Экзистенциальные вопросы Кэндзабуро Оэ. Часть II

Конечно, все равно оставалась некоторая обида, почему Кэндзабуро Оэ для нравственной основы мировоззренческих глубин своей прозы выбирает француза Сартра, а не творчество кого-то из выдающихся мастеров русской прозы.

Вспомнилась при этом французская поговорка «Понять — это значит простить!» А все понять, это означает простить все (tout comprendre, c’est tout pardonner). Хотя само выражение восходит к латинскому изречению, ставшему расхожим после известной фразы из комедии «Самоистязатель» римского комедиографа II века до н.э. Теренция («Найду я место у себя прощенью, пониманию»), мысль отчего-то прижилась именно на французской почве. Обычно ее цитируют по роману французской писательницы Жермены де Сталь «Коринна, или Италия»: «Все понять – значит стать очень снисходительным».

Но уже и к концу 50-х у нас накопилось много такого, что не может не быть прощено. А само понимание произошедшего лишь увеличивает эту пропасть между пониманием и прощением. Да и, как мы могли убедиться по этической позиции Сартра, критиковавшего Нобелевский комитет по литературе за выраженную антисоветскую позицию, он сам, в собственной критике СССР, давал понять, что некоторые вещи, произошедшие в ХХ веке, — не подлежат ни пониманию, ни прощению. Причем, именно с этических позиций большой русской прозы.

Весной 1959 года Оэ окончил филологический факультет Токийского университета с дипломной работой, выполненной под научным руководством Кадзуо Ватанабэ, «Об образах в прозе Сартра» (в аннотации к диплому, написанной на французском языке, Оэ указал на выявленное им фундаментальное несоответствие между образами и стилем изложения в художественных и философских работах Камю и Сартра). Диплом получил оценку «хорошо».

В октябре по приглашению Дзюн Это, редактора литературного журнала «Мита бунгаку», вместе с писателем Синтаро Исихара, режиссёром Сусуму Хани и другими представителями японской интеллигенции Оэ принял участие в круглом столе, приуроченном к выходу октябрьского и ноябрьского выпусков журнала. Выступление Оэ, открывавшее встречу и озаглавленное «Обозлённая молодёжь», привлекло к себе внимание. На том же круглом столе он познакомился с композитором Тору Такэмицу, с которым до кончины Такэмицу в 1996 году его впоследствии связывала многолетняя дружба. До конца года Оэ переехал в Сэтагая, пригород в западной части Токио, где и проживает до сих пор. В феврале 1960 года Оэ женился на Юкари Итами, старшей дочери известного киносценариста Мансаку Итами (с Дзюдзо Итами, братом Юкари, Оэ знаком с юности).

В мае в составе третьей японско-китайской литературной делегации вместе с Хироси Нома, Кацуитиро Камэи, Такэси Кайко и другими ведущими японскими писателями Оэ посетил Китайскую Народную Республику, где встретился с Мао Цзэдуном.

Оэ, Кэндзабуро

Но даже встреча с Мао Цзэдуном, раскрывающиеся перспективы этого сотрудничества, ничуть не поколебали этических позиций Оэ, уже выработанных к этому времени.

Хотя здесь есть элемент испытаний «медными трубами», учитывая тот факт, что в тот период литературной классикой в Японии считалась классическая китайская поэзия.

Это не лирическая феодальная поэзия танка или «вака» («японская песня»), расцвет которых приходился на VIII век, эпоху Нара. Не более молодое хокку (хайку), так же не имеющее рифмы, отмечаемое лишь количеством слогов. Китайская классическая поэзия — одна из древнейших национальных поэтических традиций в мире.

С точки зрения этого литературного явления, японскую поэзию можно было бы отнести к рифмованным строчкам из «Книги перемен», что в Китае является отдельным жанром, но к настоящей поэзии не относится. Здесь тоже весьма строгие правила стихосложения, но в китайских «ши» и «цы» присутствует сюжет и художественные образы персонажей, вне образа автора. Именно китайская поэзия в началу «ревущих двадцатых» годов ХХ века стала основой развития большой прозы вначале на китайском, а затем и на японском языках, на фоне огромного влияния большой русской прозы ХIХ века.

