Сальвадор Дали, Распад
В стране бушевала инфляция. Все труднее стало добираться до работы. Дошло до того, что на некогда переполненные улицы столицы в светлое время суток выползало всего несколько троллейбусов – а с наступлением темноты испарялись и они. Родной институт официально никто не упразднял, но постепенно научная работа как таковая теряла всякий смысл. Выдаваемая в новоиспеченных купонах зарплата не только не покрывала минимально необходимых житейских затрат, но на нее даже добираться до рабочего места было невозможно.
Тогда он проявил было несвойственную ему ранее слабость: попытался отразить на бумаге все, что происходило вокруг. В конце концов он был образованным и книжным человеком, настоящим филологом, на нехватку литературного вкуса никогда вроде не жаловался, но… Из этого ничего не получилось. Оказалось, что между умением читать и умением писать и описывать явления жизни лежит пропасть. Он хотел начать с небольшой зарисовки, но очень быстро опустил руки и оставил всякие попытки. В действительности он почувствовал, что сказать ему urbi et orbi– по большому счету – нечего. Разруха была всеобщей, коснулась очень многих и ничего нового, зажигательного и интересного написать на эту расхожую тему он способен не был. Реальная жизнь протекала по своим неведомым канонам за пределами стен его квартирки, мимо его семьи, он же ощущал себя крохотной песчинкой в вихревом потоке, только и всего…Он не мог ничем управлять. Поэтому предпочел остаться честным перед собой, и раз и навсегда отказался от своей мертворожденной литературной затеи.
Но, так или иначе, он обязан был озаботиться поиском добавочных финансовых источников – этого настоятельно требовали жизненные потребности семьи. Вот когда ему пригодилось полученные в глубоком детстве уроки английского. Правда для возобновления иноязычных навыков ему потребовались воля и немалая усидчивость за рабочим столом – только ему одному было известно, сколько слов и грамматических правил ему пришлось вспомнить, сколько упражнений перерешить. Несколько месяцев интенсивной работы – но оно, затраченное время, того стоило. А потом к нему постепенно начали поступать тексты. Кому-то необходимо было спешно перевести текст делового содержания, кому-то – предназначенную для зарубежного научного журнала статью, кому-то – документ юридического характера. Регулярным заработком назвать это было нельзя, да и оплата разнилась – от кого как, согласно предварительной договоренности, – но когда после нескольких бессонных, бывало, ночей у него в кармане появлялся достаток в виде нескольких приятно похрустывающих десяти, двадцати, а то и стодолларовых купюр, то радость ему казалась безмерной. Затем следовал неотложный визит в ближайший супермаркет в результате которого старенький семейный холодильник под завязку набивался разнообразными продуктами. Таким образом временно исполнялось его заветное желание: ему удавалось наглядно доказывать детям, что и в это мерзкое время они ничем особо не уступают новым властителям жизни, всем этим понаехавшим в Ваке нуворишам. А вскоре купоны были упразднены и в оборот вошла новая национальная валюта – Лари.
Сальвадор Дали. Руины с головой медузы и пейзаж.
А время продолжало неумолимо – подобно без предупреждения вылетающему из Сурамского тоннеля электровозу – стремиться вперед. Грузия оставалось незаживающей, кровоточащей раной на Карте Мира. Достаточных для нормальной жизнедеятельности средств в стране не было, а то, что было… То, что было, Национальный Банк просто подарил нарождающемуся классу чиновных собственников, передав наличные миллионы в форме практически невозвратных кредитов сильным мира того, тем самым фактически добровольно ограбив и себя, и весь грузинский народ. Вскоре президент Нацбанка (исполнявший задание своих шефов и невольно ставший носителем взрывоопасной информации) то ли покончил с собой, то ли был убит. И вот приблизительно в ту пору – подобно спасательному кругу брошенному матросам гибнущего судна из вертолета в бушующее море – в Грузии возникло масса неправительственных организаций, так называемых НПО.
