Т.Дж. Фигейра — Спартанские железные деньги и идеология средств существования в архаической Лаконии

Т.Дж. Фигейра  Нью-Брунсвик (Нью-джерси, США)

СПАРТАНСКИЕ ЖЕЛЕЗНЫЕ ДЕНЬГИ И ИДЕОЛОГИЯ СРЕДСТВ СУЩЕСТВОВАНИЯ В АРХАИЧЕСКОЙ ЛАКОНИИ

Перевод с английского А.В.Зайкова

Цель данной работы — рассмотреть феномен спартанских железных денег на широком социально-экономическом фоне. Моя специальная задача — классифицировать железные деньги в рамках средств валютного обращения, использовавшихся в архаической и классической Греции. Эти средства включают в себя не только монеты, но и другие определители стоимости. Мы также исследуем, не представляют ли железные деньги Спарты просто раннюю стадию в развитии греческих денег и в монетизации экономики, упорно сохранявшуюся в консервативном спартанском социо-политическом строе. Впрочем, стремление объяснять железные деньги лишь как окаменевший рудимент раннего общеэллинского социального койне с неизбежностью сталкивается с известной спартанской тенденцией к реинституализации, то есть с неким идеологически обусловленным процессом все возрастающей консервативной социальной эволюции. Пожалуй, реконструкция ранней монетарной истории Лаконии должна помочь в создании типологии стоимости для архаической Греции.

ТЕРМИНОЛОГИЯ

До обзора источников будет полезно разобраться в терминологии. Фраза `железные деньги’ вызывает, к сожалению, образ монет из недрагоценных металлов. Хотя Поллукс и сопоставляет их с железными монетами Византия, спартанские денежные единицы все же имели значительную массу. Согласно глоссе Гесихия, обозначением железной денежной единицы был термин пеланор. Это лаконский диалектический эквивалент более распространенного слова, среди значений которого есть одно, для нас наиболее полезное — плоский круглый жертвенный пирог. Таким образом, спартанские деньги представляли собой плоские железные слитки, напоминающие нелепо увеличенные монетные заготовки, вес которых был равен эгинской мине (ок. 614,30 г). Ранее некоторые артефакты рассматривались исследователями в качестве пеланоров, но в дальнейшем эти гипотезы не были поддержаны ни археологами, ни историками. Свидетельства о монетарном применении  или  за пределами Лаконики остаются весьма слабыми.

Источники Имеющиеся в нашем распоряжении свидетельства о спартанских железных деньгах можно достаточно легко резюмировать. В нескольких отрывках у Плутарха наряду с различными описаниями, обращающими внимание на отдельные детали, содержится общая характеристика этого феномена. Остальные свидетельства будут приведены для того, чтобы дополнить Плутарха. Начнем с рассмотрения отрывка в биографии Ликурга. Не удивительно, что железные деньги рассматриваются здесь среди обширного комплекса учреждений, введенных спартанским законодателем. Сходную версию того же самого законодательства Плутарх излагает в отделе, посвященном Ликургу в «Лаконских изречениях». Я буду использовать более детальное изложение в «Ликурге» как шаблон, обращая внимание на все отличия, обнаруживаемые в «Изречениях». Тот же метод может быть применен к третьему, более краткому Плутархову обсуждению этой проблемы, находящемуся в «Сопоставлении Аристида и Катона».

1.Спартанские железные деньги не предшествовали, согласно этой традиции, золотой и серебряной чеканке. Напротив, они заменили деньги из драгоценных металлов и вместо того, чтобы облегчать обмен, затрудняли его. Чтобы передать эту идею, мы будем использовать термин контрденьги («counter-mone»). В «Лаконских изречениях» Плутарх истолковывает введение железных денег как акт откровенного изъятия монеты из обращения (демонетизация), говоря об ограничении времени, отведенного для обмена старых денег. Действительно, подобный намек имеется и у Ксенофонта, который был одним из источников для Плутарха. Здесь монеты из драгоценных металлов выводились из употребления с помощью своего рода экспроприации. Предполагается, что вне денежной экономики преступления, связанные с деньгами, также исчезли. Этот мотив фигурирует у Ксенофонта как подавление корыстных устремлений.

а) Для того, чтобы исключить возможность вторичного использования железных денег, их окунали в уксус, дабы затруднить обработку металла, по крайней мере без его переработки. Эта необычная практика рельефно показана у Плутарха и во многих других свидетельствах. Указание на громоздкий характер спартанских денег — клише, впервые использованное Ксенофонтом. Зависимость Плутарха от Ксенофонта очевидна, так как он использует тот же самый иллюстративный пример, рассказывая о 10 минах. Обработка железа в уксусе и значительный вес денег также привлекли внимание автора псевдоплатоновского диалога «Эриксий».

б) Таким образом, железные деньги являлись странной символической валютой В отличие от бронзовых монет, государственные власти не повышали их подлинную металлическую стоимость. Пеланоры обрабатывались для понижения их металлической ценности. Только после этого им присваивалась искусственная стоимость. В диалоге «Эриксий» прекрасно выявляется фидуциарный (Фидуциарной эмиссией называют такую эмиссию, которая не обеспечена ценными металлами; выпуск фидуциарных денег предполагает общественное доверие) характер железных денег. В Плутарховых «Изречениях» определяются эквиваленты: железо, имеющее вес эгинской мины, равнялось лишь четырем хaлкам. Халк — это мелкие бронзовые монеты, 8 халков составляли 1 обол. Следовательно, каждый пеланор стоил половину обола (приблизительно полграмма серебра). Этот эквивалент подтвержден глоссой  Гесихия.

в). Поэтому когда Ксенофонт говорит о 10 минах, он имеет в виду массу в 7,368 кг железа! Такое соотношение обесценивает железо, ибо оно в этом случае стоит в 1200 раз дешевле серебра. Это соотношение не соответствует данным из других экономик, основанных на натуральном хозяйстве. Следовательно, — я придаю этому особое значение, — ценность пеланора определялась в соответствии с идеологическими интересами, а не в соответствии с рыночной стоимостью железного слитка.

