еще необъятной Родины? Осесть в малипусенькой Швейцарии, пару доносов на этого этого Михаила Шишкина накатать с просьбой проверить, как он деньгами за литературные премии распорядился… Пояснить, что он эффект дислексии намеренно создавал, а не литературу, чтоб за вороватые ручонки его схватить никто не смог… Вещичка-то совершенно пустая, не читаемая…
Натали: Предлагаете раскрыть это мошенничество и выяснить, как делились лауреатские премии?
Сергей Ткачев: А что? Сейчас все панамские счета всплывут, там много литературных брендов в дерьме утонет. Просто думаю, что и в самой Швейцарии не чисто, раз уж там интересовались счетами Елены Скрынник, а она заявила, будто деньги не ее…
Натали: Да я ведь это гипотетически предложила… Со всеми нашими деньгами и до границы не добежишь.
Аделаида: Нас же просто ограбили нонешним налогообложением, счетами ЖКХ и прочими рэкетирскими поборами…
Сергей Ткачев: Чот вы главной идеи этого великого произведенья никак не улавливаете, дорогие мои собутыльницы. Написано-то на русском? Переводить с русского еще никому здесь не надо? В произведеньи ясно сквозит подспудная мысль, то самое душевное движение, которое заставило героев романа последовать призывам провокаторов из социальных сетей «Пора валить!» Мы же видим, почему бегут именно в Швейцарию! Бегут туда за деньгами…
Аделаида: Точнее, за средствами к существованию… причем, без всякого смысла, судя по самому произведению. А ежели по автору судить… Ему и в Швейцарии понадобился процент с премий: «Вот на эти три прОцента я и живу!»
Сергей Ткачев: А мы с вами хотим не существовать, а жить, причем в полную силу, не на прОцент. Поэтому давайте продолжайте разбираться со схемами вывода средств из экономики государства и с конструированием очередных автономных системок.
Геннадий Шлыков. Записка с поцелуем
Натали: Вы знаете, что меня раздражает в условно «современных» текстах? Даже при этом и не знаю, данному приему массово учат в литинституте, что ли? Как тут не вспомнить классическое: «Никто из русских классиков Литературного института не заканчивал, включая самого Максима Горького!»
Сергей Ткачев: А что вас смущает? Литературные институты и возникли вместе с партийностью в литературе. Раньше были филологические факультеты, если не ошибаюсь. В основном там выпускались учителя-словесники. Нынче решили возродить это словечко… как всегда, чтобы прикрыть разбираемую нами многолетнюю мерзость, без анализа и переосмысления…
Натали: Меня лично в этом потоке лауреатского дерьма цепляют однообразные принципы изложения и описания. Как-то все это… излишне кинематографически, что ли?.. Точнее, бесконечная чукотская песня: «Что вижу, то пою!»
Сначала описывается картинка из реальности, затем врубается поток сознания.
Вот посмотрел Михаил Шишкин в юности фильм «Десять негритят» Станислава Говорухина. Вся страна, кстати, тоже, не он один и не на закрытом просмотре, где раньше черпали вдохновение упомянутые «шестидесятники«.
Более продвинутые успели даже дефицитную Агату Кристи прочитать до этого, но, думаю, впечатление от фильма данный факт не испортил. Из всего этого фильма Миша Шишкин вынес знакомство со считалочкой про десять негритят и, ничтожесумняшеся, использовал в своем романе уже неоднократно использовавшийся прием — стал свое повествование выстраивать по тексту считалочки.
Помню, как веселился народ на каком-то кинофестивале по поводу этого фильма. Мол, довелось Татьяне Друбич в «Ассе» замочить Станислава Говорухина, после чего он пригласил её в «Десять негритят», чтобы она могла замочить уже и Александра Кайдановского. И «замочить» тут звучит не слэнгово, а описательно и почти художественно, поскольку первый персонаж погиб от выстрела в ванной, а второй в прибое… Да и вообще дело темное и очень мокрое.
Фильм «Десять негритят», хоть и снят еще традиционно, но напоминает мне про постмодернизм, поскольку связывает меня с деталями личного прошлого. Там кофейный сервизик точно такой же, какой мы дарили нашей подружке на свадьбу. Хотя эта неряшливость в выборе реквизита (деталей) и выявляет полное отсутствие первоначальной идеи… Ну, как я поняла Техническую деталировку в литературе.