Проникновение в мир НПО не относилось к числу легких задач, но ему опять – в который уже раз – повезло. Помог все тот же старый и проверенный «партийный» друг, который к тому времени и сам довольно прочно обосновался в этом мире обзаведшись необходимыми знакомствами – вот где пригодился ему приобретенный в Обществе Руставели опыт. Именно он похлопотал за обедневшего в годы реформ сокурсника перед влиятельным руководителем грузинского офиса крупного американского фонда. Ведь руководитель этот проживал тогда не где-нибудь, а в его большой и благоустроенной вакинской квартире, снимая ее за соотвествующую плату (хозяину пришлось перейти в квартиру поменьше – двухкомнатную в Сабуртало, доставшеюся ему в свое время от родной партии в качестве заслуженного трофея). К протекции руководитель фонда отнесся вполне благосклонно, тем более, что изголодавшийся кандидат наук и переводчик-любитель (которого все в новой организации стали величать на американский манер «доком») не проявлял ни малейшей амбиции на занятие лидирующего положения и был согласен на любую нормально оплачиваемую работу. Поскольку в те годы никто не требовал от научных сотрудников регулярно посещать дышавшие на ладан исследовательские институты, то свободного времени формально у него образовалось выше головы, он сам мог распоряжаться им и выполнение определенных функции в фонде – за что ему стали платить настоящую зарплату – крайне помогло ему в первые месяцы. Позже фонд расширил масштабы своей деятельности, основав несколько дочерних НПО. Вот тогда и выяснилось, что успешное сотрудничество с иностранцами вполне возможно, хотя и требует от местного персонала выполнения нескольких нехитрых требований: образцового исполнения присылаемых «сверху» инструкции, способности бегло разговаривать по английски, патриотизма – то есть умения без обиняков, резко и грубо обкладывать империалистическую Россию и ее политику матерным языком, а также овладения навыком работы с «дьявольской машиной» – компьютером. Компьютер в тогдашней Грузии был относительной новинкой, но «док» быстро вошел во вкус – освоил его без особого труда, научился печатать, сканировать, запросто бродить по различным интернет-сайтам в поисках интересной информации, все это действительно доставляло ему удовольствие. Дальнейший карьерный рост в сфере НПО требовал от него наличия личных международных связей и писания разнообразных проектов – чем он похвастаться не мог. Но поскольку претензия на лидерство в какой-либо форме была ему совершенно чужда, то отсутствие подобных связей на его положении никак не сказывалось, тем более что с течением времени и этот небольшой недостаток казался легко исправимым. В родной институт он захаживал отныне разве что на прогулку – забрать у кассирши положенный государством смешной оклад да посплетничать за чашечкой кофе с более неудачливыми своими коллегами-филологами, которым редко удавалось скрыть свою зависть – ибо она легко читалось в их потаенных взглядах. В такие минуты ему становилось немножко неудобно за себя, но вскоре он легко научился с этим неудобством справляться. Всем ведь уже очевидно, что в этом мире каждый борется за свое выживание как может, и если ему в какой-то момент привалила удача – ну что может быть в этом зазорного? Он никому ничего не должен и если судьба распорядилась так что ему – в результате определенных усилий – удалось сменить позорную зависимость от невыплачиваемой месяцами жалкой институтской зарплаты на стабильный и куда более высокий легальный доход в системе НПО, разве этот успех следовало скрывать как нечто постыдное? Зато нынче его холодильник всегда полон, жена и дети понемногу возвратили себе достойный человеческий облик. Верно, его страна по прежнему никак не может выбраться из трясины тьмы, беззакония и нищеты, но ему-то лично удалось же, накопив требуемую сумму, купить на рынке Элиава большой темно-красный японский генератор и установить его в своей квартире. И теперь, когда вокруг отключают свет и корпус погружается во тьму, семья хотя бы может спокойно продолжать смотреть телепрограмму под мерное гудение японского чуда техники и меньше думать о том, как несправедливо устроена жизнь.
Дали.Осенний каннибализм.
Так продолжалось довольно долго – в течении целого десятка лет. А потом ход истории вновь внезапно ускорился. В стране начались грозные протестные выступления, в подготовке которых НПО сыграли весьма важную роль. В числе застрельщиков была и НПО, в которой он получал свою настоящую зарплату. В один прекрасный день эти выступления разразились так называемой «революцией роз», по свежим итогам которой бегло разглагольствующие по английски молодые люди (называвшие себя «националами») без особых церемоний выкинули из правительственных кабинетов замшелых чиновников старой власти. Эти амбициозные юноши значительно лучше разбирались в расположении супермаркетов и государственных учреждении где-нибудь в Нью-Йорке, Вашингтоне, Брюсселе или Страсбурге, чем в политической географии московских или даже тбилисских торговых центров и министерств. Лидерами «революции роз» было выдано очень много красивых обещаний, а чуть ли ни самой главной из них была следующая: установление в стране нового «нетолерантного» порядка – известных взяточников (среди чиновников, ментов и гаишников в особенности), воров в законе, наркоторговцев, даже хулиганье и прочую мелкую шушеру – к ногтю, тюряге и конфискациям. Никакой пощады криминалу!
