Скажу честно, что впервые познакомилась с творчеством Гюнтера Грасса, немецкого писателя, скульптора, художника, лауреата Нобелевской премии по литературе 1999 года, — на вебинаре «Гюнтер Грасс «Фантом памяти», подготовленным и проведенным И.А. Дедюховой и Галиной Щетниковой.
На вебинаре был подчеркнут уникальный талант писателя, за спиной у которого роман «Жестяной барабан», принесший ему мировую известность, автобиографический роман «Луковица памяти», роман «Собачьи годы», который вместе с повестью «Кошки-Мышки» составил Данциговскую трилогию, повести, рассказы, стихи.
Информация, услышанная на вебинаре, настолько заинтриговала меня, что я бросилась читать самые известные его вещи и не ошиблась, творчество Грасса поразило меня не только живостью созданных им образов, но и глубокими смыслами, заложенными в этих образах.
Родился он в Вольном городе Данциге (ныне Гданьск) 16 октября 1927 года. Отец-немец, мать-кашубка. Население Вольного города на 70 % состояло из немцев, на 30 % — из кашубов и поляков, в начале войны был присоединен к Германии, в конце войны — к Польше.
Интересно, как описывает историю Данцига сам автор:
Первыми пришли ругии, за ними готы и гепиды, следом кашубы, от которых по прямой линии и происходит Оскар. Затем поляки наслали Адальберта Пражского. Тот пришел с крестом, но не то кашубы, не то пруссы зарубили его топором. Произошло это в рыбацкой деревушке, а звалась эта деревушка Гидданич. Гидданич люди превратили в Данчик, из Данчика сделался Дантциг, позднее название стали писать без «т» — Данциг, сегодня же Данциг зовется Гданьск «Жестяной барабан»
Самым нашумевшим фактом биографии писателя стала его служба в войсках СС, этот факт стал известен из автобиографического романа писателя «Луковица памяти».
Грасс не стал скрывать этот факт своей биографии, несомненно догадываясь, какую бурю в общественном мнении вызовет это его признание, тем не менее не смог поступить по-другому, хотя, я думаю, для него это было трудным решением.
Грасс, по его словам, в юные годы нисколько не стыдился своего членства в СС, но, добавляет он, «впоследствии это чувство позора стало давить на меня. Для меня войска СС не были чем-то ужасным, это было просто элитное подразделение, которое бросали на тот участок, где было особенно горячо, и которое — так говорили — несло самые тяжелые потери».
«Со мной случилось то, что и со многими другими в моем возрасте, — продолжал писатель. — Мы проходили трудовую службу, и однажды, год спустя, на стол легла повестка. И только когда я оказался в Дрездене, я узнал, что это была СС». из биографии
Как и многие другие, он стал заложником ситуации. Он был молод и не понимал в чем участвовал, точно так же как наша молодежь не в силах разобраться, в чем ей предлагают участвовать «сильные мира сего», когда разжигают вражду между Россией и Украиной. Всю ответственность они при этом с легкостью перекладывают на тех, кому создают безвыходные ситуации.
Как в случае несколько «неудачного» заключения очередного «газового контракта» между Россией и Украиной, явных выгод, гешефтов и цимесов, делившихся за нашей спиной между «элитой» обеих сторон, абсолютно неправового подхода к государственным переворотам в виде манежек-майданов, — нам для ответственности выдвигаются чучела каких-то «возрожденных фашизмов», «ватников-укропов» и т.п. Основные участники и «ответственные лица» отчего-то остаются в стороне.
Так и в случае с Грассом. Смешно, когда на семнадцатилетнего молодого человека, рывшего окопы, ни разу не выстрелившего, не имевшего возможности уклониться, раз в военное время пришла повестка, — вдруг начинают вешать особую ответственность «сразу за все», как это принято в любой кампании местечкового оголтелого шельмования.
Особенно истерили по поводу признания Грасса в Израиле, тут же пафосно объявив, что писатель там — «персона нон грата». Так и хотелось напомнить самим этим «природным антифашистам», что сами они с фашизмом не сражались, а победителей фашизма и освободителей Освенцима оскорбили и предали, не явившись на 70-летие Победы.
Но из-за приписывания себе чужих заслуг, в том числе в нравственности, — у всех этих современных «пострадавших от холокоста» полностью сбиты нравственные ориентиры, перепутаны верх с низом. Они отчего-то не шельмовали авторов фильма «Список Шиндлера», который повествует, как выживали участники этого списка, производя смертоносное оружие для убийств на Восточном фронте.
Если и это они способны оправдать, не понимая, что все герои фильма участвовали в военном преступлении, то они должны понимать, что этот наигранный «антифашизм» выглядит неуместно, оскорбительно и цинично.
В точности так же он выглядел и при шельмовании Грасса за то, что тот попал в 17 лет в войска СС. Но сейчас можно увидеть и другое в этом факте, который оброс какими-то дикими домыслами настолько, что в сообщении о смерти писателя в апреле этого года Первый канал вообще объявил его «танкистом войск СС».