г) Мотивы отмены серебряной чеканки, изъятия монет из оборота, принудительного обмена и последующей конфискации не позволяют Плутарху развить мысль о связи между железными деньгами и бартером. Впрочем, возможность применения бартера ясно показана в одном из комментариев Юстина. Кроме того, и Полибий сопоставляет железные деньги и «обмен урожаями»).

2. Сама идея железных денег заключалась в том, чтобы изолировать лаконскую экономику. Ни товары, ни поставщики не притягивались к Спарте. «Изречения» обращают внимание на то, что железные деньги заменили легко применимые’ монеты. В биографии Ликурга используется термин, означающий нетранспортабельность, неконвертируемость и непривлекательность. Согласно «Изречениям», ввоз и вывоз был рискованным делом. Здесь Плутарх вновь близок к идее Ксенофонта, который в «Лакедемонской политии» предваряет обзор спартанских денег описанием того, как Ликург запретил стяжательство ради «всего того, что приносит городам свободу».

а) Проводится связь между железными деньгами и ксенеласией —процедурой, с помощью которой спартанцы периодически изгоняли иностранцев. Источник Плутарха полагал, что монетная реформа Ликурга сопровождалась ксенеласией, той, которая может рассматриваться в качестве первого образцового применения этой процедуры. Подобная связь проведена Плутархом и в «Агисе», где царь-реформатор возражает своему искусителю Леониду. Заметьте, Плутарх обыгрывает идею ксенеласии также и в «Сопоставлении», описывая удаление золота и серебра.

6) Предполагалось, что спартанские ремесла были сокращены в результате монетарной реформы. Плутарх прямо заявляет и подробно рассуждает об этом эффекте в следующем отделе биографии Ликурга. Здесь он замечает, что лаконские ремесла были ограничены изготовлением повседневных’ и необходимых’ предметов. Главный пример — котон, военная чаша для питья, по поводу которой он приводит цитату из «Лакедемонской политии» Крития.

З. Целью монетарной реформы Ликурга было запрещение публичных проявлений неравенства между гражданами. В «Ликурге» Плутарх относит монетарную реформу ко второй фазе законодательства, задачей которой было уничтожение экономических различий. В «Сопоставлении» акцент сделан на той опасности, которую несет с собой обедневший низший слой общества. Таким образом, монетарная система являлась частью законодательства, регулирующего расходы населения в интересах государства, результатом которого было подавление  `роскоши’. Без чеканной монеты не могла бы существовать никакая публичная дифференциация по принципу богатства. Эта идея уже имелась в «Лакедемонской политии» Ксенофонта. Источник, используемый Плутархом в его исследованиях, обнаруживает определенный интерес к институциональной истории. Два основных описания похожи, но некоторые отличающиеся детали указывают, скорее, на использование общего источника, нежели на прямое заимствование. Этот предшественник сократил более ранний материал. Плутарх, очевидно, использовал «Политию» Крития. Он был также обязан и «Политии» Ксенофонта. В ту же эпоху, вполне вероятно, были созданы и другие полемические сочинения о спартанских учреждениях, которые также внесли свой вклад. Вероятными кандидатами являются какой-нибудь конституционный трактат перипатетиков — либо аристотелевская «Полития», либо конституционный труд  Дикеарха.

4.Последним в нашем рассмотрении стоит заключительный обзор Плутарха в его биографии Лисандра. Он дает нам нечто большее, нежели простое подтверждение известного уже образа спартанских денег. Как и беглое замечание в «Политии» Ксенофонта, биография Лисандра указывает на актуальность валютного вопроса для политической жизни Спарты IV в. Контекстом здесь является приток драгоценных металлов, происшедший после Пелопоннесской войны. Рассказ обрамляется детализированным сообщением о падении Гилиппа, который после своего сицилийского командования исполнял некое поручение во время завершающей войну кампании. Он был пойман на попытке похитить часть трофейных денег. Некоторые влиятельные спартанцы поставили вопрос о связи, существующей между этим преступлением и тем обстоятельством, что государство обладает сокровищами, состоящими из военной добычи и дани.

Трудно сказать с уверенностью, слушалось ли это дело в герусии или в собрании. Плутарх конкретизировал традиционную монетарную систему в специальном объяснении. Здесь его комментарий, как и в «Ликурге», делает акцент на трех деталях: обработка в уксусе, большая удельная масса и низкий ценовой эквивалент для единицы веса. Он с чувством напоминает, что частному лицу за обладание золотой и серебряной монетой грозила смертная казнь. Это, видимо, было подтверждением status quo аШе. Тут он переходит к критике этой меры, ссылаясь на предполагаемый смысл Ликургова законодательства и видя в ней свидетельство отхода от традиционных нравов и появления страсти к стяжательству, указывает на некое предание, согласно которому страсть к деньгам может уничтожить Спарту.

Плутарх высказывает свой взгляд на важные моменты в истории денег. Он полагает, что все ранние деньги походили на спартанские, будучи железными или бронзовыми, которые использовались повсеместно. Он подкрепляет свой тезис проницательным указанием на то, что оболы — это разменные монеты, шесть штук которых составляют драхму, то есть `горсть’. Тут позабыта всякая мысль о вытеснении золотых и серебряных монет в ранние времена, ибо Плутарх в данном случае проникает за ту идеологическую завесу, которая окружала спартанские деньги. В использовании железных жетонов сохранялась скорее примитивная греческая практика, нежели странный ликурговский обычай. Современные исследования квази-денежных средств обмена в виде утвари (вертела, котлы и треножники) следуют за Плутархом. И все же при всей близости к подобным квази-деньгам, обнаруживаемой в пеланорах, не рискуем ли мы упустить их нетипичные характеристики, такие как закалка в уксусе и присвоение искусственной ценности? Да и походили они вовсе не на вертела, а на железные жертвенные пироги.