Очень скоро почти всех, кто раньше работал в каком-либо государственном ведомстве или в высшем учебном заведении нарекли «коррупционерами». С другой стороны, не очень было ясно как конкретно следует определить это понятие – ведь в течении предыдущего десятилетия в стране фактически отсутствовал феномен зарплаты, месяцами не выплачивались даже мизернейшие пенсии и люди выживали как могли: крутились, вертелись, спасались, химичили, челночили, укрывали доходы независимо от их размера… Руководствоваться налоговым законодательством и, вообще, писаными законами в те годы, означало обречь себя и своих близких на голодную смерть, и эта заповедь коснулась не только неправедных богатеев (в подавляющем большинстве те успели нажить свой первичный капитал еще в «перестройку» и теперь радостно ринулись в омут рыночных отношений «дикого капитализма» с заведомо выигрышных стартовых позиций), а почти всех без исключения – кроме тех, кто сидел на западных грантах… И это была лишь видимая, надводная часть айсберга. На самом деле изюминка вполне реалистичной и одновременно грандиозной сверхзадачи, поставленной западными спонсорами перед «розовыми» лидерами-юнцами состояла в ином: неписаный, но весьма детально разработанный план – вслух об этом никогда не объявлялось – предусматривал исключение миллиона с лишним «хомо советикусов» (практически всех, кому было за сорок) из всех форм общественной жизни и их замену на «хомо американусов» в исторически кратчайшие сроки. Наивные гуманистические соображения в расчет не принимались – сам признанный лидер «розовых националов» и президент страны как-то публично проговорился, цинично назвав запущенный под его мудрым и непосредственным руководством процесс исключения старших поколений из активной деятельности «смывом в унитаз». Но жизнь оказалась более сложной, чем эти «продвинутые» юнцы себе представляли, всего не смогли учесть даже они. Правда, недавно вступившему в мир НПО кандидату филологических наук скоро и самому должно было стукнуть полвека и формально он принадлежал к намеченной к «смыву» первой категории граждан, но поскольку этот везунчик все же успел вовремя заскочить на ступеньку отходящего от перрона вагона второй категории, то у него в складывающихся условиях появился реальный шанс на очередной успех.
В первые годы революции его НПО продолжало развиваться в привычном режиме наибольшего благоприятствования. Более того, оно рассматривалось как объект негласного патронажа нового руководства страны, что получило свое очевидное подтверждение в том, что им от своего имени – в действительности же под совместной финансовой эгидой Фонда и правительства «националов» – была основана формально частная, реально же перешедшая под контроль «розового» государства газета высокого полиграфического уровня, редакция которой комплектовалась из политически проверенных и доверенных сотрудников хорошо владевших как грузинским, так и английским языками. По целому ряду причин ему сделали предложение от которого невозможно было отказаться – предложили занять пост одного из заместителей главного редактора. Причем не требуя от него прекращения сотрудничества ни с родной НПО, ни с родным институтом (где после проведения формального конкурса его зарплата также удвоилась). Предложение это он принял с большим и неподдельным удовольствием: теперь на собственном примере он мог убедиться, что даже пожилой, в сущности, человек, обладая достаточно высокой квалификацией и знаниями, может приспособиться к любой, даже к столь нетерпимой эпохе как эта, стать кому-то нужным. Начавшая выходить на восьми полновесных полосах газета распространялось по киоскам и учреждениям по искусственно заниженным, дотационным розничным ценам, а рекламу в редакцию послушные или просто лояльные властям бизнесмены приносили ежедневно и чуть ли не в обязательном порядке – поэтому издание сразу же стало прибыльным. Отныне на банковский счет заместителя редактора деньги стали начисляться из различных источников – в виде зарплат, премии, гонораров, грантов. Соответствующим образом росло и благосостояние его семьи. Тем временем, его сына приняли в довольно известную аудиторскую фирму – разумеется, на низкую должность, зато с настоящей, нормальной зарплатой, – а дочь стала студенткой престижного частного университета. Прошло совсем немного времени и наш филолог купил на руставской ярмарке в меру подержанную иномарку и даже начал мечтать о новой квартире – клиенту с таким официальным доходом как у него, банк вряд ли отказал бы в кредите, но спешить все же не стоило – все-таки надо было крепко подумать о возможных последствиях, взвесить все риски, все за и против. Будучи очень осторожным человеком, он ни в коей мере не зарился на высокооплачиваемое место главного редактора, хотя другой бы на его месте… Нет, он, скорее всего, отказался бы даже если ему такое бы предложили, отвертелся бы под каким-либо благовидным предлогом, все же лишняя ответственность… Но, слава Богу, перед подобным выбором ему так и не довелось встать. Все же человек его возраста и поколения вряд ли пришелся бы к новому идеологическому двору, одурманенной ароматом роз родине в качестве «нового лица» более подходили молодые люди. В конечном счете, он был всего лишь неплохо оплачиваемым и довольно компетентным – что было редкостью – сотрудником популярного издания, который в силу ранее полученного классического образования, а также природного ума и опыта, неплохо справлялся с возложенными на него обязанностями – и только. Вот он и не посмел тогда оформить ипотечный кредит, ибо чувствовал, что его благополучие было зыбким, непрочным и полностью зиждившимся на благосклонном к нему отношении со стороны склонной к авантюрам, ветреной и довольно таки неустойчивой новой власти. И, в общем, правильно сделал.