А в те времена любой такой подарок был событием и ценился, а теперь смотришь и видишь насколько это, всего лишь, глиняные черепки, а ценностью обладает лишь воспоминание о них. А сервизов этих нынче завались и даром они никому не нужны, поскольку все пьют из каких-то кружек, которые получают в подарок от коллег на очередной день рождения. Не дай Бог, кто часто работу меняет, тому этих кружек уже девать некуда…
Сергей Ткачев: Натали, брэк! Брэк! Стойте, остановитесь! Аделаида! Срочно воды! Холодной!
Натали: А шампанского нет, разве?
Сергей Ткачев: Натали, вы нас не пугайте… Что это было? Аделаида, шампанского и мне тоже…
Аделаида: Так я воды принесла.
Сергей Ткачев: Ну, хоть её…
Аделаида: Ой, Натали, вы в порядке?
Натали: Я-то? Да, поскольку давно привыкла к данному приему, точнее пользовалась им с ранней юности, чтобы создать эдакую многозначительную загадочность и прикинуться шибко умной.
А вы думали постмодерн от большого ума придумался? Не-а, от инфантильности и книжных знаний.
Ведь, что видно невооруженным взглядом в тексте Миши Шишкина, так это — куча сюжетов, взятых уже в обработанном символьном виде. Это не собственный жизненный опыт, не рассказ собеседника, не плоды собственных размышлений и фантазии, а уже готовые тексты. Это так чувствуется и бросается в глаза, поскольку самой эти тексты читать доводилось ранее.
Сергей Ткачев: Милая, милая Натали! Я вам больше скажу… Ведь не сам Миша Шишкин эти тексты составлял, судя по налету диссидентства 60-х… Там ведь, как мы уже выяснили, были типичные проекты спецслужб. И нынешняя лауреатская проза с ее натужным «постмодернизмом», с хорошо выверенным эффектом дислексии, чтоб за руку раньше не схватили — это продолжение все той же провокации против всего общества.
Натали: Вы можете формализовать сказанное, Сергей?
Сергей Ткачев: А там много комплексных задач, все они недостойные, но их много, что сразу выявляет участие в процессе спецслужб. А когда цели недостойные… всегда ведь рубится сам сук, на котором все это держится.
Аделаида: То есть?
Сергей Ткачев: Вначале надо уничтожить связь с Родиной, которой является русская литература. Вот возникает такой «лауреатский случай», где с мелочность местечкового ростовщика льют и льют пакости на Родину, пользуясь при этом всеми ее богатствами. Но все сделано наспех, вывернуто из чужих текстов, это же проект! Чтобы не сразу схватили за руку, текст филируется особым образом… и кстати о самих образах. Текст не читаем именно потому, что эффект дислексии возникает здесь почти в виртуальной области! Разрывается эстетическая триада автор-образ-читатель…
Аделаида: Что же получается в результате? Автор-образ автора-читатель поневоле? Или автор-нотация-читатель?
Натали: Скорее… автор-провокация-читатель.
Сергей Ткачев: А такое ни один человек не использует «для души», заметили? Тут уж, сколько не восхищайся «удивительно ярким и образным» языком Михаила Шишкина, а читателей уже не удержишь. Там связь посредством этого произведения устанавливается уже не с Родиной, а с теми, кто стоит за местечковым провокатором, оплевывающим Родину, имевшим средства и возможности удрать за границу перед устройством здесь очередной гуманитарной катастрофы.
Аделаида: И в результате уничтожается сам сук, на котором они пилили лауреатские премии!
Сергей Ткачев: Совершенно верно, Аделаида!
Шлыков Геннадий ,, Пол царства за любовь,,
Натали: Какая прелесть! Очередное доказательство, что никто никого не читает! Сергей, специально для вас:
Древний Херсонес — это теперь Севастополь, и вот тут, Тристан, начинается мир без тебя. Там, где утопили святого мученика Клемента, третьего Римского Папу и ученика Петра, в Гражданскую войну топили офицеров.
Им привязывали — кому на шею, кому на ноги — старые якоря, куски железа, камни и бросали в воду. В одних воспоминаниях толмач читал, что водолазы, которые опускались в том месте на дно, оказывались как в лесу: мертвые тела хотели всплыть и, привязанные, стояли в глубине, кто вверх ногами, кто вверх головой, их клонило всех в одну сторону подводным течением, как деревья ветром, и у одного обрывки рубахи поднялись, как крылья.
(М.Шишкин «Венерин волос»)
Аделаида: О! Этот жестокий эпизод из истории Крыма приводился Сергеем в его статьях о «Солнечном ударе» Н. Михалкова. Его невозможно забыть!
