Джордж Гудвин Килберн «Сочинение письма»
Кончаю. Страшно перечесть.
Стыдом и страхом замираю.
Но мне порукой ваша честь,
И смело ей себя вверяю…
А.С. Пушкин «Евгений Онегин»
Странно вспомнить эти строчки Александра Сергеевича Пушкина, а после представить нынешних разухабистых Татьян, нисколько не нуждающихся в чьем-то одобрении написанного «под заказ».
Нынешние пишущие Татьяны – совсем не то, что давешние. Нынче любая Татьяна, не только не подозревает наличие чести в своем случайном адресате, но не предполагает ее наличия и в тех, кто за такое заплатит, создав абсолютно безвыходную ситуацию для всех, кто пока еще не разучился читать.
Кто из Татьян покраснеет или хоть немного устыдится, глядя на прилавки отечественных книжных магазинов? Разве хоть кто-то из них на секунду задумается, на что потратил свою жизнь, какие-то пусть скромные, но свои действительные, личные способности? Впрочем, у нас повсюду «всплыли» не самые культурные, не самые образованные, не говоря уж о том, что далеко не самые совестливые. Что более всего удивляет во всех «всплывающих», — это абсолютное отсутствие стыда, хотя бы легкого сомнения в том, что и у них может «что-то не получиться». В особенности, на фоне сделанного до них.
Более всего в приведенной ранее дискуссии меня, конечно, поразило завистливое, ревнивое замечание Татьяны Толстой. Сколько не говори о ее родстве с давешними Толстыми, а легче от этого не станет. И по ее «творческому пути» видно, что искра божья в русской литературе не наследуется по мифическим и легендарным родственным связям (за исключением самих связей). А также очень хорошо заметно, во что превращается любое дело, стоит в нем укорениться людям случайным, не способным достичь требуемого результата.
Видно это, к сожалению, не только по литературе. Но литература – первый нравственный заслон на пути очередного убожества по родственным связям – во всех иных областях жизнедеятельности.
Любое дело начинает стремительно угасать, чахнуть, умирать, — стоит обосноваться в нем в качестве каких-то «гуру» — людям случайным, никчемным, бесталанным. И если мы выслушали много ерунды про советское государственное устройство, в момент излома которого в 1991 году партия КПСС была отделена от аппарата управления, а разрушительная борьба велась с профессиональным составом Совета Министров, — то ведь сложно не заметить, что сами результаты «демократических преобразований» сегодня не берется озвучивать ни один «прогрессивный деятель своего времени».
Конечно, я пытаюсь повторить анализ Ирины Анатольевны Дедюховой, но, как вы понимаете, не повторять же мне очередную муть из Татьяны Толстой. Далее Ирина Анатольевна делает вывод чисто по литературному процессу, постоянно задаваясь вопросом, проникнутым бабьей жалостью к себе самой: «Почему я?..»
Опять-таки не припомню случая, чтобы кто-то из сегодняшних дам, подвизающихся на остатках современной русской литературы (о мужчинах поговорим в другой раз) – хоть раз засомневались в себе, не имея и близко тех данных Ирины Анатольевны, хотя бы отдаленно напоминающих ее дарование. Ничего, кроме желания иметь с ней чисто внешнее сходство, перенять какие-то манеры, слова и… мысли.
Последние, безусловно, не столько перенимаются, сколько пошло приватизируются. Чем, кстати, проявилась и Татьяна Толстая. Скажем… не чужда!
Но чем бы не занималась Толстая, а о процессах «идеологической зачистки» литературного пространства советского времени – все читают у Дедюховой. К тому же на наших глазах прошла попытка «идеологической зачистки» самой Ирины Анатольевны, что раз и навсегда раскрыло, например, для меня суть современного российского «либерализма». Навсегда осталась и ее страшная фраза того времени, сказанная между делом в комментариях: «К сожалению, иного пути «прописки» в русской литературе не предусмотрено. Здесь вначале надо ответить жизнью за сказанное».
Недавний вебинар «Поэзия начала ХХ века» с сопоставлением жизни, творчества и мировоззрения двух крупнейших поэтов того времени – Сергея Есенина и Владимира Маяковского, — не только убедили меня в правильности этой печальной мысли, ответили на более «незначительный» вопрос о том, отчего же Сергей Есенин, например, частенько записывал свои стихи… кровью. Не только «До свиданья, друг мой, до свиданья!», а вообще… многие.
Но это же заставило по-новому взглянуть на те особенности литературного процесса конца ХХ годов, которые часто приводились Ириной Анатольевной. Ведь о том, что странным образом все читатели разом отвернулись от творчества авторов «письма 42-х» мы услышали впервые от нее и достаточно давно. И еще она говорила, что те, кто просил подписать это письмо, знали, что одним этим фактом творческие работники навсегда уничтожат связь с читателем. Большой вопрос, догадывались ли об этом те, кто его подписывал?
И далее шла интересная мысль, что, значит, готовиться к перевороту «авторы письма» (напомню, просившие от имени творческих работников уничтожить парламент и основной закон страны), — начали загодя, скорее всего, сразу после смерти Л.И. Брежнева. А посему и всем использованным в «письме 42-х» деятелям – заранее подготовили в этот момент замену. Причем, по тем литературным жанрам, которые изначально пользовавшимся в СССР повышенным спросом, но «не приветствовались» цензурой, Такие как детектив, фантастика, боевик, дамский роман, переводная проза, фэнтези и проч.
Запомнилась ее же мысль и том что литературный процесс – регулируемый «простреливаемый» участок общественной жизни, что здесь еще очень давно сделано многое в духе «партийности в литературе», чтобы навсегда отвратить читателя от участия в эстетической триаде «автор-образ-читатель».
А теперь, с учетом тех постулатов, неоднократно доказанных Дедюховой, вернемся к прошлой осени. И сразу же уткнемся в «большого интервью» (оно так и называется) Татьяны Толстой, данной ею киевскому (!!!) ресурсу почти сразу же после ее неосторожного замечания на страничке френда по Фейсбуку о том, что я даю ссылки на Дедюхову, а не Пищикову и (или) на нее-несравненную.
Татьяна Толстая: «Могу и палкой с гвоздем по лицу ударить»
21:11/01.11.2013 • Одна из самых известных писательниц России рассказала «ШО» всю правду о лжи Дарьи Донцовой, цензуре в «Школе злословия», нелюбви к групповой деятельности, тайной поддержке смертной казни, окончательном отходе от фикшн-литературы, подлогах на популярных телешоу, дефектах американской культуры, неприязни к фейсбучным котикам и о том, как ей трудно быть довольной собой.
беседовал: Юрий Володарский. фото: пресс-служба Форума издателей/LVFA, POLIT.UA/Юлия Каденко
Как видим, Интервью поспешно взяли тут же… да вот беда, отчего-то его не нигде не удалось «пристроить», кроме киевских ресурсов. А здесь, в России, оно, как видите, стало известным, благодаря перепечатке в социальных сетях. Что «совсем уж», согласитесь.