Salvador Dali The Three Ages
Такая «халява» продолжалась несколько лет. Но, как хорошо известно, никакое счастье не бывает вечным. Понемногу страна прирастала разнообразными признаками очередного ее будущего преображения – особенно после выборов и проигранной скоротечной войны с Россией. Неожиданно резко сократилось финансирование его НПО – без всякого предварительного уведомления сотрудников. Персоналу о причинах высшего недовольства никто, конечно, не докладывал, но было очевидно, что где-то там, наверху, в недоступной для простых смертных политической стратосфере, ветер сменил свое направление. Большая политика нашего филолога на самом деле никогда не интересовала, но ему стало совершенно ясно, что спокойно перезимовать в так и недостроенной им до конца «башне из слоновой кости» ему не удастся. Он был вынужден смириться перед реальностью и констатировать печальный факт: его личный, персональный бюджет очень сильно пострадал в первую очередь как раз из-за непонятных ему политических причин. К этому добавился и его вынужденный переход на полштата в пока еще не упраздненном «совковом» исследовательском институте – либеральные времена ушли в прошлое и все больше неудобств доставлял он дирекции тем, что ежедневно являлся на работу не в родной отдел, а в какую-то газету и даже официальный свой мизерный оклад, пускай даже ополовиненный, продолжал получать фактически ни за что. Фактически за ним осталось только редакторство, – хотя газета и перешла формально в руки другого владельца, но сохранила прежнее название и по-прежнему продавалась в киосках по дотационной цене. Таким вот образом судьба его рабочего места и, следовательно, благосостояния, полностью оказалась в руках газетного начальства. Тогда же «розовые революционеры» приняли совершенно людоедские трудовые законы, согласно которым уволить человека – что и раньше не составляло для работодателя особой проблемы – становилось легче легкого, вопрос решался буквально за минуту. Все более входили в повседневную моду слежка друг за другом, ябедничество, доносительство, «закладывание». Мелкая провокация стала обыденностью, превратилась в неотъемлемую черту каждодневной жизни, даже в ее стиль. Ненароком ему все чаще приходилось сравнивать происходящее – такое сравнение напрашивалось – с коммунистическими временами, да не с теми, что ему довелось застать самому, а теми – стародавними – о которых он мог знать только по устным пересказам, книжкам и фильмам. Но поезд за место в котором он с таким упоением и так успешно поборолся, уже давно набрал ход, спрыгнуть с него было не так просто. Но разве после стольких испытаний я не обязан был не упускать своего шанса и позаботиться о своей семье, не достоин был хоть немного расправить плечи? Кто из тех, кому действительно было очень трудно, на моем месте поступил бы иначе? – Вот так он все чаще оправдывался перед своим отражением в зеркале, умываясь в ванной по утрам. Видит Бог, как мы нуждались! Бывало иногда даже на хлеб денег не хватало, полдома распродал только ради того, чтоб хоть дети росли нормально, и если б не это подвернувшееся вовремя НПО – с квартирой точно пришлось бы расстаться… В конце концов, я никому ничего не должен – ни копейки! А эта наша несчастная родина так устроена, что добрым словом и увещеваниями тут ни у кого ничего путного не выйдет. Без сильной руки, без волевого лидера во главе, эта страна должным образом развиваться не способна, нас опять затянет в то болото из которого мы только что еле выбрались, а тут еще этот «старый русский медведь», агрессия, оккупация… – Таким вот манером пытался он успокоить взбудораженную совесть (или то, что от нее осталось) находясь наедине с собой – все равно дома или на работе. А дела кругом шли так вшиво и паршиво, что ему – телезрителю с огромным стажем – стало противно включать «ящик» по вечерам: столько оттуда ежедневно изливалось негатива и ненависти, все время о шпионах да об арестах… Будучи заместителем редактора он даже свою газету читать как следует перестал, невольно избегая собственной естественной