Литература

Позови меня трижды. Часть XXXV

автор: Ирина Дедюхова 09.09.2020

Позови меня трижды…

17. СЕМЕРКА ПИК

Семерка пик — это обман, неожиданность, касатка. И раз выпал острием вверх, так будут тебе и слезы, и ссора, а еще потеря друга… А глянь-ка, линия идет по валету треф! С валетом треф — несчастье от врагов. Да переживете! Тут видишь, дама бубен почему-то рожки кажет. С нею неприятности в доме, горе в родне. Но король пик уже приобретает иное значение. Здесь он показывает богатого человека со связями. От него приходит по этому раскладу через десятку пик неожиданное известие о перемене обстоятельств. Поняла, значит? Как только через треф тебя пики и буби долбить начнут, ты сразу к главному копейщику беги, запомнила?

* * *

Наина сказа, что стрелка назначена, «где обычно». Обычно у них в городе столбили стрелку на поляне в перелеске на восьмом километре от города. Это для всех было удобно. Победители успевали смотать удочки по кольцевой трассе, а к поверженным в прах еще до критической потери крови с воем сирен доезжали городские машины скорой помощи. Ну, конечно, в том случае, если у сторон не было более серьезных резонов для встречи.
Катя знала, что и Терех частенько выезжал на эту полянку. Обычно он возил туда зарвавшихся дальнобойщиков выколачивать наличку, которую у них, по их утверждениям, воровали из кабин на бензоколонках. В дальнобойщики брали только семейных и, желательно, детных мужиков. Но все равно проблемы возникали постоянно. Иногда эти засранцы задерживались в пути, делая на бензине фирмы левые ходки аж в соседние области. Пропажа двух-трех коробок с товаром считалась обычным делом. Когда пропадало больше, на полянку ехали однозначно. Поэтому поляна перед хилым сосняком была плотно утрамбована.
Она почувствовала это , садясь в рейсовый автобус нефтянников. До полянки доехать можно было только этим автобусом. Машину ей брать не хотелось. Кожей она ощущала чей-то внимательный взгляд, будто кто-то шел по ее следу, пытаясь увидеть ее незрячими, пустыми глазницами.

Ананина Е. В. «Утро».

Взявшись за поручень у грязной двери автобуса, Катя поняла, что уже видела это не однажды, что она хорошо знает, что будет дальше. Ей вдруг захотелось убежать, скрыться, но в спину ее с хохотом пихали веселые мужики в промасленных робах, и она вошла в салон.
Ее она заметила сразу. Она сидела на первом сидении, не оборачиваясь, неотрывно глядя в ветровое стекло, и место рядом с нею не занимал никто.
Катя остановилась в середине салона, ее настойчиво толкали, но проходить дальше она не могла. Рядом тряслись громогласные небритые мужики, и Катю всю трясло от дорожных ухабов и холода. Она смотрела прямо перед собой, на свое отражение в темном стекле и думала, что стрелки, никакой, скорее всего, и не будет, раз смешной мальчик Вова Карташов, который хотел только одного — что-то значить в своей и ее жизни, уже мертв. Еще вчера, когда она собиралась на войну с Вовой, он казался ей таким большим и страшным. И, конечно, не стоило вспоминать его внезапно помолодевшее, удивленное лицо, будто он вдруг что-то вспомнил и изо всех сил пытается ей это сказать. Не стоит вспоминать и многое другое, которое было, да вот ушло, и как же быть с тем, что оно все-таки было…
Но там, за спиной у водителя, в исполнение давнего сна и забытых желаний сидела Марго. Сколько же лет утекло сквозь пальцы с тех пор? И вот сейчас… Разве теперь это может чем-то помочь? Не надо ей такого! Ничего ей уже не надо! Ведь должна же она понять! Не могла она до сих пор желать такого!
В автобусе стоял натужный гул старого, выработавшего ресурс двигателя, поэтому Катя сорвала голос, пытаясь докричаться до водителя об остановке на восьмом километре. Мужики сами постучали в плексигласовое стекло кабины и добились остановки, сказав, что очередную бухгалтершу вызвали на поляну. Всю дорогу перед этим они со смехом выпытывали у упорно молчавшей Катьки, много ли она украла, и почему она едет на всем известную поляну на автобусе, а не, как приличные бухгалтерские телки, на «Мерседесе», не в кожаном плаще?