Здесь уже можно увидеть роль Провидения, чтобы Грасс побывал и на фронте, прошел через горнило войны. Писательство стало для него ответственностью, принятой за весь мир. А вот масштабные травли, шельмования, войны и кровавые расправы, репрессии устраиваются людьми, неспособными ответить даже за себя, считающими, что за все должны отвечать 17-летние, призванные повесткой.
В общем-то обо всем этом и написан роман «Жестяной барабан», в нем и боль писателя за свою нацию, и за себя и за всех людей, конечно.
«Во время Второй мировой войны в возрасте 15 лет вместе со своими одноклассниками был призван в обслугу зенитной батареи, затем отбыл трудовую повинность и в ноябре 1944 года в возрасте 17 лет был зачислен в 10-ю танковую дивизию войск СС, в составе которой участвовал в битве за Берлин в апреле 1945 года и был ранен. После войны пробыл в американском плену до 1946 года.
С 1947 по 1948 год Грасс обучался профессии каменотёса в Дюссельдорфе, в дальнейшем учился скульптуре и живописи в Академии искусств в Дюссельдорфе. С 1953 по 1956 год продолжил изучение живописи в Высшей школе изобразительных искусств.»(Википедия)
Грасс поначалу не связывал свою жизнь c литературой, желание писать пришло к нему позже.
«В 1956—1957 годах Гюнтер Грасс начал выставлять свои скульптурные и графические работы и одновременно начал заниматься литературой. В то время Грасс писал рассказы, стихи и пьесы, которые сам он относил к театру абсурда.
Образным языком был написан и дебютный роман Грасса «Жестяной барабан» (нем. Die Blechtrommel), опубликованный в 1959 году.
За этот роман он получил премию «Группы 47», к которой он сам принадлежал с 1957 года. В романе реальные исторические события конфронтируют с сюрреалистически-гротескным образным языком Грасса. Стиль, в котором написан роман «Жестяной барабан», стал стилем Гюнтера Грасса.
После выхода «Жестяного барабана» Гюнтер Грасс получил мировую известность. Впервые после Второй Мировой войны немецкий писатель получил международное признание.
В 1960 году жюри литературной премии города Бремена хотело присудить свою премию роману «Жестяной барабан», но сенат Бремена воспротивился этому.
В 1979 году роман был экранизирован западногерманским режиссёром Фолькером Шлёндорфом. Фильм «Жестяной барабан» получил главный приз Каннского кинофестиваля — «Золотую пальмовую ветвь» — в 1979 году (приз был разделен с фильмом «Апокалипсис сегодня», а также «Оскара» как лучший иностранный фильм». (Википедия)
Соглашусь, что роман действительно оставляет очень сильное впечатление. Его много критиковали, но критика его соотечественников в основном была направлена на «развратность» романа.
Есть еще критические статьи наших авторов, приведу выдержку из статьи Ирины Млечиной «Соло на барабане»:
«Оскар с его сугубо негативным отношением к миру взрослых (ведь они лгут, распутничают, затевают войны, убивают себе подобных) отвечает на зло, творимое ими, «мания разрушения».
На жестокость абсурдного мира он отвечает абсурдной жестокостью, на аморализм окружающих — отрицанием любых табу, низвержением любых авторитетов. Его «тотальный инфантилизм» — маска, прикрывающая лицо обиженного и, по сути, несчастного человека.»
Да, мир взрослых людей и тогда и сегодня непонятен миру открытых детских сердец. То, с чем мы сталкиваемся сегодня, ничем не отличается от мира 30-х годов прошлого столетия, все так же узкая группа лиц в угоду своим корыстным интересам, развязывает войны, все так же натравливает народы друг на друга в попытке их уничтожения их же руками. Германия-СССР вчера, Россия-Украина сегодня.
Возьму на себя смелость вкратце описать сюжетную линию и свои впечатления от романа.
Грасс рисует сложные образы, в которых передает и само время, и рисует судьбы своих героев, и пытается разобраться в сложном переплетении чувств, эмоций, страстей и нравственных мук своих героев. Итак, мы попадаем в конец 20-х фактически в Германию , в центре романа-маленький мальчик Оскар, повествование в романе ведется именно от его лица:
Сколь самостоятельно я на стадии эмбрионального развития внимал лишь самому себе и, отражаясь в околоплодных водах, испытывал самоуважение, столь же критически внимал я первым спонтанным репликам моих родителей под светом упомянутых двух лампочек. Мое ухо проявляло редкую остроту слуха. Пусть оно было маленькое, приплюснутое, слипшееся и во всяком случае заслуживало наименования «прелестное», оно сохранило каждую из тех столь важных для меня — как первые впечатления — фраз.
С самого момента рождения Оскар осознавал себя неординарной личностью или как он сам называл себя «героем» своего времени. В качестве протеста он решает не входить в мир взрослых людей, а остаться на всю жизнь 3-х леткой.
Мне с первой минуты было ясно: взрослые не поймут тебя, если ты не будешь расти так, чтобы они это могли видеть, припишут тебе задержку в развитии и начнут таскать тебя и свои деньги от одного врача к другому в поисках если и не твоего выздоровления, то по крайней мере объяснения твоей болезни. Стало быть, чтобы свести консультации к терпимому минимуму, от меня требовалось, прежде чем врач даст какое-то объяснение, подыскать со своей стороны уважительную причину для задержки роста. Не самоубийства. Боже избави! Это было бы чересчур просто.
