Г.Б.Лорткипанидзе

От редакции:
Уважаемые читатели, вашему вниманию предлагается новая работа Г.Б.Лорткипанидзе. Он уже знаком вам по предыдущим публикациям в ЛИТЕРАТУРНОМ ОБОЗРЕНИИ.

Как говорится, «Все мы вышли из гоголевской шинели» (с). Это выражение

Употребляется: для характеристики гуманистических традиций классической русской литературы.

Но, боюсь, актуальнее сейчас трактовка, данная И.А.Дедюховой.

Александр I вводит систему министерств. И сам момент организации министерств выявляет в обоих Романовых, Александре и Николае, — ряд высоких нравственных принципов, о которых мы при нынешней уголовщине во власти стали прочно забывать.

У них на руках оказывается одновременно два аппарата государственного управления – коллежский и министерский. И если при Александре министерства еще не заработали в полную силу, там шла подготовка кадрового состава, — то Николай получил на руки два аппарата – старый и новый. Здесь можно найти как бы такой рациональный момент: старый аппарат должен ввести в курс дела новый. Но что происходит на практике – можно догадаться без подсказок.

Старый аппарат – насквозь коррумпированный, не желающий отдавать свои позиции, раковой опухолью пытается обмотать новый. Это – малограмотные чиновники, презирающие образованность и высокие цели. Об этом времени можно почитать в пьесе Островского «Доходное место».

Этакие Акакии Акакиевичи, радующиеся шинелям, выписывающие каллиграфически буковки, с полностью утопленным сознанием на уровне ежедневных шевелений крылышками – отрядные насекомые, которые тоже жить хочут. Теперь понятно, о чем вообще-то «Шинель» Гоголя? А то многие бездумно повторяют, будто «все мы вышли из гоголевской «Шинели». Кое-кто действительно вышел именно оттуда. (В продолжение «я говорю Сталин, а слышу «Николай I»)

*  *  *      *  *  *      *  *  *

Антибиография

Г.Б.Лорткипанидзе

Сальвадор Дали. Геополитический младенец наблюдает за рождением нового человека

Он родился далеко за полночь, темной весенней ночью, в конце марта – когда вокруг не видно ни зги, а теплый воздух переполнен нежными ожиданиями и запахами ранних цветов. Раскрывшиеся в порыве первого крика малюсенькие легкие возвестили невзрачным кафельным стенам старенького родильного отделения явление в мир нового человечка. Очутившись вскоре дома, он первым делом научился жадно впитывать из материнской груди тепловатое, вкусом ни с чем несравнимое, густое молоко, еще через пару недель большие зеленоватые глаза его стали различать игру теней, а пару месяцев спустя – цвета и их оттенки. Все это происходило на ничем особо не примечательном, коротеньком отрезке бесконечного клубка лет, на той непрерывной и бестелесной нити, где бусинами нанизанные годы послушно следуют друг за другом. Отрезок тот волею судеб носил разные названия: по Восточному календарю – года Змеи, по Зороастрическому – Верблюда, согласно учению Чучхэ – года сорок первого, ну а для наивных жителей огромной страны, в которой маленький человечек появился на свет, просто года кончины Великого Вождя. И для выражения этого великого события достаточно было всего двух цифр – пятерки и тройки.

В такое невозможно было поверить – ибо казалось страшным святотатством, – но той весной земную юдоль навсегда покинул величайший герой столетия, император шестой части земного шара, ее спаситель и Верховный Главнокомандующий: тот, который огнем и мечом низвергнул казавшуюся несокрушимой коричневую фашистскую армаду, – властитель строгий,  суровый, жестокий, но и справедливый в своей суровости и жесткости. Но давным-давно подмечено и сказано – правят времена, а не люди… Неожиданно для всех, бесконечно тягучая нить годов завязалась узелком на той «пятерке» и той «тройке», и сразу же по завершении скорбной церемонии прощания по великому усопшему над телом огромной страны повеял слабенький ветерок неизведанного дотоле происхождения. Ветерок этот лениво подул откуда-то с невидимых высот, прошедшись поначалу по заснеженным вершинам заметных и невооруженным глазом высоких хребтов, но потом спустился к прилегавшим субальпийским долинам и даже ниже, и во время этого постепенного спуска ленивость его куда-то девалась, исчезала, испарялась… Как-то незаметно слабый вначале ветерок этот превратился в уверенный в себе и своей мощи настоящий ветер, а потом еще и в шторм ураганной силы, легко срывавший крыши с верха прочных казалось бы на вид строений… Менялась эпоха, причем быстро, подобно гусенице, которая – если ее не раздавить в зародыше – необратимо превращается в воспаряющую ввысь бабочку. Но рожденный в марте месяце младенец об этом, конечно, подозревать никак не мог. Да и его родители пока ничего подобного не подозревали. Откуда?