реакции на худую информацию о какой-то очередной правительственной глупости, несправедливости или бесчеловечной жестокости, предпочитал закрывать глаза на все это. Но иной раз ему все же приходилось проскальзывать полуприщуренными глазами и по телеэкрану, и по монитору редакционного компьютера, и по газетным строчкам. И в результате все чаще и глубже вонзалась ему в мозги сверлящая их дрянная мыслишка: «А не слишком ли засиделись наши «розовощекие поросята» во власти»? Но что было делать? Сомнительную мыслишку эту он быстренко изгонял, не позволяя мозгам полностью оказаться в ее владении – тогда впору было бы переходить в оппозицию, отмахивался как отмахиваются жарким летом рукой от надоедливой жирной мухи, ибо иного пути пока не видел.
Salvador Dali Reminiscence of Millet’s angelus
Приключился тогда с ним один малоприятный факт, о котором он и сегодня не любит вспоминать. Его старый «партийный» друг – тот самый, от которого он помнил немало добра – в один из не очень прекрасных своих дней оказался в «черном списке», среди тех, кого новые власти наметили «смыть в унитаз». Ему разом припомнили все грехи: советский возраст, коммунистическое прошлое, потом службу на последующих коррумпированных правителей… В общем, врагов за свою жизнь он, как выяснилось, успел поднакопить немало. Когда его отовсюду вытурили, он совершенно естественным образом явился к старому другу-филологу, рассказав тому как на духу, что оказался на полном нуле, находится в отчаянном положении и даже знаменитую квартиру никак не может сейчас сдать внаем, ибо она сильно обветшала и требует радикального ремонта. Одним словом, он воззвал о помощи: у тебя, мол, неплохие отношения с главным редактором, он к тебе прислушивается и, может, сумеешь как-то устроить меня к вам хотя бы младшим корректором, я ведь тоже филолог и на все согласен…
Он не смог помочь другу. Не смог, а не «не захотел». Разок вроде заикнулся было на этот счет в обреченной на неуспех попытке, но начальственная реакция оказалась столь резкой, что сразу же понял – стоит ему сейчас перегнуть с этой просьбой и на него самого начнут посматривать с сомнением. Никак это дельце не могло выгореть, но поди, объясни все это близкому другу… Ведь все равно не поверит.
А «розовощекие поросята» по прежнему продолжали пировать среди чумы. Но пиршество их с каждым днем становилось все более отчаянным и бесшабашным. Все дальше отрывались они от земной реальности. Вроде бы свято уверовав в то, что их никогда так и не посмеют отодвинуть от власти и править они будут вечно, они вели себя столь отвязно и нагло, что уже ни в какие ворота не лезло. Но даже эта их пафосная убежденность в собственном всесилии, все же больше смахивала на определенную подростковую позу: в глубине сердца они не могли не чувствовать, что это их убежденность не более чем ими же придуманный блеф, и потому старались урвать для себя из окружавших их земных благ как можно больше. Известная историческая фраза «после нас хоть потоп» казалась была придумана для них. Сопротивление их политике и поведению в стране постепенно росло, но возрастала и свирепость «розовой» власти, сила ее ответного гнева. Методы подавления народных протестов становились все более изощренными и жестокость – в который уже раз в истории – обращалась в пресную повседневность. А заместитель редактора тем временем продолжал ходить на службу и получать заслуженную зарплату. Потом внезапно окончательно был упразднен и «смыт» его родной исследовательский институт. Его тогда охватила кратковременная грусть, все же с этим учреждением у него были связаны давние воспоминания. Так или иначе, но с этим упразднением канула в вечность и его штатная половинка. Отныне он обязан был вести себя еще более лояльно, еще крепче держать язык за зубами. Доверять никому было нельзя. В городе он был довольно-таки узнаваемым лицом и не так уж редко в общественных местах – на улице, во дворе, в коридорах зданий, на фуршетах и светских раутах – его появление частенько сопровождалось злобным шипением у него за спиной: «змея», «фашист», «подлец», «христопродавец»… Он пытался не придавать этим словесным укусам излишнего значения. Да мало-ли кругом завистников, лузеров и интриганов! Оставалось успокаивать себя подобным образом, ведь иного пути он себе не оставил…