Натали: Получается, что никто из группы Михалкова, как и сам Михалков, никто из его окружения, никто из критиков не читали этой вещи М.Шишкина. Эта лауреатская проза заведомо не читается даже в том кругу, который её производит и пропагандирует.
Сергей Ткачев: А к чему этот эпизод приводится в романе М.Шишкина?
Натали: А ни к чему! Помянули о жуткой трагедии и продолжили ныть о своей неудавшейся любви. Тем самым продемонстрировав, что кроме своих личных ничтожных проблем, ничто иное не интересует. На фоне своих личных отношений все бывшие трагедии проходят туманным историческим фоном для придания некоторой выразительности среды их текущего обитания.
Аделаида: Вот поэтому, меня всегда дико удивляют и настораживают всяческие вопли по поводу давно происшедших жестокостей. Поскольку за нонешними моралями по поводу давно случившегося имеется лишь актуальный корыстный интерес. Современный материальная заинтересованность завсегда намного живее сочувствия к чужому и далекому горю. Обычно это так заметно, особенно в исполнении особо пафосных…
Сергей Ткачев: К тому ж, нельзя не отметить, что одни эти вопли про 500 страниц текста настораживают. Тоже мне объем. На пару-тройку дней чтения. Вон говорят, что И.Сталин по 400 страниц в день и не этой беллетристики, а делового и технического текста осиливал. Так кто в этом случае интеллектуал, а кто профан?
Геннадий Шлыков. Зеленый сон
Натали: Можно я вспомню предыдущую беседу и непритязательный сетевой скандальчик.
Сергей Ткачев: Это тот, который начался с моего замечания о плагиате у сестры?
Натали: Ага!
Аделаида: Натали, я даже догадываюсь, к чему вы всё это ведёте.
Сергей Ткачев: Да, Аделаида, такие авторы, как М.Шишкин наредкость предсказуемы.
Натали: Сергей. Чего уж тут предсказывать, когда Ирина Анатольевна тогда ещё (сразу же по выходу романа) сказала, что автор на радостях освоения возможностей текстового редактора, всё покопировал себе и «включил блендер».
Аделаида: Помню, помню эту реплику, она столь образна, что накрепко заседает в памяти.
Натали: Остается только фантазировать, откуда взяты источники.
Сергей Ткачев: Зачем фантазировать в сетевой среде, Натали? Достаточно привести эпизоды давнего сетевого скандала по обсуждаемому поводу.
05:30 pm — Венерин волос
Михаил Шишкин, «Венерин волос» (роман):
«Гимназия начинается, собственно, с писчебумажного магазина Иосифа Покорного на Садовой. Достаточно сказать: «Билинской, первый класс», как мне уже сооружают пакет, в котором все учебники, тетради, краски, кисточки нужных размеров, перья, резинки, пенал… (…) розовая промокашка, вложенная в тетради, является признаком безвкусицы и почти что нищеты, а надо покупать клякс-папир других цветов и прикреплять его к тетрадям лентами с пышными бантами».Вера Панова, «Моё и только моё» (воспоминания):
«…На Садовой улице был писчебумажный магазин Иосифа Покорного. Надо было прийти туда и сказать: «Гимназия Любимовой, первый класс». И отлично вымуштрованный приказчик сооружал пакет, в котором были собраны все нужные учебники, тетради, даже набор акварельных красок… (…) розовая промокашка, вложенная в тетради, считается признаком безвкусицы и почти что нищеты, а надо покупать клякспапир других цветов и прикреплять его к тетрадям лентами с пышными бантами».http://www.lgz.ru/archives/html_arch/lg112006/Polosy/8_2.htm
Не случайно, когда я читала мемуары Пановой, перед глазами явственно вставал «Венерин волос» Шишкина. Нет, в том, что биографиии реальных людей переплавлять в вымышленные билграфии опять же реальныз людей (Изабелла Юрьева) плохого ничего я не вижу. Но слова, слова… Написанные другим\ой слова тебе не принадлежат. Слова надо писать свои, даже, если очень хочется присвоить чужие.