В семье он оказался единственным сыном – первым и последним.

Сальвадор Дали

Потом, немного повзрослев, ему суждено было (возможно, что это важная деталь будущего) избежать ежедневных прогулок в детский сад. Это были времена, когда безработица осуждалась, а тунеядство преследовалось. К тому же отец его уже тогда был уважаемым молодым человеком, перспективным лектором, доцентом политехнического института. Мать – химик по специальности – работала в районной санэпидемстанции старшим лаборантом. В ту эпоху родители обычно отправлялись на работу рано утром, а возвращались домой поздно вечером – посему оставлять ребенка в детском садике на попечении воспитательниц считалось совершенно естественным, хотя и не обязательным делом. Но ничего путного из попытки матери пристроить сынишку в садик не вышло. Уже к третьему дню выяснилось, что казенная пища – «манка», «супчик» и рыбий жир – для ее отпрыска совершенное неудобоваримы. Вкус у рожденного в Год Змеи оказался чересчур взыскательным. Он применял простейший прием: во время общего обеда плотно смыкал губы, отказывался принимать пищу – невозможно было заставить его проглотить даже песчинку – и оставался голодным до прихода одного из родителей. Воспитательница ничего не могла с этим поделать. И немудрено. Ведь он уже успел привыкнуть к пышным котлетам, которые мать ему готовила из купленного на рынке втридорога лучшего мяса. У родителей не оставалось иного выхода и им пришлось нанять домработницу, благо средства позволяли – доцент мог себе это позволить. По рекомендации знакомых они подыскали на эту роль одну не очень требовательную и достаточно миловидную женщину средних лет из кубанских казачек, попавших в Грузию во время большого голода тридцатых. Домработница приходила утром и уходила вечером, целый день общаясь с мальчиком на русском языке. Вот так он и рос в детстве – под присмотром родителей и домработницы. Ну а когда пришло время, то его – точно так же как и всех его однолеток по соседству – определили в первый класс ближайшей средней школы. Этот обязательный для всех порядок был введен по велению почившего императора и не признавал каких-либо исключений. И это было правильно. Примерно тогда же отец защитил докторскую. Его повысили в должности, присвоили профессорское звание, увеличили зарплату. Семье стало легче жить. Мать вскоре оставила службу, предпочтя судьбу домашней хозяйки. У нее появилась возможность уделять сыну больше внимания и вскоре русская домработница как-то незаметно и навсегда исчезла и из дома, и из его жизни. Но не бесследно: именно благодаря ей он говорил, читал и писал по-русски болнее-менее свободно – во всяком случае, гораздо лучше своих одноклассников.

Через пару лет семье вновь привалило счастье: отцу-профессору – благодаря влиятельным друзьям и заблаговременно занятой профсоюзной очереди – была предоставлена отдельная квартира на втором этаже свежевыстроенного жилого дома, отличительной чертой которого была нестандартная планировка и высокие потолки в квартирах. Столь значительное событие было отмечено небольшой пирушкой. Тем более, что дом находился в Ваке – новым и быстро застраивавшемся жилом районе, который постепенно становился наиболее престижным убаном в Тбилиси.

