Ирина Дедюхова
Повелительница снов
50. В ожидании взлета
Здравствуй, Леня!
Можешь не отвечать, если тебе нельзя. Но мы тут уже хорошо знаем этот ваш номер полевой почты. Никакой это не Бобруйск. В старый наш двор еще год назад прислали гроб с Афоней, но тогда мы еще ничего не знали, никаких сопроводительных писем к нему не было. Моя мама сказала тогда, что, наверно, Афоня — самострел, что если бы он случайно на учениях погиб, то его командиры хотя бы соболезнование прислали. А так его Афонин папа с военного самолета получил в аэропорту, как собачий ящик. Гроб был очень легкий, и мамка Афони до сих пор уверена, что Афоня живой. Теперь никто уже о мертвых плохого не говорит, все только страшно боятся за живых.
Теперь-то даже моя мама расчухала, какой Афоня самострел! Теперь с ней истерики случаются после каждой неважной оценки брата. У нее надежда только на наш институт, там военная кафедра есть, и Серегу в армию не заберут. Ведь если он только к вам попадет, его в тот же день замочат. Он какой-то подмороженный, одним словом, самовар.
Ничего я не понимаю, ничего. Ребята у нас с потока играют в карты, ходят с девушками в кино, пьют, веселятся. Никто нам, вроде и не угрожает, но почему вы там? А тут еще со мной страшная история произошла, и даже поговорить не с кем, никто про это и слышать не хочет, а про Клевкина говорят, что он сам виноват, так, мол, ему и надо.
Клевкина прислали в конце июня. Какое-то наступление было там у вас. Теперь, правда, двое солдатиков его привезли. Чин по чину. Гроб открывать не разрешили, поэтому мне все казалось, что это его как бы не касается, ну, не он это. Мать его тоже достаточно спокойно все это пережила, нервничала, конечно. А спустя две недели после похорон, получила она посылку с его вещами и письмом, что, мол, ждите, скоро приеду. Она меня к себе каждый вечер принялась вызывать, мы каждый вечер летом ездили на вокзал — поезд с Клевкиным караулить. И, знаешь, хорошо нам было, верилось, что он в самом деле приедет. Я и днем туда иногда заезжала, мама-то его не могла, у нее первая смена в заводе. А по осени ее забрали в психушку, говорят, что оттуда уже не отпустят. А мне в аспирантуру надо уезжать, я умом-то, вроде, все понимаю, а иногда меня вдруг мысль такая ошарашит: а кто теперь Клевкина-то будет встречать?
Леня, пожалуйста, побереги себя! Возвращайся обязательно живым, на душе у меня за тебя неспокойно. Все будет хорошо, Леня! Только останься живой! Варя.
* * *
Ленька приложил листочек с неровными, наползавшими одна на другую строчками к губам и еще раз вздохнул тонкий аромат, который лист хранил и после двух недель пребывания в кармане истлевшей гимнастерки. Пахло домом и Варькой. Он разорвал письмо на мелкие кусочки, и ветер жадно их подхватил, сея среди сухой жесткой травы. Быстро темнело, а рокота вертолета все не было слышно. Пальцев ног он уже не чувствовал. С гор потянуло ночным холодом. На небе разом вспыхнули звезды, и Леньке казалось, что его голова покоится на коленях отчаянно ревущей Варьки…
51. Курс молодого бойца
Смири свою душу и жди. Надо только дождаться полной луны — и небо распахнет тебе свои объятия.
Катрина Ю
Чтобы взлететь, нужна палка лиственной породы дерева. Дерево всю свою жизнь стремится вверх, и даже мертвая палка таит в себе это стремление. Главное ведь взлет, а не посадка! Палка выбирается очень тщательно! За многие века накопилось столько тонкостей! Это — кустарное, ремесленное дело, которое нельзя поручать никому. Чтобы точно знать, как росла палка раньше, где у нее начало, а где конец, и чтобы она не бросалась в глаза, ее маскируют под метлу или голичок, привязывая сухие ветви к началу.