Но другое было трудным, было болезненным, требовало от меня жертвы, и уже в тот день, как и потом всякий раз, когда от меня требовалась очередная жертва, лоб мой покрылся испариной. Самое главное —чтобы не пострадал барабан, поэтому для начала следовало снести его вниз по шестнадцати щербатым ступеням и разместить между мешков с мукой, объясняя этим впоследствии, почему барабан остался невредим. Потом снова подняться до восьмой ступеньки, нет, пожалуй, на одну ниже, или нет, сгодится и пятая. Но, падая с этой ступени, трудно сочетать надежность с убедительностью увечий. Поднимемся выше, нет, это слишком высоко — десятая снизу ступенька, и наконец я рухнул с девятой, головой вперед, на цементный пол нашего погреба, увлекая за собой целую батарею бутылок с малиновым сиропом
Оскар действительно перестал расти, но у него есть талант: слышать живой мир и выражать свои чувства через ритмы, он начинает барабанить в подаренный ему барабан, выражая все, что чувствует, конечно многим (вернее сказать всем) непонятен этот образ самовыражения Оскара, его постоянная дробь выводит многих из себя, но попытки взрослых отобрать у него барабан, заканчиваются поражением, потому что у Оскара открылся еще один дар: он начал издавать звуки на таких удивительно высоких нотах, от которых не только закладывает уши, но и вдребезги бьются стекла.
«И когда я не пожелал подставить ей руку, она ударила по моему барабану, ударила по моей жестянке. Она, какая-то Шполленхауэрша, ударила по моему жестяному барабану! Какое она имела право ударить? Ладно, если ей так уж хотелось ударить, пускай, но при чем тут мой барабан? Ей что, не хватает чисто намытых оболтусов у меня за спиной? Ей понадобилась именно моя жесть? Ей, которая ничего, ровным счетом ничего не смыслит в барабанном бое, ей обязательно надо было лезть к моему барабану? А что это блестит у нее в глазах? Как называется зверь, пожелавший ударить? Из какого он сбежал зоопарка, какой алчет пищи, чего ищет?
В Оскаре нечто поднялось, его толкало нечто, возникшее неизвестно из каких глубин, сквозь подметки, сквозь подошвы наверх, нечто, овладевшее его голосовыми связками, и оно побудило Оскара испустить истошный крик, которого вполне хватило бы, чтобы оставить без единого стекла целый, великолепный, прекраснооконный, вбирающий свет, преломляющий свет готический собор»
Вскоре наступает 34 год, к власти приходит национал-социалистическая партия Германии.
С гвоздя над пианино был удален сумрачный Бетховен, подарок Греффа, и на тот же самый гвоздь водружен для всеобщего обозрения Гитлер с не менее сумрачным взглядом… Возникло наиболее мрачное из всех возможных противостояний: Гитлер и гений висели теперь друг против друга, глядели друг на друга и видели друг друга насквозь, но никакой радости друг другу не доставляли
Оскар выражает свой протест имеющимися у него средствами — барабанными палочками:
Долго, в течение очень долгого времени, а точнее сказать — до ноября тридцать восьмого, стоя со своим барабаном под разными подмостками, я с большим или меньшим успехом срывал манифестации, заставлял заикаться ораторов, преобразовывал марши, а также хоралы в вальсы и фокстроты.
Оскар живет вместе с родителями: мамой Агнес и отцом Альфредом Мазератом, у них есть друг и одновременно родственник матери — Ян Бронски, которого Оскар небезосновательно считает своим физическим отцом, так как знает о его любовной связи со своей матерью. Сначала кажется, что Грасс ввел этот акцент «любовного треугольника», чтобы показать лживость мира взрослых людей и влияние этих отношений на мир ребенка, да этот аспект тоже существует, но это не самое важное, что пытается сказать Грасс.
…как одолевают крестный путь: подступающая досада, рядом — неполноценный ребенок, нечистая совесть, страстное желание повторить, с ненасытностью и с пресыщением, с неприязнью и добродушной симпатией к Мацерату, — так одолевала моя матушка вместе со мной, с моим новым барабаном, с пакетиком почти дармовых ниток дорогу по Лабесвег до лавки.
Помимо того, что Агнес запуталась и хочет вырваться из замкнутого круга уже созданных отношений, Грасс показывает еще один пласт: уже решившуюся на уход от мужа женщину вдруг останавливает некий Маркус, который уговаривает ее остаться с супругом-немцем и отказаться от любовника-поляка в силу складывающейся политической ситуации, либо предлагает ей уехать с ним-евреем в Англию.
Замечательная палитра, не правда ли, Грасс описанием одного эпизода рассказывает нам о том, что почему-то лучше всего живется в Англии, что разыгрывают пока немцев, делая из них «ярых националистов», чуть не написала «бандеровцев», а евреи, как обычно, пытаются впиться в здоровую генетику, дабы продолжить свое управление через женщин, пытающихся сохранить свою семью, своих детей, и как всегда, приходят к нам в качестве «помощников» исключительно из «добрых побуждений», зная, что доводы обывателя всегда действенны и всегда уводят от нравственного выбора.