Сальвадор Дали Книга трансформируется в книгу

Он был своеобразным ребенком, наивным и немного замкнутым и углубленным в себя. И, во всяком случае, не без способностей. Он и не мог быть иным по определению, ибо какие-то способности есть у каждого ребенка, хотя большинству впоследствии так и не удается их проявить – под воздействием вредных природных соблазнов и давлением среды. Так или иначе, но он многое схватывал на лету, любил читать, неплохо рисовал, хорошо изъяснялся по-русски – что было все же не только заслугой домработницы, но и домашней библиотеки, основная часть которой состояла из книг на русском языке. Еще когда он был первоклашкой, отец дальновидно выписал ему из Москвы десятомную «Детскую Энциклопедию», и в течении нескольких лет получение очередного тома оборачивалось для мальчика очередным праздником, приносило ему настоящую радость. Может тогда он многого и не понимал, но ему очень нравилось листать толстые фолианты под желтыми обложками и упиваться цветными картинками и фотографиями. К пятому классу все тома получили постоянную прописку в его библиотеке, но после он еще в течении многих лет частенько и с удовольствием читал и перечитывал их. Тогда же родители решили обучить его английскому. Определили его к известному в Ваке репетитору вместе с другом-одноклассником – так выходило дешевле. Репетитор – солидный, еще не старый мужчина с посеребрившимися на висках волосами, – обладал в городе прекрасной репутацией знатока. В войну ему довелось долго проработать в Британии в составе некой военно-дипломатической миссии (об этом он особо не распространялся), а после осесть в Тбилиси на кафедре английского языка в местном институте иностранных языков. Жил учитель английского поблизости от родительского дома, всего в десяти минутах ходьбы, позади хорошо известного всем вакинцам кинотеатра «Казбег» – названного так то ли в честь писателя, то ли в честь горной вершины. Хотя мальчик и не рос большим шалуном, но и он – подобно другим школьникам – бывало сбегал с уроков в дружеской компании одноклассников, успевавшей пересмотреть почти все фильмы, которые в том кинотеатре тогда крутили и, более того, еженедельно обновляли.  Но заметим, инициатором подобных внеклассных киношествии он – не обладая амбицией лидерства – сам никогда не становился. И хотя в старших классах в его учебном табеле преобладали пятерки, до истинного отличника он все же не дотягивал. Ему были по душе такие предметы как математика, физика, родной язык, а недолюбливал он историю, географию и черчение. Довольно часто и неплохо играл он и в футбол, чаще однако все же защищая ворота своей команды. Не хулиганил, не курил в школьном туалете и ни разу не попробовал – хотя не раз предлагали – марихуану где-нибудь на задворках, в подъездах или за гаражами. Ему не очень удавались свободные отношения с симпатичными девчонками, вроде он побаивался подпустить какую-нибудь из сверстниц поближе к сердцу, да и самому ненароком не впасть в излишнюю чувствительность. Но шила в мешке не утаишь – дурманящий аромат противоположного пола вовсю стал тогда оборачиваться в его сознании потаенными грешными образами, начали возникать в его школьном бытие нежные и полуслучайные прикосновения под партой. И сны, сны… Но в реальности всегда оставалась некая трудная для преодоления дистанция. Как бы эти странные существа были засланы на Землю откуда-то из другой, параллельной вселенной, а может с Марса или даже Юпитера, – и подобное отношение к девчонкам еще надолго сохранялось у него по жизни. Уже тогда он очень не любил рисковать, избегал опрометчивости в решениях. Семья ежегодно выписывала себе немало периодической прессы, поэтому он всегда обладал довольно широкой информацией – пусть и поверхностной – о текущих событиях и достижениях мирового научно-технического прогресса, для этого и существовали толстые московские журналы. Политика интересовала его мало, разве что проглядывал в центральной «Комунисти» четверую страницу, где больше о спорте… Красный галстук всегда был формальностью, а в девятом классе всех вместе, весь класс скопом приняли в комсомол. Никакой эмоции в связи с этим он тогда не испытал, но чуть позже закралась таки ему в мозг дрянная, ядовитая мыслишка о том, что власть, оказывается, это – совсем неплохо. Она чем-то выделяет тебя, возвышает в глазах других, предоставляет особенные, невсеобщие возможности в этой жизни. Со временем, однако, потаенная эта мыслишка приказала долго жить, но впоследствии он не раз вспоминал о том, как эта отрава – правда, ненадолго – но все же завладела его умом, легко одолев ненадежные заградительные барьеры… Круг его школьных друзей был весьма ограничен – всего-то несколько таких же юнцов, как и он сам – вот и весь круг. Школу он закончил без медали, хотя в аттестате зрелости отличные оценки все же преобладали над хорошими.