Поэтому этап активного участия Оэ в становлении и развитии китайско-японских связей, в особенности после незаживающих ран Второй мировой войны, был очень важен. Интересно, что у японской стороны в тот момент не нашлось «более весомой» кандидатуры на роль координатора литературных связей между Японией и Китаем.

В самих литературных кругах Японии происходило бурление идей тех писателей, которые не принимали современность или воспринимали ее неорганично, считая, что ее надо несколько подправить и изменить, несмотря на поражение Японии во Второй мировой войне, где была длительная и невероятно жестокая оккупация Японией китайской территории.

Интересно, что мировоззрение Оэ, сформированное в момент составления им хрестоматии по Достоевскому и изучения трудов Сартра, вновь подверглось корректировке со стороны тех, кому не составляло труда отвечать учителю в детстве: «Я вспорю себе живот!»

В марте 1961 года Оэ получил угрозы от ультраправых политических группировок, спровоцированные опубликованной ранее повестью «Семнадцатилетний»: издательство было вынуждено принести публичные извинения правым.

В том же году в качестве члена оргкомитета Оэ принял участие во внеочередной конференции писателей стран Азии и Африки, проходящей в Токио, но затем в знак протеста против проведённого КНР первого ядерного испытания оставил пост. Значительную часть этого года Оэ провёл в путешествиях по Восточной (по приглашению правительств Болгарии и Польши) и Западной Европе. Посещённые за время путешествия страны: Болгария, Греция, Италия, Польша, СССР, Франция, Англия. В Париже Оэ встретился с Сартром; вместе с Сартром и Симоной де Бовуар принял участие в демонстрации против военных действий Франции в Алжире.

В декабре вернулся в Японию, после чего в 1962 году написал посвящённый своему путешествию по Европе сборник путевых заметок «Голос Европы и мой собственный голос». В июле 1963 года в семье Кэндзабуро и Юкари Оэ родился сын Хикари с серьёзным повреждением головного мозга. Ребёнка подвергли первой из серии операций, необходимых для сохранения ему жизни. Позднее у Оэ родились два здоровых ребёнка: дочь Нацумико и сын Сакурао.

В августе того же года Оэ посетил Хиросиму вместе с Рёскэ Ясуэ, президентом издательства «Иванами сётэн», и начал собирать информацию для эссе об атомной трагедии Хиросимы: первые заметки, которые впоследствии составили «Хиросимские записки», были опубликованы в октябре следующего года в журнале «Сэкай». Из других событий 1964 года следует выделить прекращение членства в «Ассоциации японско-китайского культурного обмена» в знак протеста против проведённого КНР первого ядерного испытания и получение премии издательства «Синтёся» за переломный в творчестве Оэ роман «Личный опыт».

Оэ, Кэндзабуро

Должна отметить, что в фактологию на вебинаре вкралась ошибка. Ирина Анатольевна сказала, что сын Оэ, Хикари, родившийся с грыжей головного мозга — умер в результате проведенной ему серии операций.

На самом деле, Хикари не только выжил, став главным героем многих произведений Оэ, но и смог реализоваться в жизни, имея значительные физические ограничения и умственную неполноценность. Что в целом показывает, как творческую позицию Оэ пришлось отстаивать не только в общественной жизни, но и в личной жизни.

Можно замкнуться на личных переживаниях, лепить «образ автора», на что сподобились официально признанные писатели современно нам литературы, где впервые в момент общественного перелома нет ни одного художественного образа. Но изоляция от жизни общества, пренебрежение его проблемами, отход от «активной жизненной позиции», как это называлось раньше, — не позволяют решать многие проблемы, для решения которых и существует искусство.

Хикари Оэ (яп. 大江 光 О:э Хикари, р. 13 июня 1963, Токио) — японский композитор. Сын Кэндзабуро Оэ. Хикари Оэ родился в семье Кэндзабуро и Юкари Оэ. Буквальный перевод с японского имени Хикари означает свет.

Хикари Оэ родился с сильным нарушением функционирования головного мозга: черепно-мозговой грыжей, в связи с чем для сохранения жизни ребёнку потребовалась серия хирургических операций. Несмотря на умственную неполноценность и значительные физические ограничения (в том числе очень слабое зрение), Хикари Оэ обладает абсолютным слухом, что помогло ему стать композитором академической музыки.