В упомянутой дискуссии по поводу «Пятиэтажной России» Евгении Пищикой, Татьяна Толстая тут же испарилась, как только я ей заметила, что зря она ждала от меня одной ссылки на И.А. Дедюхову. Ну, съязвила, что сама Толстая, так и не дождавшись этой ссылки, слишком уж поспешила с заметкой в Фейсбуке.
Думаю, все припоминают, сколь неожиданной оказалась для многих – ее «эпитафия» Виктору Топорову, ушедшему из жизни в 2013 году. Хотя при жизни Топорова Толстая вряд ли отважилась выпалить скороговоркой то, чем огорошила всех общих знакомых, явно пытаясь «опередить» Дедюхову.
До сих пор испытываю восторг перед эпитафиями Дедюховой не только по поводу отошедших на тот свет Аксенова или Солженицына, но, прежде всего, Егора Гайдара. Ее статья «Последнее слово Гайдару» — стала настолько мощным приговором тому, что подается нам в качестве «русского либерализма», что и Юрий Лужков поспешил «откреститься» своим «Еще одно слово Гайдару», чтоб тяжесть дедюховского слова не придавила и его.
Тогда в отношении Лужкова и массы желающих последовать его примеру – выступила с отрезвляющим и увещевающим словом Татьяна Дьяченко, понимая, до чего неминуемо договорятся все, кто хотел оставить о себе парочку других последних слов. Татьяна Дьяченко дала понять всем желающим, что предавать им уже поздно, она про любого может рассказать массу других историй.
Поэтому можно было ожидать и после кончины Виктора Топорова аналогичной ситуации. Ведь покойный при жизни объяснял Дедюховой, что она «не проходит по формату», который нынче предусматривает описание нетрадиционной сексуальной ориентации, использование русского мата, подробности изнасилований, инцестов и «жесткого порно».
То есть, любой «физиологии процесса», продемонстрированной, например, писателем Владимиром Сорокиным в часто цитируемой Дедюховой фразе, ставшей «творческим кредо» Сорокина: «Читателю неинтересно, что думала или чувствовала Наташа Ростова, читателю хочется узнать, как она, например, какала!»
И при жизни Виктора Топорова мы не раз видели его столкновения с разъяренной Ириной Анатольевной. Насколько «близко» все перечисленное выше ее творчеству, желающие могут выяснить сами.
При этом Виктору Топорову ответить было нечем. А за Дедюховой при этом стояла громада русской литературы и русской культуры. Было видно, что Топоров не рассчитывал, будто кто-то сможет поставить перед ним вопросы с этих позиций
Но когда их ему задали, ответить оказалось нечем. Да и времени хоть что-то исправить, уже не осталось. И то, что Топоров беспомощно пытался уйти от ответа, свидетельствовало, что сам он… пришел к аналогичным выводам. По крайней мере, он никогда не стирал комментарии Дедюховой, блокировал ее лишь временно. Там чувствовалась, витала в воздухе сцена с блудным сыном!
Странно, что при этом именно Топоров выглядел блудным сыном, несмотря на патриархальный фейс. Сами объяснения Дедюховой с Топоровым носили весьма интересный, познавательный характер :
а) о литературном процессе, задачах искусства, предмете искусства (и что им являться не может) – со стороны Дедюховой; б) занимательной этимологии – со стороны Виктора Топорова.
Возвращение блудного сына. Рембрандт Харменс ван Рейн
Обычно он прятался, но иногда пытался возражать. Выглядели эти возражения настолько жалко, что Ирине Анатольевне писали жалистные письма филологические граждане, сразу отмечавшие, что ничем лично Топорову не обязаны, сами знают, кто он такой, но просят не трогать его, выражая надежду, что скоро его и так не станет.
Кроме того, из-за «кислотной атаки» в ГАБТ, с зимы 2013 года Ирине Анатольевне стало не до развлечений с Топоровым. Ведь «горячая точка» столкновения культуры и антикультуры – была в тот момент как раз в русском балете. Тем более, что ей пообещали, что его жалкое «руководство» скоро закончится по естественным, так сказать, причинам.
Надо сказать, что Дедюхова возражала Топорову корректно, но настойчиво, когда он, уже погрузившись одной ногой в могилу, все еще пытался «руководить литературным процессом», навязывая читателям образчики своего непритязательного вкуса. Например, пресловутого Максима Кантора, с низким интеллектом, отсутствием культуры, хамством – сегодня столкнулись многие. Но ведь там же и «литературы» никакой не было изначально!
Ирина Анатольевна на момент смерти Топорова написала роман «Парнасские сестры» («Время гарпий»), давший не только полный анализ всего произошедшего в ГАБТ за полвека, но и широкий спектр общественно-политической жизни. В результате возник и уникальный образный ряд самого нашего времени – времени кормежки гарпий, неспособных на творчество, в отличие от муз. Но зато способных загадить любую человеческую жизнь, отравить ее пошлостью и клеветой.
Татьяна Толстая, как справедливо отмечает автор интервью с ней, в этот момент ничем не проявилась – ни положительным, ни отрицательным.
Обычно мои интервью с писателями связаны с выходом их нашумевших сочинений и преимущественно этим самым сочинениям и посвящены. С Татьяной Толстой другой случай — последнее время новых книг она не издавала, ньюсмейкером не становилась, в общем, что называется, не была, не состояла, не участвовала.
Молчали и все другие «птенцы гнезда им. Виктора Топорова». Надо понимать, что насаждение изначально лживых гарпий в литературе, как не раз пеняла Ирина Анатольевна Топорову, — впервые в истории России оставило великую нацию в переломный момент без большой русской прозы.
Татьяна Толстая трусливо помалкивала в этих разборках, чтобы никому не пришло вспомнить о ее убогом «творчестве». Как мы помним, больше всего И.А. возмущалась податливостью Людмилы Улицкой, с готовностью выдавшей «жесткое порно» — в русле навязываемого Топоровым «формата». Мы там помним возмущения нашего классика, что после «партийности в литературе», которая имела хоть какую-то «идейную базу» — получаем «формат а-ля Витька Топоров» с непременными инцестами и порно.
А Татьяна Толстая – нигде «не была, не состояла, не участвовала», что называется, «сидела на булках ровно». Но по моим ссылкам поняла, что… лучше ей опередить Дедюхову, как бы высказав в сжатом виде все ее давние претензии к хорошо пожившему и покуражившемуся за «литературный счет» почившему в бозе «мэтру». Иначе ведь «после не отмоешься» (с. И.А. Дедюхова). По крайней мере, не объяснишь, как «вписалась в формат» строго Виктора Топорова, который имел неосторожность попытаться «отформатировать» им и саму Дедюхову.
А если выскочить раньше Дедюховой и сообщить правду о свежем покойнике, то… всем сразу станет ясно, что сама Толстая попала в формат Топорова исключительно за талант и дарования. Не за то, о чем вы подумали.