А в конце… В один прекрасный день колесо истории раскрутилось в обратную сторону. Сперва медленно, а потом все быстрее и быстрее… Вначале один богатейший человек всея Грузии ранее оказывавший «розовощеким поросятам» всемерную, почти безграничную поддержку, сперва отступился от них, а затем и полностью противопоставил себя режиму прежних фаворитов. Одного этого его шага оказалось достаточно для того, чтобы в стране все смешалось. За какой-то год оборот колеса привел к позорному поражению «националов» на всеобщих выборах – во время избирательной кампании на поверхность неожиданно всплыло столько розового дерьма, что даже завзятым сторонникам и прислужникам режима пришлось туго от полной невозможности его защищать. Это были не лучшие дни ни для газеты, ни для нашего героя. Больше никто не доставлял им обязательную рекламу – основу благосостояния газетного коллектива. Издание стало убыточным. Зарплату ему сперва уполовинили, а потом… Потом намекнули: сокращения неизбежны, лучший выход – самому написать заявление и уйти по собственному и по-хорошему, пора уж, хватит наработанного… Он не оказал ни малейшего сопротивления. Написал заявление и ушел домой…
Сегодня в семье работает только сын. Кризис, но в хорошем аудите потребность пока не исчезала. У мальчика неплохая зарплата и он помогает родителям и сестре чем и как может. А бывший филолог вернулся к прежней деятельности – иногда по случаю переводит. А автомобиль передал сыну.
«Вечерний паук сулит надежду!» Сальвадор Дали (1940 г)
Сидит сейчас без работы, но присутствия духа не теряет. И ни о чем не жалеет. Говорит так: всему, что нажито, я все же обязан «розовощеким поросятам» — это их заслуга. А до «революции роз» дела мои были плохи. Погружался в трясину все глубже и глубже, и выхода не было видно.
Трудно его переубедить в этом.
Ни безработица, ни вселенский позор «националов», ничего особо не поменяли в его взглядах и мироощущении. Ни на секунду не позволяет он себе задуматься ни о покаянии, ни о – скажем так – добровольном уходе из жизни. А ну их всех к е…ной матери – и «нациков» и их противников, этих горе-«мечтателей». Главное все же то, что я не погубил семью и приоткрыл детям дверь в нормальную жизнь, хоть что-то да и выжал из этого позорного времени – так он обычно отвечает кому-нибудь из старых знакомцев, если тот неосторожно спросит: А что, мол, подумываешь, дружище, о текущих событиях? Раздражается он очень легко. Зато недавно обнаружил новую игрушку – Фэйсбук. Зарегистрировался в нем под придуманным именем, ежедневно добавляет себе далеких «френдов» и, ежели в хорошем настроении, пробавляется там сплетнями…
Всматриваясь в зеркало по утрам ему все труднее узнавать себя – просто не верится! Неужели он был вот таким лет сорок или, хотя бы, двадцать тому назад? Нынче на него из зеркала беззастенчиво смотрит седой человек шестидесяти лет от роду. Шестьдесят – это, разумеется, солидно, но и не столько, чтобы совсем ничего не планировать на будущее. Все же он филолог с неплохим опытом работы в газете. Может еще и напишет что-либо новенькое – о времени и о людях.
И предательская мысль о самоубийстве никогда не закрадывается ему в мозг – даже когда он смотрится в зеркало.
А сыроватый предрассветный воздух все так же преисполнен нежными ожиданиями и запахами ранних цветов, как тогда, ранней весной шестьдесят лет тому назад, когда он впервые возвестил своими маленьким легкими окружающему большому миру: Люди, это я – единственный и неповторимый – явился к вам на землю! И будьте так добры – уступите мне путь!
Читать по теме:
А так же:
- Некоторые соображения относительно культурных взаимоотношений Грузии и России – и не только…
- Георгий Лордкипанидзе — Пара слов на смерть «принца Бориса»
- Георгий Лордкипанидзе «Триалог в литературном кафе»
- Г.Б.Лорткипанидзе. КОНКУРС