С младых ногтей выработалось у него прекрасное свойство характера – дальновидность. Позже выяснилось, что он обладает еще одним и довольно редким достойнством – умением не следовать слепо за своим «хочу». Самым естественным образом приучил он себя учитывать реальность и осторожно оценивать собственные возможности. Например, в течении многих лет он очень хотел завести щенка, но так и не завел, ибо понимал, что, во-первых, ему трудно будет самому ухаживать за животным, и, во-вторых, – и это было главным – что когда щенок подрастет и превратится в собаку, то привязанность к этому существу обязательно ограничит хозяйна духовно – ведь и самая любимая собака смертна и не следует обрекать себя на излишнюю горечь неизбежной потери. Вот почему он всегда отказывал себе в исполнении своего по-детски искреннего желания. Что правда, то правда: ему действительно удачно удавалось мастерски уходить от излишней ответственности в зародыше предчувствуя возможные осложнения.

Сальвадор Дали. Поиск четвертого измерения

Но закончив школу и ему пришлось определяться и решать, чем заниматься впредь – не в армию же идти! И не на производство же! Только в какой-нибудь приличный ВУЗ! Так было издавно принято в той среде, где вращались и его родители, и он сам. Учеба на очном отделении освобождала от тягот армейской службы, но даже не это было главным стимулом выбора. Семейный статус просто обязывал его: получение высшего образования–  совершенно необходимый атрибут причастности к своему, далеко не последнему, и в общем и целом интеллигентному кругу. Хотя приемные экзамены проводились в летние месяцы, но делать личный выбор следовало загодя, – чем раньше, тем лучше. Колебался он довольно долго. Среди всех томов детской энциклопедии ему больше других нравился шестой. И по прошествии многих лет он частенько любовно перелистывал его – и без того зачитанного до дыр, – тем более, что врачебная карьера считалась в стране одной из самых вожделенных. Однако поступление в мединститут было связано с немалым риском – легко можно было потерять год. Вокруг «блатных» экзаменов в это достойное заведение успело сложиться много мифов и легенд. В общем и целом, попытка стать врачем потребовала бы от семьи слишком большой «энергетики блата» или соответствующих финансовых затрат, и у нее могло просто не хватить означенных ресурсов. Еще ему неплохо давались довольно сложные алгебраические уравнения, но все же не настолько сложные, чтобы посвящать всю жизнь поиску абстрактных бумажных истин. Уже тогда он слишком ясно понимал, что глубокое погружение в океан физико-математического познания, требует от дерзкого аквалангиста столь высокого уровня таланта и природной любознательности, которыми он, жалкий абитуриент, и в помине не обладает. Оставались гуманитарные направления: история, филология, философия, художественная академия… Исторический факультет был известен как кузница будущих партсекретарей, что его мало привлекало; рисовать он, правда, любил, но представить себя в качестве какого-нибудь будущего Гудиашвили или Пиросмани – не говоря уже о Дега или Пикассо – он никак не мог. Оставалась филология. Пройти экзамены на этот факультет тоже не было легким делом, тем более, что в состав приемной комиссии входило несколько известных на весь город своей строгостью экзаменаторов. Но тут присутствовало еще одно «но»… Не так давно его отец-лектор сменил прежнее место работы в политехническом на новое и аналогичное в главном университете страны, да и без того он слыл популярной личностью в наиболее «продвинутых» убанах города – Ваке и Вере. У него было масса влиятельных друзей и просто знакомых, да и тамада он был отменный, к его мнению многие прислушивались – в том числе и некоторые члены приемной комиссии. Да и единственный сын его не был таким уж жалким абитуриентиком – как-никак, но аттестат у него был выше среднего, был он неглуп и начитан, да и нанятые репетиторы к лету успели подковать его по основным предметам… Одним словом, ценой некоторой, но вполне естественной нервотрепки наш молодой человек преодолел свои сомнения, успешно прорвался сквозь экзаменационное сито и стал полноправным студентом филологического факультета главного университета республики.