До 5-7 лет Оэ практически не говорил и не воспринимал слова окружающих, однако в этом возрасте уже начал различать голоса птиц, затем называть их, повторяя за диктором на пластинке, и только потом ограниченно говорить самостоятельно. Заниматься музыкой Оэ стал с 11 лет, когда при помощи родителей, заметивших, что он проявляет к ней интерес и необычные способности к восприятию звуков, начал брать уроки у друга семьи Оэ, пианистки Кумико Тамура.

В 13 лет Оэ сочинил своё первое произведение. Записи сочинений Хикари Оэ изданы на нескольких компакт-дисках. В 1992 году вышел первый диск, озаглавленный «Музыка Оэ Хикари» (яп. 大江光の音楽), а альбом 1994 года «Снова Оэ Хикари» был удостоен национальной премии «Японский золотой диск».

Кроме того, музыка Оэ, сопровождавшая поставленный Дзюдзо Итами по одноименного роману Кэндзабуро Оэ фильм «Тихая жизнь» (1996), была награждена «Премией японской академии» в номинации лучший саундтрек.

В 1998 году вышел диск «Новый Оэ Хикари» (яп. 新しい大江光). Образ Хикари является одним из центральных в творчестве Кэндзабуро Оэ, особенно в серии работ, написанных в период с 1964 («Личный опыт») по 1976 («Записки пинчраннера») годы.

Сохранил свою важность он и в более поздних работах, включая роман «Проснись, новый человек!» и написанную в последние годы трилогию Оэ, начавшуюся романом «Подмёныш», где Хикари является прототипом Акари (яп. アカリ), сына главного героя Когито. Многие лекции Кэндзабуро Оэ включают в себя исполнение музыки его сына.

Ирина Анатольевна искренне обрадовалась, когда я дала эту ссылку. Подумав, она призналась, что «не оставила ни единого шанса» мальчику вовсе не потому, что хотела придать излишней драматичности биографии Оэ. Читая о серии проведенных операций сыну Кэндзабуро Оэ, подсознательно адаптируя эти события к российским условиям, она и мысли не допустила, что мальчик мог выжить с такими врожденными недугами, ведь у нас для него не было и одного шанса на миллион.

В этих «мелочах», когда видишь, как в Японии может реализоваться человек с действительно уникальными способностями, но с серьезными физическими ограничениями, — с грустью понимаешь, как далеко наше общество продвинулось на пути «демократических преобразований», что писатель, пробежавшийся по биографии японского коллеги, не допустил и ничтожной вероятности того, что в человеческом обществе такой ребенок мог не только физически выжить, но реализоваться, причем в классической музыке.

Для меня это стало… ошарашивающим фактом. Мы знаем, что Ирина Анатольевна единственная на сегодня продолжает гуманистические традиции русской литературы, это единственный писатель с классическими традициями, но это автор сказок, в полном понимании слова магического реализма. Казалось, могла бы и «нафантазировать». Но рассказ о мучительной для родителей и ребенка операций, где Оэ проявил себя настоящим заботливым отцом и мужем, она заканчивает на наиболее вероятной версии развития дальнейших событий.

Ведь она реалист, она видит, как Оэ продолжает интенсивно работать в большой прозе, для которой он должен выпадать из реальной жизни… Она и мысли не допускает, что Хикари мог выжить, ведь в этом случае у нас он бы стал беспомощным идиотом. Его родители, получив нищенскую поддержку от общества (как у нас любят лгать «от государства», забывая, что это делается из средств внебюджетных фондов, с зарплаты каждого, государство вообще ни при чем), скорее всего, прекратили бы жить нормальной жизнью.

По этому поводу Ирина Анатольевна обескураженно заметила: «Большая проза требует в иные моменты такого отрешения, что тут и вполне здоровые дети не в счет. Я хоть и сказочница, но в основе-то у меня наш суровый реализм. Я понимаю, что такое становится надломом и человеческим несчастьем на всю жизнь. Что даже если родители попытаются поддерживать друг друга в свалившемся на них горе, то их жизнь никогда не будет прежней. Потому что у нас такие дети самой системой обрекаются на уничтожение и лучше даже не догадываться об их судьбе.