Такой был расчет. А в результате получилось не совсем. Дедюхову с момента «кислотной атаки» Топоров не интересовал настолько, что она удивилась, когда я осторожно поинтересовалась, почему она-то молчит по поводу его кончины?
Последовала действительно долгое молчание, после чего Ирина Анатольевна призналась, что так увлеклась восстановлением справедливости в русском балете, что совершенно была не в курсе: «Да что ты говоришь?.. Мне очень жаль, что Витьки больше нет. Без него станет совсем скучно!»
Потом она тяжело вздохнула и сказала, что всегда полагала, «что он так и будет жить вечно», поскольку давно воспринимала его — «собирательным типом, чисто литературным образом, а не живым человеком, он сам так устроил свою жизнь, навроде пылесоса».
Признаюсь, меня озадачило такое определение. Хотя то, что Топоров все же не получил эпитафию «пылесосу и человеку», немного обрадовало. Приятно было сознавать, что я ее озадачила и поразила — запоздалым «доказательством», что Виктор Топоров, требовавший изменить ее этические принципы, на деле оказался простым смертным. Она была явно разочарована.
Через силу она потерянным голосом выдавила, что ее нашумевшие ранее эпитафии касались людей, с кем она не сталкивалась лично. А Топоров все же был ее знакомый, так уж не ей его «провожать». Но основные аспекты своих претензий к нему — она успела высказать при жизни, вполне гласно. Он ничего поправить не захотел или не сумел, поэтому добавить ей нечего.
К тому же именно Топоров вывел литературный процесс из области всего общественно-значимого куда-то ниже пояса. Поэтому и его смерть – бытовое и незначительное событие «для таких же, как он сам», зря от нее ожидали какой-то «реакции». Как человек он умер для нее очень давно, а теперь умер вторично.
А реакция все же последовала. Нп выходку Татьяны Толстой, решившей произносить грозные нравственные эпитафии в духе Дедюховой, но на свой трусливый манер «не была, не состояла, не участвовала» — многие отреагировали резко и болезненно. Уж не Толстой было громить Топорова посмертно.
Поэтому и интервью ей понадобилось, чтобы хоть как-то «перевести стрелки». Беда только, что опубликовать интервью «писателя», который давно ничего не пишет, сочли нужным лишь на Украине.
Но это беда Толстой! А наша беда, что «статус последнего форпоста культуры» — приписывают пустому месту, выслеживающему мои ссылки на Дедюхову, подражающему ей… до гипотетических эпитафий на смерть общих знакомых.
Тем не менее, благодаря телевидению Толстая остается одним из самых узнаваемых современных русских писателей, а ее совместная с Авдотьей Смирновой программа «Школа злословия» приобрела статус чуть ли не последнего форпоста культуры на российском ТВ.
Мы встретились с Толстой в гостиничном ресторанчике на Форуме издателей во Львове, где она была почетным гостем. Когда я включил диктофон, мимо прошел внимательный к окружающей действительности поэт Бахыт Кенжеев и, глядя на нас ясными утренними глазами, посоветовал: «Спроси у нее, принимала ли она участие в разрушении советской власти». Что я немедленно и сделал.
Просто отметим интересный факт. Итак, после того, как Татьяна Никитишна, навсегда опередив Ирину Анатольевну, выразила свое отношение к охладевшему трупу Топорова, ничего не написав, она посещает Форуме издателей во Львове в качестве «почетного гостя». Что там издают… можно только догадываться, причем, по тому хамскому отношению, которое мы все получили от этого города за последнее время.
Как нас всех «представила» Татьяна Толстая, что она там несла вслух, можно сразу же определить по первому заданному ей вопросу.
ШО Татьяна Никитична, вы принимали участие в разрушении советской власти?
— (Смеется) Надеюсь. Дело в том, что я застала советскую власть как раз на излете. Я начала писать в январе 1983 года, а Брежнев умер в ноябре 1982 года.ШО Неужели смерть Брежнева подтолкнула вас к литературному творчеству?
— Смерть Брежнева совпала с началом того толчка, который привел меня к литературному творчеству, и я не шучу. Я начала писать после того, как сделала операцию на глазах. Я много раз об этом рассказывала, неинтересно повторяться… Короче говоря, у меня была операция, после которой я три месяца не могла читать и вообще глаз открыть, и за это время во мне произошли какие-то медитативные сдвиги. Открылся третий глаз, я начала писать.
Полина Д. Моя мама — далай-лама, пастель, гуашь
У тех, у кого «третий глаз» открывается «внезапно» и сам по себе, нет нужды торопливо отписываться от только что почившего «пылесоса и человека».
Человек с «третьим глазом» понимает разницу в профессиональном управлении и «советском строе», о котором бормочут в бреду такие, как Толстая и Донцова.
А сколько при нас этот «человек с третьим глазом» восклицал: «Почему я?..» Наверно, потому что анализ «человека с третьим глазом» — совпадает даже по датам.
Итак, именно тогда Татьяна Никитишна нахлобучила себе «третий глаз», о котором начала рассказывать встречным-поперечным только после статьи с рисунком дочери Дедюховой.
В чем-то я понимаю Толстую. Невозможно не включиться в яркий образный ряд самой «легкой», шуточной, новогодней статьи Дедюховой. Помнится, после этой статьи и рисунка Полины — сама долго думала, а может и у меня тоже есть такой… третий глаз на ветках?
Да, вот так это, наверно, и выглядит со стороны. Я тоже поначалу растерялась на счет того предмета, который там болтается на ветках. «Это — третий глаз!» — объяснила мне Поля. Наверно, поэтому к такой разлюли-малине даже общественные стереотипы не липнут.
«Вы — ненормальная!» — кричат мне откуда-то снизу существа, у которых ничего не ветвится, поскольку разветвляться нечему. Конечно, нормой мой тяжелый случай не назовешь. Но как грустно выглядят литературные прилавки с книгами, написанными вполне нормальными ординарными людьми.
И уже зная по ряду моих ссылок об отношении Ирины Анатольевны к таким, как она или Донцова, после ехидного замечания Дедюховой о том, что ей рассказали, как студенток-филологов посылают на практику – в литературные рабы к Донцовой «на практику», Толстая с возмущением начинает отпинываться руками-ногами — от несчастной болезненной на голову и в целом Дарьюшки.
ШО Вообще сама не пишет?
— Я думаю, она намечает какие-то вещи, я же свечку не держала. Но двадцать книг в год не писал даже Юлиан Семенов, который рассказывал, что у него было такое как бы литературное повреждение — перед его глазами словно была бегущая строка, как на здании «Известий», и он за ней записывал. Бывает и так, у людей вообще странная мозговая деятельность, но у Донцовой нет даже этого. У нее есть какие-то мелкие рабы, которые все записывают.ШО Ну, может, она хотя бы начинала сама? Она ведь тоже болела…
— Да знаю! Она приходила к нам на «Школу злословия» и на голубом глазу несла всю эту пургу! Смотрю на нее и думаю: я же вижу, что ты врешь, зачем же ты мне врешь? Я же могу и палкой с гвоздем по лицу ударить! Просто жалко тебя, поэтому я промолчу, буду фальшиво улыбаться и вежливо кивать.ШО Вам часто приходилось приглашать на «Школу злословия» людей, которых хотелось ударить по лицу палкой с гвоздем?