Агнес соглашается с доводами Маркуса (сама не размышляет) и остается с супругом, но уже больше не хочет ничего, терпеть нравственные муки ей нестерпимо, ощущения смысла жизни потеряны, она «сломлена» морально и ее «Крестный путь» заканчивается, она уходит из жизни.
В очередной раз сталкиваешься с тем, что ломаются всегда жизни простых людей, которые попадают в расставленные ловушки, не могут из них выбаться и отвечают своими жизнями. Всегда кому-то обязательно надо разрушить чужую жизнь, чтобы устроить свою, но так хитро, чтобы ты сам долго мучался от своего врожденного чувства ответственности за все и принял себя наконец либо в качестве «жертвы», либо, приняв навязанные правила, стал отчасти таким же, как эти хитрецы.
Наблюдая безответственность (незначимость?) взрослых даже к их собственной жизни, Оскар не видит того, кто мог бы стать ему другом, единственным его наставником становится карлик Бебра, артист цирка, слова которого он запомнил и стал воплощать их в жизнь.
— Дражайший Оскар, поверьте на слово опытному коллеге. Наш брат не имеет права находиться среди зрителей. Наш брат обязан быть на сцене, на эстраде. Наш брат должен задавать тон и определять ход действия, не то зритель сам будет воздействовать на тебя и куда как охотно устроит тебе пакость. Почти влезая мне в ухо, он шептал, делая древние глаза: — Они придут! Они рассядутся на почетных местах! Они устроят факельные шествия! Они воздвигнут трибуны, они заполнят трибуны и возвестят нашу погибель!
Борьба Оскара может и мало что меняет в жизни людей и в общем положении вещей, но для самого Оскара этот путь является путем познания, он действует и видит результаты, самостоятельно оценивая, что для него является благом.
В те времена с людьми перед рядами трибун и на них можно было совладать при посредстве жалкого барабана, и скажу вам честно: я до совершенства довел свой номер, равно как и разрезание голосом стекол на расстоянии. Я барабанил не только против коричневых манифестаций.
О
скар сидел также под трибунами у красных и у черных, у скаутов и у молодых католиков в салатных рубашках, у свидетелей Иеговы и у союза Кифхойзер, у вегетарианцев и у младополяков из движения ультранационалистов. Что бы они ни собирались пропеть, протрубить, вознести в молитве, возвестить миру — мой барабан умел лучше, чем они.
Итак, мое дело есть дело разрушителя. И то, что я не мог одолеть барабаном, я убивал голосом, почему наряду с мероприятиями, проводимыми при свете дня и направленными против трибунной симметрии, я приступил также к ночной деятельности: зимой тридцать шестого—тридцать седьмого года я разыгрывал искусителя.
И замысел мой был замыслом охотника. Чтобы осуществить его, требовалось терпение, хладнокровие, свободный и острый глаз. Лишь при наличии всех этих предпосылок моему голосу дозволялось бескровным и безболезненным способом подстрелить дичь, соблазнить дичь — но на что?
На кражу: ибо своим беззвучным криком я как раз на уровне нижнего ряда товаров, а если удастся, то прямо напротив желанного предмета вырезал круглую дыру, последним взлетом голоса заталкивал вырезанный круг внутрь витрины, так что можно было услышать приглушенное звяканье…Если вы спросите меня, не само ли зло повелевало Оскару усилить соблазн, который и без того исходил от ослепительно чистой витрины, с помощью отверстия величиной в ладонь, я буду вынужден ответить: да, само зло.— Оскар, ты не просто утолял малые и средние пожелания зимних фланеров, влюбленных в предмет своей мечты, ты вдобавок помогал людям перед витринами познать самих себя. Ни одна солидная и элегантная дама, ни один добропорядочный дядюшка, ни одна престарелая, но сохранившая свежесть с помощью веры девица никогда не признали бы в себе воровских задатков, когда б твой голос не подбил их на воровство и, сверх того, не посодействовал перевоспитанию горожан, готовых ранее в каждом маленьком и неудачливом воришке видеть подлого и опасного негодяя.
После того как я из вечера в вечер подкарауливал его, а он трижды отказывался от совершения кражи, прежде чем сдаться и стать так никогда и не пойманным вором, доктор Эрвин Шолтис, прокурор и внушающий страх обвинитель при Верховном суде, сделался, по слухам, снисходительным, кротким и почти человечным в своих приговорах юристом, потому что принес жертву мне, маленькому полубогу воров, и похитил кисточку для бритья из натуральной барсучьей щетины…
Оскар разыгрывает искусителя, как «кошка с мышкой» он играется с людьми, осознавая свою неуязвимость и наслаждаясь эффектом сдачи ими нравственных позиций, теперь даже прокурор стал кротким, как ягненок и уже не может больше бороться так, как боролся раньше (стал отчасти таким же). Но Оскар вдруг прекращает «играть в искусителя».
Однажды он заставил своего отца-дядю (Яна Бронски) вытащить из витрины колье с рубинами, Ян Бронски подарил это колье его матери, и Оскар вдруг понял, что в мотивах на первый взгляд однозначно ужасного поступка может лежать искреннее чувство.