Если летаешь недавно, то лучше начинать в безветренную тихую погоду. Взлет должен быть медленным и вертикальным как у ночного бомбардировщика. И бесполезно с палкой в руках кидаться с высотки, это тебя манит земля, а не небо! Держишь палку крепко, сжимаешь ее двумя руками перед собой, второй конец зажат ногами. Делаешь глубокий вздох, дыхание задерживаешь, глаза у тебя закрыты, и всей душой ждешь и ловишь ту сухую, нервную энергию, которая передается тебе через враз запотевающие ладони. Лишь когда оторвешься от земли на пять-семь метров, открываешь глаза. Этот миг узнаешь по волнению воздуха вокруг тебя, с шумом выдыхаешь, и полет начался! Небо — твоя стихия! Что тебе земля с каждодневными заботами! Что тебе люди, если ты умеешь летать!
Управлять полетом нужно с огромной осторожностью. Направление выбираешь поворотом своего деревянного коня, скорость целиком зависит только от твоего внутреннего состояния и желания. Здесь есть одна тонкость: палка будет слишком быстро, порывисто изменять направление при ее повороте, если выбранное тобой дерево было слишком молодо или плохо просушено. Поэтому на большой скорости ты можешь на мгновение выпустить палку из рук, и твоя песенка спета!
Colin Foss
Войти в сон — это как войти в воду, страшно только вначале. Но потом надо всегда вовремя уйти, этот момент надо чутко слушать по нарастающему металлическому звону в ушах. Берегись, ведьма!
52. Аспирантура
От окна вагона тихо отплывал городской вокзал, залитый сентябрьским дождем. Варя уезжала в соседний город в аспирантуру, в иную жизнь без папы и мамы. И от этого ей было особенно трудно. Хотя она ехала в аспирантуру не по собственному внутреннему влечению, а лишь из вассальской преданности своим родителям, она мучилась сомнениями о том, что в незнакомом, чужом для нее городе ей некому будет оказать честь своей преданностью. Она очень боялась, что там не найдет себе хозяина, достойного ее, и будет совершенно одинокой.
Опасалась она не напрасно. На новом месте никто и не помышлял завладеть ее преданностью, да и сама она никому, собственно, там была не нужна. Так, наверно, и происходит, если идея, с которой идешь по жизни, не выстрадана твоей душой совершенно самостоятельно и только за себя. Варька оказалась предоставленной только себе самой. Она была заключена в прозрачный, открытый всем досужим помыслам, сосуд, но была полностью при этом изолирована от необходимого в ее возрасте общества.
Варя жила в отдельной комнате студенческого общежития, неплохо, по тем временам, обустроенной ее родителями. Мама считала, что в аспирантуре Варе, в первую очередь, необходимо полноценное питание, поэтому родители, приехав проверить, как устроилась Варька на новом месте, тут же купили ей небольшой холодильник. Но, оставшись после наезда родителей одна, Варя почему-то не могла ничего толком готовить. Впервые за все время своего существования она должна была готовить только для себя и кушать в одиночестве. Общежитие и корпус, где располагалась кафедра, на которой работала Варя, стояли неподалеку друг от друга в огромном массиве соснового бора, добираться туда из города надо было минут сорок в переполненном автобусе. Город и сосновый бор разделяла огромная мрачная река. Когда на мосту, соединявшем два берега, шли какие-то работы, то их лесной мир был совершенно оторван от суетливой цивилизации. Варя полюбила эти долгие поездки до города и обратно и всегда с неохотой выходила из теплого автобуса.
Гулять в сосновом лесу одной, дышать напоенным хвоей воздухом было бы просто здорово, замечательно лет, эдак, в шестьдесят, но в двадцать два года это было несколько рановато. Варя ездила в большой, по дореволюционному красивый город только в магазины, иногда в театры или библиотеки. Она непременно заходила на телефонный переговорный пункт, чтобы сообщить родителям, что она жива и здорова. Она старалась говорить о себе в самом радужном тоне, чтобы родителей не волновало ее неприкаянное существование. На кафедре к ней относились как к девочке, студентке. Разговаривали снисходительно, смотрели свысока, в свой замкнутый преподавательский мирок особо не допускали. Ей предстояло год работать инженером-исследователем, а после кандидатских экзаменов поступить в аспирантуру. Кроме нее в аспирантах числились обремененные семействами мужики под сорок, проживавшие большую часть учебного года в своих городах, с семьями. Они изредка появлялись на кафедре, быстро решали какие-то свои организационные дела и снова надолго исчезали. Она даже не знала их фамилий. Общие семинары, принятые на других кафедрах, по этой причине практически не проводились. Но раз в две недели кафедра рассматривала две-три кандидатских диссертации из других вузов страны. На кафедре был отличный, высоко профессиональный совет, поэтому защиты шли косяками. Эти побоища, после которых соискателей отпаивали сердечными каплями добрые пожилые лаборантки, были лучшей школой и лучшими семинарами для любого начинающего деятеля науки.
