Позови меня трижды. Часть XIV

Позови меня трижды…

18. Туз бубен

Здравствуй!

Я получила твое письмо, я рада, что у тебя там все хорошо. Ты только не бей там солдат, а особенно командиров. Ну, и что, что они — мудаки! Кстати, кто такие -«мудаки»? Я послала тебе конфет и блок сигарет «Родопи», ты там за посылкой проследи. У нас выкидывали в гастрономе сигареты, я с мужиками долго в очереди за ними стояла, меня ребята из класса видели. Теперь все просят закурить, поэтому больше я тебе сигарет покупать не буду, извини. Подворотнички я тебе сшила, отдала Таньке, когда она заносила задания Валета.

Вот только как он экзамены сдавать будет — не знаю, но Танька говорит, что он очень старается, а некоторые контрольные уже делал сам. Он перевелся на участок к электрикам, поэтому теперь у него много свободного времени на работе. Если он не сопьется, то закончит техникум как раз к твоему дембелю. Кстати, что такое «дембельнуться»?

Ты спрашивал про моих мальчиков просто так или с воспитательной целью? Я уже из твоих советов и указок выросла! И писать девушке, что если она будет с кем-то целоваться в губы, то ее все шалашовкой считать будут, просто как-то нелепо. Можешь там не переживать, ни с кем в губы я не целуюсь! Почему-то не выходит у меня никакая любовь. Почему, Терех, а? Вот сколько мне еще ждать, как ты думаешь? Может, до девятнадцати? Но ведь я тогда буду уже совсем старая.

Мама говорит, что мне надо поступать на экономический. Там учатся одни девочки, там уж точно меня никто целовать не будет. А потом я буду работать на заводе в планово-финансовом отделе, пить чай с толстыми тетками, кофты вязать, требовать с цеховых мастеров показатели, а они меня будут материть за глаза.

Хотя считать и подсчитывать — это единственное, что у меня получается. Ну, ты знаешь.

Ты меня извини, что я тебя все забывала поздравить с присягой, я сразу ничего у тебя из письма не поняла ни про учебку, ни про сержантскую школу. Ты бы как-то над подчерком поработал, Терех. Но то, что теперь ты уже даже сержант — это, наверно, просто здорово! Я все равно тобой горжусь!

Почему у тебя сменился номер почты? Хотя это, конечно, военная тайна, но ведь это, Терех, не Китай? Я почему-то очень китайцев боюсь. Катя.

Терех!

Как некстати тебя взяли в армию! Я конечно, знаю, что с тобой ничего не случится, я ведь регулярно на тебя пасьянс раскладываю. Но когда только и разговоров, что о цинковых гробах, то поневоле начинаешь беспокоиться. У девочки с нашего потока в институте тоже одного парня прислали в цинковом гробу, у нее, конечно, был другой парень про запас, но ведь у матерей запасных сыновей не бывает. Со двора Бобки и Кузьки в гробу прислали Мишку-маленького. Помнишь, он еще в таких дурацких зеленых валенках к нам на катушку приходил? Господи, как жалко Мишку! И, знаешь, совсем не помню его большим, а вот маленьким — помню. Но почему-то, в основном, с валенок.

Я каждый день думаю, что это просто здорово, что тебя из-за хулиганства в свое время заставили сдать все нормы ГТО. А еще ты на своего военрука ругался, когда он вас заставлял с деревянными автоматами по азимуту ходить! Помнишь? Танька сказала, что он помер недавно с перепою, я ему свечку ходила потихоньку в храм с тете Галей ставить за тебя, что драл тебя, как Сидорову козу. Я думаю, что это тебе поможет, я так верю в это!