Но на этом исследования Оскара не заканчиваются. Я напомню, что матушка Оскара была католичкой, и каждую субботу вместе с сыном посещала храм, правда реальную помощь так и не получила, возможно именно этот факт вынуждает Оскара заняться изучением этого вопроса.
….я сразу называю Иисуса по имени и прихожу к выводу: двойняшка! Однояйцевый близнец! Вполне мог быть моим братом. У него мой рост, моя фигура, моя поливалка, на ту пору еще не знавшая иного применения. Моими глазами кобальтовой синевы — глазами Яна Бронски он взирал на мир и демонстрировал — что меня больше всего раздражало — даже мою жестикуляцию. Мой двойник вздымал обе длани и сжимал их в кулак таким манером, что туда можно было без труда что-нибудь засунуть, мои барабанные палочки к примеру; догадайся скульптор это сделать, прикрепи он вдобавок к розовым бедрам мой красно-белый барабан, из Иисуса получился бы я, воплощенный Оскар, который сидит на коленях у Богородицы и сзывает паству барабанным боем…
Ну да, с одной стороны Грасс показывает, что любой развитый человек, понимающий чуть больше других, может взять этот образ и повести за собой, с другой стороны, его раздражает реальная возможность манипулирования с помощью этого образа и придавания тех или иных акцентов этому образу.
Да, любое доброе начинание может попасть в руки «зла», исторических примеров масса, стоит вспомнить религиозные войны или средневековую инквизицию, к примеру. И Грасс, например, считает, что соблазн содержится в самой религии (образ Яна Бронски).
Также он описывает мать Оскара-истовую католичку, которая всеми силами своей души пыталась понять прежде всего саму себя, она каялась и причащалась, она просила помочь ей, но увы… Грасс не видит, что религия должным образом помогает людям разобраться и дать понимание (лишь понимание дает внутреннюю опору), он показывает недейственность религиозных штампов типа: «ты грешна, кайся и не прелюбодействуй», эти штампы лишь ввергают человека в глубокое чувство вины, из которой проистекает нелюбовь к самому себе, а значит и к Жизни… со всеми, как говорится, вытекающими.
Но Грасс не останавливается на одном образе, по сюжету после ухода из жизни матери Оскара, в его жизни появляется Мария, ставшая первой любовью Оскара. Она тоже является верующей — протестанткой, но очень быстро переходит в католичество, без особой идейной аргументации, скорее ее привлекают богатые формы католической церкви.
Собственно, я и сейчас вижу, как очень многие «верующие» лишь соблюдают форму, не углубляясь в суть, некоторым нравится пышность проводимых ритуалов, некоторые отдают дань моде, «умные» используют религию в своих целях. Вон, Путина, например, обязательно снимают на камеру на все православные праздники, где он усердно молится и крестится. Понимаю: «Ограбили людей и страну на очередные миллионы долларов — надо для виду со свечечкой постоять, типа покаяться…»
Я немного отвлеклась, вернемся к Грассу и его произведению.
Пусть Оскар и не годился в преемники Христа хотя бы уже потому, что собрать вокруг себя учеников мне крайне трудно, — однако тогдашний призыв Иисуса разными окольными путями достиг моих ушей и сделал меня преемником, хоть я и не верил в своего предшественника. Но в соответствии с правилом: кто сомневается, тот верует, а кто не верует, тот верует дольше всех — мне не удалось зарыть под бременем сомнений малое чудо, явленное лично мне в церкви Сердца Христова…
— Иисус, — соскреб я воедино остатки моего голоса, — Иисус, так мы не уговаривались, немедленно верни мне мой барабан. У тебя есть крест, и хватит с тебя.
Не обрывая резко на полузвуке, он довел игру до конца, с преувеличенной осторожностью скрестил палочки поверх жестянки и без спора протянул мне то, что Оскар по легкомыслию выдал ему напрокат.Я совсем уж собирался без слов благодарности, торопливо, будто за мной гонится дюжина чертей, сбежать по ступенькам и прочь из католицизма, но тут приятный, хотя и повелительный голос коснулся моего плеча: «Оскар, любишь ли ты меня?»
Не оборачиваясь, я бросил через плечо:
— Вот уж не думаю. На что он, таким же голосом, нимало не возвысив:
— Оскар, любишь ли ты меня?
Я, с раздражением:
— Сожалею, но чего нет, того нет.
В третий раз он прицепился ко мне:
— Оскар, любишь ли ты меня? И тут Иисус мог наконец увидеть мое лицо.
— Я тебя терпеть не могу, тебя и все твои штучки-дрючки.
Мой грубый ответ, как ни странно, помог восторжествовать его голосу. Он воздел указательный палец, что твоя учительница из Народной школы, и дал мне поручение:
— Ты, Оскар, камень, и на сем камне я создам Церковь мою. Следуй за мной.
Вы только представьте себе всю глубину моего возмущения. От злости у меня кожа пошла мурашками. Я отломал гипсовый палец у него на ноге, но больше он не двигался.
— А ну повтори, — прошипел Оскар, — и я соскребу с тебя всю краску.