Вот здесь любопытная дискуссия:
geshefter@lj
2006-03-24 17:29 (ссылка)Что-то как-то не очень могу себе представить, что Шишкин украл у малоизвестного автора столько, чтобы получить Букера. Согласитесь (согласитесь ли?), что один абзац из воспоминаний Изабеллы Юрьевой — не причина (хотя и повод) обвинить автора в плагиате. Его книжка — это всё ж таки не Танков, про которого я совсем ничего не знаю, а стихи его, что украденные, что его собственные — вряд ли повлияют на ход мирового культурного процесса.Я совершенно честно не могу себе представить, что «Венерин волос» можно натырить по углам и потом собрать в стройную композицию. Усилия, которые следует приложить, чтобы создать подобную компиляцию, несопоставимы с усилиями, потребными для написания собственного текста.
Замечу, что никто из авторов мне лично не знаком.2006-03-24 18:53 (ссылка)
Если уж заниматься иследованием источников Венериного Волоса — то одною Пановой никак не обойтись. Шишкин в «дневниковой» части ВВ обильно цитирует и подлинные воспоминания Юрьевой и мемуарный сборник Институтки, выпущенный в НЛО, и, возможно, что-то еще. Повода для злорадства («Ага») здесь никакого нет, есть повод поразмышлять над особенностями функционирования цитаты у Шишкина. Вариантов немного: либо автору не хватало деталей, и он не счел нужным выдумывать их, прибегнув к монтажу чужих текстов, либо он — в соответствии с «многоголосой» структурой романа — выстраивает обширный центон, сознательно лишая голосА авторства. Либо и то и другое.innita@lj
2006-03-25 00:43 (ссылка)В том-то и дело, что скрытая цитата работает только тогда, когда опознается многими. Если цитату почти никто не опознал, а тем, кто опознали, пришлось сверяться с текстами, значит это что-то другое.
Та же постмодернистская коллажность возможна, только если вызывает многоголосье ассоциаций.
peter_van_prar@lj
2006-03-25 07:40 (ссылка)насколько я успел почувствовать у шишкина очень неплотное искусственное письмо
история с плагиатом это наверное самое живое во всем этом толстожурнальном культурном цирке
так что пусть товарищ шишкин торчит в своей швейцарии (sic?) и копипейстите но только себя)
ps
это гораздо интереснее
Ну, и, собственно, с чего всё началось:
Как указал в статье в «Литературной газете»поэт А. Танков, для реконструкции дневника певицы Изабеллы автор использовал мемуары писательницы Веры Пановой «Моё и только моё»…
«Начал читать.
Поначалу показалось скучно, вяло и неново.
Но вдруг пошла действительно хорошая проза – как бы воспоминания о как бы детстве как бы известной певицы Изабеллы Юрьевой. Действительно известной и недавно скончавшейся в более чем преклонном возрасте. И так хорошо эти как бы воспоминания написаны, что просто не оторваться.
Я и не отрываюсь и читаю дальше… но начинаю вдруг с удивлением понимать, что всё это я уже читал. И совсем недавно.»
Шлыков Геннадий ,,Колесо времени ,,
Аделаида: Мало ли чего в жизни не бывает. Может, исходный материал был автором переосмыслен на достойном уровне?
Натали: Угу, прям на недосягаемой высоте (сарказм)… Понимание действительности (а следовательно и качество её переработки) данным писателем можно определить хотя бы вот по такой цитате из романа (относящейся к авторскому тексту).
Просто нужно понять судьбиный язык, ее воркование. Мы же слепцы от рождения, ничего не видим и не можем уловить связь событий, единение вещей — так крот копает свой ход и натыкается на толстые корни, и для него это просто непреодолимое препятствие, и он не может представить себе крону, которая питается этими корнями. («Венерин волос» М.Шишкин)
Сергей Ткачев: Хм, беспомощность не просто признается, а просто напросто заявляется.
Натали: Да, но при этом амбиции никоим образом никуда не деваются:
сказал: “Так ты исчезнешь, а вот если я тебя запишу — ты останешься”. («Венерин волос» М.Шишкин)
Сергей Ткачев: Я устал повторять тезис своей сестры: «Не всё читается, что пишется».
Аделаида: Да уж. И, если на то пошло, гораздо весомее записи первичного бухгалтерского учета в наше время. Их актуальность и ценность подтверждается всё увеличивающимся числом пожаров в бухгалтериях.
Сергей Ткачев: Радуете вы меня Аделаида своей практичностью и пронзительностью взглядов. …Хотя, предпочел бы ловить ваши взоры по более романтическим поводам…
Натали: На самом деле, Аделаида, у меня есть гипотеза на тему плагиата. Там в романе имеется эпизод, описывающий, каким образом воспоминания певицы достались герою (Толмачу). Мол, получил заказ написать мемуары дряхлой старушки, отксерили ему странички дневников, а потом издательство развалилось, а сама певица вскорости и померла, не оставив наследников.