Смерть Хикари в адаптации к нашим условиям была бы единственным счастливым концом. А я интуитивно стараюсь найти счастливый конец, чтобы поддержать читателя, а не раздавить его проблемами. Вот и дала понять, что Оэ, сделав для ребенка и семьи все возможное, сына не забыл, все его творчество в память о нем.»

На этой «оговорке» Ирины Анатольевны раскрывается бездна между общественным устройством у наших стран. С начала 60-х годов японское общество продолжало развиваться в гуманистическом направлении, подхватывая каждого своего члена, сражаясь за его здоровье и возможность адаптироваться к нормальной жизни.

Конечно, несмотря на коллективистские претензии к вполне нормальным и здоровым детям, не всегда желающим встраиваться в «ряды общества» на общих основаниях. Поскольку нет ни одного человеческого общества без недостатков, создающих среду и большой литературы.

А у нас писатель не может перейти внутренний барьер современной реальности и допустить, будто такой ребенок мог остаться жить после серии операций, когда в современной медицине становится проблемой любая, еще недавно банальная операция.

К тому же в нашу общественную жизнь на весьма высоком материальном уровне вписываются моральные уроды, рассуждающие о том, что можно не сожалеть о 30 миллионах соотечественников, которые «не впишутся» в созданным ими «рыночные условия».

Какие шансы, действительно, у нас имеет сын настоящего писателя, если при нас с той же Дедюховой вытворяли запредельные жестокости? Поймала себя на мысли, что сама нисколько не сомневалась в преждевременной смерти Хикари, вспомнив свои личные столкновения с нашей «страховой медициной» и пресловутым «социальным обеспечением». Ведь с историей его жизни столкнулась, начав подготовку к статье.

Потом представила, как Дедюхова, в момент организованной местными властями беспрецедентной травли, приходит в себя после полостной операции, когда ей ничего не вкололи только потому, что заведующая отделением знала еще ее мать, челюстно-лицевого хирурга. Она обнаруживает роящегося в ее вещах служивого в белом халате (в палате после операционной реанимации).

Затем ее, не отошедшую от наркоза, начинает «приводить в чувство», усиленно трясти присланная с кафедры коллега. Она требует расписаться в зачетных книжках заочников. Коллега в сапогах и белом халате, накинутом на шерстяную кофту. Она хорошо знает, что с Дедюховой можно особо не церемониться.

Через сутки она является вновь с большой сумкой, набитой курсовыми и зачетными книжками. Поддерживая Дедюхову за шиворот халата, она следит, чтобы пот градом, льющийся с только что прооперированной коллеги, которую она знает со школы, не залил зачетки и курсовые.

Здесь особый момент садизма в самом количестве курсовых и зачеток, их более сорока. А секретарь кафедры, обязавшаяся доносить в ФСБ, постоянно звонит на мобильный с просьбой доложить, «разрезали живот» ведущему доценту или обошлись другими методиками хирургического вмешательства. Но перед палатой сидит тот же хамоватый служивый, выписывая все прямо из больничной карты, подобный звонок секретаря — это тоже лишь для издевательства, а не для «информации». Учитывая, что следователь Сахабутдинов устраивает допросы лечащему врачу в стационаре, о чем в истерике на всю палату та кричит Дедюховой на обходе. Далее ей отказываются делать перевязки, «чтобы не иметь проблем с органами», она ищет деньги, но перевязки продолжают бесплатно по требованию других пациенток. И все это происходит в женском отделении, где лежат преимущественно беременные женщины «на сохранении».

До полостной операции Дедюхову довели травлей, после того, как она просто не могла не заступиться за несовершеннолетнюю девочку в лагере «Дон», избитую в ходе организованных «этнических конфликтов» в целях торжества «цветных революций», развитие которым мы сегодня может лицезреть на Украине.