Обсуждение вопроса о казнокрадстве Гилиппа привело к рассмотрению более широкой проблемы собственности в связи с активной заморской политикой. Для Спарты едва ли было возможно избегнуть создания денежного запаса в виде общепринятых монет и одновременно стремиться к осуществлению крупного внешнеполитического проекта по созданию военной державы. Аристотель полагал, что он обнаружил законодательную ошибку в спартанской системе, ясно видимую в периоды больших войн, а именно в осуществлении управления без денежных средств. Он также отмечает невозможность использовать налоги на капитал или siacpopai  для финансирования военных действий.

К подобному выводу приходит Полибий, чья острая формулировка могла 6ы удовлетворить современных войну’. Гегемония требовала заморских экспедиций и переброски сухопутных сил за пределы Пелопоннеса. Для таких кампаний необходима общепринятая валюта   и приготовления, свойственные для наемного войска. Полибий понимал всю неадекватность традиционных железных денег, говоря об этом более определенно, нежели Фукидид и Аристотель. Он высказывает важную мысль о том, что доход от ежегодного сбора урожая также не мог тр обеспечить спартанские гегемонистские устремления. Так что железные деньги коррелируют с бартерной экономикой. Впадая в морализирование по поводу спартанского упадка, Полибий таки указывает, что правление «согласно законам Ликурга» теперь было уже неосуществимо.

Напротив, Плутарх в «Лисандре» отражает господствующую тенденцию древних комментариев. Начиная с Ксенофонта она описывала социальную эволюцию Спарты кон. V — нач. IV в. в терминах нравственного упадка, растущего неверия в традиционные ценности. Глава 14-я Ксенофонтовой «Политии» обращает особое внимание на появившийся якобы во времена автора развращающий интерес к приобретению золота. Также и Эфор (у Диодора) говорит о6 оракуле, полученном якобы Ликургом, согласно которму фруирна (сребролюбие) или жадность к деньгам уничтожат Спарту. Оракул вошел в поговорку, ибо историки часто повторяли его, рассуждая о спартанском упадке. Плутарх в «Лисандре» цитирует Феопомпа и Эфора для идентификации оппонента, выступившего против друзей Лисандра. Это показывает, что историки IV в. помещали острые дебаты о государственном денежном резерве в контекст своих размышлений об упадке Спарты. Вряд ли Эфор и Феопомп отвлекались на объяснение традиционных спартанских денег. Плутарх, видимо, набросал свой эскиз по какому-то перипатетическому источнику.

Одна деталь из сочинений Эфора или Феопомпа важна для денежной истории Спарты. Традиционалисты’ предлагали «изгонять по обычаю золотые и серебряные [деньги], как если 6ы они означали скверну». Эта риторика внушала, что религиозное очищение Спарты направлено на удаление серебряной монеты. Такое олицетворение источника заражения поразительно. Соблазнительным кажется предположение, что эти шаблонные выражения об изгнании могли восходить к терминологии ксенеласий. Противники накопления казны осознанно выражали свою оппозицию в терминах Ликурговой истории, в духе Плутархова «Ликурга». Так что оппоненты Лисандра в кон. IV в. уже использовали авторитет воображаемого прошлого, чьи контуры намечались с помощью идеологических императивов «Ликургова» строя.

ПРАКТИЧЕСКОЕ ПРИМЕНЕНИЕ ПЕЛАНОРОВ

Противники Лисандра намеревались предложить практическую альтернативу планам сохранения монетного резервного фонда. По-этому не исключено, что железные деньги были попросту придуманы ок. 400 г. Уже наша догадка о том, что Плутарх в своем очерке железных денег отошел от источников, современных описываемым событиям, может означать, что эти источники не содержали никакой разработки этой альтернативы. Отсутствие археологических данных о пе-ланорах совпадает с отсутствием литературных сведений об их реальном применении. Нет ни одного свидетельства об использовании железных денег в какой-либо сделке. Ксенофонт и Плутарх описывают трудности применения пеланоров в гипотетических выражениях. Они знают о железных деньгах как о пункте некой идеологической конструкции. Все упоминания о реально применявшихся деньгах в исторических сообщениях о Спарте отражают понятийный аппарат, связанный с серебряной монетой.

Пеланоры были непригодны по вполне мирским, повседневным причинам. Некоторые из них обрисованы в наших источниках. Они тяжелы и трудны в обращении из-за своей малой цены. Заниженный эквивалент делал их непрактичными, поэтому существовало устойчивое желание переплавить их, ибо необработанный металл стоил дороже. Давайте попытаемся представить, как могли работать денежные средства, состоящие из пеланоров. Предполагается наличие монетного двора — как и в государствах, пользующихся серебряной монетой. Однако трудно понять, как эта казна могла вести дела с помощью железной валюты в виде жетонов. Считается, что монетные дворы у греков чеканили деньги из слитков из золотых или серебряных рудников, из серебра, захваченного в качестве военного трофея, из посвященных или конфискованных серебряных предметов, из чужих монет, из местных поврежденных или стершихся монет. Так что, видимо, и спартанские власти облагали податью в виде слитков периэков, добывающих железную руду. Монетные дворы, впрочем, приносили доход благодаря монетным пошлинам и надбавке, которая устанавливалась к курсу местной валюты по сравнению со стоимостью серебряных слитков и иностранной валюты; напротив, изготовитель пеланоров уменьшал стоимость своей валюты по сравнению с ценой необработанных слитков. Получается, что такой монетный двор дотировan себе в ущерб добычу и торговлю железом, так как всегда можно было бы получить прибыль из переработки денег в сырой металл. Кроме того, трудно уяснить, как пеланоры вводились в обращение. Спартанские власти не имели обычных каналов распространения, таких как оплата своих приобретений, заработная плата, иные выплаты. Они не нуждались в выпуске монет для того, чтобы затем собрать их в виде налогов, ибо обложение существовало в форме повинностей и натуральных взносов. Никто не упоминает о каком-либо рынке, приспособленном к пеланорам. Вероятно, любой кузнец мог легко изготовить их. Единственной гарантией их легитимности была закалка в уксусе.