Я все только учусь, учусь. Разницы большой между институтом и школой почти не различаю. Из нашего двора почти никого не вижу. Таньку только твою часто встречаю в булочной. Совсем мне грустно, что и Татьяна замуж вышла без тебя. Они квартиру снимают недалеко от нашего дома. Теперь, когда она стала Горбунковой, все ее мужа зовут Горбунком, а саму Таньку — Горбушкой. Ох, и будешь же ты его бить! Вид у нашей царевны замотанный, нездоровый. Ребенка носит, а видно ходит с ним совсем голодная. Я давеча видела, как она булку прямо в очереди к кассе кушала. А муж ее все в нашей газете стихи про любовь печатает. Я заходила к ней с твоим письмом, занесла варенья да по мелочи чего. Там у нее в буфете — шаром покати! Буду теперь к ней ходить как тимуровка, хотя она и одни гадости мне про Валета говорит, будто он ни одну юбку не пропускает. Мне-то, какое дело до его юбок? Будь здоров, Терёха! Катя.

Здравствуй, Терех!

У нас на потоке мальчик есть один, комсорг нашего потока, Володя Карташов. Вот он меня, кажется, давно хочет поцеловать. Но я с ним еще не целовалась, я с тобой хочу посоветоваться. А когда уже ты приедешь?

А недавно я встретила Валета. Он почему-то ждал меня у подъезда, он хотел разобраться с заданием по математике. Какие у него джинсы и кроссовки! Просто, отпад! Даже не скажешь с виду, что он шесть лет сидел в тюрьме и на поселении. Он все надо мною подшучивал, в кино приглашал. А потом почему-то полез целоваться. Мы с ним договорились в субботу встретиться, опять позаниматься, но он даже не позвонил. Как всегда. Видно, сам уже с физикой разобрался, без меня. Вот единственный раз за два года меня и пытался кто-то поцеловать, да и тот — Валет.

Терех, когда ты приедешь, то очень расстроишься. Танька в булочной сказала, что все твои рыбы передохли, потому что твой папа их почти не кормил, а жил на кладбище. А потом он два раза пил из аквариума, и они из-за этого отравились. Танька теперь с мужем к вам в квартиру переехала, раз твоего папы там все равно не бывает. Она говорит, что если ты в институт поступишь, то тебе все равно общежитие дадут.

Знаешь, я вообще твоих советов ждать не буду. У нас в группе все девочки целуются. И если кто-то меня захочет поцеловать, то лично мне не жалко. Катя.

После этого Катькиного письма, за три месяца до своего дембеля, сильно рискуя, Терех вышел один против хохлов. Что-то они ему сказали наглое, и он, после этого письма, отломил от кровати стальной прут и изметелил шестерых хохлов. Ну, если честно, то ему, конечно, немного армяне помогли, но ни Терех, ни хохлы предпочли тогда об армянах не распространяться.

Конечно, хохлы давно задирались, они с весны в дупель обнаглели. Им стало мало азеров, они еще и на его узбеков хавку разинули. Сколько раз он их предупреждал по-хорошему, что узбеки — под его рукой. А тут ребят из Красноярского края весной дембельнули, так они решили, что сейчас им от Тереха отломится.

Конечно, узбеки — лакомый кусок. Народ исключительно полезный, не чета этим хохлам. Работают много, жрут мало, а из дома им все время урюк и кишмиш посылают. А хохлам — только прогорклое сало и сухофрукты. Над ними даже молдаване животы надрывают.

Вообще-то хохлы никогда особым умом не блистали. Братья-славяне, ети ихнюю мать! Уж на что белорусы забитая нация, но хоть место свое знают. А эти — рожи красные, чуть зенки зальют, так начинают права качать. Худшая нация во всем Союзе! Хуже таджиков, блин! Вот армяне, к примеру. Ссориться с ними нельзя, обязательно ночью прутьями забьют. Но зато днем всегда договориться можно, причем, по-русски. Не говоря уже о грузинах. Грузины — больше братья, чем эти суки! Кому скажи, ведь не поверит! Потому как два года с ними в одной казарме не отирался! Квакают непонятно как, нормальный язык, блин, только уродуют, и чо-то свое, хохлятское, которое хорошо рифмуется со словом на букву «б», при этом замышляют. Сортир после этих сук не отмоешь. Нарочно обосрали, зная, что ему говенных шаров за ихние рожи накатают.