Сальвадор Дали

Студенческая пора оказалась счастливейшей в его жизни. Однокашники после завершения школы куда-то разлетелись и вышло так, что первого настоящего взрослого друга он приобрел в лице нового знакомца – своего же однокурсника. Ну, на самом деле друзей-то набиралось несколько, но вот тот, самый первый, занял в его окружении совершенно особое место. Именно с ним и сблизился в первые же месяцы студенчества наш недоверчивый по природе молодой филолог. Оба были вакинцами, хотя и весьма различными по характеру и мировоззрению – если один любил спокойствие, другой не мог долго сидеть на одном месте; если один всегда сторонился политики, другой быстро стал комсомольским активистом на курсе. Возможно, именно различие между ними и стало хорошей основой их сближения. Виделись они почти ежедневно в университетских стенах и за их пределами в самых различных ситуациях. Вместе отмечали очередную стипендию – иногда в компании однокурсников – стараясь тратить приблизительно поровну, в пределах «немецкого счета» с небольшими вариациями: то в хинкальной на первом этаже знаменитой гостиницы «Иверия», то в ресторане «Греми» – напротив достославной церкви Кашуэти, то в дешевенькой общепитовской столовой по прозвищу «Сиротки» на Земеле, то в кафе «Эндзела» на проспекте Важа, то в вельяминовском кабачке в Сололаках – все зависело от количества рублей в карманах и ожидаемой свежести пива в одном из таких заведений. Приключилась в их биографии и совместная драка пара на пару, когда на них – находившихся в состоянии легкого подпитья и спешивших поздно ночью домой по малолюдному в такое время суток варазисхевскому подъему – напали двое негодяев. Сопровождаемое отборной матерщиной требование вывернуть карманы моментально отрезвило их – и пока он, слегка растерявшись, только приходил в себя, друг уже успел влепить мощную затрещину одному из агрессоров и даже получить ответный кулак в лицо. Но через минуту и он не сплоховал, ввязавшись в знатную драку. К огромному счастью, у нападавшей стороны либо не оказалось при себе холодного оружия, либо она не решилась или не успела его использовать; в противном случае неизвестно чем бы все закончилось – вполне возможно, что и неисполненными мечтами в юном двадцатилетнем возрасте. Главным оказалось все же то, что они выдержали экзамен и не бросили друг друга в беде. Вскоре – к их большому облегчению – рядом притормозила патрульная милицейская машина и нападавшие, почуяв неладное, сразу сбежали по нисходящим тропинкам прочь, в сторону зоопарка. Ситуация была настолько ясной, а жертвы выглядели настолько прилично, что после кратковременного допроса на месте происшествия милиционеры – а это случалось редко – сами же развезли пострадавших по домам. Наутро у комсомольского активиста вызрел здоровенный синяк под глазом, а у аполитичного филолога вспухла верхняя губа. Но в общем и целом – обошлось. В Бога ни один из них не верил – их воспитывали атеистами, таковыми они и росли. Его друг не скрывал своего циничного отношения к коммунистическим идеалам – за дружеским застольем частенько высмеивал советскую власть, ругал существующий строй, захваливал джаз, джинсы, битлов и Америку, параллельно смешивая с грязью своих министров-коммунистов, что, как ни странно, отнюдь не мешало ему успешно заниматься строительством собственной партийной карьеры. На четвертом курсе его приняли кандидатом в члены партии, на пятом он стал ее полноправным членом. В то же время этот успешный партийный выскочка – в отличие от своего излишне интеллигентного друга – не избегал ни посиделок с марихуаной, ни карточной игры на денежную ставку, ни общения с приезжими бабами в гостиницах и турбазах. Как-то раз в его присутствии даже сделал себе укол морфина – потом объяснил, что, мол, «интереса ради». Он мог много выпить не теряя рассудка и соображения, умел достойно поддерживать умную беседу со старшими по возрасту и положению людьми и легко открывал ногами двери в кабинетах ЦК комсомола на улице Мачабели – то есть мог совершать все то, на что не хватало духу у его менее решительного беспартийного собрата. Тот не то чтобы не хотел в ряде случае вести себя точно так же, просто не мог – и все. Кстати сказать, наш беспартийный товарищ – несмотря на проштудированные в детстве энциклопедические тома и регулярное чтение толстых журналов – как раз от своего друга-карьериста впервые узнал о том, что некогда Грузия в течении целых трех лет была независимой и даже имела свой особый флаг и герб. Ну, о репрессиях 37-го он был, конечно, наслышан – мать, правда, была совершенно аполитична, но в допустимых дозах о тех временах, ненавязчиво и излишне не травмируя, иногда рассказывал ему отец, да и официальная версия о тех давних событиях, та самая что публиковалась в газетах и учебниках, была ему доступна, – но вот о том как в 24-ом в одном из железнодорожных тупиков Имеретии коммунисты перестреляли из пулеметов массу беззащитных, загнанных в товарные вагоны арестантов, ему действительно стало известно только от своего нового друга. К счастью, друзья понимали (или думали, что понимали) где и с кем можно было более-менее откровенно рассуждать на подобные скользкие и тщательно замалчиваемые официозом темы, а где и с кем никак не стоило и упоминать о подобных вещах. Тогда же, в начале семидесятых, отца нашего молодого человека ожидал очередной успех – его выбрали членом-корреспондентом грузинской Академии Наук.  Престиж – престижем, но и материальная выгода была очевидной. У отца значительно повысилась зарплата, и довольно скоро ему удалось вынести из автомагазина «Волгу» по госцене. Да и о сыне-студенте папа, конечно, не забывал: подарил ему на день рождения суперсовременный и блиставший хромом транзистор фирмы «Сони» – приобретенный по случаю в комиссионном магазине на смену старенькой «Спидоле» и принимавший вражеские радиоволны на всех диапазонах. После этого интеллигентные отец и сын частенько устраивали совместные сеансы радиопрослушивания выйскивая в эфире  – на фоне постоянного глушения – журчание слов на частотах «Голоса Америки», «Би-Би-Си», «Немецкой волны» и «Радио Свободы».  О, это было очень завлекательно и интересно – неподцензурное получение новейшей информации о мировых событиях и о событиях в собственной стране прямиком из эфира, но даже это увлечение не повлияло на его индифферентность: он все равно избегал вступать в споры на злободневные политические темы и повторять расхожие сплетни. Пил он по-прежнему умеренно. От шумных пирушек и застольи не отказывался, но и не искал их специально – похмелье у него всегда было ужасным и отвратительным, и получив пару весьма чувствительных уроков на эту тему, он впоследствии постоянно учитывал свои реальные возможности и соотносил их с собственными желаниями. Поэтому привык никогда не осушать предлагаемую чарку до дна.