Система денег-жетонов не является по своей сути несовместимой с серебряными деньгами, если только железным жетонам позволяют приобрести свой валютный курс через рыночные механизмы. В критских законах V в. засвидетельствованы штрафы, исчисляемые в котлах и треножниках. Эгинские монеты и местные эмиссии составляли денежные ресурсы Крита. Испотньзование квази-монетарных средств наряду с монетами было спасительным средством для тех экономик, ко-торые ощущали нехватку валюты. О6 этом же свидетельствует практика частой перечеканки. Парадокс спартанской денежной системы в том и состоит, что здесь была проявлена государственная воля, дабы устранить эту возможность с помощью уксуса. Еще раз повторю, искусственно заниженная официальная стоимость предполагала устойчивое искушение переплавлять пеланоры и извлекать выгоды просто от использования полученного железа для натурального обмена.

Изначальная цель пеланоров не функциональная, а символическая. На Крите квази-монетарные средства сочетались с серебряными монетами в нарождающейся кредитно-денежной экономике. В Лаконии, напротив, квази-монетарные средства в виде железных денег представляли собой непривлекательную альтернативу для безденежного обмена натуральными продуктами либо ремесленными изделиями. Неподатливые, но все же способные к применению пеланоры могли рассматриваться как более приемлемое препятствие обращению серебряных монет, нежели полное запрещение всяких денег вообще. Закостеневшая натуральная экономика, получив поддержку в виде легального статуса пеланоров, продолжила свое существование.

Но можем ли мы заключить, что пеланоры фактически никогда не использовались? Нет! Существовала одна сфера, где власти могли предписать использование железных денег, и никакие соглашения частного характера были не в силах нарушить этот порядок: речь идет о некоторых выплатах государству и особенно о штрафах. Неподатливость пеланоров даже повышала карательный характер таких выплат.

МОНЕТАРНАЯ ИДЕОЛОГИЯ И ЕЕ ПРОТИВОПОЛОЖНОСТЬ

Перед тем, как мы пойдем далее, следует осознать, что термины идеология и Идеологический многократно подвергались обсуждению, и здесь необходимо дать их интерпретацию. Идеология — это всеобъемлющая систематизация культурных ценностей, достигающая чрезвычайно высокой степени выразительности, где внешняя выразительность и структурная выразительность отражают одна другую. Согласно такому взгляду, впрочем, не всякий социальный нормативный порядок квалифицируется как идеология. Идеология предлагает характерное формулирование экзистенционального смысла человеческой группы, которое по сути своей иеисторично. Дело не только в том, что это формулирование не использует историческую методологию, в частности, при обращении к причинной связи, но оно еще и в качестве своего прообраза имеет такое эмоциональное восприятие, в котором настоящее и прошлое должны соразвиваться. Таким образом, идеология описывает мир, который по своей природе предопределен.

Так что в своем стремлении объяснить все относящиеся к делу факты она ставит проблему границы между явным исполнением социальных ролей и приспособленческим индивидуальным поведением, основанным на оценках персонального интереса.

Наши источники дают некое целостное изображение спартанских железных денег, представляя их как элемент законодательной программы, происходящей из доисторического времени. Уже при первых имеющихся в нашем распоряжении упоминаниях, относящихся к нач. IV в., обращение к железным деньгам представляло собой способ высказать мнение автора о степени приверженности экономическим нормам предполагаемого `Ликургова’ строя. В ранних обществах, обладающих литературой, такое обращение к изначальной идеологической системе наиболее часто случается в тех контекстах, где содержится утверждение, что отклонение от изначальных норм уже произошло. В обстановке строгого социального регулирования главный вызов преобладающей системе возникает — как нарастающая тенденция — из поведенческих привычек, формируемых благодаря стремлению личности выбрать для себя наилучшее решение. По большей части спартанская историография получила железные деньги в их собственных терминах и трактовала их в качестве работающего социального механизма. Как идеологический признак железные деньги убеждали спартанцев, что они преуспели более — по сравнению с иными греками — в подавлении поведения, отклоняющегося от нормы и характерного для архаической аристократии: наглость, жадность и роскошь. Использование железных денег служило воплощением благоразумия, справедливости и аграрно-гоплитского коммунализма.

`Ликургова’ монетарная идеология может также быть расшифрована через демонстрацию ее зеркального отображения в древних представлениях неспартанских денежных экономик’ Пелопоннеса. Здесь главным соперником спартанской гегемонии был Аргос, а Федон рассматривался как наиболее успешный поборник аргосских устремлений. Не случайно именно экономическая система, созданная Федоном, стала альтернативой для Ликургова’ монетарного порядка. Он был претендентом на то, чтобы считаться первооткрывателем’ монетной системы, отчеканив впервые серебро на Эгине. Если Ликург легализовал лишь железные деньги, Федон узаконил деньги из драгоценного металла. Он создал особое средство обращения, эгинские `черепахи’, применение которых бросало вызов спартанской бартерной экономике и использованию пеланоров. В то время как Ликург изымал золотые и серебряные монеты, Федон изымал и посвящал в аргосский Герайон железные или бронзовые спицы. Геродот приписывает Федону установление системы мер для Пелопоннеса. Так что в отличие от Ли­курга, учредившего с помощью законов строгий образ жизни для спартанцев, Федон создал первую версию той экономики, которая позднее стала обычной для пелопоннесцев, имевших одни и те же ре­гиональные деньги, стандарты и систему мер.

Это сообщение примечательно своими историческими несурази­цами. Они, впрочем, помогают нам приблизиться к истине. Чем менее историчной становится монетарная деятельность Федона, тем она бо­лее уравновешивает анахронизм денежной программы еще менее ис­торичного Ликурга. Примечательно, что первыми авторитетными ис­точниками, указавшими на Федона как на монетарного государствен­ного деятеля, были Эфор, писавший в сер. IV в., его более молодой современник Гераклид Понтийский и, наконец, Аристотель или, вернее, «Полития» какого-то перипатетика. Как мы видели, Эфор также трак­товал лисандровский приток драгоценных металлов в Спарту как не­кий исторический рубеж. Перипатетические конституционные компиляции являются наиболее вероятными опосредованными источниками для Плутарха в его описании спартанских железных денег. Что ка­сается Эфора, особо отметим контуры некоторых его всеобъемлющих тем. Он включил денежную систему Федона в описание Аргоса, пребывающего в неустойчивом состоянии между притязаниями царской власти и стремлениями демоса к автономии. Поэтому ‘Ликургова’ сис­тема одерживала верх вплоть до той поры, пока не выяснилось, что она не подходит для войны с афинянами. Только тогда допустили ос­лабление запретов на использование денег и приобретение драгоцен­ных металлов. В итоге спартанцы опустились до деморализации, ко­торую вызывает жадность.