Варя, как будущая аспирантка кафедры, должна была обязательно задавать вопросы. Если вопросы были глупыми, что случалось чаще всего, ей влетало наравне с соискателями. Поэтому она заранее дрожала перед каждой чужой защитой. За отсутствие вопросов били еще больнее.
Варин научный руководитель был родом из поволжских немцев, его ребенком этапировали сюда во время войны. Немцев в этом уральском городе было очень много, особенно поволжских. В войну стариков, баб и детей немецкой национальности из Поволжья ссылали сюда целыми поселками. Ихних мужиков увозили куда-то дальше. Потом сюда же в старых вагонах для скота начали свозить уже настоящих военнопленных немцев, которыми заполнили тогда все лагеря на севере области. Военнопленные немцы работали в шахтах, на стройках, в лесодобывающей промышленности. Они оказались очень полезными в развитии местной производственной базы. Военнопленные были, в основном, молодыми людьми. А молодость, как известно, берет свое. Поэтому к концу войны некоторые военнопленные немцы стали жениться на поволжских немках, потому что никто из ихних мужиков из дальних краев обратно в семьи не вернулся. Характерной чертой у этих немцев были высокая организованность и какая-то генетическая упертость в работе. Как всю жизнь барабанили на производстве их родители, так и народившиеся немчики по инерции перли на горный, строительный, лесотехнический факультеты вузов. Не было в них никакой фантазии и желания хоть на шаг отступить от заведенного властями в их немецком околотке порядка. Многие немцы даже после того, как им разрешили вернуться на родину, по раз и навеки заведенному порядку остались в Союзе. Именно немцы громче всех остальных порицали некоторых отщепенцев, которые решились для себя изменить этот порядок и уехать в Фатерланд. Немецкий порядок как-то ненавязчиво существовал и в вузе, куда приехала Варька. Он как бы просто витал там у них в воздухе, во всей атмосфере. Удивительно, но к нему привыкли, как легко привыкает человек ко всему действительному и разумному. Варьку же поразила сама нумерация студенческих групп. Каждый номер начинался с аббревиатуры специальности, далее шел год поступления студентов в институт, а заканчивалось все это номером группы на потоке. Эта кажущаяся простота несла в себе полную информацию и давала возможность немедленной идентификации личности. А у Варьки номер группы в их вузе менялся с каждым семестром, некоторые студенческие проступки так и оставались безнаказанными, потому что иногда невозможно было отследить студентов только по фамилии и шифру специальности. Варвару назначили куратором группы на потоке, закрепленном за их кафедрой, по специальности «Строительство дорог». Естественно, номер группы начинался с аббревиатуры «СД». Варвару предупредили, что, в первую голову, она поставлена куратором для порядка, а потом уже для всего остального. Преподаватели-евреи их кафедры вовсю потешались над врожденной порядочностью немцев, а всех кураторов студентов-дорожников, в том числе и себя, именовали «Группенфюрер СД». Правда, сами они всегда отдавали этому порядку должное. По сложившейся традиции старостами групп назначались непременно немцы. И Варя сама слышала, как заместитель декана, еврейка по национальности, требовала перевести какого-то Герберта Росса из одной группы, где уже и так есть два немца, в другую, поголовно прогуливающую занятия, и поставить там старостой.