Ирина Анатольевна подчеркивала, что провокационность ситуации была явно спрогнозирована, она изначально понимала всю ее постановочность, назойливую шаблонную режиссуру, но… если бы она не вступилась за девочку, перестала бы быть не только писателем, но и преподавателем. И это отлично понимали режиссеры-поставщики, досконально рассчитывая ловушку именно на женщину, мать. Единственного, чего не учли, что их развлечения в ходе организации цветных революций и общественных беспорядков… оказались не рассчитаны на женскую физиологию.

И все это происходит в ХХI века, не в начале 60-х годов ХХ века. Происходит в России, по праву гордящейся гуманистическими традициями русской литературы, которые в жизни уже были уничтожены «классовым подходом», выискиванием «врагов народа» с 1917 года. Причем, все происходит на житейском, бытовом уровне, Сталин здесь абсолютно ни при чем. Как совершенно ни при чем какая-то «идеология».

Развитие нашей литературы, общества, как в Японии, так и в России, происходит с одинаковой точки отсчета — с 60-х. Но, выбрав неверные тенденции общественной жизни, мы по «эффекту бабочки» получаем дикое, немыслимое искажение реальности, когда на уровне подсознания отбрасывается мысль, будто в человеческом обществе может выжить и реализоваться ребенок с мозговой грыжей. Мы же понимаем, что в реальность «рыночных условий» такому ребенку не вписаться по умолчанию. Тут бы взрослым и здоровым «дотянуть свою лямку».

Весной 1965 года Оэ впервые посетил Окинаву, летом — США, где провёл июль и август в Гарвардском университете, а сентябрь и октябрь — в Атлантик-сити, где встретился с активистами движения за права афроамериканцев, и Ханнибале, Миссури (городе, где провёл своё детство Марк Твен). В 1966 году издательство «Синтёся» начало издание первого (6-томного) собрания сочинений Оэ. Издание было завершено в следующем году.

В июле 1967 года в семье Оэ родилась дочь Нацумико. В сентябре Оэ был удостоен премии имени Дзюнъитиро Танидзаки за роман «Футбол 1860 года», в первый же год выдержавший более десяти изданий. В ноябре Оэ вновь посетил Окинаву, куда он отправился для написания репортажа о переговорах премьера Эйсаку Сато с американским президентом Линдоном Джонсоном.

Март 1968 года Оэ провёл в Аделаиде, Австралия вместе с писателями Хансом Энценсбергером и Мишелем Бютором. В мае вышел в печать английский перевод романа «Личный опыт», получивший широкую огласку в американской и западноевропейской прессе.

После публикации романа на английском языке Оэ посетил США по личному приглашению Барни Россета, президента выпустившего перевод издательства «Grove Press». Пребывание в США составило около трёх недель, за время которых вместе с переводчиком Джоном Натаном он посетил Гарвардский, Колумбийский и Принстонский университеты, где активно участвовал в публичных дискуссиях, читал лекции и давал многочисленные интервью.

Осенью, после возвращения из США, Оэ отправился на Окинаву, чтобы поддержать либерального политика Тёбё Яра в первых с начала американской оккупации публичных выборах.

В конце года сын Хикари перенёс последнюю из серии операций на головном мозге. В начале 1969 года Оэ тяжело пережил утрату скончавшегося в результате несчастного случая Сокэн Фуругэн, близкого друга и борца за освобождение Окинавы от американской оккупации. Получив известие о смерти друга, он в очередной раз отправился на Окинаву. Оэ, Кэндзабуро

Возможно из-за слитой в одно предложение «последней из серии операций на головном мозге» Хикари и далее «пережил утрату скончавшегося в результате» — у Ирины Анатольевны тут же замкнулся стереотип: «Он все же умер!» о судьбе старшего сына Оэ.

Мысленно поставила себя на ее место. Поняла, как мы, загнанные в условия выживания, совершенно не рассчитанные на «вписывание в рыночные условия» от неграмотных, некультурных подонков, — становимся разобщенными настолько, что давно не можем допустить мысли, будто «переживать тяжелую утрату» кто-то может по поводу постороннего человека, не связанного кровным родством.

Признайтесь, что при описании злоключений писателя Дедюховой в предыдущем блоке, вы поймали себя на мысли о неуместности всех этих «медицинских» подробностей. Сама задумывалась, насколько все это уместно. Мы же привыкли обходить подобное с облегчением «нас это не касается!»