Начало спартанских железных денег

При реконструкции денежной истории Лаконии мы должны про­анализировать Ликургову идеологию экономического поведения, что­бы раскрыть историческую  последовательность вместо того, чтобы го­ворить об этой идеологии как о воплощении некой вечной парадигмы. С этой целью мы должны исследовать несоответствия и выявить раз­лом, что лежит между идеологическими догматами и фактическим пове­дением. Начнем с вопроса о взаимосвязи трех черт, характерных для традиционной картины: запрещение частного владения золотом и сереб­ром, запрет на использование монет, монополия железных денег. Если рассматривать возникновение этих элементов как отдельные события, в каком хронологическом порядке они должны быть расположены?

Лишь один элемент можно приблизительно датировать: запрет на использование монет мог появиться, когда серебряные деньги стали общераспространенными. Самый ранний региональный монетный двор на Эгине начал чеканку между 580 и 540 гг. Иные пелопоннесские города приняли эгинский стандарт. Об эгинских «черепахах» (статерах) говорили как о «монетах Пелопоннеса». Они чеканились в весьма небольшом количестве вплоть до 510-х гг. Чуть позже эгинская чекан­ка становится более распространенной, в связи с чем многие виды сде­лок приобрел теперь денежно-кредитную форму. В известных пелопо­несских кладах преобладают эгинские монеты, но ни один из них не датируется ранее 480-х гг. Присутствие древних эгинских монет в этих запасах демонстрирует, что начало протомонетарной экономики от­носится ко времени до 500 г. В свете регионального обмена спартан­ское изгнание монет — это запрет на использование именно эгинских денег. Применение серебряных монет в Спарте, видимо, не подверга­лось запрету ранее последней четверти VI в., то есть до Клеомена I.

Окончательное признание пеланоров как официальных денег могло базироваться на более ранней практике обмена. Архаические греки рассматривали определенные ремесленные изделия в качестве мерила ценности (например, ‘вертела’ или ‘котлы’). Эти относительно стандартные по форме ремесленные изделия сначала становятся обо­значениями или носителями материальной ценности в посвящениях и в дарах, затем превращаются в некие символы или единицы в прими­тивных ценовых расчетах. Спартанские железные деньги отходят от этой практики в некоторых важных аспектах. Пеланор, прежде всего, не применим в качестве какого-либо инструмента или утвари. Далее, закалка в уксусе не характерна для предметов, использовавшихся как мерила ценности. Наконец, такая закалка была условием для присвое­ния искусственной ценности. Эти особенности отделяют обращение посредством пеланоров от архаизирующего сохранения более ранней практики.

Эти характерные черты не могли возникнуть до начала чеканки из серебра. Маловероятно, чтобы искусственная цена была присвоена железным жетонам до прочного укоренения идеи о том, что власть, занимающаяся чеканкой, повышает ценность монеты по сравнению с необработанным слитком. То, что цена пеланора могла быть опреде­лена в пол-обола, явилось результатом распространения фракционной чеканки между 510 и 500 гг. Роль пеланоров как ‘контр-денег’ свиде­тельствует, конечно, о такой ситуации, когда серебряные монеты уже превалируют в региональной торговле, что наши источники хорошо осознавали.

Тогда как запрет на применение монет можно поместить между 525 и 500 гг., а официальную монополию для железных денег на кон. VI или даже на нач. V в., воспрещение публичного обращения серебра и золота появляется намного раньше. Такое ограничение является обязательной формой законодательства против роскоши и как таковое сродни различным ограничениям по поводу похорон, одежды, посвя­щений и других форм социальной презентации, направленной на то, чтобы отличать аристократов от остальных членов общины и, во вто­рую очередь, чтобы заявить претензию на высшую власть. Этот тип законодательства часто ассоциируется с архаическими законодателя­ми с характерными примерами, приписываемыми Периандру и Солону. Аналоги за пределами Лаконии тяготеют скорее к периоду ок. 600, чем 500 г. Явная демонстрация элитной материальной культуры в Ла­конии VII столетия, зафиксированная археологически и отраженная в «Парфениях» Алкмана, нейтрализовалась импульсами к ее подавле­нию в их ранних формах. Такое подавление откровенной демонстра­ции богатства согласуется с институционализированными узами ‘одно­родности’, включая растянутую во времени систему воспитания, высокоорганизованные трапезы с их военизированным духом и при­дание политической окраски системе клеров с ее зависимым трудом.

Традиция, связанная с лаконским мудрецом Аристодемом, помо­гает понять, как Спарта была исключена из нарождающейся пелопон­несской монетарной экономики. Аристодем был претендентом на включение в список Семи мудрецов. Андрон Эфесский в своем труде «Треножник» сообщает, что приз за мудрость был отдан Аристодему, который вручил его своему соотечественнику Хилону. Дикеарх поме­щает Аристодема в группу из шести мудрецов, из которых следовало выбрать трех для добавления к четырем, уже согласованным. В отно­шении Аристодема статус мудреца подтверждается единственным афористическим высказыванием, впервые атрибуированным ему Ал­кеем: «Деньги есть человек». Фраза вошла в поговорку. Пиндар повторяет это высказывание во II Истмийской оде. Аристодем жил, вероятно, во 2-й пол. VI в. Это страстное заявле­ние приобретает наилучший смысл, будучи отнесенным ко времени, когда деньги впервые становятся известны в Пелопоннесе, но до того, как монетизация далеко продвинулась вглубь Лаконии. Контекстом этого высказывания была панэллинская аристократическая реакция на введение монеты, которая приспособила афоризм Аристодема к про­тесту против социальной мобильности. Практическая реакция, впро­чем, была иной. Большая часть греческой элиты скорбела по поводу появления этой ‘новой экономики’, пользуясь в то же самое время бо­гатствами, с ней связанными. Спартанцы отвергали ее, запретив об­ращение серебряных монет.