Сергей Ткачев: Ничё так, душещипательно.
Натали: Только вот я начиталась в своё время сочинениц А.Марининой…
Сергей Ткачев: Ну, Натали, приличной даме уже должно быть неловко в подобном признаваться.
Натали: Экий вы, Сергей, сноб, однако.
Аделаида: Натали, согласитесь, что Сергей не так уж не прав.
Сергей Ткачев: Вы ж должны понимать, Натали, что я лицо по отношению к Марининой заинтересованное. Она же откровенно обобрала сестру.
Натали: Не спорю, не спорю по этому поводу. И охотно данный факт подтверждаю, поскольку меня поразило резкое изменение стиля в романе «Тот, кто знает», материалы к которому и были взяты у Ирины Анатольевны.
Сергей Ткачев: Взяты?!
Натали: Пардон, украдены. Что, кстати, лишний раз и подтверждает ту легкость отношения к авторскому праву, которая царит в среде нонешних литераторов.
Но я хочу отметить следующий момент. Изабелла Юрьева (прообраз певицы) скончалась в 2000, а «Стилист» Марининой, описывающий издательский мир и технологии 1996 года.
Сергей Ткачев: Понял, понял. Тогда уже вовсю использовались персоналки и ни о каких листочках речь идти не могла.
Натали: Да. Когда разваливалось издательство, то уже оставались нормальные текстовые файлы, которые гуляли по компьютерам всех, кто имел доступ к компьютерам этих заведений.
Аделаида: Ну и что нового вы нам сообщили, Натали?
Натали: Я? Ничего! В очередной раз убеждаюсь в правоте И.А.Дедюховой. Куски различных готовых текстов были смиксованы…
Шлыков Геннадий ,,Стрекоза,,
Сергей Ткачев: И, как говорила сестрица, определенным образом отфилированы
Аделаида: Я ещё помню она прошлый раз словила термин «дислексия»…
Натали: А вот по этому поводу я бы предложила «не множить сущностей».
Аделаида: Как?
Натали: А вот так. «Филировка» предполагает (условно говоря) некоторое «выравнивание стиля». А на мой взгляд и вкус там итак всё было «ровно».
Сергей Ткачев: Не понял. Переведите!
Натали: Ой, не знаю кто сказал, но где-то в сети видела, что стиль — это отпечаток личности. Ну, или, если хотите, стиль определяется личностью автора.
Сергей Ткачев: Наверное…
Натали: Вот стиль у Ирины Анатольевны определенно имеется. Её ни с кем не перепутаешь, особенно, когда кто-то плагиатит или «заимствует».
Сергей Ткачев: Ага, ото всюду начинают выпирать особенности её стиля. Прям, кусками отваливаются.
Аделаида: И, самое главное, ни с кем другим не спутаешь.
Натали: Ну, вот. А когда проблемы с «личностью», то и стиль какой-то невзрачный.
Аделаида: Серенький, одним словом.
Натали: Да, нет. Я бы сказала, что при отсутствии значимой содержательности подхватывается некая однотипная мелодия, точнее интонация. Мне кажется, что самопроизвольно.
Я ведь не могу целый сонм «современных авторов» читать уже с давних времен, чуть ли не с детства, именно из-за этой стандартной характерной невыразительной интонации. Она звучит весьма выматывающе внутри у читателя.
Такое ощущение, что ей чуть ли не учат.
Аделаида: А, может где-то подхватывают? Как грипп или ветрянку?
Натали: Может…
Так вот, все текстовые куски, которые смиксовал М.Шишкин обладают этой характерной интонацией. Посему и «филировать» особо их надобности нет. Остается лишь наскоро заполнить швы между блоками псевдо-глубокомысленными рассуждениями о том, что естество естественно и стыда не имёт.
Сергей Ткачев: Это вы о чем?
Натали: О том, что уподобимся детям и животным в естественной природной любви.
Аделаида: Ага. «Будем проще».
Натали: Ведь, любовь — это так необходимо и естественно. Так, к чему все эти сложности.
Сергей Ткачев: Хм, к чему-то я готов и прислушаться…
Аделаида: Сергей, не расслабляйтесь. Яблоко с древа познания уже сорвано и его вкусили.