Да, Кэндзабуро Оэ действительно очень интересный писатель, знакомство с его творчеством расширит для нас границы иллюзорного мира. Вопрос в том, чем эти расширенные границы будут заполнены.

Литература — это вид искусства, более глубоко и незаметно формирующий чисто человеческие душевные качества — отзывчивость и сострадание. Литературные вебинары Дедюховой интересны тем, что их проводит изнутри творческого процесса человек, создавший образы современников.

Запомнилась мысль о том, что благородство человеческой души, проявляемой вне личного эгоизма, в сострадании к людям — составляет суть самых прекрасных сцен литературных произведений, неизменно трогающих душу.

Но… здесь выясняется, что любой писатель всегда подвергается в жизни испытаниям, ему приходится в сложных условиях доказывать верность этическим принципам. Тут, кстати, и проявляется национальная самобытность, на которой сегодня спекулируют исключительно циничные уголовники.

А большая проза — это прерогатива сложившейся нации. Нации складываются в самых сложных условиях, в тепличных, рафинированных условиях они не складываются вообще, а просто разворовывают государственные инфраструктуру и экономику, доставшиеся от СССР.

Национальную самобытность становления японского характера Оэ начинает с отказа в подростковом возрасте от фразы «Я вспорю себе живот!». Затем он после «прикармливания» на американской земле, приобщения к «американским жизненным ценностям» — выступает против американской оккупации Окинавы. Причем, здесь он поддерживает друзей, ставя их позицию — намного выше всех «американских ценностей».

Стоит лишь попытаться вспомнить, кто из официально обласканных писателей у нас выступил против создания в Ульяновске перевалочной базы НАТО, что лишь создало проблемы населению, с чем у нас привыкли не считаться. Хотя бы на один рубль упала при этом стоимость внутренних перевозок? Нет, она только повысилась. И это не говоря о росте трафика наркотических веществ.

Вот и получается, что, отходя от этических принципов, мы не только значительно ухудшаем свою жизнь на бытовом уровне, но и теряем собственную национальную самобытность, позволяя навязывать в качестве писателей некие «авторские образы», создаваемые уже не воспринимающимся пиаром.

К концу 1960-х, несмотря на плодотворную литературную деятельность и широкое признание его работ, ещё сложно было представить, что неортодоксальные произведения Оэ получат резонанс в мировом масштабе.

Однако Юкио Мисима, фактически потерявшему надежду на получение Нобелевской премии по литературе после присуждения её в 1968 году Ясунари Кавабата, принадлежат слова, датируемые второй половиной того десятилетия, согласно которым следующим японским нобелевским писателем станет именно Оэ.

Отношения с Мисима, столь важные для до сих пор полемизирующего с ним Оэ, многообещающе начавшись с личного приглашения на банкет в его резиденции, быстро переросли в конфликт, обусловленный всё большей радикальностью ультраправых политических взглядов Мисима.

В 1973 году он был удостоен самой престижной литературной премии Японии, премии Номы, за роман «Объяли меня воды до души моей», на создание которого у писателя ушло шесть лет. В мае 1975 года Оэ крайне болезненно пережил смерть своего университетского наставника Кадзуо Ватанабэ. В конце года Оэ принял участие в двухдневной голодовке в знак протеста против политических гонений, которым был подвергнут корейский поэт Ким Чжиха.

Период времени с марта по июль 1976 года Оэ провёл в Мексике, где работал в качестве приглашённого лектора в «Collegio de Mexico» (г. Мехико). Знакомство с мексиканской культурой позднее нашло отражение в одном из важнейших сочинений писателя, романе «Игры современников» (1979), а также в ряде других работ последующих лет («Женщины, слушающие дождевое дерево», «Родственники жизни» и др.).

В 1981 году Оэ выступил на конференции японских исследователей в области семиотики с докладом о сущности дзюнбунгаку, рассмотренной Оэ на примере семиотического анализа классического романа Наоя Сига «Путь в ночном мраке». В этом принципиально важном докладе писатель фактически сформулировал своё понимание роли и сути современной японской литературы.