Случай, происшедший со спартиатом Главеом, жившим в нач. VI в., иллюстрирует соблазны монетарной экономики. Геродот вклады вает историю о нем в уста царя Леотихида, рассказавшего ее в Афинах в 480-х гг. для предостережения от незаконного удержания переданно­го на хранение вклада. Главк, известный своей справедли­востью, принял на хранение половину состояния одного милетского ксена. Общий смысл анекдота указывает, что получение Главком денег не являлось нарушением запрета на хранение монет. Никакого такого табу, видимо, еще не существовало, а подобный депозит защищался старинными ксеническими правилами. Значительный объем этого мо­нетного вклада оказался, впрочем, настолько огромным искушением, что даже одних только сомнений Главка относительно его возврата оказалось достаточно, чтобы божество осудило его род на вымирание.

Экономическое поведение и монета рная идеология

Большинство античных комментариев о спартанском экономиче­ском поведении опровергает спартанскую претензию на равнодушие к деньгам. В «Алкивиаде I», чья принадлежность Платону сомнительна, говорится о великих запасах золота и серебра, стекающихся в руки спартиатов, без видимых следов их утечки оттуда. И такая ситуация, видимо, сохранялась в течение нескольких поколений. В псевдоплатоновском «Гиппии Старшем» мы застаем этого великого софиста за оживленной остроумной беседой с Сократом. На риториче­ское предположение последнего о том, что, быть может, спартанцы избегают общения с Гиппием из-за нехватки у них денег, тот замечает, что этого-то у них предостаточно. К IV в. страсть спартанцев к золоту, серебру и деньгам уже стала притчей во языцех. Кристаллизовавшись в оракуле о том, что Спарта погибнет из-за сребролюбия, спартанская жадность подчеркивалась в аттической дра­ме военной поры. Платон в «Государстве» использует это рассуждение для критики олигархии.

Подобным образом строит свой обзор Афиней, черпая информа­цию у Посидония. Посидоний иллюстрирует отход спартан­цев от традиций Ликурга ссылкой на их обычай использовать аркад­цев как попечителей вкладов в драгоценных металлах. Это были, ви­димо, ‘гостеприимны’ влиятельных спартиатов, выполнявшие для них ту же службу, что и Главк для своего милетского ксена. Феномен вкла­дов в Аркадии иллюстрирует, возможно, одна бронзовая пластина с надписью аркадским письмом, но на лаконском диалекте, найденная в Тегее и датируемая временем после 450 г. Надпись содержит условия выплаты двух депозитов, в 200 и в 400 мин, внесенных, видимо, в сокровищницу Афины неким Ксуфием, сыном Филахайя. Вклады такого объема не были заурядным делом. Ксуфий — богач, ибо он кладет на хранение, по крайней мере, 6 талантов, 4000 драхм. Яв ные следы активности спартанцев на состязаниях за пределами Лако­нии также могут иметь материальную основу в таких авуарах, поме­щенных на хранение в иностранных культовых центрах.

В течение VI в. мы сталкиваемся иногда со своего рода ‘противо­пожарной стеной’, выстраиваемой вокруг денег, спрятанных в элит­ных домах и накопленных за границей, для сохранения социального и гражданского взаимодействия. Наличие этой ‘демаркационной линии’ отличает Спарту от других пелопоннесских государств. Пелопоннесцы свои личные дела (а в конечном счете и публичные) все чаще вели с помощью денег. Со временем они начинали собственную чеканку, ори­ентируясь на эгинский стандарт. Местная денежная циркуляция обес­печивала монетными резервами аристократические ойкосы, вокруг которых и вращались деньги. Напротив, спартанцы утвердили пела- норы в качестве законного платежного средства. Любые монетные резервы в Лаконии сохранялись в секрете либо пребывали в ‘оффшо­ре’. И пополнялись они, соответственно, по скрытым каналам.

Хотя правовой ранг пеланоров поддерживал бартерную экономи­ку, проникновение монетарного сознания во все сферы спартанской жизни поразительно. Наш краткий обзор начнем с правительственной деятельности. Когда спартанские послы отправлялись за рубеж, они должны были получать некое обеспечение для своих расходов. Геро­дот подтверждает эту практику для кон. 490-х гг.: Демарат получает ‘дорожные деньги’ на путешествие в Дельфы через Элиду. Традиция сохранила примеры использования правительством денег для достижения некоторых целей (например, попытка завербо­вать провидца Тисамена). Трудно понять, как дальние экспедиции могли обходиться без денежного обеспечения, на что может указывать поход против Поликрата Самосского.

Распродажа спартанской добычи засвидетельствована после Платейской битвы 479 г., хотя илоты торговали ей нелегально. С другой стороны, купцы надеялись сделать деньги, ведя бизнес со спартанским войском. Так, Клеомен захватил торговые корабли в 494 г. Хорошо засвидетельствовано субсидирование дальних операций за счет рас­продажи военной добычи. Посредство денег было необходимо для посвящения трофеев, вероятно, уже в Платейской битве. Более того, чтобы воевать с афинянами, спартанцы нуждались в обычном фис­кальном аппарате. Одна надпись, известная как «Спартанский воен­ный фонд», указывает на сбор средств в 427 г. Спартанцы использова­ли наемников со времен Архидамовой войны. В период Ионийской войны такая практика становится нормой, включая использование персидских субсидий. Спартанцы расплачивались аттическими моне­тами и их дубликатами, употребляя также эгинские и хиосские деньги.

После Эгоспотамов гегемонистское управление, целиком построенное на фискальной основе, получило мощный импульс. Здесь можно ука­зать на монеты, чеканившиеся тогда спартанскими союзниками, с изо­бражением на аверсе Геракла-ребенка, душащего змею. Эти хиосско- родосские стандартные тридрахмы, равные эгинским статерам, имели аббревиатуру ГУМ, означающую, вероятно обитали;. В то же самое время Лисандр обложил союзников Спарты налогом в 1000 талантов, что послужило причиной политического кризиса, описанного Плутар­хом в его «Лисандре».