Натали: Посему, пасторальная благость уже утрачена. Дорогие сердцу вещи требуют таинства и интимности, тем самым обозначая и определяя ценность любви и близости.
Аделаида: А то, что человек нуждается в любви…
Сергей Ткачев: Ой, нуждается…
Аделаида: …это всем известно. Интересно, как он её заслуживает, добивается, достигает…
Сергей Ткачев: Да, да про достигает поподробнее…
Шлыков Геннадий DejaVu
Аделаида: Сергей, держите себя в руках!
Натали: В общем, как и было сказано ранее про блендер, в романе использованы куски без начала и без конца, слепленные в хаотическом порядке.
Единственная линия, за которую зацепился читательский взгляд — это биография певицы. Этот текст написан совершенно иначе, с другой интонацией (живой и ясной). И вот данное повествование наводит на мысль о его принадлежности кому угодно, только не автору романа. Человек, создавший рассказ о женской судьбе вложил в него слишком много души и творчества, поэтому не мог не осознавать его ценность. И смешать такую вещь со стандартными идиотскими и мерзкими текстами о зэковской судьбе, солдатской дедовщине и прочей стандартной мути современного литературного безвременья — рука бы не поднялась.
Аделаида: Согласна, «мешать божий дар с яичницей» может только посторонний, которому чужой души, чужих усилий, чужого труда не жалко.
Сергей Ткачев: Поскольку он сам — «чужой»
Аделаида: И не говорите, Сергей.
Сергей Ткачев: А как же, все-таки, быть с этой «дислексией», т.е. намеренной нечитаемостью?
Натали: Да это у автора романа и ему подобных, от собственного неумения читать и дебильных студенческих шуточек при написании рефератов. Так привыкли, что преподаватели этой стандартной мутью себя не утруждали, что в середине работ вставлялась фраза: «Это место никто никогда не прочтет». Или нечто в том же роде.
Сергей Ткачев: Помню-помню, бывало такое в студенческие времена.
Натали: Ну вот и М.Шишкин практически таким же в своем романе и пробавлялся.
А в качестве чего ещё можно воспринимать пример подобного бреда?
Так и запомнилась та комната: в одном окне зима, а в другом ветки цветущей сирени подталкивают облако. Вдоль путей бутылки, но ни в одной нет записки. Железнодорожный сторож на переезде — зипун, стоптанные валенки, барашковая шапка, два свернутых флага, красный и зеленый, под мышкой, в руках потухший фонарь. Поезд набрал скорость, стакан подъехал к бутылке. Дверь купе приоткрыта, мимо проходят, хватаясь за поручни, женщины с полотенцами и мыльницами в руках, с заплетенными на ночь косами. Слышно, как мягко хлопнуло откидное сидение о стенку вагона. Но если Ирод уничтожил всех младенцев до двухлетнего возраста, то Иисусу не с кем было играть, у него не было сверстников! Да не избивал Ирод никаких младенцев! Они выросли и потом умерли сами. За белым полем фабричная труба-небососка. Местные жители ничего не продавали эвакуированным, а молоко, которое оставалось, демонстративно выливали на землю. Паводок — избе по горло. Мы для зверей — сумасшедшие, с нами лучше не связываться. При аресте разрешили попрощаться с ребенком, вошла в детскую — сидел на постельке, сказала, что уезжаю в командировку: оставайся с Клавой, будь умницей! А он: то папа уехал в командировку, теперь ты — а вдруг уедет и Клава, с кем же я останусь? Традиционные блюда в сочельник — ячменная каша без молока и масла и компот из сушеных фруктов — напоминают о бегстве Святого семейства в Египет. В дома еще пускали переночевать сердобольные люди, а в сердце уже никто. Повесила сдвоенную вишню на ухо, приложила к плечу зонтик, как ружье, и крикнула: ни с места! Для спасения утопающего нужно оглушить его ударом весла по голове. В комнате шла игра, все почесывались и, запустив руку за пазуху, вытаскивали насекомых, которых тут же давили на бумажке для записи, так что к концу пульки на бумажке нельзя было разобрать цифр из-за кровавых запятых. Ушел пароход, обгоняя ненадолго зиму. По реке один берег плывет быстро, а другой медленно. Бросали чайкам шоколад. Во время войны русских немцев везли на барже в ссылку по Каспию, жара, к цистерне с водой очередь, ругань, драка, а одна женщина говорит: перестаньте, вы же не русские! На море лунная пуповина. После обеда — крокет, битвы до самой темноты, когда уже невозможно различить шаров, а Роза еще и жульничает — подолом юбки то и дело поправляет шар, подводит его на хорошую позицию. Художник Фу Дао растворился в изображенном им тумане — нарисовал туман и ушел в него. В камере собирала обгорелые спички и царапала ими что-то по листу бумаги, выданном на уборную, или лепила из прожеванного хлеба. Ходили на кузницу смотреть, как кузнец перековывает лошадей, как из обрезков копыт варят коричневый пахучий клей. Обратно ехала на возу с сеном — так чудесно! — упала на спину, и такое чувство, будто качаешься в люльке