Оэ, Кэндзабуро

Один из главных героев романа «Объяли меня воды до души моей» — Ооки Исана, добровольно изолирует себя от общества, скрываясь от мира в атомном убежище с 5- ти летним больным сыном Дзином. Он назначает себя «поверенным душ деревьев и китов», замыкается в своих ощущениях и мыслях. Его умственно отсталый сын, до которого он пытается «докричаться», сделав его центром своего мироздания, удерживающим его от небытия. От грани, за которой «Я выпущу себе кишки!» — становится нормой, элементом школьной программы.

Нам часто говорят: «вас это не касается» (имея в виду самые отвратительные преступления против общества), или «займитесь своими проблемами». Мы уже интуитивно привыкли разделять свои проблемы и те, которые нас никак не касаются, хотя речь идет о достоянии Родины, за которое проливали кровь наши предки, создавали наши родители.

Выше мы рассмотрели «проблемы, которые нас никак не касаются» — на примере писателя Дедюховой, единственной на сегодня имеющей художественные образы, доказывающие нашу национальную самобытность. Она сама «попалась в облаву» на явно созданном искусственно образе избитой девочки, то есть на проблеме, которая ее совершенно не касалась, о чем ей говорили следователи прокуратуры, на профессиональной основе, с большой легкостью привыкшие разбирать проблемы, которые их лично не касаются.

А искусство… это в целом такая среда, где предлагают разобрать проблемы, которые нас напрямую не касаются. Впрочем, как и любая религия и даже идеология.

Таким образом, центральный герой романа «Объяли меня воды до души моей» — это человек с очень серьезными проблемами, которые никого не касаются. Смешно, конечно, звучит. Это я попыталась изложить «глубину» уголовного мировоззрения, ржавчиной разъедающего сегодня наше национальное самосознание.

На самом деле, в центре романа человек, решивший изолироваться от проблем общества, то есть проблем, создаваемых человеком. Но на руках у него ребенок, главный «результат» его жизни в обществе.

Ооки Исана не изолирует себя от мира, выделяя в нем китов и деревья. Однако такое существование невозможно без столкновения с обществом, вернее, с его основным продуктом — стаей.

В столкновении индивидуальности и стаи — главный конфликт романа. Ведь на руках у героя сын, который не может вписаться ни в одну стаю чисто по физиологическим недостаткам. Стая в романе — банда подростков, называющих себя «Союзом свободных мореплавателей». Но рассмотрены и стаи продажных политиков и беспринципных бизнесменов.

Оэ выявляет главную причину, по которой люди собираются в стаи: они ищут спасения, не полагаясь на собственные силы. Одиночка Ооки Исана, противопоставленный стаям на многих ипостасях, не только рассчитывает на свои силы, он готов оказать покровительство китам и деревьям, чьи проблемы не могут совпадать с проблемами выживания стаи.

Ему удается найти общий язык со стаей «Союза свободных мореплавателей», которая перед ожидаемым ими Концом света готовится остаться в живых. Во что бы то ни стало. Предводитель и организатор стаи Такаки привлекает Исана к обучению подростков, назначая его «специалистом по словам».

Интересно, что обучает он их английскому языку на примере глав из «Братьев Карамазовых»: » У него в убежище были лишь две английские книги, которые он читал во время своей затворнической жизни: «Моби Дик» и Достоевский в английском переводе. Он выбрал проповедь старца Зосимы и написал ее за неимением доски на большом листе бумаги. Он выбрал из Достоевского именно эту главу, желая пробудить у подростков уважение к китам, как к animal. Кроме того, чтобы заранее отвратить их от насилия, которое они могли совершить над Дзином…»

Эту же проповедь вспоминает еще один герой романа, Тамакити, перед смертью. Из-за сделанных фотографий военных тренировок союза, напечатанных в газете, линчевании Коротыша (сжимающегося человека, фотографа) и спровоцированного самоубийства солдата-инструктора, база союза перемещается в убежище Исана, где члены баны надеются оказать вооруженное сопротивление полиции, защищая свою идею о спасении на корабле при возможном землетрясении. Но ни один из членов союза не задумываются для чего им спасение, что они будут делать потом, если их план удастся, им не жаль других людей, мне кажется, что они их презирают.