Стремление к порядку не гасло в немецкой крови даже от значительного разбавления ее кровями местного разлива. Наоборот, оно только возрастало. В некоторых глухих местах, куда даже гэбэшники не смогли довезти поволжских немок, военнопленные немцы женились на русских, татарках, коми-пермячках… Ни одному немцу даже не пришло в голову обмануть, как водится, девушку. Они сразу женились, намертво. А для простоты обращения нередко брали при этом фамилию жены. Поэтому руководство института с удовольствием ставило старостами и Вальтеров Ермаковых, и Гюнтеров Корепановых… Все знали, что с таким старостой не промахнешься. Если немец еще мог бы поразмыслить над приказом начальства, допустить некоторое душевное колебание по поводу его целесообразности, то Иоганн Перевозчиков исполнял его совершенно буквально. Поэтому с ними надо было быть осторожнее, шуток они не воспринимали, твердо уверенные, что начальство создано не шутки ради.
Варю до глубины души поражала умиротворенная уверенность этих немцев, что все действительное — разумно. Да она бы с этого разума съехала, если бы и ее дедушка под рюмку водки бодренько вспоминал на 9 мая, как он «браль Смоленск», «шагаль нах Москау» и «пиль самогонка» в деревне под Курском. Как они после этого могут быть и пионерами, и комсомольцами и даже коммунистами? К счастью, ее научный руководитель с той стороны Москву не брал, в войну он был еще маленьким.
Спокойный, уравновешенный, энергичный мужчина вызывал в ней симпатию и уважение. Неизменно доброжелательный, неизменно оптимистичный, неизменно выдержанный. Более точная характеристика этого высокого светловолосого человека до тошноты бы походила на характеристику самого образцового члена СС: «Прекрасный семьянин, характер нордический, выдержан…» Хотя такое даже намекнуть ее шефу было нельзя, любой коммунист бы на его месте обиделся. И вообще он искренне считал и пытался заверить всех, что в нем уже не осталось ничего от немца, что он уже давно стал русским. Правда, встретив Варьку, он строго ее предупредил, что работать ей придется методично и исключительно по намеченному плану. Все листы должны быть пронумерованы и прошиты, разложены по соответствующим папкам. Потом он долго рассуждал, что ей предстоит трудный путь, поскольку лично он на написание кандидатской диссертации затратил 11 865 часов, а вот на написание докторской у него ушло уже свыше 48 тысяч часов. Более точно он даже затруднился указать, сделав в этом месте глубокомысленную назидательную паузу.
Его выгнали из школы как немца после седьмого класса. Он окончил шоферские курсы, а потом — днем крутил баранку, а вечером шел в школу рабочей молодежи, которую и закончил с золотой медалью. Тогда существовали значительные льготы для медалистов, только поэтому он и смог поступить в институт со своим кошмарным именем — Адольф. С этого момента усидчивого, работоспособного и очень неглупого немца не могли остановить никакие партийные установки. И все это Адольф Александрович приводил Варьке с глубоким уважением к порядкам того времени в пример абсолютного торжества самозабвенной работы по намеченному плану.
* * *
В этом городе ни у нее, ни у ее родителей не было знакомых, способных вывести ее в какой-то свет, познакомить с подходящим ей по возрасту и интересам кругом людей. И хотя Варя подозревала, что такого круга не существует в природе, но ей так не хватало общения! Вокруг нее было столько приятных молодых лиц. Какого же было сознавать, что эти студенты, ехавшие с нею в автобусе, поднимавшиеся по ступеням одного общежития, и она пребывали уже в параллельных, не соприкасавшихся друг с другом мирах. Если бы она жила здесь в студенческие годы, без родительской опеки, ей было бы о чем потом вспомнить. Более богатая на события студенческая жизнь, большая свобода и раскованность, большая демократичность, более высокий уровень преподавания вызывали у Варвары щемящую зависть. Преимущество немецкого порядка заключалось и в неуклонном соблюдении и развитии студенческих традиций. Фестивали, конкурсы, смотры проходили весело, с размахом и непременным сто процентным посещением. Особой любовью в этом институте пользовались пролетарские демонстрации и спортивные праздники. Все немцы — от старост до заведующих кафедрами радостно сучили копытами от предвкушения шествия под бравурные марши с красными флагами или пробежки в трусах по главным улицам города. Но Варю, как группенфюрера, обязали при этом следить за тем, чтобы ее староста — Губерт Ябс случайно перед демонстрацией не напился. Шепотом ей сообщили, что как-то на 1 мая под пьяную лавочку один такой староста так вдохновился народным ликованием, что затянул «Дойчен зольдатен унд дер официрен…» вместо «И вновь продолжается бой, и сердцу тревожно в груди» Никакой пьяный немец не был способен уловить столь тонкие нюансы. К сожалению, немцы не обладали врожденным иммунитетом к русской водке.