Использовались монеты и во внутренних делах в самой Лаконии. Прежде всего, злоупотребление деньгами в политике имело у спартиатов богатую историю, начиная с самых ранних примеров коррупции в правление Клеомена. Наиболее известны, впрочем, пресловутые при­меры подкупа Периклом Клеандра, отца Гилиппа, и, возможно, дру­гих влиятельных спартанцев. Удивительно, что спартанское прави­тельство налагало штрафы, исчисляемые в серебряных монетах начи­ная, по крайней мере, уже с наказания Плейстоанакса в 446 г. Неподъ­емный штраф в 15 талантов обрек его на изгнание. В 418 г. Агису уг­рожало более тяжкое наказание в 100 тыс. драхм. Два примера из IV в. относятся к спартиатам не из царских родов: Фебид был оштрафован на 100 тыс. драхм за захват Кадмеи в 382 г.; за утрату все той же Кад- меи был наказан огромным штрафом Лисандрид.

Остается загадкой, как можно было выплатить такой штраф при условии, что частное обладание настоящими деньгами было запрещено. Теоретически можно было бы предположить, что выплата осуществля­лась железными деньгами. В самом деле, могли ли штрафы парадок­сальным образом исчисляться в серебре, а расчеты производиться толь­ко железными пеланорами? Если мы представим себе практическое осу­ществление выплаты такого штрафа, это будет очаровательное зрелище, ибо штраф в 100 тыс. драхм должен был бы состоять из 1 млн. 200 тыс. пеланоров, что равняется 7368 тоннам железа. Легко понять, почему такие приговоры были равносильны изгнанию, так как на практике они были невыполнимы. Прецедент, согласно которому эти штрафы должны были уплачиваться в пеланорах, мог бы объяснить позицию противников Лисандра ок. 400 г. При всей своей непрактичности, пеланоры сохраняли свою потенциальную функциональность.

Последний аспект проникновения монетарного сознания касается базисных социальных обязанностей. К сер. IV в. ежемесячные столо­вые взносы показывают значение денежного фактора. Дикеарх в «Триполитике» сообщает, что каждый участник сисситии должен пла­тить по 10 эгинских оболов для поставки основных продуктов. Плутарх в «Ликурге» говорит о том, что требовалось вносить небольшую сумму денег. Денежное мышление становится настолько всеобъемлющим, что нет уже иного способа выразить эту обязанность, кроме как обозначить ее в терми­нах чеканной монеты. Такая калькуляция взносов, вероятно, пред­ставляет собой приспособление к мирным условиям правил, действо­вавших для застолий во время военных кампаний, ибо для них про­дукты уже давно приобретались за звонкую монету.

Не является ли наше впечатление о высокой степени монетарного сознания у спартанцев в V и IV вв. просто результатом возросшего числа источников в этот период? Это не вполне ясно. Тем не менее ка­жется очевидным, что реальное использование денег, а также и моне­тарные расчеты возросли в период после 500 г.

МЫСЛИ О МОНЕТАРНОЙ ИСТОРИИ СПАРТЫ ВНУТРИ ПЕЛОПОННЕСА

Железные деньги Спарты можно рассматривать как компонент идеологической системы. С другой стороны, мы можем отметить их практическую роль в качестве некоего оплота против внедрения моне­тарной экономики. Как бы то ни было, основанная на давнем обычае кредитная система Спарты находилась в динамически напряженной связи с экономическими условиями, преобладающими повсюду в Гре­ции. Противоборство спартанцев монетизации, видимо, предшество­вало узаконению функции железных денег, которое произошло в VII в. вместе с кристаллизацией ‘Ликургова’ строя. Спарта в период средней архаики использовала благоприятную возможность, предоставленную полисной структурой, для увеличения размера своей фаланги, сделав гоплитский класс совпадающим с гражданским коллективом. Резуль­татом стала огромная военная сила, причем этот политический строй был сопряжен с относительно стабильными политическими методами и с такой процедурой принятия решений, которая отвергала всякий риск.

Спартанцы поддерживали эту гоплитскую политию, сокращая могущество элиты. В этой реорганизации Спарта не только отклони­лась от общего для всех пути развития, но отошла и от своей собст­венной институционной формы периода региональной консолидации Южной Лаконии и первой экспансии в Мессению. В этой ранней фор­ме высший класс закрепил свое внутреннее влияние, поставив более слабых членов общины в зависимость, имея привилегированный дос­туп к ресурсам и применяя лучшую организацию для использования возможностей морской деятельности (как в отношении коммерции, так и в отношении колонизации). Притязание элиты грубо и непри­крыто проявлялось в поглощении несоразмерно большой доли выгод, получаемых от военной добычи, захватах земель и колонизации, что осуществлялось на базе основных средств элиты, ее мобилизационных возможностей и ее мастерства в сфере аристократического военного искусства. Экология, география и, возможно, плотность населения Южного Пелопоннеса препятствовали полному раскрытию этих возможностей, но все же Спарта ранней архаики по своей социальной структуре в большей степени походила на современный ей Аргос, нежели на Ликургову Спарту.

Спарта ранней архаики добилась необыкновенного успеха в установлении политической гегемонии над значительной территорией, и `Ликургов’ строй эксплуатировал это расширенное пространство. Дискуссионные детали моей интерпретации не могут быть рассмотрены здесь в подробностях. Сейчас следует, скорее, предложить эскиз `Ликурговой’ экономики. В VII в. спартанцы провели перераспределение земли (вместе с прикрепленными к ней работниками), находившейся вне основной территории более раннего полиса. Распределялась плодородная земля, обрабатываемая зависимыми работниками, чья плотность упала ниже определенного порога, так что их поселения не квалифицировались как комы. Периэкские городки, изначально занимавшие худшие земли, создавались для удержания остальной спартанской территории и, в добавление к этому, брали на себя всевозможные несельскохозяйственные ресурсы общины.