из сена, и подвесили ее прямо к небу! Даяй — хорошо поступает, а не даяй — лучше. Когда персидский шах Ага-Мохамед захватил Тифлис, его солдаты старались не только изнасиловать как можно больше женщин, но и пометить каждую — надрезали изнасилованным сухожилие на правой ноге — и сейчас еще, через много лет, можно встретить старух, хромающих на правую ногу. Открыл форточку — воздух уперся лбом в занавеску. Пишущие машинки на солнце брызжут снопами лучей. Спичкой можно подвести брови, вместо крема женщины употребляли собственную мочу — уверяли, что нет лучше средства, чтобы сохранить свежесть кожи, а перед допросом скребли пальцем известковую стену и пудрились этим. Если у матери было мало молока, то будешь восхищаться большими грудями, а если тебя кормили до двух лет, то будут нравиться женщины с маленькой полудетской грудкой. Родственник, но не по семени. Соитие обстоятельств. Знаем мы этих дам из приличных семейств, бросающихся в объятия циркового борца. Смерть во сне — к свадьбе. Дождь некстати, сено в покосах. При раскопках в Помпеях были найдены пустоты людей. Смотрит на себя в зеркало — она в его пижаме, расстегнутой, груди вылезают, торчат в стороны, вялые, без начинки. Спящ, корпулентен, белоресниц. По радио передают семь смертных грехов: зависть, скупость, блуд, чревоугодие, гордость, уныние и гнев. Сын — бестолочь, увлекся какой-то дрянью, плавит киноварь, прокаливает ртуть, пытаясь найти эликсир бессмертия, и больше ничем в мире не интересуется. Просеменил ясень. Ребенок, как речка, любит сосать камни. Ранний пригородный поезд со спящими грибниками, в окна бьют встречные из семейства ленточных. Раз страна обречена, она должна быть очищена от всего светлого. Божедомка, дом Полюбимова, что против большого вяза — так разволновалась, что когда хотела развернуть, записка с адресом уже превратилась в кулаке во влажный комочек. Пахучесть — это мы отдаем кусочки себя, мешаем свое я со всем миром, становимся воздухом, пространством, всем — как бы размножаемся делением. Смерть — важнейшая, неповторимая минута жизни, от которой столько зависит и в будущем, и в прошлом — нельзя пускать это на самотек, надо к ней готовиться, надо ее строить. Дождь посыпался редкий, серый, бесшумный, недолгий, набежной, а к вечеру распогодилось, разогнало тучи, и что ни лужа, то звездная цитата.
Шлыков Геннадий Маки
Известный в Москве доктор-гипнотизер Даль излечил Рахманинова от пьянства, убедив его в том, что водка — это керосин, и из чувства благодарности композитор посвятил ему свой второй концерт. Письмо попало под дождь, чернила расползлись, буквы набухли, дали побеги. Перед тем как выброситься с балкона, бросила вниз тапочек, смотрела, как он отлетел на середину улицы. В Стрельне закажешь осетра из бассейна, тебе выловят сачком и вырежут ножницами на жабрах кусок, а когда подадут на стол, отрезанный кусок должен совпасть с вырезом. При первом морозе надела шубку — она была сложена и сохранила еще тот запах, какой имела в Риме. Как пауза между звуками тоже принадлежит музыке, так пауза после смерти населена. Жена бьет рукой ножку стола, о которую ударился ребенок: не плачь, вот видишь, мы ей тоже сделали больно. Облако промокло луной. Сын умер в больнице, после вскрытия привезли в морг вещи, стали одевать, поднял его голову, а та легкая, как спичечный коробок — вынули мозг. От костра по реке сыпь. Так хорошо было после любви лежать на скрученной простыне, есть виноград, смотреть, как ты заплетаешь волосы, как ходит лопатка под кожей, потом как по этой лопатке ударяет заброшенная за спину коса. Старуха, высохшая, как корочка хлеба, шарит руками по поцарапанной и прожженной клеенке, намертво присосавшейся к столу на кухне, ищет лупу и объясняет газовой плите, что несчастья не потому случаются, что трескаются зеркала, а это зеркала трескаются потому, что должны случиться несчастья. Деревянные бараки, соседняя камера — мужская, расцарапали под нарами дырку, чтобы рука проходила, очередь под нары. Бог рыбарями уловил вселенную. Божья коровка, улети на небко, там твои телятки кушают конфетки. Птица Ив — рождается только женского рода и зачинает птенцов от ветра. Беременная шла как-то странно, приплясывая, потом подбежала к забору, и ее вырвало, стала утирать губы талым снегом. И все время хотелось гнилых бананов, покупаю у прилавка, а продавщица говорит: вот, женщина, возьмите хороших, что ж вы дрянь-то выбрали! В каждом подъезде впрок заготовили по лестнице, но нет Иакова. Муж звонит на работу любовнице и просит Лену, а набирает по привычке номер в офисе жены, ее подруга отвечает: сейчас, Андрей, сейчас позову Машу. Время — это просто орган осязания. Еще пару дней назад лунный свет в это время лежал на половичке у дверей, а сегодня залез на постель. Яблоки в траве спят голова к голове.