«Последний троллейбус» картина Васильева Алексея

Когда Катя с опаской спускалась из притормозившего автобуса в придорожную канаву, из салона вслед ей кричали веселые пропитые голоса: «Бухгалтерия! Ты все сразу отдай! Может тебе подсобить? Ни пуха тебе, бухгалтерия!» Оглянувшись, она увидела, что Марго в автобусе уже не было.
На поляне Катя присела за кусты с облетавшими листьями, начинал моросить дождь, быстро темнело. Двигаться не хотелось, хотя она понимала, что ей, наверно, надо было подождать у разворота восьмерку Тереха, подъехать другим путем от шоссе к поляне было невозможно. От сырости и холода Катя начала засыпать, и, проваливаясь в сон, она со счастливой улыбкой думала, что такого, конечно, просто не может быть.
Ей снилось, что, на самом деле, она вовсе никогда не ждала и не любила Валета, который оказался всего лишь пустым валетом, что это лишь она выкрашивала своей кровью масть, а всю жизнь любила и звала вовсе не его… Что сейчас ее желание наконец не сбудется, потому что не могла она желать, чтобы Валерка и Терех, к которому, оказывается она бы и хотела прижиматься все свои ночи, который пообещал ей надежду, перегрызли друг другу глотки… Потом, прямо во сне, она вспомнила, как Терех, проверив тот смешной пистолетик Люськи, подтвердил, что, конечно, это вовсе не она убила Вову… И ей сразу захотелось, чтобы хотя бы в ее сне Люсю вовсе не убили, а только ранили, чтобы он спокойно перезимовал у нее в квартире, а потом уже делал, что ему взбредет в голову… А тут же рядом с ней оказалась Марго, но она, вроде, все время рядом. Она стала настойчиво предлагать Кате немедленно скушать соленую жабу, чтобы ее точно никто не нашел. Катя отказывалась, а Марго спрашивала ее старым, надтреснутым голосом Макаровны, подумали ли она, что будет с ней в тюрьме? Что будет с Машей, с мамой? Она была, как всегда, права, и перед тем как съесть эту жабу, Катя аккуратно сняла с нее тонкую кожицу в пупырышках, и почему-то еще ей показалось, что с ними сидят графини и непривычно молчаливый Люська…
Она спала, сжавшись от холода в небольшой бежевый кулек, подоткнув под себя старое пальто, когда на полянку подъехали три машины. От их горящих фар на поляне сразу стало светло. Катя очень плохо разбиралась в марках машин, но восьмую модель «Жигулей» она знала, потому что у Тереха была такая же. Две машины были вроде как восьмерки, но чуть красивее, а третья была какая-то иномарка, похожая на джип, только черного цвета. Там, видно, и сидел кто-то самый главный, потому что из тех двух машин к джипу побежали на совещание молодые коротко стриженые ребята. Значит, стрелка все-таки будет.
Чуть позже подъехал Терех. Он вышел из машины и уверенно направился к джипу, но на его пути встали стеной два дюжих молодца, которые стали пихать Тереха на освещенную фарами середину поляны и хватать за грудки. Разозленный Терех вначале уворачивался от ударов, а потом стал отвечать. Один из парней упал на землю, получив в ухо. На подмогу к побежали еще четверо, а трое, вооружившись какими-то железяками, направилось к Тереховой машине. Короткими стальными прутьями братва принялась крушить Тереховскую восьмерку. Удивительно, что можно сделать с машиной в такой короткий срок! Шины, вспоротые стальными лезвиями, висели лохмотьями, провалились во внутрь склеенные тонкой пленкой стекла, ребята весело разбивали ходовую часть. Терех держался гораздо дольше радиатора «Жигулей», по крайней мере, даже после двух пропущенных ударов в пах он еще качался на ногах.
Катька поняла, что Тереха сейчас кончат, и даже не заметила, как ноги сами понесли ее на середину поляны. Она слышала дикий, режущий уши бабий визг, и сторонним, шестым чувством еще отметила для себя, что это визжит как раз она. Ей оставалось добежать совсем немного, когда Терех, беспомощно прикрывая голову руками, упал под ноги братков, обутых в крепкие, прошитые свинчаткой ботинки.
Катя со слезами пыталась оттащить парней, без жалости пинавших свернувшегося в какой-то обмякающий на глазах комок Тереха. Несколько раз ей попало и по лицу, губы вспухли, с подбородка закапала теплая кровь. Катька подхватила камень с земли и кинулась на них, к ней обернулся один из парней, но из джипа послышался резкий свист, такой знакомый ей по тем временам, когда она по этому свисту бросала все дела и срывалась во двор…