Те, кто получил реорганизованные клеры, вошли в состав полноправного гражданского класса Спарты. Перспектива участия в распределении клеров оставалась реальной в течение определенного времени. Первоначально при переходе по наследству клеры не делились между сонаследниками. Появление различных ограничений на использование монет было направлено как на то, чтобы помешать не запрещенной аккумуляции богатств на базе перспективной экономической деятельности, так и на то, чтобы исключить любую следующую за этим дифференциацию в статусе. Рассматривая `Ликургов’ монетарный порядок в развитии, можно заметить, что он создает ситуацию сомнительного равновесия, в которой принципы однородности, простоты и игнорирования экономических возможностей якобы защищались от обычаев, характерных для остальной Греции.

Перераспределение создало класс гомеев. Это смягчило, но не уничтожило экономических различий, унаследованных от более традиционного распределения собственности эпохи ранней архаики внутри основной гражданской территории. Таким образом, Спарта закрепила социальный статус своей элиты, претворяя в жизнь гоплитскую политию. Хотя аристократы сохранили материальные средства для демонстративного потребления, распространенные модели несдержанного показа своих возможностей подверглись запрещению, исключая некоторые виды атлетических состязаний и религиозного  поведения. Для лаконской элиты консолидация класса гомеев провела более строгую границу между частной и публичной сферами, нежели то было у остальных греков. Как уже отмечалось в литературе, сокро­венные уголки внутренней жизни элитных ойкосов  походили на соот­ветствующие элементы за границей. Осуждение показного обладания драгоценными металлами поставило проблему разграничения частно­го и публичного. Нерешенная проблема этой границы сохранилась в качестве центрального социального феномена.

Могущество Спарты было во многом обязано сведению социаль­ных взаимоотношений к высоко сочлененным и упрощенным форму­лировкам, замедлению эволюции групповой и индивидуальной само­бытности, подавлению социальной мобильности, а также к господству стереотипов, при посредстве которых осуществлялся оборот матери­альных благ. Строгость этой социальной структуры, обеспечивавшая не в малой степени ее силу, в конечном итоге затрудняла прибыльный обмен, поскольку Спарта во многом утратила возможность использо­вать автономный адаптационный механизм, возникающий из взаимо­действия отдельных институтов общества.

Лаконская материальная культура оставалась сопоставимой с культурой соседних регионов до 550 или 525 г. Почти повсюду по со­седству циркуляция товаров осуществлялась посредством бартера, что иногда приводило к использованию квази-монетарных средств. Быть может, ранняя версия пеланоров стала одним из таких средств внутри Лаконии. В Спарте пониженное стремление к потреблению предметов роскоши, престижных и статусных товаров тормозило приток и дру­гой продукции. Все же укрепление ‘Ликургова’ строя предлагало некие экономические преимущества. В сельском хозяйстве урожаи росли благодаря увеличивающимся трудовым ресурсам и внешней колони­зации. Прочные политические условия позволяли периэкским ремес­ленникам обслуживать эту аграрную экономику. Тем не менее, не­удобства бартерной экономики и искусственно созданные трудности кредитной системы неуклонно возрастали по мере того, как коммер­ция, осуществляемая посредством звонкой монеты, становилась доми­нирующей в Греции. Эти ущербы превысили очевидные недостатки, связанные с тем, что здесь были принесены в жертву транспортабель­ность, делимость, доступность и общее признание спартанских денег. Натуральное хозяйство поплатилось такими выгодами монетарных цен, как количественная информация о состоянии рынков. Вместо раз­вития в сторону единой экономики, бартерное хозяйство в условиях полиса создавало своего рода архипелаг экономических секторов и отдельных рынков. Многие знания, энергия и физические ресурсы рас­точались, используясь, видимо, неэффективно при взаимодействии между ячейками этой экономики.

Такое отсутствие интеграции отражается на поведенческом уровне. К кон. V в. спартанское монетарное поведение характеризовалось диссонансом сознания, вопреки репутации спартиатов, согласно которой для них характерна высокая степень социальной сплоченности и индивидуальная приверженность нормам. Циркуляция материальных богатств в Лаконии официально олицетворялась санкционированными стереотипными перемещениями ресурсов между социальными группами, чему служили бартер и железные деньги. На деле спартанцы оценивали товары в терминах серебряных денег.

Сверх того, более общепринятое монетарное поведение как в `офф-шоре’, так и в стороне от публичной инспекции, осуществлялось аналогично современной `черной экономике’, предполагая деятельность, скрытую от официальной проверки и налогообложения. Ни один античный полис не обладал достаточным механизмом подавления экономических нарушений, совершаемых частными контрагентами за пределами агоры. Государство могло лишь иногда примерно наказать какое-нибудь отдельно взятое лицо, нарушившее правила слишком явно. Попутно заметим, что `Ликургов’ кредитно-денежный порядок соотносится с практикой ксенеласий, ибо огульный способ искоренения иностранных `носителей’ запрещенного поведения был наиболее соблазнительным.

Великое землетрясение 465 г. обусловило первое существенное потрясение `Ликурговой’ системы. С тех пор новшества, относящиеся к наделению клерами и к праву наследования, имели негативные последствия для социального равновесия, ибо сопутствующие регуляторы не могли помочь сохранению социальной структуры в целом. Вместе с тем, попытки достижения семейного экономического успеха, кажется, усилились, так как некоторые ойкосы получили характерную выгоду из последствий землетрясения. Во время Пелопоннесской войны афинские рейды и бегство илотов обусловили второе великое потрясение системы. Спартанская социальная энтропия приобрела особую форму олигантропии (`нехватка людей’), которая означала прежде всего неспособность спартанского класса сохраняться количественно. На фоне общества, номинально свободного от чеканной монеты, спартанское стремление к богатству кажется другим грекам особенно возмутительным из-за их, спартанцев, сребролюбия. Эта `страсть к деньгам’ бросалась в глаза, так как чеканная монета становилась средством решения проблем внутри традиционной немонетарной циркуляции товаров, как и в связи с доходами с клеров, взносами в сисситии и с управлением самими сисситиями. А лучшим средством для добывания денег была внешняя военная и политическая активность, оказавшаяся наиболее разрушительной для репутации Спарты.