Ох, ей бы сюда в студентки, она бы тут развернулась! Она бы им такие планы вместе с горами наворотила! Но сейчас было слишком поздно, хотя и еще несколько месяцев назад она была такой же безалаберной студенткой. Шумное, озорное население их общежития смотрело сквозь нее, ее уже воспринимали по другую сторону баррикад — как одну из преподавательниц, для которых она тоже пока не стала своей. Бабушка Настя сказала бы об этом: «От ворон отстала, а к павам не пристала!»
(Продолжение следует)
Читать по теме:
- 1. О том, откуда берутся дети
- 2. О вассальской преданности и ночных горшках повелителей
- 3. Варька устраивает свою жизнь
- 4. Хотят ли русские войны?
- 5. Семья состоялась
- 6. Новые родственники
- 7. Опять садик, блин…
- 8. Табор уходит в небо
- 9. Здравствуй, школа!
- 10. У Варьки выросли титьки…
- 11. Рассказ бабушки о неоценимом вкладе двух друзей в борьбу пролетариата
- 12. О том, что кроме политической сознательности, мужикам и башка не помешает
- 13. Они сказали: «было — ваше, а стало — наше!»
- 14. О ртутных озерах и трубочках для коктейля
- 15. В родном гурту и говно по нутру
- 16. Из сочинения Варьки о Великой отечественной войне
- 17. Виктор Павлович, Витенька, Вик…
- 18. Слава богу, опять хутор
- 19. Варька становится чучелом огородным
- 20. «Останься живой!»
- 21. Вначале было слово…
- 22. Варьке все обрыдло
- 23. Педагогическая поэма
- 24. Лето кончилось
- 25. Еще раз про любовь
- 26. Весенняя лихорадка
- 27. Варьку признают вундеркиндом
- 28. Почтовый роман
- 29. А они не просто дураки, они опасные дураки…
- 30. Последняя драка и первое пиво
- 31. Весенний смотр
- 32. Любовь за компанию
- 33. Семейный досуг
- 34. Кое-что о чистописании
- 35. Соперница
- 36. Ракушка
- 37. Аморальные мысли
- 38. Варькино рабство
- 39. Наследники
- 40. Змея подколодная
- 41. В поисках утраченного
- 42. Холод вечности
- 43. Варькины университеты
- 44. Ночные забавы
- 45. Месть железника
- 46. О торговле живым товаром
- 47. Сарынь на кичку!
- 48. Все женятся, а Варька — нет…
- 49. Варька — инженер!
- 50. В ожидании взлета
- 51. Курс молодого бойца
- 52. Аспирантура
- 53. Восток — дело тонкое!
- 54. Дружба по графику
- 55. О том, чем они занимались несколько раньше
- 56. Национальный вопрос
- 57. Новая весна
- 58. Княгинюшка медовая
- 59. Планирен, планирен унд нох маль планирен!
- 60. Герман — как оазис русской демократии
- 61. Лето в городе
- 62. Большая охота
- 63. Варька — мужняя жена
- 64. В прозе о жизни
- 65. Сложное противостояние характеров
- 66. Несчастье
- 67. Она — не женщина, она — самодостаточная система!
- 68. Война и валенки
- 69. Щб умении умирать, страсти и жизненной силе
- 70. Дочки-матери
- 71. Яблоки
- 72. Эх, мать-перемать…
- 73. О страсти со страстью
- 74. Варьку зовет земля
- 75. Три диалога, наверное, о любви, хотя, конечно…
- 76. Последняя встреча
- 77. Про состояние легкого душевного подъеба
- 78. О том, куда можно попасть по пьяни
- 79. О кораблях в море
- 80. Рашид заходил…
- 81. Сашкины сны
- 82. Конец шараги
- 83. Поедем за море, мой брат!