— Я Иисус.
То, что за этим воспоследовало, выглядело вполне эффектно, хоть и не мной было инсценировано. Сразу после моего вторичного провозглашения себя преемником Христа, еще прежде чем Штертебекер успел щелкнуть пальцами, а Углекрад приступить к чистке, раздался сигнал воздушной тревоги.
Оскар сказал «Иисус», снова вздохнул, и сирены подтвердили мои слова одна за другой, сперва та, что по соседству, у аэродрома, потом сирена на главном здании пехотной казармы в Хохштрисе, сирена на крыше гимназии Хорста Весселя, что перед самым Лангфурским лесом, сирена на Универсальном магазине Штернфельда и совсем далеко, от Гинденбургаллее, — сирена Высшей технической школы. Потребовалось некоторое время, прежде чем все сирены пригорода протяжно и пронзительно, словно трубы архангелов, восприняли принесенную мной благую весть, заставили ночь вздуться и опасть, сны замелькать и разорваться, залезли в уши спящих, а луне, на которую решительно никак нельзя было воздействовать, придали зловещий смысл не поддающегося затемнению небесного тела.
Оскар становится основоположником новой идеи — борьбы с новым выявленным злом-со взрослыми: «— Мы вообще не имеем отношения ни к каким партиям, мы боремся против наших родителей и прочих взрослых, независимо от того, за кого эти взрослые или против кого» (метод создания любой религии: найди противоречия, объяви одно злом, а другое добром).
Он возглавляет банду малолеток, выброшенных войной на улицу и «ведет» их под флагом новой идеи. Знакомо…
К примеру, Украину сегодня тоже пытаются вести к «европэйским ценностям». Да, сначала все свое разрушим, а затем пальцем покажем, что там жить лучше, и вы знаете, я бы может на это и купилась, если бы не побывала в Европе и «своими руками те ценности не потрогала». Да, есть порядок, нет бомжей, нет бродячих собак и кошек, люди доброжелательны, невольно вспоминаешь уже забытый психический комфорт Советского Союза, когда ты мог жить не думая о хлебе насущном и с уверенностью в завтрашнем дне, но навести такой порядок в стране не так сложно, надо лишь прекратить отток капитала из страны, как уже делало правительство Примакова-Маслюкова.
Но только через какое-то время пребывания в Европе начинаешь чувствовать, что тебе чего-то не хватает, вроде и улыбаются все, и природа прекрасная, а вдруг ощущаешь, что «дышать» нечем… н-да, начинаешь ощущать именно то, о чем говорит Ирина Анатольевна, «они — другие»…
И лично у меня было шоковое состояние, когда я начала осознавать, во что превратилась некогда Великая Римская империя, о причинах разрушения можно узнать на проводящихся по этой теме вебинарах, как смогли на мелкие осколки разбить то, что когда-то диктовало культуру и нравственные ценности, невольно начинаешь сравнение со своей страной, когда видишь, что… действуют по тому же принципу «разделяй и властвуй». Но все же здесь добавлю свой вывод, что русские и украинцы, не продавшие свою совесть, никогда не примут «европэйскую» обывательскую убогую ментальность.
Когда Оскар взял на себя руководство бандой в тридцать-сорок человек, я попросил Штертебекера, чтобы тот для начала представил мне главаря нойфарвассерской группы. Мооркене, хромой паренек лет семнадцати, сын крупного чиновника в Нойфарвассеровском союзе лоцманов, по причине физического недостатка — правая нога у него была на два сантиметра короче другой — не стал ни вспомогательным номером на зенитной батарее, ни солдатом. И хотя этот самый Мооркене сознательно и гордо выставлял напоказ свою хромоту, был он человек робкий и говорил тихим голосом. Этот все время коварно улыбающийся молодой человек считался лучшим учеником в выпускном классе Конрадовой гимназии и имел все шансы — если, конечно, русская армия не станет возражать — с отличием сдать экзамены на аттестат зрелости.
Мооркене собирался изучать философию. Так же безоговорочно, как почитал меня Штертебекер, хромой видел во мне Иисуса, ведущего за собой чистильщиков.
…Все трое начали с вводной молитвы. Банда на скамьях и на каменных плитах преклонила колени, осенила себя крестом, и Мистер, до известной степени знакомый с текстом и при профессиональной поддержке служек, запел молитву. Уже во время вступления я едва заметно шевельнул палочками. Kyrie я сопровождал более активно. Gloria in excelsior Deo — я воздал хвалу Богу на своем барабане.
Я воззвал к молитве, но вместо эпистолы из дневной литургии сделал небольшую увертюру, аллилуйя мне особенно удалась, во время Credo я заметил, как верят в меня ребята, немного приглушил свою жесть, во время Offertorium’a, дав Мистеру возможность преподнести хлеб, смешать вино с водой, позволил кадить на себя и на чашу, проследил, как ведет себя Мистер, умывая руки. Молитесь, братие, барабанил я в свете красных фонариков, подводя к перевоплощению. Это плоть моя. Oremus, пропел Мистер, подстрекаемый к тому святым распорядком службы, парни на скамьях выдали мне два варианта «Отче наш», но Мистер сумел объединить за причастием католиков и протестантов, а покуда они причащались, я пробарабанил им Confiteor. Дева пальцем указывала на Оскара, на барабанщика. Я стал преемником Христа.