Евгений Монахов

Она бежала за маневрирующей машиной, пытаясь заглянуть в окошко. Но даже днем ничего не было видно через тонированные стекла джипа. Машины разворачивались и уезжали. Кроме водителей, все кричали Тереху что-то в открытые окна, свистели, метко плевали в их сторону и швыряли светящиеся в темноте окурки. Катя не слышала, что они кричали, она все думала о том, что это неправда, что никак не мог сидеть на заднем сидении черного джипа их Валера. Вот сейчас они дотянут с Терехом до дома, а там даже может они узнают, что эти Карташовские отморозки Валеру похитили, что может, Валеру просто мучили эти гады, избивая на его глазах Тереха.
Они шли, спотыкаясь, по изрытому трещинами асфальту к городу. Терех был совсем плох, он беспрерывно кашлял, похоже, ему сломали пару ребер. Быстро он идти не мог, все останавливался, но не для отдыха, а для того, чтобы глубоко вздохнуть. Он качался, левый глаз у него совсем затек, но он упорно отталкивал Катькины руки, когда она пыталась его поддержать. На подходе к частным домикам пригорода он совсем выбился из сил, отошел на обочину и, обхватив росшую рядом криво ствольную березу, сипло, с кровавым кашлем зарыдал.
— Ну, и гнида же ты, Катька! Какая же ты гнида! У меня же всю жизнь из-за тебя наперекосяк пошла! Уйди от меня! Не трогай! Не могу больше, не могу! Я же любил тебя всю жизнь! Господи, за что же это? За что? Что же ты меня ссученным-то выставила? Я когда сукой-то был? Катька, Катька…
У Тереха подогнулись колени, и он, кашляя и рыдая, повалился на пожухлую, покрытую предутренней изморосью траву. Катя громко ревела рядом, когда вконец обессилевший Терех встал и сказал: «Ладно, Катюха, не плачь, пошли, только тихонько, грудь болит…»
Он оперся на Катькины плечи и, медленно ступая разбитыми, гудящими от боли ногами, тихо побрел рядом. Засеял мелкий колючий снежок, у Кати на пальто не осталось ни одной пуговицы, но холода она совсем не чувствовала, наоборот, от внутреннего жара стучало в висках. Город встретил их темными окнами домов, улицами с потухшими фонарями, и с неба им не светило ни одной звезды.

18. ПИКОВЫЙ ТУЗ

Знаешь, туз в обычном пасьянсе означает время года, суток, дня, а уж потом какое-то событие. Туз пик — это, сперва наперво, ночь, зима, снег. И только уж потом — удар, испуг, потеря и раскаяние. При короле острием вверх — проснувшаяся страсть короля отношению к даме. Эту карту иногда называют просто — «чужой дом», потому что главная фигура пасьянса переходит куда-то в чужой богатый дом И глянь, как десятка пик тут маячит. С нею фигура получает неожиданные деньги… Но тут же выпала десятка бубен по боку от твоей карты. Ну, что это значит? Ссора из-за денег. Знаешь, так обычно при дележе наследства бывает. Когда деньги неожиданные, да еще ссора из-за них…