Должна заметить, что на этом подобное не заканчивается, там ещё много осталось.
Аделаида: Очень смахивает на «записные книжки писателя», который собирал наиболее интересные и вычурные фразы.
Сергей Ткачев: Так сказать «слова, слова, слова»…
Аделаида: Слишком буквально восприняв реплику Гамлета, симулировавшего сумасшествие.
Аделаида: И кто после этого сумасшедший?
Сергей Ткачев: Тот, кто читает весь этот бред.
Натали: Так, я что-то не поняла, на что вы намекаете, Сергей? Вы ж сами сподвигли меня на это свершение.
Сергей Ткачев: Я?! Да что я зверь какой? Я вам по заветам сестры критиков подсовывал. Остальное — ваша частная инициатива.
Аделаида: Сергей, вы жестоки. Вы не учли её физиологической потребности в чтении.
Сергей Ткачев: Аделаида, это вы жестоки. Я, как нормальный мужчина, привык рассчитывать на иные физиологические потребности дам.
Натали: Ах так! Идите тогда к своей жене и тёще! Учите их щи варить!
Сергей Ткачев: Так, Натали, вы уже одного к данной заветной цели отправили. …Простите меня тогда уж, …правда не знаю за что…
Аделаида: Сергей, вы — как маленький, право. Если женщина не права, то надо перед ней извиниться.
Сергей Ткачев: Да, согласен, Аделаида. Простите меня, дамы, за всё что было, а главное за то, что не было и не случилось. Во искупление своих прегрешений готов пить с вами шампанское (не смотря на изжогу) до первых…
Аделаида: …До первых петухов или отблесков зари?…
Сергей Ткачев: Увы, Аделаида, до первых звонков жены и тещи…
Геннадий Шлыков Девочка у моря
Продолжение следует…
Читать по теме:
- Лауреатский случай. Часть I
- Лауреатский случай. Часть II
- Лауреатский случай. Часть III
- Лауреатский случай. Часть IV
- Лауреатский случай. Часть V
- Лауреатский случай. Часть VI
- Лауреатский случай. Часть VII
- Лауреатский случай. Часть VIII
- Лауреатский случай. Часть IХ
- Лауреатский случай. Часть Х
- Лауреатский случай. Часть ХI
- Лауреатский случай. Часть ХII
- Лауреатский случай. Часть ХIII
- Лауреатский случай. Часть ХIV
- Лауреатский случай. Часть ХVII
- Лауреатский случай. Часть ХVI
- Лауреатский случай. Часть ХV
3 комментария
Рогалики, рогалики… Пристал к девушке.
Ладно, шутки шутками, а материал отличный. Мифа Фыфкин предстал во всей красе. Воришка никчемный. Ну и внутреннее устройство механизмов под названием «шестидесятники» разобрано толково. Колбаса — вот весь их пафос.
Похвалила бы картинки!!А шестидесятников не читаю .
Да, картинки глаз радуют. Оказывается так много интересных современных художников, умеющих создавать стоящие вещи. А публике почему-то всё время подсовывали какого-то Марата Гельмана «с его воробышками» (точнее с той мутью, которую он собирал в своей галлерее).