Богослужение катилось как по маслу. Голос Мистера вздымался и опадал, а как же красиво преподал он благословение: помилование, прощение и отпущение, а уж когда он бросил в неф слова: Ite messa est, ступайте же, отпускаю вам, свершилось поистине духовное отпущение, после чего чисто мирское взятие под стражу могло бы теперь совершиться лишь для банды, укрепленной в вере, усиленной во имя Оскара и Иисуса.
Здесь скажу только, что эта история закончилась оправданием Оскара и казнью всех членов «новой веры».
Еще одним ключевым моментом произведения я считаю момент, когда Оскар решил снова расти. Это происходит после ухода из жизни его отца-Мацерата, перед этим также погиб тот, кого он считал своим отцом-Ян Бронски, Оскар осознает свою причастность к их гибели, понимает, что до этих пор был безответственным человеком, и решает «расти», что означает принимать всю ответственность за себя, своих близких и не только… Здесь также возникает образ растущей немецкой нации, начавшей осознавать свою вину за погубленные человеческие жизни во время Второй мировой…
Роман заканчивается подведением итогов своего тридцатилетия и решимостью жить дальше уже осознающим свою ответственность за все происходящее..
…я счел бы себя счастливым, несмотря на боязнь и детские страшилки, возноси он вместе со мной не абсолютно чужих людей, а моих живых и мертвых друзей и родных: мою бедную матушку между Мацератом и Яном Бронски, седовласую мышку мамашу Тручински с детьми Гербертом, Густой, Фрицем, Марией, и зеленщика Греффа, и его распустеху Лину, и, разумеется, наставника Бебру, и грациозную Розвиту — словом, всех тех, кто обрамлял мое сомнительное бытие, тех, кого погубило мое бытие, — а вот наверху, там, где у эскалатора иссякали силы, я желал себе вместо полицейских нечто совсем противоположное страшной Черной кухарке: чтобы как гора высилась там моя бабушка Анна Коляйчек и чтобы после благополучного подъема она впустила меня и мою свиту под свои юбки, обратно в гору.
Теперь у меня больше не осталось слов, но я должен еще обдумать, что собирается делать Оскар, когда его неизбежно выпустят из специального лечебного учреждения. Женится? Останется холостым? Покинет страну? Вернется в натурщики? Приобретет каменоломню? Соберет учеников? Станет основателем новой секты? Все возможности, которые в наши дни предоставляются тридцатилетнему, следует серьезнейшим образом проверить, а чем их и проверять, как не моим барабаном?
Только сейчас после прочтения книги «Жестяной барабан», я начинаю понимать, почему с таким ожесточением велась борьба против Г. Грасса. Ведь его судили, пытались запретить книгу, над ним издевались все источники массовой информации, но он выжил и не перестал бороться, хотя и говорил с горечью, что ощущает себя «говорящим в пустыне».
В 2012 году он написал стихотворение, в очередной раз повергшее в шок всю управленческую «элиту» общества, привыкшую к своей безнаказанности.
ТО, О ЧЕМ ДОЛЖНО БЫТЬ СКАЗАНО
Гюнтер Грасс
(перевод с нем. Майнат Абдулаева)Почему я молчу, зачем так долго замалчиваю
То, что и так очевидно и репетируется давно
в планах-играх, в конце которых
мы все, если выживем, превратимся в какие-то безмолвные скобки?
Это присвоенное самими себе право на упреждающий удар,
который может стереть с лица земли
покоренный неким хулиганом и
вынуждаемый к организованным ликованиям
иранский народ только потому, что
его власти якобы владеют атомной бомбой.Но только почему я запрещаю себе
называть по имени ту, другую страну,
которая вот уже много лет, — хоть и тайно, —
но все-таки владеет изо дня в день нарастающим
ядерным потенциалом,
никем не контролируемым, потому что
никакого контроля она не допускает?
Всеобщее умалчивание фактов,
которому и мое молчание покорилось,
я воспринимаю, как тяжеловесную ложь
и ограничения, угрожающие наказанием,
как только это молчание будет нарушено,
потому что вердикт „антисемитизм“ наготове, об этом пишет wordyou.ru.Но теперь, когда из моей страны,
которую день изо дня настигают ее собственные преступления,
которые невозможно ни с чем сравнить,
и из-за которых ей все время приходится отвечать,
под натянутой на проворные губы
маской „искупления вины“,
но на деле исключительно из-за выгоды,
поставляется в Израиль очередная подводная лодка,
чья задача состоит в том, чтобы умело направить
всеуничтожающие боеголовки туда,
где даже существование одной-единственной
атомной бомбы не доказано,
я говорю то, что должно быть сказано.Но почему я молчал до сих пор?
Потому что считал, что мое происхождение,
скованное никогда не исправимым недостатком,
запрещает мне поставить страну Израиль,
с которой я связан и хочу быть связанным,
перед этим фактом.Почему же тогда я сейчас говорю,
состарившийся, последними чернилами:
„Атомное государство Израиль подвергает
И без того хрупкий мир угрозе“?