— Все реже и реже. Раньше это была задача нашей программы, ее смысл. Увы, эти свежие цветущие времена довольно быстро ушли, поперла цензура, люди стали бояться. Мы сначала политиков хотели звать, потому что заявленная идея «Школы злословия» была, так сказать, снятие масок. Ее автор Юрий Богомолов хотел отделить частное лицо от общественного, и это касалось прежде всего политиков. Вот у актеров вообще нету частного лица, поэтому мы их никогда не зовем. Это бесполезно, вы не можете узнать, кто они на самом деле есть.
Ну, там Татьяна Никитишна до кучи пригребла и «Грех лицедейства» Дедюховой и ее же давнюю статью про Басилашвили, заявившего, что в советское время не было столько иномарок, поэтому жили плохо… про Жванецкого, заявившего, что раз у народа появились турецкие ботинки, значит, все «хорошо жить стали». Было с кого брать пример «Свете из Иванова» — «стали лучше одеваться».
Но ведь про Донцову Татьяну Никитишну спросили не зря. Значит, из всей «современной русской литературы» — на львовском форуме, где она была «гостьей», в наличии присутствовала подавляющим ассортиментом эта деятельница, которой Толстая не преминула бы вдарить палкой с гвоздем. Но, конечно, не по живой. При жизни она – «промолчит, будет фальшиво улыбаться и вежливо кивать», как буквально накануне – Топорову.
Вот и ответ на извечный вопрос – «есть ли жизнь после смерти?» Конечно, есть! И там еще многим предстоит узнать праведный гнев Татьяны Никитишны, вооруженной «палкой с гвоздем». При жизни она с подружкой (пиявкой и лягушкой) решила пиарить политиков. Вот ведь на что сгодился «писательский» имидж после проявления «третьего глаза». Но политики у нас такие, что и газеткой можно прихлопнуть, а не то что.
И далее идет галерея «портретов», вроде «Пети Авена» и «Лени Парфенова»… ничего интересного. Думаю, сами организаторы «злословных» посиделок Авдотьи и Татьяны, могли убедиться в этом по уровню рейтингов и стоимости рекламных блоков.
Соответствующий «звонок» о том шкурном «мониторинге», который ведет эта писательница с «третьим глазом» (ничем при жизни не проявившимся), – звучит при упоминании ею Антона Носика. Напомню, что это ведь один из первых виртуальных «проектов» создания некого сверх-посещаемого ресурса с накручиваемыми рейтингами. В этой галере «виртуальных образов» — и сын писательницы Артемий Лебедев, про которого выступали ведущие «эксперты», что именно он хамит и матерится – без доли экстремизма, просто из-за отсутствия домашнего воспитания.
Интересно, что Носику, после длительного существования его в качестве супер-пупер виртуальной личности – понадобилось достраивать ее с помощью Авдотьи и Татьяны.
ШО Я видел программу с Носиком в интернете.
— Кто-то слил — народу в студии много, за всеми не уследишь.
Отчего-то эта безумная чехарда с «героями дня» у самой Татьяны не вызывает никакого желания увековечить его образ в своей «зарекомендовавшей себя» прозе. Писать явно нечего, а если посмотреть ранние передачи, то можно заметить, что и сказать было нечего. Это сама передача немного обтесала и «разговорила» немолодую, совершенно неинтересную даму. Вернее, приучила щебетать с апломбом.
С исследовательской точки зрения, интересно ее описание встречи с писателем Липскеровым, московским ресторатором. Вряд ли она сама замечает, что в Липскерове описывает себя, только-только начавшую «злословить» в «школе» для «политиков».
Совсем загадочно вышло, когда нам позвонило начальство и попросило пригласить писателя Дмитрия Липскерова. Мы сказали: конечно, пригласим, только ведь мы его будем спрашивать про вещи неприятные. А именно: зачем он вместе с Александром Гордоном вдогонку уже севшему Ходорковскому подписал письмо с просьбой посадить его еще глубже? Конечно, обязательно спросите, сказали нам. Мы провели с ним программу, и нам ее запретили.
Он нам совсем непонятен как человек. Он явно хотел прийти и чего-то ждал. Мы его спрашиваем о писательстве — отвечает с неохотой. Спрашиваем о его ресторанном бизнесе — отвечает с еще большей неохотой. Ну, хорошо, не хочешь про то, не хочешь про это, что ж ты просишься-то на программу? Заговорили про письмо — он как-то нехорошим образом оживился и практически спел гимн прокуратуре. Страшная дичь.
То есть, только на Ходорковского писать письма «нехорошо»? А теперь, когда сам Ходорковский показал свою человеческую изнанку, — уже можно писать письма? Но вчера?
Дальше идет пинг-понг, вопрос-ответ. О том, что Татьяна никогда не писала публицистики, но повсюду лезла в разные «политические советы». То есть, сказать нечего, но ее с «третьим глазом» всюду усаживали ради «присутствия». Чего ради она сама-то «присутствовала»? Ради вопроса журналиста? Или ради такого же резкого «прозрения», продемонстрированного ею на обсуждении кончины Топорова?
ШО Вы никогда не выступали как публицист…
— Никогда.ШО …зато входили в редакционный совет «Консерватора».
— Было дело.ШО Татьяна Никитична, вы консерватор? Либерал? У вас вообще есть какая-то политическая самоидентификация?
— Нет. Понимаете, в чем дело, я бы назвала себя либералом, но в смысле XIX века, вот так и оставим. Я не экономический либерал, потому что в экономике ни ухом ни рылом, я в том смысле либерал, что максимально толерантна по отношению к любым девиациям, кроме того, что я всей душой поддерживаю смертную казнь, но никогда бы не подписалась под этими словами. Потому что я прекрасно знаю: стоит только поддержать смертную казнь, как тут же казнят кого-нибудь невинного. Но в своей душе я абсолютно холодна к той человеческой жизни, которая… Ну вот Брейвик, например, убил сто человек. Я считаю, что ему надо умереть. И в этом смысле я не либерал.
Она такой либерал на уровне XIX века, толерантна к любым девиациям, но считает приличным в качестве русского писателя озвучивать вслух – кому «надо умереть». Просто у нее такая «позиция». Даже уточнять не хочется, кому она еще искренне пожелает смерти, решив, что уже типа… достаточно. Но хоть соображает, что ковыряние в ярлыках после Ирины Анатольевны – чревато, тут же придется ответить на ряд экономических вопросов. Типичный «гуманитарий».
Там есть и осторожная «поправка позиции» в отношении Сорокина. Отметим, насколько качественно Толстая мониторит Дедюхову! Сорокин был первым, с кем раз и навсегда разобралась Ирина Анатольевна в середине нулевых. И что толку после этого – спрашивать о Сорокине Толстую? Сорокин после этого не оживет, а от Толстой можно получить лишь заблаговременную эпитафию – с объяснением, почему ей раньше Сорокин нравился, а… потом сразу перестал.
Оказывается, Сорокин раньше был «ранним», а как его разобрала Ирина Анатольевна, стал «поздним». То есть вначале он ей нравился, а как она поняла, что с нее могут спросить ща пиарчик такому «собрату по перу», так он ей сразу нравиться перестал. Стал «поздним».
Ну, вот как Марина Цветаева. Ранняя она всем нравится, а как ей нервы помотали, потравили, поиздевались всласть, так… кому такое надо?
ШО Вы заметили, что Владимир Сорокин в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле» применил тот же самый прием?
— Мне сказали, но я не читала — зачем… Я люблю, в общем-то, Сорокина. Последняя из его вещей, которая мне очень нравится, это роман «Норма», а дальше начинается какой-то механистический подход. Весь этот «Лед»… Поздний Сорокин, как и поздний Пелевин, мне не нравится: скучно, холодно, штукарство. У многих писателей с годами происходит какое-то окостенение. Цветаева поздняя невыносима, хотя я очень люблю ее раннюю.
Далее следует зубоскальство про «позднего Пушкина», но разве это актуально? Интересно, Дмитрий Быков сейчас у Толстой – «поздний» или «ранний»? Тут выясняется, что у Толстой на Украине нашлось немало последователей. Писать чушь, вроде «Кысь» — это ведь не «Парнасские сестры» написать «по орячим следам», не «Армагеддон №3».
ШО Любопытная версия. А знаете ли вы о существовании украинского романа, построенного по вашим лекалам?
— Нет (удивленно).ШО Александр Ирванец, «Очамымря»: Киев после катастрофы на Чернобыльской АЭС, постапокалипсическое средневековье, страшное чудовище, живущее в Днепре, архаичный язык… Никак не соберусь у него спросить, читал ли он «Кысь». Потому что, если не читал, это просто гениально, это значит, идеи и впрямь носятся в воздухе. Но я все-таки думаю, что читал.
— Спросите, это интересно.
А вот сейчас уже и спрашивать неинтересно. Выползло множество «кысей» и «очамымрей», палящих в народ, делающих вид, будто всегда жили именно так, будто после ХV века – наступил сразу XXI, как раз по «лекалам» Толстой, в ее «толерантных девиациях», в русле того «литературного процесса», в котором она участвовала с 1983 года вместе со своим «третьим глазом». Ведь и ей придется ответить за то, что она говорила, а чего недоговаривала.
ШО Последнее время вы совсем не пишете художественной прозы.
— Почему последнее время? — уже давно. У Саши Гениса была такая статья: «Иван Иванович умер», про смерть художественной литературы. Я это очень понимаю. Что толку писать про то, что кто-то там проснулся, поглядел в окно… Никто не просыпался, никто в окно не глядел, это неправда. Мне такого больше не хочется.ШО А нам-то надо выдумку! Надо историю!
— Дайте нам лжи, да?
Нет, дайте нам настоящую литературу! Качественную! Где «выдумка» — это не «кысь» или «очамымря», а анализ, прогноз. И не с тем, чтобы, как обычно нынче в «современной литературе» — нагадить в душу читателя, беззастенчиво поживиться за его счет, украсть его время.
Будьте добры, решите все вопросы, выдайте все ответы, разложите все по полкам. Это и есть русская литература, в которую некоторые лезут лишь писать эпитафии, чтобы свести счеты с теми, перед кем при жизни только заискивали.
ШО Ну да, тьмы низких истин нам дороже… и т. д.
— Я понимаю прекрасно, но мне не хочется этого делать. То есть врать хочется, но не от третьего лица, а, условно говоря, от первого.
О, Татьяна Толстая уже усвоила от Дедюховой самое элементарное: «большая русская проза от первого лица не пишется!» Интересно, с которого по счету удара палкой это отложилось у самой Толстой? И кому нужно ее вранье, если мы уже получили от Ирины Анатольевны – россыпь ее чудесных сказок с лукавым «враньем», неизменно оказывавшимся правдой?
Далее собеседник, войдя в сложное положение Толстой начинает «искать выход из ее положения». Один раз выходит, потом входит снова… Нельзя же оставлять даму в ее положении…
Но случай с Толстой кажется ему все… банальнее. Поэтому он выходит из положения Толстой, оставив ее – в ее положении. «Эссеистика» тут точно ничем не сможет помочь…
ШО Может, все-таки эссеистика?.
— Все-таки нет. В основе эссе должен лежать некий посторонний тезис, который раскладывается и так и сяк, насколько он может разложиться. А тут никакого тезиса, доказывать нечего, зато есть какое-то, что ли, проживание. Вот это мне делать интереснее.
Но сама она этого, заметим, не делает, она этим занимается. Делают это за нее пищиковы – бесцельно, бездоказательно, беспочвенно, безжизненно и т.д. и т.п. Так сказать, «продолжают традиции». Потом тоже будут рассказывать байки, будто на передаче с Авдотьей и Татьяной у нее вылупился «третий глаз», сразу, как только Татьяна посоветовала ей написать об этом книгу.
Совет, кстати, настолько расхожий, что нынешнее молодое поколение ругается в ответ на какие-то педагогические претензии: «Напиши об этом книгу!»
Кто только не пишет сегодня «книги», по торной дорожке, вслед за Толстой и Донцовой, в точности по лекалу Татьяны Никитишны – изложение про «проживание». Думает ли Толстая о том, сколько славных эпитафий она сама может получить по злополучному поводу от тех, кто решит откреститься от нее – по ее же лекалу проводов Виктора Топорова?
Но сама Толстая составляет обо всем мнение… понятно откуда. Чтобы случаем не приперли к стенке, ведь не знаешь, что и где «проскочило», дама с третьим глазом откровенно признается, что пользуется не им, а чужим «пересказом какой-то общественно важной информации в уже препарированном, проанализированном виде».
ШО Получается, «Сноб» для вас это такой полигон. А социальные сети тоже — ЖЖ, фейсбук?
— Конечно, полигон, а иначе зачем? Те, кто думает, будто я написала что-то откровенное, ошибаются: я пишу тексты. Бывает, я там напишу три строчки, когда меня что-то позабавит или разозлит, но сколько-нибудь сознательные тексты выстроены как литературные произведения. Я их потом соберу и, конечно же, опубликую. Чего им болтаться зря? — народ все равно не помнит, было уже или нет. Народ вообще ничего не помнит. Я проверяла: брала тексты трехлетней давности из ЖЖ, ставила их в фейсбук, и люди читали их как новые.
У меня есть какое-то количество френдов, которых я, впрочем, не читаю. Потому что нечего там читать.ШО Вообще я плохо представляю себе вас, читающей френдленту.
— Ну почему, я ее все-таки пролистываю. Меня там интересуют попытки художественных текстов и пересказ какой-то общественно важной информации в уже препарированном, проанализированном виде.ШО То есть мнение некой референтной группы?
— Да. Я же не буду читать сырые новости, потому что я вне этой сферы, не знаю, что правда, что неправда, как это понимать. А тут приходят умники и как-то объясняют. Вот это я и ищу. А все остальное — коты.ШО Коты?
— Котики! Люди постят котиков! Весь фейсбук в котиках!
Да, злят, конечно, писательницу те, кто постит котиков. Ей препарированная информация нужна, уже выполненный анализ! Иначе ей мыслить будет нечем. Иначе писатель земли русской не дотянет – где там правда, а где неправда.
* * *
А теперь, давайте, приникнем к самому живительному источнику «бытописательства» о «чудом проживании».
А Сергей Владимирович, как все нормальные потребители информационного продукта, разговаривал с телевизором.
— Чего там у нас? Вести, вести, жили врозь, а сдохли вместе. Ну, здравствуй, здравствуй, коль не шутишь. И тебя тоже. Так себе денек провели, тебя спросить забыли. Что там после тебя? «Цирк со звездами»? А мы его и смотреть не будем. Ну, на коньках еще туда-сюда эти звезды катались. Ну, танцевали, пели — ладно. А в цирк-то их зачем? Они ж и так всю жизнь в цирке. Они ж и так все клоуны!
— Кто клоуны, Сергей Владимирович?
— Да все те, кто в телевизоре, — неопределенно ответил мой герой, — те, кто чего-то получить от людей хочет. Я и раньше подозревала Сергея Владимировича в глубоком равнодушии к любому типу политической и экономической элиты. И, в общем, в тайном равнодушии к самой идее власти и к государству как властной машине.
Дело в том, что семья древнее государства. Она появилась раньше и исчезнет позже. Она нравственней и жизнеспособней.
И Сергей Владимирович, человек семьи, смотрит на государственных людей снизу вверх и сверху вниз одновременно. «С тем родом смирения, которое у русских людей маскирует обычно несусветную гордыню».
«Так они и жили – спали врозь, а дети были» — знакомо из фольклора, уже бережно и любовно обработанного в прозе Дедюховой. Встречаешь ее интонацию, ее манеру, нет только ее самой, нет истории, которая поможет душе расправить крылья.
Потому что душу днем звала земля, а ночью – небо.
«Повелительница снов» И. Дедюхова
Мне понравилось, что в той дискуссии о творении Пищиковой, где уничтожалось любое возражение, многие последовали моему примеру, а одна дама назвала эту концовку статьи «Пятиэтажная Россия» — «этимологической». Действительно, будто натуралист-любитель рассматривает в лупу странных насекомых.
Уточним, что же видит Пищикова своим «третьим глазом»?
Дима Билан – это 2005 год, максимум 2006, да уж сильно угасший. А в нашей жизни надо все же четче определиться со временем. Сама манера бурчания с телевизором – и в Камеди-клаб из давней дедюховской статьи «Разговор с телевизором». Только у Дедюховой это – трогательно и сердечно, а все последующие подражания – за гранью пошлости. Пищикова – не исключение.
Но в целом в ее эклектичном, явно позаимствованном в разных местах «разговоре с телевизором» ее героя – такое собирательное расхожее мнение о «реакции народа».
Припоминаю статью Дедюховой примерно того времени… «Плебс во власти», 2006 год. Это когда народ сидит у телевизора, смотрит очередные «Вести», где сообщается, сколько ему народу, дадут денег на какую-нибудь «социальную программу». В диалоге с телевизором народ соображает: «Вона, сколь нам дадут!… А сколь себе оставят?»
Но это ведь не Толстая и не Пищикова! Это Ирина Анатольевна Дедюхова!
Пользуясь случаем, я вырезала этот замечательный монолог героя Пищикой у телевизора, чтобы поинтересоваться мнением самой Ирины Анатольевны.
Признаюсь, то, что этот текст – не просто «бессвязное бормотание», а именно эклектика, тио есть набор совершенно разных фраз, сказанных в разное время, абсолютно разными по возрасту людьми, я поняла, как только Ирина Анатольевна разбросала этот «монолог» по предполагаемому началу программы «Вести».
— Чего там у нас?
Вести, вести, жили врозь, а сдохли вместе.
Ну, здравствуй, здравствуй, коль не шутишь. И тебя тоже.
Так себе денек провели, тебя спросить забыли.
Что там после тебя? «Цирк со звездами»? А мы его и смотреть не будем. Ну, на коньках еще туда-сюда эти звезды катались.
{Ну, танцевали, пели — ладно. А в цирк-то их зачем? Они ж и так всю жизнь в цирке.} – связка к «клоунам»
Они ж и так все клоуны!
Не стану проводить ликбез для приготовившихся все получить в очередной раз в разжеванном виде от Дедюховой – Толстой и Пищиковой. Замечу, что Пищикова, даже приукрашенная под Ирину Анатольевну, никак не сможет ее заменить. Впрочем и я, даже прослушав весь разбор маленького кусочка, из которого поняла, не только весь «творческий метод» Евгении Пищиковой, но и то, кто ей помогал «филировать» тексты «под Дедюхову», где она «тормознула», где билась с логической связкой «на клоунов» — все равно не смогу увидеть сама этот процесс на чужом тексте.
Но мне точно никогда не пришло бы в голову – унизить это с беспечной легкостью невежи «я так тоже могу». Сразу говорю, что так не смогу, но не виделоа, что кто-то мог бы это, кроме Ирины Анатольевны. Я видела, как дается кажущаяся легкость дедюховских текстов. Но видела, как они «идут» или «не идут». Да и «текстами» такое назвать сложно, это больше напоминает морзянку, которую ловит только одно ухо. Уж на счет запасной пары глаз – это к Толстой. Только что толку от лишнего глаза Толстой, если увидеть должен читатель! Не сама Толстая, а читатель!
Кто написал выделенную жирным шрифтом фразу за Пищикову, догадаться несложно даже мне. Так сказать, коллега по «Русской жизни». Тот самый, кто «перефразировал» в 2004 году отчаянное предложение Дедюховой в «Русском журнале» предъявлять претензии, адресованные к России – непосредственно к ней.
Мы должны вспомнить, что практически все, кто сейчас изображает припадок «патриотизма», в массовом порядке, некрасиво и безнравственно поливал Россию грязью, вспоминал, сколько всего Россия «осталась ему должна» (с. И. Дедюхова). Ирина Анатольевна предложила свои услуги: она ответит за Россию по всему объему предъявляемых претензий: «Россия – это я!»
Так вот всем известный коллега Пищиковой, помогающий ей править эту белиберду, в точности так же «подправил» Дедюхову: «Россия – это я, а вы – головки от х*я!» И Ирина Анатольевна ответила ему: «Покатит!»
Итак, приведенная фраза не «запись с натуры», она неорганична, т.к. выделенные фразы по выражению Ирины Анатольевны «имеют разное дыхание». Перед тем, как разобрать «позорную моральку» (с. сами знаете кого) от Пищиковой по фразе, которую она сама составила (как опытный эксперт-лингвист) за своего… обвиняемого (а так и получается), — хотелось бы посоветовать новой «бытописательнице» клеветать впредь… более органично. Ведь на самом деле никто не хочет вранья!
— Кто клоуны, Сергей Владимирович?
Невинным тоном спрашивает Пищикова своего героя, будто это столь уж важно. Если это — «невнятное бормотание», то ее вопрос не имеет смысла вообще. Как замечание про Диму Билана, спустя шесть-семь лет после былой славы.
Если это донос, тогда все становится на свои места. Тогда перед нами – сцена импровизированного допроса, когда «бытописательница» с наслаждением играет роль следователя-исследователя. Осталось лишь закрепить показания под протокол
— Да все те, кто в телевизоре, — неопределенно ответил мой герой, — те, кто чего-то получить от людей хочет. Я и раньше подозревала Сергея Владимировича в глубоком равнодушии к любому типу политической и экономической элиты. И, в общем, в тайном равнодушии к самой идее власти и к государству как властной машине.
Текст Пищиковой здесь не отделен от прямой речи ее героя. Как это часто делается «экспертами-лингвистами». Они так «бытописательски» подписывают каждую фразу, чтобы «уличить испытуемого».
Это ведь не просто «описка», фраза Пищиковой не просто «раскрывает смысл» того, что герой ответил неопределенно, ответил, как вежливый человек, не совсем понимая, под какую статью его желает подвести гостья в доме.
При этом мы видим типичный подход любого «эксперта-лингвиста», вытаскивающего «зацепившего» его фразу или слово – из общего контекста сказанного, вне логики происходящего, вне ситуации.
Ситуация достаточно простая: отметивший «день труда – днем безделья» хозяин дома, что-то говорит сам с собой у телевизора, но при свидетеле. О «клоунах в телевизоре» прозвучало в адрес звезд на льду. Эта передача по какой-то причине не понравилась собеседнику Пищиковой. Может быть те, кого авторы передачи сочли «звездами», не удовлетворяют его высоким эстетическим требованиям, возможно, у него – более изысканный вкус. Все же человек воспитан на лучших образцах советского искусства, фигурного катания, советской эстрады. Например, он работал на советском производстве, где постоянно получал билеты на балет и знакомился с артистами программы в «Рабочий полдень». Согласитесь, это же многое объясняет.
Но Пищиковой надо доказать, что под «клоунами» ее герой имеет в виду – «политическую и экономическую элиту», раз он неосторожно употребил слово «все»: «Да все те, кто в телевизоре».
Он-то дал понять, что саму Пищикову клоунессой не считает. А те, кто мельтешит в телевизоре на льду, они же не слышат, что он сказал, потому не обидятся.
Проблема в том, что по ст. 282 УК РФ слово «все» — означает, с точки зрения «эксперта-лингвиста», попытку вызвать у «неустановленного круга лиц» — «ненависть и вражду к социальной или этнической группе».
Конечно, Сергей Владимирович не на ту напал, Пищикова – опытная «бытодоносительница», она не поддалась на его экстремистскую пропаганду, но возбудилась! Она же лучше своего героя знает, что втайне он всю «политическую и экономическую элиту» считает клоунами, она это твердо усвоила из статей Дедюховой.
Да и кем же всех их считать? Пищикова с некоторыми знакома, она в курсе, что их и собственные шоферы считают клоунами. Но с какой стати Пищикова это оценочное суждение выдает за « тайное равнодушие к самой идее власти и к государству как властной машине»? Напротив, это оценочное суждение выдает неравнодушного человека.
И почему это гипотетическое «равнодушие к самой идее власти» — Пищикова считает «тайным»? Потому что «все клоуны» — ей приходится тащить из человека клещами? Может, он считает, что это – не ее ума дело. Ведь и такое может быть.
Сидел человек у телевизора, злился, что по всем каналам – то «звезды на льду», то «клоуны на льду»… слышит от «коровы на льду» придирку к слову. Сказал с плохо скрываемым раздражением. Не про элиты, властные механизмы и власть с государством, а иносказательно: «Отвяжись, Пищикова!»
Но так просто от Пищиковой не отделаться. Из области «Остапа понесло!»
Дело в том, что семья древнее государства. Она появилась раньше и исчезнет позже. Она нравственней и жизнеспособней.
В чем дело-то было? Клоунов Сергею Владимировичу теперь простят? Даже, если он объявил клоунами – «всех»? Что, даже на двадцать тысяч не оштрафуют в честь провинциального праздника?
И Сергей Владимирович, человек семьи, смотрит на государственных людей снизу вверх и сверху вниз одновременно. «С тем родом смирения, которое у русских людей маскирует обычно несусветную гордыню».
Работать еще над собой Сергею Владимировичу и работать! «Плохо еще наш народ умеет работать!»
* * *
А пока Сергеи Владимировичи надеялись, что все обойдется, на Украине шла одна за другой – клоунада на льду с Майданом, потом один клоун сбежал от родного народа, а другие клоуны поперли из «элиты» во властную машину. Потом они с нашими клоунами стали договариваться про газ… Чем это закончилось, все в курсе.
А Пищикова при этом продолжала громить Сергеев Владимировичей, уличая всю «пятиэтажную Россию» в бесчувственном отношении «к государству как властной машине». Воспользовалась советом Татьяны Толстой в передаче «Школа злословия», который Татьяна Никитишна дала с присущей искренностью. Не дожидаясь, пока женщина с третьим глазом сообразит, что намного эффектнее дать палкой с гвоздем по лицу — за такое бытописательство «героизма мещанства».
Тут же и рецензии на книжку поспели.
А Пищикова не стала нос воротить. И в этой мещанской жизни увидела много интересного про жизнь вообще — не ту, что должна быть, а ту, что есть. Она не этнографически записывает за народом, как он ест, женится, учит детей, переживает кризис и проч., а за всеми этими повседневными проявлениями бытовой жизни усматривает нечто общее и про жизнь, и про особенности нашей национальной физиономии, которая, если и сохранилась более или менее, то в этом самом героическом, по ее мнению, мещанстве.
А героизм мещанства, равный условию его выживания, и заключается не в сопротивлении — государству, власти, среде, а в приятии — государства, власти, среды. Вот это приятие как условие и способ выживания и сохранения и интересует писательницу. При том что сама-то она скорее сопротивляется (ее блестящая, тонкая ирония как основа стиля и есть знак этого сопротивления) — именно из-за культурного родства и происхождения, а куда же еще деваться “одной образованной девице”, как она аттестовала не то себя, не то таких, как она? Но, сопротивляясь, она отдает отчет, что пятиэтажная Россия живет другим. И вот это “другое” она нам и показывает. А там уж видно будет, куда нам с этой Россией деваться — или ей с нами.
Некуда в России деваться от пищиковых и их рецензентов, привычно бубнящих про то, как «мещане» отчего-то, стараясь выжить, меньше думают о развале государства, чем клоуны в элите.
Но кстати, Ирина Анатольевна о Пищиковой выразилась: «Она намного хуже Донцовой. Во-первых, она – филировщица, старается притянуть ситуацию, строить прозаическую ткань не умеет. Донцова и не претендует на «литературу». Правда, после моей палки с гвоздем. Но хоть место свое знает. И за Донцовой не стоит эта… ненасытная свора!»
Так что неизвестно, как помянет Татьяна Толстая в своих молитвах Пищикову.
В принципе, исследование мое «майданно-предмайданной» осени подошло к концу. Остается последний штрих – истинная «реакция среды» на «бытописательниц» нашего времени.
Не все же пишется ими – исключительно ради доноса главному спонсору журнала, пожелавшему узнать, кем его считают те, кому он собрался «сеять разумное и вечное» силами Пищиковой и других «мастеров пера и тендера». Толстая в телевизоре, рецензии – это уже как бы продвижение литературного творчества «в массы».
Несложно представить, как обрадуется Сергей Владимирович, что его не посадят за неосторожное высказывание про «клоунов», которыми являются «все те, кто в телевизоре», «кто чего-то получить от людей хочет».
Почти «расстрельный монастырь», раз он решил «унизить достоинство», выразить «звериную ненависть» — к тем, «кто чего-то получить от людей хочет». «Социальная группа» там получается… огромной. Что скрывать? Все хотят получить, причем, не работая и сразу, за общий счет.
Наиболее тревожный момент в «бытописании» и «физиологическом очерке» Пищиковой – то, что Сергей Владимирович в происходящем явно себя не ощущает. Он работал всю жизнь, не воровал, сейчас выращивает рассаду, держит огород, любит семью… и считает все в телевизоре – клоунами. Не себя, заметим, обвиняет в падении семейного достатка, а тех, кто ему устроил клоунаду под носом.
Повезло Пищиковой, что она изучала физиологию отдельно взятого Сергея Владимировича с чадами и домочадцами. Живет она далеко, а праздники теперь будет проводить в более цивилизованных местах.
А вот одной ее последовательнице… повезло меньше. Сделав все по лекалу Пищиковой, она описала не одного Сергея Владимировича, а всех скопом, причем, непредусмотрительно решив «найти уединение» в том поселке, которому и посвятила свое «физиологическое исследование»…
Lenta.ru: Светлана Викарий переехала в поселок Калужское, в котором живет около 500 человек, из Калининграда год назад. Как пишет Klops.ru, журналистка хотела «найти уединение и время для написания давно зревшей повести о русской деревне». Собирается ли женщина покинуть поселок, пока не уточняется.
Жители калининградского поселка избили писательницу за обидную повесть
Журналистка и писательница Светлана Викарий пожаловалась, что ее избили жители поселка Калужское в Калининградской области. В результате женщина получила сотрясение мозга. По ее словам, на нее напали из-за того, что она нелицеприятно описала односельчан в своей повести «Вот моя деревня».
Такая «встреча с благодарными читателями»… В полном смысле этого слова — «натурный эксперимент»!
Читать по теме:
6 комментариев
Спасибо Natali!
А может так и надо: написал плохую вещь, получил по сусалам от читателей?
Может закон такой принять ?:) Что бы на законных основаниях, за плохую литературу — пороть, но не всем, а только читателям.
Просьба — экстервистом не считать.
Да хоть не читателям, а героям «физиологических очерков». Пусть каждый «юный натуралист» знает, что саму разберут по косточкам.
Светлана Викарий теперь должна понять, что писать не умеет. Умела бы писать — не получила бы от своих героев. У нас народ доносы не приветствует.
Народ от литературы должен духовно перерождаться. А здесь — пасквиль.
Взять эту Пищикову! У самой шаньга нечего не вызывает, кроме негативного впечатления, а туда же. Получилось достаточно жалкое подобие.
Но история-то о чем? Явилась в чужой дом, ели-пила, всех обо***рала напоследок. И такое лепят в «писатели». Хоть бы уж не позорились.
Н-да… хорошо получилось. В принципе, Толстая намертво приучилась пастись у Дедюховой, за уши уже не оттащишь. Пытается словечки, обороты перенять. Она неплохой пародист!
Задело. Две мысли оформились:
1. Любая «нелитература» — всегда в подражание настоящей литературе, вместо нее. И обрывает связи не только с современной литературой, а вообще — с литературой с книгой.
2. Литература всегда заменяется эрзацем — для того, чтобы оболгать читателя.
Почему-то было неприятно читать диалог с телевизором энтого Сергея Владимировича. Вроде и фразы обыкновенные, многократно употребляемы, а вот неприятно и все. А оказывается дело в том, что они надерганные из разных времен и совершенно не связанные между собой. (это я к п.2)))
Я помню как больно меня поразил рисунок Полины Дедюховой, наглядно показав мучительный процесс творчества русского писателя. А вот неожиданно вылупившийся «третий глаз» Т.Толстой почему-то вызвал в памяти диалог из известного советского фильма
Дамочки (Пищикова и Толстая) неуклюже пытаются скопировать внешность И.А.Дедюховой… А на выходе или Новодворская, или Блаватская соответственно. Ну , как говорится «на зеркало неча пенять …»
Как я понимаю, поводом для «случайного тыка» Натали в октябрьско-ноябрьские лемарши Татьяны Толстой послужило псевдо-патриотицкое и насквозь «русско-литературное» выступленье мадам «на злобу дня».
Кстати, заметил, что она начинает пачками сдавать своих, как только ее отпрыску что-то угрожает. Но раз речь пошла о «скрижалях» (о том, что занесено в скрижали, мы и от нашего классика слышали неоднократно, без пошлятины Толстой), о русской литературе (даже уточнять противно), — то надо бы это привести. Чисто «для скрижалей».
Может остаться, а может и гешефт сорвать! Видите, как все вариабельно получается. Толстая может даже подсчитать риски «обсыкания скрижалей». Но вот что сама она считает за «скрижали»?.. Уточнять что-то не тянет.
P.S. Кстати, про «Большого Писателя» — полностью переперто у Дедюховой. Но у нее про Лимонова спрашивали в лоб, когда любое упоминание приравнивалось к экстремизму. Дедюхова объяснила, что не состоит в его партии, но считает его нормальным писателем, попросила убогих не возбуждаться. Раньше приводила именно этот эпизод из «Эдички».
Так что и выходка Макаревича — отнюдь не после чтения Лимонова, а после чтения Дедюховой.
Но Ирина Анатольевна говорила, что ценит Лимонова не за чисто коммерческий эпизод с негром, а за попытку первым возмутиться предательством Родины в развале СССР. А как писателя — за роман о советском детстве.
Вот, напомнил, скоро Толстая это повторит дословно.
И еще. Понятно, что Толстая до сих пор «в разработке». Интересно, в каких отношения сам Эдуард Лимонов с теми, кто начал разваливать СССР в январе 1983 года?