Сальвадор Дали — Окраины параноидально-критического города: Полдень на задворках европейской истории

Москву он впервые увидел будучи студентом третьего курса, во время зимних каникул. Скорым поездом отправились в столицу четверо искателей приключений: он сам, его ближайший друг – будущий партиец, и еще двое однокурсников, c которыми у них завязались неплохие отношения – те парни, кстати, и сами были из зажиточных семей. Утром третьего дня проводнику вагона досталось множество бутылок из под пива и вина, оставленных в прокуренном насквозь купе. Благодаря старым отцовским связям им удалось вместе устроится в центре города – в гостинице «Минск» на Горького – и провести в столице великой страны десять незабываемых дней. Тогда и вкусил он запретный плод первого настоящего секса. Денег за это удовольствие ему платить не пришлось, все случилось естественно и быстро, на фоне шампанского, да и проблемы с номером не было, так как предмет его первого вожделения работал в той же гостинице – простой буфетчицей. Москва, однако, и без первого секса оказалась достаточно интересной и привлекательной (как и все новое, когда в кармане достаточно денег): шумные кафе и рестораны европейского склада, большие магазины, громадные – по сравнению с тбилисскими – кинотеатры, Красная площадь, Пушкинский музей (постоять рядом с полотнами Сезанна, Матисса и Ренуара почиталось за обязательную программу), непривычно вкусное мороженое, приятно горчившее пиво, и еще, конечно, повсюду бесконечные очереди за дефицитом, очереди обращавшие любые нервы в труху. Завели они приятные знакомства и с приличными «светскими» москвичками, те потом даже сами пригласили горячих южных парней на какое-то модное театральное представление. Было и много чего другого. Потом он вспоминал как курьез свой поход в Мавзолей. Сам он туда никак не собирался, но партийный друг уж очень сильно попросил, сказав, что сходить и посмотреть на Ленина ему необходимо для Дела, он просто обязан, а стоять одному в длиннющей очереди уж очень неохота. Стоял солнечный морозный день, немилосердно щипало в щеках и даже теплые кожаные рукавицы были бессильны перед холодом. При входе в Мавзолей кто-то невидимый едва слышным голосом потребовал у него вынуть руки из карманов пальто и он беспрекословно подчинился приказу. В веренице посетителей они молча обошли саркофаг и выйдя, наконец, наружу, с облегчением вдохнули порцию свободного морозного воздуха.

(Продолжение следует)

Читать по теме:

• Антибиография. Часть I
• Антибиография. Часть II
• Антибиография. Часть III

А так же:

• Некоторые соображения относительно культурных взаимоотношений Грузии и России – и не только…
• Георгий Лордкипанидзе — Пара слов на смерть «принца Бориса»
• Георгий Лордкипанидзе «Триалог в литературном кафе»
• Г.Б.Лорткипанидзе. КОНКУРС