Потому что следует сказать то,
что возможно уже завтра окажется слишком поздно;
еще и потому, что мы, — как немцы обремененные и без того достаточно, —
можем оказаться поставщиками преступления,
которые легко можно предвидеть,
из-за чего наше соучастие
никакими оправданиями невозможно будет искупить.
И еще признаюсь: я больше не молчу,
так как я устал от лицемерия Запада,
и потому еще, что остается еще надежда
на то, что, может быть, и многие другие захотят
освободиться от молчания
и тех, кто является причиной очевидной опасности,
призовут к отказу от насилия и
смогут настоять на том, чтобы
независимый и постоянный контроль
международных инстанций
над израильским атомным потенциалом
и над иранскими атомными станциями
правительствами обеих стран будет допущен.Только так можно помочь всем,
Израильтянам и палестинцам,
более того, всем людям, которые в этом регионе,
оккупированном безумием,
живут в тесноте и ненависти,
и в конце концов всем нам тоже
только так можно помочь.
Услышьте, люди зов настоящего немца!!!
В Израиле к спорам вокруг стихотворения подключились первые лица. Премьер-министр страны Биньямин Нетаниягу заявил, что сравнение Израиля с Ираном, который отрицает Холокост и грозит уничтожить еврейское государство, очень мало говорит об Израиле и очень много о Грассе. Он не преминул напомнить, что писатель в течение 60 лет скрывал свою службу в войсках СС (Waffen-SS). По его словам, в этом контексте неудивительно, что Грасс видит в единственном еврейском государстве угрозу мировой стабильности. — Это Иран, а не Израиль, угрожает уничтожением других государств, поддерживает террористические организации, обстреливающие ракетами мирных граждан, побивает камнями женщин, вешает гомосексуалистов и жестоко угнетает десятки миллионов своих граждан».Глава МИД Израиля Авигдор Либерман раскритиковал произведение Гюнтера Грасса, призвав европейских лидеров осудить высказывания писателя, способные усилить антисемитские настроения. «В прошлом мы уже видели, как семена антисемитизма могут перерасти в пожар, угрожающий всему человечеству», — отметил дипломат.
Ну чем вам не Оскар с его жестяным барабаном… Да, настоящий писатель не может не соответствовать своим же созданным образам. И что тут скажешь, героические поступки всегда вызывают уважение и восхищение. А все те, кто выступил против стихотворения Г.Грасса между прочим, даже не понимая, также сделали свой выбор.
О чем говорит Грасс? О том, что перед законом совести должны быть все равны, а Израиль позволяет себе лгать, как всегда надевая на себя шкурку «овцы», они де ни при чем, «агрессивен» Иран, недавно на сентябрьском вебинаре мы разбирали Иудею-родину всех евреев, на котором очень четко было показано, что если государство, начиная с истоков своего создания, использовало принцип воровства, оно всегда будет «агрессором» по отношению к другим государствам, все также, как у людей, только в масштабах государства, потому что в основе лежит совершенно жуткий страх стать раскрытым и потерять все «нажитое непосильным трудом»…
«Немецкий писатель и нобелевский лауреат Гюнтер Грасс решил ответить на критику в адрес своего стихотворения, в котором он предупреждает об опасности антииранской политики Израиля. В новом интервью DPA Грасс заявил об отказе изменить мнение, напомнив, что считает превентивные удары, которыми Иерусалим угрожает Тегерану, недопустимыми, пишет Tagesspiegel.
Единственная ошибка, с которой готов согласиться автор, состоит в том, что он писал про Израиль в целом, а не про нынешнее израильское правительство. Он отметил, что к этой стране в целом испытывает глубокую симпатию. В интервью ARD Граcс отверг обвинения в антисемитизме. Он подчеркивает, что впервые так полно высказывается по этой проблеме и что критикует политику не только Израиля, но и Германии, власти которой продают вооружение еврейскому государству.
Комментируя свое произведение, Грасс заявил, что не встает на сторону Ирана, а призывает международное сообщество контролировать обе стороны конфликта. Между тем Израиль вместе с западной прессой жестоко раскритиковали писателя, в то время как иранские СМИ похвалили его за честность.
Так или иначе, но возможную войну он тогда предотвратил! Мне еще нравится строчка из его романа, которая опять же говорит о нем, как о глубоко мыслящем человеке и дает характеристику его незаурядной личности.
«Полагаться только на Распутина я не хотел, поскольку очень скоро понял, что в этом мире каждому Распутину противостоит свой Гете, что Распутин приводит за собой Гете или Гете — Распутина, и не просто приводит, а, если понадобится, и творит, дабы потом подвергнуть его суду».
Запись вебинара Гюнтер Грасс «Фантом памяти»
2 комментария
Большое спасибо, обширное и глубокое дополение к вебинару.
Про проникновение евреев «в здоровые нации».
У В. Скотта в «Айвенго» прекрасно раскрыт сюжет внедрения евреев в ряды анло-сакской аристократии. К моменту 1930-х годов английская аристократия по крови была и не английской, и не французской.
Он верит в Своё творение — человека.