* * *

— Директора нет на месте. Мадам, я Вам это уже говорил. Шли бы Вы отсюда в этом своем пальте драном, мадам! Пардон, конечно.
— «Бонжур, мадам! Пардон, месье!» — с пьяным смешком сказала Катя официанту кафе «Тройка».
— Что?
— Ничего. Скажи Жано, что я письма оставила, если он сейчас меня не примет, они уйдут. Поял?..
Жано подошел к ней в цивильном пиджаке из рыхлой дорогой ткани. В нем не было ничего от того, ночного Жано, страстно прижимавшегося к Люське. Он сел на стул напротив нее и вопросительно посмотрел прямо в глаза.
— Здрасте, — сказала Катя, криво улыбаясь.
— Давно не виделись, — прошипел ей в ответ Жано, украдкой оглядывая полупустой утренний зал.
— Ага, целую неделю.
— Как только у некоторых совести хватает… Нет, главное, заваливает, значит, с утра, просит водки и директора! Ну, и бабы пошли!
— Как тебя тут называть, Жано?
— Евгений Львович. И на «Вы».
— Понимаешь, Евгений Львович, мне больше идти некуда. Ты последняя остановка, Жано.
— Мне так тяжело тебя видеть! Невыносимо! Как ты не понимаешь? Думай, что хочешь, я любил его! — горячо прошептал сквозь слезы Жано, наклонившись прямо к ее лицу через солонку.
— Понимаю, — ответила шепотом Катя, обдав его крепким спиртным перегаром. — На вот, выпей! Послушай, Люси ведь всегда к тебе обращался?
— Да! Он всегда обращался ко мне! — ответил ей Жано. Лицо его передергивала мучительная гримаса, и, заговорив с ней, он не мог уже сдерживать слез. — «Жано! Мне нужны деньги! Я снял квартиру, нужен ремонт, нужен прикид… Ах, Жано, миленький, а твои ребята не могли бы решить одну крошечную проблемку с одним человечком?» Вот я вам для чего был нужен! А мне нужен был только он!
— Понимаю…
— Ты это только сейчас поняла! А я так жил от одного его набега до другого пять лет. Самых лучших лет! Я радовался, что ему от меня что-то нужно… И вот я беседую с тобой, и теперь тебе тоже что-то нужно! Сергей! Принесите чистый стакан! И еще по сто пятьдесят!
— Я — Екатерина Карташова.
— О чем-то таком я, конечно, догадывался. Чутье у меня есть. Но Люся так уверял, что это надо для него лично и каких-то высоких заинтересованных людей…
— Деньги мне друзья дали. Но один друг сейчас в больнице, в тяжелом состоянии, а все другие пока скрываются. Сам знаешь, милиция пока стрелка не нашла…
— Вот оно что. Значит, Люсеньки больше нет, Олежке пол задницы оттяпали, а Гнус чуть заражение крови не схватил из-за семейной интрижки? И вся романтика? Майн Гот, в какой дыре прозябаем! У тебя дети есть?
— Дочь. Хотя, даже она сейчас не держит. Ничего не держит. Я жить не хочу.
— Ничем не могу посодействовать. Сам живу, можно сказать, из вредности. Светлые моменты бывают, конечно. Ищи позитив, не цикли на негативе. Чо пришла-то? Еще водки хочешь?
— Не-ет, не хочу больше, — с отвращением замотала головой Катя.
— С бодуна, значит, — почти мирно проговорил Жано. — Сколько?
— Что? А ты про деньги? Нет, деньги мне не нужны… Вернее, нужны, наверно, надо маму спросить… Это не главное. Мне нужна крыша.
— Деловой разговор. Для чего? Кому ты нужна? Господи! Ты на себя сегодня в зеркало смотрела? Ты когда-нибудь видела, чтобы Люся выходил из дома с не накрашенными ресницами, с обломанными ногтями… Вот Люсеньке нужна была крыша! Нужна! Но он…Ты хотя бы ванну с утра принимала?
— Нет, не принимала. Я в цехе арматурном нынче ночевала, я только под утро веревочку развязала. У них наручники почему-то не расстегивались. Я уже думала, что ничего не будет, а вот видишь… Через неделю после убийства меня почему-то туда поволокли… И Вова с Люсей еще в морге… Даже не знаю, к кому на похороны идти.
— Никуда не ходи, дура! Так-так… Арматурный у нас под Карташами… Тебя светленький такой с красноватым лицом брал, а с ним татарчонок такой маленький был, лет двадцати?
— Вроде… Не помню. Утром должен был нотариус приехать с завещанием мужа…
— Нет, с твоим завещанием. Вряд ли Карташ стал бы завещание писать перед презентацией. Он ведь у нас решил жить вечно. И какое завещание, когда следствие не закончено? Думай головой-то! Тебя колоть, наверно, сама Лариса должна была приехать. Мне рассказывали, она такие штучки обожает. Я почему-то одно время полагал, что они расписаны с Карташом… Достали они уже всех! И меня достали, и кое-кого кроме нас с тобою. А тут еще Люся так просил… Мне, в принципе, терять было нечего. Слушай, а ты из арматурного сразу сюда поперлась?
— А куда бы я поперлась?
— Ну, в принципе, верно… Прямой резон. Ты Ларису теперь мочить будешь? Деньги у тебя есть? Туда только братья Болотины теперь пойдут. Карташ их с Восточного рынка выбил, бабу у старшего брата замочил вместе с шофером. Она директором этого рынка работала.
— Ой, Жано, не надо, пожалуйста! И не говори уже ничего про это! Я не могу это слышать! Если бы только было возможно, без этого… Как-то… Ну, есть же какое-то в стране законодательство, а? Ну, может, оно иногда соблюдается, а? В порядке исключения хотя бы?
— Ну-у, если только в порядке исключения… Но это ведь стоит значительно дороже. У тебя есть такие деньги? Что-то совсем тебя развезло, они тебе что, водки дали?
— Да, на ночь, чтобы не замерзла. Тот черненький, когда они меня били, сказал, что со мною надо осторожнее, а то блондин этот вот так вдруг, как за горло как схватит! У меня чуть глаза не вылезли!
— Это мелкота. Блондин — сын директора молочного комбината по кличке «Сырок». А у татарчонка даже погремухи пока нет. Пока ты для Ларисы совершенно убогая несерьезная фигура.
— Я им часы золотые отдала и кулончик рубиновый, чтобы они… ну… того. Надо же, болтались вещи без дела, а вот пригодились… Тогда они стали между собой советоваться, что еще неизвестно, как со мною обернется. Пока юридически хозяйка-то всего я! Поэтому, наверно, у Сырка и наручники сломались. На этой Ларисе почему-то ничего нет, она всю недвижимость и всякие бумаги на Володю оформляла. Любила, наверно.
— Что оформляла? Давай конкретнее.
— Вот. Список почти полный. Я дома у дочери в дневнике нашла. Она за папой следила.
— Какая здравомыслящая, юная особа!
— Вот. Кстати о ней. Я по телику видала, что когда так же за нефтяную компанию народ дрался, то сын и жена одного покойного владельца компании были вынуждены уехать в Америку, так и не вступив в права наследования, а здесь даже мать его убили.
— А-а! Помню этот сюжет. Правильно, наследники первой очереди. Ты точно больше водки не будешь? Нет? А что родители твоего мужа?
— У него только мать, она все на меня подписала за какие-то отступные. Одну копию мне вчера вечером принесла, в дверях сунула, я даже не поняла, что это… И тут же за нею эти двое вошли. А она, главное, шмыг! Представляешь! Меня по морде бьют, а бывшая свекровь даже не осталась помочь по хозяйству!
— Ты потише ори! А лучше вообще помолчи! Та-ак… Даже бензиновые заправки, станция перекачки. Смотри-ка, значит, Карташ вовсю к бензинчику присосался…
— Да! А у меня как раз денег на Америку совсем нет.
— Слушай, а ведь богатое наследство-то! Это даже интересно. Выходит, ты — единственная наследница, раз маму Лариса уже купила, нам тратиться не надо… Я начинаю относиться к тебе более терпимо. Как будешь делиться?
— Я, Жано, хоть и полудохлая, хоть и битая, и пьяная, но я все-таки финансист. Финансы и кредит, слыхал про такое?