Потом, среди хохлятского говна, Тереху стало так муторно, так плохо, что он сел на крайний вымытый стульчак и завыл по-волчьи, обхватив голову руками. Там его и нашли верные узбеки. Они все утро за него переживали. Хохлы к ним не прикалывались, потому что четверо у них вообще в больничке киповались. Просто, узбеки переживали по-человечески. Армяне знаками объяснили им, что Терех, перед тем как хохлов того самого, письмо какое-то из дома получил. Это, уж понятно, какое письмо, многие из них разные письма получали, кроме узбеков, конечно. Даже эстонцы получали. Неразумно все-таки у Тереха дома жизнь налажена. Чего, казалось бы, проще — заплати за девку заранее, и успокойся! За нею теперь отец с братьями так следить будут, что потом сам не отвертишься! А сортир отмыть — раз плюнуть, главное ведь, чтобы душа за дом не болела!

19. О разведении слонов в Белоруссии

Причем, ведь Терех сам настоятельно требовал сообщать ему все подробности довольно скучной Катькиной жизни. И, что характерно, самое главное, что произошло с ней за время его пребывания в армии, она ему так и не написала, по-своему жалея его, считая, что это ему совсем не надо знать. Он уже год был в армии, когда у Кати умер отец, папа Вася. Просто пришел с работы после вечернего заседания партактива, где его много ругали за что-то и грозили отнять партбилет, лег и заснул навсегда. Катя и Валентина Петровна остались одни.

Вот тут-то Валентина Петровна и стала просто Валей. С похоронной суетой, с установкой памятника она поначалу этого не заметила. Начальники цехов, товарищи ее мужа по работе, в этот период озабоченно предлагали помощь, но не ручкались, а с силой хлопали по плечу. Валентине Петровне казалось, что с уходом Васи они все вдруг вспомнили их молодые годы, совместные комсомольские и партийные посиделки, поэтому, из сочувствия к ее горю, они временно сменили подчеркнуто уважительный, даже заискивающий тон и официальное обращение, к которым она привыкла за последние годы, на товарищескую вольность. Она отнеслась к этому с благодарностью, полагая, что в сутолоке рабочих будней все со временем придет в норму. Но прошло несколько дней, и все руководство завода, выше сменного мастера так и встречали ее словами: «Здравствуй, Валя! Привет, Валя!», а еще через пару недель — просто кивками головы. Была она Валентиной Петровной уже чуть не двадцать лет, а тут вдруг стала Валей даже для молоденьких девиц из бухгалтерии. А потом Валентине Петровне напомнили, что с образованием у нее неувязка получается, и перевели из технического отдела, куда ее еще Вася устроил, в диспетчерскую. А там уже никто и не вспоминал, что была она когда-то Валентиной Петровной и работала в техническом отделе.

И если на поминки в заводскую столовую пол завода пришло и все руководство, то на девятый день только пять кадровых рабочих и зашли-то к ним на квартиру помянуть Васю. А на заводе в тот день уж и не вспомнил о Васе никто, хотя столько он там отпахал. Даже премию квартальную не начислили, а зря ведь наехали на него тогда, дал Васин цех план и обязательства дал. А все начальники премию за Васину работу получили, а то, что у нее почти все сбережения на поминки ушли, где все они нажрались до сопель, так это они и не вспомнили. И на девятый день Валентине Петровне так тяжело на сердце было, весь день она ждала, что хоть кто-то скажет теплое слово о Васе, да напрасно, все без толку. Был человек, и нет человека.

Без Гали Кондратьевой трудненько бы в тот день пришлось. Хотя студень и блины они с Катей приготовили с вечера, да только для застолья сделать еще много оставалось. Но, вернувшись с работы, Валентина Петровна и не готовила ничего, Галя, пришедшая раньше ее с первой смены с пивзавода, уже все приготовила. Она и в церковь сходила, панихиду по Васе заказала и какую-то службу. Сорокоуст заказывать было нельзя, потому что Васю закопали не отпетого. Но сама-то Валентина Петровна и этого сделать не могла, как партийная. Сколько они на парткоме разбирали да позором клеймили коммунистов, которые вдруг венчаться или детей крестить решались. А Галя ей молчком из церкви несколько иконок заглавных принесла и утешительных молитв. И Валентина Петровна, втайне от Кати, стала молиться. Ей было легче думать, что Бог есть, что Ленин со Сталиным его не отменили, и что когда-нибудь они снова встретятся с Васей, но тогда уж никаких авралов она не допустит, и у них будет много времени, чтобы хотя бы по-людски поговорить, а не шепотом на парткоме.