Joseph Lorusso

— Да, по твоему виду этого не скажешь.
— Про тебя тоже с роду не подумаешь.
— Ну-ну, будет! Нам теперь государственное прикрытие нужно. Крепкие связи с администрацией, прокуратурой, ментурой…
— Слава Богу! А то я уж подумала, что ты Гнуса и Морковку собрался задействовать!
— Во-первых, я — еврей. В семье, знаешь ли, не без урода. И поэтому делаю только разумные конструктивные предложения. А во-вторых, что ты знаешь про нас? Ничего? Вот и не знай дальше!
— Ладно, проехали. Мне-то теперь куда? В милицию?
— Да упаси Бог! Зачем людей зря тревожить? Пойдем-ка, в кабинет мой. Я пару звоночков сделаю. Тебя баиньки уложу. К дочке твоей надо охрану приставить. Ой, ты совсем поплыла…Девчонку твою, говорю, пронырливую, искать начнут. Ты ее хоть спрятала, надеюсь?
— Да, они все сейчас в деревне… Только Танькиным пацанам и Машке в школу надо… Им надо учиться… учиться и учиться, как завещал великий… А Тереху пока совсем плохо, он даже меня не узнает… Мне ночью Люська снился, говорил, что это не мы Вовку пришили…
— Ладно, молчи, пошли отсюда! Боже, какого человека потеряли! — патетически воскликнул Жано, осторожно оглядываясь по сторонам, и, бодро одернув пиджак, поправив прическу, важно зашагал в свой кабинет.

* * *

Тереху стало немного лучше. Он даже слабо улыбался, когда Катя выкладывала ему соки. Ему надо было много пить. В коридоре возле его палаты появилась странная длинноногая сиделка с аккуратным маникюром и тщательно уложенным макияжем на выбритом лице. Таню с Валентиной Петровной и детьми из деревни вывез на огромном мерсе всю дорогу сумрачно молчавший Морковка. А Валентина Петровна, поднимаясь по лестнице, каждый раз пугалась, видя у почтовых ящиков хищную личность Олежки. Только и радости осталось на старости лет слушать, как этот Олежка в сиреневом платке на шее тихо говорит кому-то за ее спиной в мобильник: «Объект прошел. Все чисто!»
В первый же вечер после возвращения, устроив Катьке допрос, Татьяна долго думала, а потом сказала: «Да, Катерина, всю дорогу тебя наши мальчики недооценивали. Еще бы чуть-чуть и писец бы пришел Тереху… Это же надо быть такой гнидой, чтобы объявление в газетку подать о том, что печать недействительна, еще и заяву в ментовку накатать об утрате этой долбанной печати от имени Наины… Да-а, сильна подруга!.. Ладно! Что было — то прошло! Чем вот только теперь сердце успокоится?.. Одни вопросы без ответов! Вот на какое дно твой любимый Валерик ушел? И в какую жопу Кузьма задевался?.. Офис не работает, палатки дальнобойщики с оптовых складов по привычке сами затаривают, с Райкой по телефону советуются… Все еще на авторитете Тереха держится. На соплях, то есть. Что врачи-то говорят?»
— Ему лежать сейчас надо, у него только восстановление на поправку пошло, — сквозь слезы прошептала Катя.
— Надеюсь, ты ему про арматурный цех ничего не говорила?
— Нет, он меня вообще в те дни не узнавал…
— Лучше бы он вообще тебя не узнавал, сучка окаянная! — в сердцах устало сказала Таня, собираясь домой.
После разговора с ней Катя крепилась два дня. А потом, прямо из больницы, от Тереха вдруг решила ехать к себе домой, хотя возвращаться в свою квартиру Жано ей запретил, там вполне могла ее дожидаться Карташовская Лариса. Машину с Морковкой она отпустила сразу. Морковке надо было еще встречать Машу, которую задержали в школе.
Сквозь плотные шторы в кухонном окне пробивался свет, и, радостная, она взлетела на свой этаж. Почему-то у нее возникла твердая уверенность, что там сидит и спокойно красит ногти обманувший смерть Люська… На кухне работал телевизор, она осторожно заглянула… Сердце сразу оборвалось. Чудес не бывает. На кухонном диванчике, развалясь, сидел Валерий Сергеевич Кондратьев.
— Вот и хорошо, что появилась, Катеринка! Понимаешь, я ключи запасные сделал, как чувствовал, что пригодятся! Ну, какие новости? Кузьму уже взяли?
Катя присела на табурет и только смогла выговорить: «Валера, за что же ты с Терехом так?..»
— А ты что думала? «Сделал дело — гуляй смело»? Неужели ты думаешь, что я поверю, будто он не знал, что ты собираешься сотворить? Ему было западло самому подойти и попросить свой процент! Ему надо было на все хайку раззявить!.. И вообще… Раз уж влезла в это дело из-за своего дружка детства, должна была понимать, что касается это не только Тереха и меня. Терех подставил меня перед людьми… Большими людьми.
— Перед Карташами!
— Ты-то, зачем туда поперлась, Катя? Что ты все лезешь в мужские дела? Ты, в конце концов, женщина или нет? Ты вот в фирму мою пришла, а ты знаешь, как все это достается?..
— Вижу! Можно лучшего друга под циркулярку подставить, другого — обобрать подчистую, даже процента в его деле не дав…
— Ах, ты!.. Она тут еще возникать будет! А ты знаешь, сколько твой Володя с меня сдирал за нас с тобой? Я ему все время платил, чтобы сюда не совался, так он еще с меня и за аренду твоей квартиры потребовал!
— Не надо, Валера. За меня ты ему не платил. И когда будешь клеймить меня позором, учти, что я всю первичку твою как свои пять пальцев знаю, а все твои разговоры слушала регулярно. Платил ты ему не за «нас с тобой», за другое…
— Что, с Карташом мою фирму решила прибрать? Когда ты в буфете обкомовском жрала, я на заводе мастером сменным вкалывал!
— Терех тоже.
— Да что ты заладила: «Терех! Терех!» Терех как был Терехом, так им и останется. Подлюка! Всю жизнь прикидывался! Не успел только печать спереть! Нет, разговор у нас с ним еще будет крупный. Ничего! Ввыйдет из больницы, вернет, что положено, и будет жить.
— Слава Богу.
— Кать, я думал, что, по крайней мере, ты меня поймешь. Ну что ты молчишь? Ну, дался тебе этот Терех! Пар выпустили ребята, но не замочили ведь? А на нем, как на собаке, все заживет. Впредь умнее будет, осторожнее. Ну, давай закончим с этим. Иди ко мне… Ну, сколько можно? Столько проблем теперь, голова кругом, два месяца как проклятый вкалывал, бумаги на фирму выбивал, а тут вы еще с Терехом…