И хоть никого не было этих с завода, но так в тот вечер хорошо посидели! Терехов с кладбища зашел с аккордеоном, и они спели все любимые Васины песни. На тебе сошелся клином белый свет! Сошелся, Вась, да весь разошелся…

Только вот Катя весь вечер в своей комнатушке просидела, два раза только к ним ненадолго вышла. Какая-то неловкость ощущалась теперь и в обычные дни в отношениях между матерью и дочерью. Нет, как вести себя с дочерью в качестве Валентины Петровны раньше было понятно, но вот теперь, в качестве Вали… Жаль, конечно, что Катенька одна у них с Васей росла, так уж получилось. Дуся-то Терехова, покойница, и Галя Кондратьева все-таки уже по семнадцати годков имели, когда они в войну круглые сутки в мерзлой земле окопы рыли. А ей-то тогда едва двенадцать стукнуло! У нее, может, месячных после тех окопов до девятнадцати лет не было! Она, может, и эту Катьку-то едва выносила, так-то!

Если бы они остались в своей деревне с Васей, а не поперлись бы на эту стройку, то, конечно, не осталась бы она куковать свой век одна. А уж поминки бы в их деревне как у людей были бы, да, главное, среди своих. Васю-то в деревне все любили. Да без таких парнишечков-недоростков, как Вася, на которых всю войну пахали, все бы бабы в деревнях передохли. Все-таки работа больше, конечно, на мужика рассчитана. А потом вообще такое время наступило, что из деревни надо было бежать. Мать так и сказала, сунув им ночью паспорта, выкупленные у председателя за две бутыли первача: «Тикайте, детки, пока целы!» Вот и знай тогда, чего лучше было бы. Верно, говорят, что от себя не убежишь.

И никто бы не попрекал ее в деревне образованием, а Васю не заставлял бы заканчивать ускоренным образом институт. Сколько ведь не ускоряй то образование, надо же скидку делать человеку, который с семи лет как мужик по шестнадцать часов в колхозе вкалывал. Ускорили образование, называется! Еще и поиздевались над человеком напоследок, что запятые Васенька не знает, где ставить. Английский заставили сдавать! А, может, у них в деревне только немецкому учили! Они, может, ни чо с Васей и не знали, кроме «Хенде хох!» да «Гитлер капут!»

Вот и Галя Кондратьева — своя, деревенская, зла не помнила. Заходить стала чаще, а то прямо хоть вой! И все «Валентиной Петровной» честь по чести навеличивала, пока сама Валентина Петровна ей как-то не сказала: «Кончай, Галя, никакая я теперь не Валентина Петровна, а такая же Валя, как и ты — Галя»

О Валерке речь у них ни разу не заходила, обе женщины старались деликатно избегать этой темы. Катю они на два голоса гнали на танцы и уговаривали завести себе какого-нибудь парня. И Кате было особенно невыносимо слышать это от мамы Валерия.

Терехов тоже стал частенько приходить с бутылочкой. Самим-то вдовам неудобно как-то было в очередях за водкой в гастрономе давиться, еще разговоры бы пошли, город-то у них не Париж все-таки, а большая деревня, народ только злее, завистливей. Телевизор включали редко, только когда фильм про войну показывали. А так они, собственно, и тянули весь вечер три рюмочки — за Васю, Мишу Кондратьева, да за Дусю.

Нет, поначалу все-таки этого Терехова тоже как-то неловко было, так и хотелось ему промеж глаз вмазать. Сколько ведь Дусю-покойницу от него отнимали, сколько она до милиции по чужим квартирам сидела! Но возмущало до глубины души и новое кладбищенское руководство, которое потихоньку стало выживать Терехова с кладбища. Будто никто в городе не знал, как они цветы с могил на базар продавать носят и пироги заместо птичек жрут! Да и конфликт у них с Тереховым только из-за этих бронзовых орлов получился, сперли ведь у Дуси одного орла, а за второго — Терехов с металлическим прутком стал. Ну, и побили его, конечно, он едва дополз к ним с кладбища-то. Орел, правда, целенький остался, но симметрия уже была нарушена. Галя и Валя всю ночь Терехова от этих иродов одеколоном оттирали, потом сидели с ним до самого утра, водкой отпаивали, конечно, чтобы нутро прополоскать.