Fabian Perez

— Валера, мы не виделись с тобой столько… И если я в ресторан зашла, то уже и видеться незачем. Ну, отсиживаешься ты здесь — твое дело. Зачем ты мне сейчас? Меня несколько дней назад в арматурном избивали… А где ты был? Почему тебя не били вместе со мной? Мы с тобой сколько не живем?.. Да ты с Кузькой чаще виделся, чем со мной!
— Кстати, ты не ответила, Кузьму взяли? Это ведь он Карташа шлепнул! Тот его на счетчик поставил. И старух твоих в ларьке пришил… Его взяли? Чем у нас милиция занимается? Только зарплату зазря получают! У меня дел столько, а я тут сижу, как идиот… Взяли Кузьму?..
Катя молча смотрела на него. Но смысл сказанного Валерой уже плохо доходил до нее, как только она догадалась, про каких старух говорит Валера. В ее памяти вдруг возник давний нудный сон, когда у Валеры вдруг вырастает вдобавок совсем другая голова, и еще неизвестно, какая же из них настоящая… Валера всегда теперь, как и ее бывший муж, будет с властью и деньгами. Потому что деньги доверили им эту власть. И ничего тут не изменить, да и кто все это сможет изменить?..
Валера шагнул к ней и стал почему-то толкать из кухни. Катя удивленно озиралась в квартире, где была в последний раз, когда Люська еще бы л живой, поэтому не сообразила, что Валера тянет ее в постель… И что-то даже к нему, оказывается, не до конца умерло в ней. Или ей просто сейчас надо было чтобы ее обняли, защитили чьи-то знакомые руки от разверзшейся перед ней пропасти… Но когда от его жадных глубоких поцелуев опять заболела разбитая в арматурном нижняя губа, Катя, неожиданно для себя, заплакала. Валера по-своему понял ее плач и взял ее так жестоко, что Катя тут же затихла, захлебнувшись его неожиданной к ней злостью. Когда он отпустил ее, она осторожно пыталась отодвинуться как можно дальше от него. Тело не слушалось ее, она спрятала лицо в смятое одеяло и, пачкая белье сочившейся из губы кровью, старалась подавить в себе нервную икоту. Прижимая одеяло к порванной блузке, она уставилась на дверь, тупо сображая, как бы ей доползти и запереться от Валеры в ванной…
— Ну, не плачь! Прости меня, прости… Сама виновата, сколько можно доводить-то? Слушай, а все-таки лихо ты все завинтила! С мужем она не живет, а как я ушел, так и ремонт с Вовкой сделали и мебель поменяли. Ну, ничего! Когда твой Вова меня подмял, он же не думал, что я потом тут вот буду на его мебели… Тебе, Кать, в театре надо выступать! В тебе же талант пропадает! Слушай, а когда ты ко мне на бухгалтерию пошла, ты тогда уже на Вовку шпионила? А тогда зачем на Тереха документы перевела? Мать чесная! Так это же ты с ним… Вот сука! А я-то вначале не понял, что за дела… Ремонт они еще сделали! Вот сука! Ты куда? Сидеть! Слушай, это же ты Вовку пришила! Точно! Все решила под себя загрести! А Терех, понятное дело, он же у тебя как собака верная! Ну, ты сука! Ничего-ничего, Катя все образуется. Мы поженимся, Кузьку поймают… С Карташовским наследством ты без меня не справишься. Ладно, все будет путем. Лежи.
Валерий откинулся на спину и только тут увидел зеркальный потолок, устроенный для понта неисправимым оптимистом-беспредельщиком Люськой. Почему-то этот потолок в бывшей обшарпанной Катькиной квартире стал для Валерия последней каплей. Больше он не владел собой, на него накатила давно сдерживаемая истерика.
— Нет, какой же я дурак! Ведь я же любил тебя! Любил! Правильно мне говорили, что только дурак любовницу в бухгалтерах держит! Я любил тебя, а ты, оказывается, еще и под себя гребла! — тряс он полубесчувственную Катю за голые плечи. — Ну, что вышло-то у тебя? Тонко было придумано, да порвалось невзначай? Что получилось-то? Нет, милочка, от меня ты так легко не избавишься, как от Карташа! Я докажу, что это ты Кузьму наняла! Ты все на меня переведешь, иначе пойдешь вместе с Кузькой баланду хлебать, усвоила?