Катька в то утро еще с ними вообще не разговаривала, надулась, да и на работу Валентина Петровна пришла совершенно разбитая, с опухшим лицом. И тогда ей окончательно перестали даже кивать начальники цехов, но вот работяги и мастера почему-то наоборот стали уважительно обращаться к ней по отчеству — «Петровна».

А Галя Кондратьева все уговаривала Валентину Петровну потихоньку в церковь ходить, не дожидаясь «пензии». Потому как Валентина Петровна объяснила ей, что ходить в церковь сможет, только выйдя на пенсию. Совсем эта Галя не понимала, что у Катьки только одна мать и осталась. И если эту мать в психушку упекут, то и постоять, в случае чего, за девку некому будет. Конечно, Галине просто было рассуждать, она все-таки всю жизнь беспартийной лямку тянула, а ей-то какого? Два раза у них уже в цехе психотерапевт выступал с лекциями о вреде религиозного дурмана. На цифрах статистики он доказывал, что шизофрения и пароноидальная депрессия у его пациентов всегда начинались, казалось бы, с совершенно безобидной вещи — чтения Библии. А все шизики в его отделении, начитавшись Библии, в один голос начинают пугать врачей третьим Армагеддоном, что в развитом социализме только шизику в голову и может стукнуть. Вывод отсюда следовал один — без Бога жить, конечно, очень тяжело, но надо все-таки держаться до пенсии. Если она еще и о сорокоусте, да о церкви в цехе заикнется, то ее, после этих лекций, и из диспетчеров турнут, а двести пятьдесят рубликов в их нынешнем с Катькой положении явно не лишние.

Терехов, как-то незаметно для себя, окончательно прибился к их вдовьей компании На работе начались разговоры, что к Петровне Терехов из литейного ходит, но совсем они не правы были. В сущности, не к Вале, а к Гале принялся Терехов клинья подбивать… Все-таки с Галей они были значительно ближе друг другу даже по возрасту. Да и Миша Кондратьев давно уже помер, Галя за столько лет успела уже без мужика соскучиться.

В квартире Тереховской Танька с мужем жила, ребеночка они ждали. Вернее, ждала одна Танька, и мужик ее, кузнечик своего счастья, все по бабам скакал. Галя с Валей с далеким прицелом лишний раз удерживали по вечерам Терехова с аккордеоном, чтобы смертоубийства не допустить. Да и чо ему дома делать, если Танька сама к ним заходила с какими-то тетрадками, все у Кати в комнатке сидела. Женщины думали, что, может, Танька за ум взялась и после декрета выучиться на человека решила.

У Терехова в деревне дом от матери оставался, они даже туда раза три все вместе в баню ездили, в ванне-то разве отмоешься. Хороший был у него дом, и сараи не соломой, а тесом крытые. Вообще у этого Терехова руки-то были золотые, его вот даже никто на трофейном аккордеоне играть не учил, а ведь любую песню на слух подбирал! Огород был запущен основательно с тех пор, как Дуся перестала сажать тут картошку. Терехов приезжал сюда только рыбачить, да подлатать в дому чего по плотницкому делу.

В городе Терехова держала только Дусина могилка. А Галя в деревне надышаться не могла, да и Валентину Петровну земля тянула. И глядя, как Галя, садясь в автобус, в раз грустнеет и замыкается в себе, Валентина Петровна начинала размышлять, что лучше бы оставить подругу у Терехова в деревне, может быть, он бы даже ее и бить бы не стал. Все-таки после Дусиной кончины у него самого-то репа варить начала. А к Дусе и Мише она бы за них ходила, они недалеко от Васи лежат, в аккурат на главной аллейке.

Но кино по телику с Галей смотреть невозможно было. Тут деревня в ней, конечно, во всей красе сказывалась. Как говорится, можно вышибить петуха из деревни, да деревню из петуха не вышибешь. Она все время переспрашивала, честно стараясь вникнуть в действие. Прям, хуже маленькой Катьки, когда они ее в детстве в кино водили. Так же вот: «А это чо? А он-то чо?» Чокнуться с ней можно было. Нет, главное, в жизни все вроде схватывает, а в кино ни чо понять не может! Даже Терехов с матом просил ее заткнуться. Из-за нее Терехов и Валентина Петровна не смогли даже толком досмотреть «Вечный зов» по второй программе. «Угрюм-реку» эту и «Сердце Бонивура» они и сами, если честно, до конца не ухватили. Но тут-то тема, вроде, знакомая, чо не понять-то? Стога, правда, в той деревне так сметывать и не научились. И тут еще этой Галине каждый раз приходилось пересказывать содержание всех десяти первых серий. Ничего эта Галя запомнить не могла! Как-то Терехов ей даже в сердцах сказал: «Ну, ты, Галина, прямо Дуська моя! Заездили вас смолоду, так ни чо ведь репа не варит!» Галя обиделась, конечно, но виду не подала, кротко глядя перед собой со слезой.

И чтобы больше она не обижалась, телевизор они включали только на старых фильмах про войну, которые Галя глядела еще молодушкой в деревенском клубе. На этих фильмах она молчала, вздыхала и плакала в тему. Ей, видно, объяснили их содержание еще раньше, в деревне. Тогда фильмы все-таки были понятные простому народу, да и чего про войну не понять — горе горькое, можно сразу с надписей плакать начинать, не промахнешься. Поэтому они, в основном, и смотрели «Жди меня», «Девочка ищет отца», посмеиваясь только на «Небесном тихоходе».

И еще был такой фильм про то, как зоопарк в Берлине в войну разбомбили, вот название этого кино сразу не упомнить, хотя простое такое название, что-то про слона. Так в этом зоопарке слон был советский. И как-то это батальон наш советский все же определил. Вроде как это было написано где-то у слона на боку или на ошейнике… Что-то сейчас это уже и не припомнить. Но, короче, решили этого слона из-под бомбежки обратно домой отправить,а в сопровождение к нему дать солдата. И вот как они идут под обстрелами, да по разоренной земле, так сердце переворачивается, деревня родная вспоминается сразу, война… Там, конечно, слезы помимо слона этого льются. И, главное, тоже сразу на ум приходит, как про этого же слона в своей деревне в силосном складе этот фильм глядели. У них тогда почти у каждого двора по две-три похоронки на руках было, забот — не в проворот, и вроде бы совершенно никакого им дела не было до этого слона. Но там был такой момент жутко жалкий, когда слону этому в нищей Белоруссии никто пожрать ничего не дает. А он как давай им представления устраивать, ножку бедное животное давай поднимать, головенкой кивать! Всякому понятно, что животинка жрать хочет. Тут они обычно всей деревней в голос выть начинали, даже и теперь, как вспомнишь, слеза прокатывалась…

И Белоруссию эту тоже было так жалко, так жалко! Самой жрать нечего, от домов — одни трубы торчат, а тут еще слона кормить заставили…

Эх, разучились нынче хорошие фильмы ставить, только на «Зите и Гите» и можно было как следует пореветь.

Читать по теме:

• Часть 1.
  • 1. Что было
  • 2. В подполье
  • 3. Сам-четверг
  • 4. Десятка пик
  • 5. Десятка треф
  • 6. Ленорман
  • 7. Семерка треф
  • 8. Девятка пик
  • 9. Король червей
  • 10. Девятка треф
  • 11. Пиковая дама
  • 12. Шестерка пик
  • 13. Дама треф
  • 14. Трефовый валет
  • 15. С песней по жизни
  • 16. Ночной разговор
  • 17. Дальняя дорога
  • 18. Туз бубен
  • 19. О разведении слонов в Белоруссии
  • 20. Танцы-шманцы
  • 21. Ягодок — полный кузовок!
  • 22. Пиковый интерес
• Часть 2. Что будет
• Часть 3. Чем сердце успокоится