Он отпустил ее, и она молча легла, укрывшись с головой одеялом. Злость у Валеры почти прошла, но стала накатывать новой волной, как только он понял, что Катя пытается под одеялом заткнуть уши, чтобы больше ничего не слышать. Ему захотелось, как следует вдарить по этому цветному мягкому комку, под которым от него пряталась Катька.
Но в этот момент ему что-то показалось. На какое-то мгновение… Будто что-то очень знакомое промелькнуло перед ним… Вместо злости сразу нахлынула усталость, и почему-то сразу захотелось уйти отсюда. Убежать.
Одеваясь, Валерий бессвязно говорил еще что-то обидное, но уже не так громко, повторяя после каждой фразы: «Ты слышишь? Ты слышишь?» Катя прислушалась и действительно услышала, что в ней навсегда умирает тянувшая ее с детства безыскусная мелодия. И раскачивающимся колоколом в ней звучали чьи-то слова: «Убейте эту женщину!»
— Слышу, — эхом пищала ему Катя из одеяла каким-то дурацким голосом, — пожалуйста, перестань! Я все слышу…
Остановившись у светофора, Валерий опять увидел ее. Как всегда, она стояла у бровки проезжей части и даже не глядела на него. Но он хорошо знал, что стоит она здесь только ради него. Месяц назад ехали они вот также с Карташом, так тот ее вообще не видел. Валерий понял это по тому, как Вовчик продолжал быстро говорить о том, что всем городским гнидам скоро будет полный венец, торопливо считать вслух причитающиеся ему с Валерия деньги, глядя пустыми глазами прямо сквозь женщину, стоявшую у края дороги. Но тогда она не посмотрела на них.
Странно, она была совсем молодой, не такой, какой он ее еще смутно помнил. Больше Катькиных лет он бы ей не дал. И каждый раз, проезжая мимо светофора, он, холодея всем телом, радовался, что она вновь не взглянула на него.
А сейчас ему вдруг захотелось, чтобы она, наконец, повернула свое лицо к нему. Страх давно исчез, он уже хотел этого нестерпимо, страстно, как никогда еще ничего не хотел в жизни. Но изумрудом зажегся светильник рядом с женщиной, сзади ему уже сигналили другие машины, и, проезжая мимо, он почувствовал, что она с усмешкой взглянула ему прямо в глаза…
У второго после Катькиного дома светофора ее уже не было, но Валерий почувствовал, как чья-то властная ладонь сжала его сердце. Холодная волна боли стала сворачивать вокруг него время, он с трудом припарковал свой джип у бортового камня за светофором. Последним усилием он отстегнул почему-то душивший его ремень и уронил голову на руль. Прямо перед его глазами бежала маленькая мокрая Катька, ее волосы блестели на солнце, она кричала ему, смеясь: «Догоняй, Валет, догоняй!», а он все никак не мог ее догнать…
Инспектор ГАИ увидел спавшего за рулем джипа крутяка, остановившегося в неположенном месте. Он с опаской подошел к машине и осторожно постучал полосатой палкой в запотевшее окно. Тут могло ждать его все, что угодно: и взятка в зеленых, и дуло в рыло. Но человек за рулем не шевелился, инспектор потянул ручку двери, которая свободно ему поддалась, и водитель выпал прямо на грязный асфальт. В воздухе кружились ранние снежинки, но окоченевший инспектор весь вечер надеялся, что это ненадолго, ведь должна же еще быть в их краях оттепель в начале зимы. На лице мертвого водителя застыла счастливая улыбка, снежинки на нем уже не таяли, а тусклые фонари отражались в залитых слезами мертвых глазах…

0
19
Facebook Twitter Google + Pinterest

Ещё по теме:

Сирены. Часть III

Парнасские сестры. Глава XV. Аэлло

Свет и тень. Часть Х

Уильям Голдинг «Повелитель мух». Часть II

Свидетель времени: Михаил Шолохов. Великая Отечественная

Парнасские сестры. Глава XII. Аэллопа

Повелительница снов. Главы 30, 31

Татарские страдания

Шалопаи Часть I

Повелительница снов. Главы 75, 76

Комментировать

Войти с помощью: