Ирина Дедюхова
Повелительница снов
81. Сашкины сны
Не реже двух-трех раз в месяц на Сашку накатывало из-за контузии, взрывом ему перемешало все мозги. Врачи, кроме горсти таблеток, помочь ему ничем не могли. Голова его росла и разбухала изнутри, мощные горячие волны боли пытались разнести его бедную головушку. Он сходил с ума, единственное, чего он хотел в эти минуты, расколоть свою голову о стены. Верку, пытавшуюся удерживать его, он жестоко, не жалея, избивал.
Среди ночи у Вари раздавался звонок, и она слушала Верин плач. Она брала такси и неслась через весь город к ним домой. Одно прикосновение ее прохладной ладони к Сашкиному лбу дарило ему покой и отдых. Варя сидела в ногах у Сашки на их семейной кровати и сторожила темные кольца боли, свертывавшиеся в клубок в его голове. Вера и Андрюшка спали вместе в соседней комнате. Сашка просил ее при этом: «Варя, я хочу увидеть сон, чтобы только не про войну!». И Варя дарила ему замечательные сны про Африку, которой он грезил в детстве. Там ходили величественные львы с золотой гривой и скакали газели с кроткими Веркиными глазами. Она прислушивалась к вскипавшим у него в голове кровавой пеной чужим, нерусским названиям мест, где Сашка терял друзей и обретал врагов. Бедный, бедный Сашка.
Иногда Сашка орал, что всех взорвет к чертовой матери двумя противопехотными минами, которые он каким-то образом привез из Афганистана. Варя и Верка несколько раз перетрясали весь дом в поисках этих мин, но ничего не находили. Поэтому решили, что Саша, как всегда, преувеличивает.
Только где же вы живете?
На горе или в болоте?
Мы живем на Занзибаре,
В Калахари и Сахаре,
Мы повсюду ходим смело
С минометом, бэтээром,
Как-то дома не сидится
С автоматом в перевес!
Шастаем мы с Гиппо-попо
По широкой Лимпо-попо
С незастегнутой ширинкой,
С членом — прямо до небес!
Как-то после очередной такой ночи, Вера, отпаивая утром Варю на кухне горячим кофе, с грустной улыбкой произнесла: «Знаешь, Варь, тебя Сашка называет «Повелительница снов»!». Губы ее задрожали и на глазах появились слезы.
— Когда уж это закончится-то, Варя? Перед тобой неудобно, у тебя ведь свой мужик, что попало, поди, думает. Мы уже столько на эти таблетки денег извели, ничего не помогает.
Почему-то тогда Варя, с сосущей тоской подумала, что кончится это все очень скоро.
82. Конец шараги
Торговли водкой и сигаретами, неприкрытого рэкета для Хомченко было уже мало. В складах у них появились новые габаритные ящики с просьбами не кантовать на боках. Варе не нужно было заглядывать в накладные, чтобы понять, что Хома занялся оружием. В офисе у него появились развязные кавказцы в голубых каракулевых папахах. Для любого дончака голубой каракуль был визитной карточкой чеченцев. Варя ходила сумрачная, все это ей крайне не нравилось. Она чувствовала запах новой войны, запах падали. Начиналась торговля горем русских матерей. Варя смотрела в цифры, и они расплывались перед глазами, вся ее сущность восставала теперь против того, чтобы покрывать Хомкины делишки. Варя не спрашивала ни о чем Сашку и не прислушивалась к нему, но потому, что теперь Вера стала вызывать ее чуть не каждую ночь, она поняла, что Сашка все знает. Варя попыталась уговорить его уйти от Хомченко, но он, глядя на нее воспаленными глазами, сказал, что Хома его друг, и он кое-что должен понять. Больше он с ней говорить не стал, мол, чем меньше она знает, тем лучше для нее же.
Конечно, теперь она могла позволить себе и датское пиво, и норвежские креветки к нему, и многое другое. Но она без всяких проблем могла вернуться и к «Жигулевскому». Варя знала, что надо уходить. Но раз оставался Сашка, оставалась и она, хотя и понимала, что все это добром не кончится.
* * *
Перед самой отгрузкой ящиков Сашка и Хома сцепились в кабинете. Сначала они орали друг на друга, потом стали драться и крушить мебель. Сашка вышел злой с заплывающим глазом и выбитым зубом, кровавые крошки от которого он непрерывно сплевывал. Варе отрывисто бросил: «Пошла в жопу!».
В ту ночь Варя так и не ложилась, ожидая Веркиного звонка, но ей почему-то никто не позвонил. Утром Варя не обнаружила у подъезда Мишкиного «Форда», поэтому пришла на работу с большим опозданием, но там творилось что-то странное. Двери у склада были сорваны, часть ящиков — разворочена и закрыта брезентом, под которым пузырились стволы. Никто ей ничего не объяснял, все отворачивались от нее. Все у нее стонало, выло внутри. Господи, где Сашка?
Она зашла в свой кабинет и увидела, как Семен Абрамович выворачивает ящики ее стола.
— Ну, что? Доигралась, красавица? Где все твои записи, стерва? Где папка с накладными, где договора?
— Семен Абрамович, Вы объясните, что ищете, я Вам сама все найду и отдам. Что вообще происходит? Александр-то где?
— В п…де, вот где! Он тут ночью склад крушил и пытался минами подорвать, за каким-то фугасом домой поехал, там его братва и прикончила. Все знают, что вы с ним заодно были, так что и к себе гостей дожидайся!
— Я вообще обо всем впервые слышу, на складе я не была, я-то тут при чем?
— И зачем тебя только Сашка к нам притащил! Я-то давно тебя раскусил. Все ходишь, вынюхиваешь, глазищами своими зыркаешь. С такими глазами тебя никто в городе на работу не брал, правильно делали! Умная она очень, кандидатка всяческих наук! Один Сашка, дурак, на твою манду польстился. Сука ты, дешевая! Вот что ты о себе думаешь? Вот кто ты такая? Ты — обычная поблядешка, все знают, что тебя Сашка среди ночи к себе вызывал! В наше время семейные женщины на такси к мужикам не носились! Вы что с Сашкой, решили сами кусок отхватить? Вам объедков мало показалось? Из-за твоей жадности трех человек порешили, всю Сашкину семью!
— Верку-то с Андрейкой за что?
— Я эту дуру вообще понять не могу. Ей сказано было с сыном выметаться, так она не столько за сына, сколько за этого ублюдка Сашку дралась, царапалась. У Саламатова чуть глаз не выдрала. Сколько этот Сашка ее бил, сколько она от него, пьяного по подъездам на окнах с малышом сидела! Какая же скотина безответная, русская баба! Хоть бы о ребенке подумала!
— Нет у меня никаких записей, Семен Абрамович. Я по-хорошему Вас прошу не ходить сегодня к Хомченко. Я, правда, не знаю всех ваших с ним дел, но, конечно, догадываюсь. Саша мне никогда ничего не говорил. Послушайте доброго совета дешевой суки — не ходите к Хомченко! Вы обязательно сболтнете что-нибудь лишнее, идите лучше домой.
— Ты что решила, что Семен Абрамович будет у такой, как ты, советов спрашивать? — и он добавил несколько выражений, по которым Варя поняла, что Барановский проходил-таки в свое время через тюремные ворота. Варя вытерла слезы, высморкалась, взяла свой календарик и косметичку со стола. Сказав Барановскому, что ей надо подтянуть колготки, она зашла в Сашкин кабинет, где все уже было верх дном перевернуто, залезла за панель, где Сашка прятал от Веры заначки, вынула какую-то папку, сунула ее за пазуху и стала медленно подтягивать чулки. Когда Варя обернулась к выходу, Барановский стоял в дверном проеме. Ее манипуляций с папкой он, кажется, не заметил, потому что молча пропустил ее. Она пошла домой, все смотрели уже сквозь нее. Похоже, они ее уже считали трупом.
В заброшенном, давно неработавшем садике около своего дома Варя, не заглядывая в папку, сожгла ее. Больше ничего сделать для Сашки и Веры она не могла. Раскидав пепел носком сапога, она стала мучительно соображать, как ей уйти от Хомы живой.
* * *
Она попыталась подать заявление в милицию. Ну, это, конечно, было из области анекдотов. Дежурный по части посоветовал ей обратиться в психушку.
Варя попыталась даже нанять ментов за деньги, но ей сказали, что подыхать за нее никто не собирается.
Она еще прошлась по известным ей адресам, но там ее даже не пустили, не стали разговаривать. Она была нежелательной пешкой в крупной игре. Ни одной из сторон этой игры не нужна была симпатичная молодая женщина, у которой, по слухам, было слишком хорошо с головой.
Никто не хотел помирать за нее. Единственный, кто верно сопровождал ее, поддерживал, и вновь, молча, заставлял ее вспоминать еще кого-нибудь, кто мог помочь, был Исайка. И он не отказывался умереть за нее, он не лишал ее своей защиты, но он был призраком, который не мог вмешаться в реальную жизнь. После очередного отказа она оборачивалась к нему, он недоумевающе разводил руками, и они опять брели к очередному бойцу. Так прошел день. Вечером Варя заявила мужу и ребенку, что завтра они не должны выходить из дома. Муж уже слышал о Сашке и по этому поводу наорал на нее. Он знал ее хорошо, поэтому справедливо полагал, что она могла бы свалить от Хомы в безопасное для всех них время. Варя было совершенно нечем оправдаться. Конечно, она оставалась там только ради Сашки и Веры, которым уже ничем не помочь.
Они с мужем вытащили металлический уголок, который Сашка не успел переправить на ее дачку, и принялись старательно укреплять дверь. Соседи, проследив за их действиями, собрали вещи и в тот же вечер выехали среди недели на дачу. На Варькины вопросы они ничего не отвечали. Варя почувствовала неприятный холодок между лопаток. В эту ночь к ним не пришли.
* * *
Вечером того же дня в лифте зарезали Семена Абрамовича. Он возвращался в тот день поздно, поэтому обнаружила его утром соседка, вызвавшая лифт. С ней случился приступ, жильцами кроме милиции была вызвана скорая, дело получило нежелательную огласку.
Варя узнала о смерти Барановского еще ночью. Они сидели с Исайкой и соображали, что же еще можно предпринять, как вдруг рядом с ними появился третий. Живой дороги бы к ним не нашел.
— Меня зарезали, Варя! Прямо в лифте зарезали, даже не разглядел кто.
— Семен Абрамович, вам нельзя здесь, вам нельзя долго оставаться человеком!
— Варя, я, дурак старый, сегодня к Хомченко ходил, про тебя все ему рассказал, думал, что он меня оставит жить. Про папку Сашкину тоже сказал, про то, что ты очень много знаешь. Я ведь даже полагал, что, сдав тебя, очки заработаю, повышение мне дадут. Вот и получил повышение.
— Семен Абрамович, вы не думайте об этом, не тревожьте себя, вам сейчас совсем в другом месте надо находится, отойти ото всего. У вас большая дорога и долгий отдых впереди.
— Я не мог уйти, Варя, не попросив твоего прощения.
— Миленький, мне так жаль вас, зря Вы меня не послушались. И я прощаю Вас, и Бог, конечно, простит. Идите, дорогой мой, не таите на всех нас зла.
— Спасибо, Варюша, на добром слове! Пойду я. Очень ты славная девочка. Я сколько знал, столько завидовал тебе. Я финансовый техникум закончил, потом институт, я ведь еще с совнархозов дела начинал, а ты день в мои записи поглядела и на голову меня, старого еврея, переросла. А компьютеры эти ваши! Где мне было за тобой угнаться. А сейчас мне так жаль тебя, так стыдно за себя, а поправить уже ничего нельзя…
Барановский ушел. Варя, высморкавшись и утерев слезы, подвела итоги дня. Времени у них нет, или почти нет. Резать их будут, скорее всего, следующей ночью. Днем не станут светиться из-за Барановского. Придут под видом разбоя, чтобы два дела не связали. Хома и его братва анашаться с вечера, значит, для них с Исайкой к ним хода нет.
Почему же они действуют именно так? Хотя, какая разница как, любому следователю с головой достаточно выяснить, где работали потерпевшие, чтобы понять, о чем идет речь. Но вся проблема в том, что голова у этого следователя должна быть бедовая.
В реальности ее шансы равны нулю. Здесь она не воин, и здесь на Исайку она рассчитывать не может. Собака ее спецназовцу на пять секунд, она и муж — на две. О дочке она не думала, она просто не могла допустить этой мысли.
Если вот ей взять и кончить с собой? Остальных все равно прикончат, никого она так не спасет. Да, она и не может сделать этого, Дар этот чертов не даст. Ну, так вывози же! А, может, и нет у нее никакого Дара? Она как-то прочла в одной научной статье, что левитация — это вполне реальная и достижимая вещь, а все остальное можно списать на экстрасенсорику. Вон, уже даже по телевизору люди, как батарейки, банки с водой и мази заряжают! Так, если они принимают наркотики вечером, часов в восемь, то, придя к ней часов в двенадцать, они еще будут непроницаемы. И найти-то раньше их никак нельзя, ее время — сумерки. Лишить их наркотика? Ерунда! Подменить его? Чем? Уж эти-то наркоши свою норму знают. Подмешать! Подмешать сильное мочегонное для выведения и чуть-чуть той радиоактивной пакости, которую раковым больным дают, чтобы попытаться найти их раньше. Они c Лариком в аптекоуправлении все, что надо намешают, даже снотворного подсыпят.
Варя вопросительно посмотрела на Исайку, тот молча степенно кивнул. Он пойдет с ней в меченый радиацией, совершенно чужой, изломанный наркотиками мир. Варя просчитала, у них будет где-то около часа реальной жизни, для снов этот подсчет не имел смысла, там это мог быть хоть год. Но это ведь даже не сон, а бред, галлюцинация на зыбкой грани с реальностью. Что же их там могло ждать? И туда надо было еще попасть.
* * *
Увидев ее в глазок, Рашид хотел не открывать дверь, но Варя все-таки была женщиной, хоть и чуточку ведьмой, поэтому он открыл ей. Он стоял в дверном проеме в шелковом черном халате, и, не пропуская ее в квартиру, насмешливо улыбался.
— Рашид, я понимаю, тебе такому живому и красивому, недосуг разговаривать с потенциальными покойниками. Но я прошу только минуту. Неужели тебе не будет любопытно завтра то, что я хотела сказать? Меня-то завтра уже не будет.
— Проходи, но если ты пришла за оружием, то сразу же выбрось эту глупость из головы.
Он пропустил ее в просторную прихожую, отделанную по ее проекту, когда Саша еще был живой. Рашид вольготно устроился на резном диванчике с атласной обивкой, Варя осталась стоять у двери. Но она и этому была рада, и, пытаясь улыбаться совершенно омертвевшими губами, начала говорить, прямо глядя ему в его черные неподвижные глаза.
— Может, я проститься зашла, а ты сразу за свои пистоли хватаешься. Слушай, ты еще лекарство своим клиентам не отправлял?
— А ты по умнее ничего спросить не хочешь? Ты что думаешь, я ради твоей коровьей жопы травить кого-то буду? Давай-ка, ты милая, чеши отсюда!
— Рашид, я знаю, что я — человек конченный. Если бы это могло кого-то остановить, я бы убила себя сама. Это только из-за дочки, они вот все проанашенные будут, а вот если бы это отошло у них пораньше, то, может быть, они пощадили бы ее или хотя бы не мучили. А то ведь с Андрейкой Сашкиным они такое сделали!
— Я уже здорово пожалел, что впустил тебя. Если бы я не знал точно, что не пойду к тебе сегодня ночью, то и разговаривать бы с тобой не стал. Уходи, я ничем помочь не могу.
— Я ведь только хотела попросить тебя добавить чуточку мочегонного, обычного фуросемида. Выполни мою последнюю просьбу! Ну, это же пустяк!
— Это точно фуросемид?
Варя достала аптечный флакон и вывалила половину содержимого себе в рот. Рашид с интересом следил за ее манипуляциями.
— Скушала витаминку? Ну-ка, дай-ка сюда… Знаешь, польский фуросемид видел, венгерский, югославский, а вот фуросемид областного аптекоуправления вижу в первый раз. Ты, что, детка, папу решила обмануть?
— Тебе-то, какая разница, все равно ампулы вскрывать, а тут все за тебя сделано. Да не лгу я, какой дали — такой и взяла. Прошу тебя, Рашид!
Рашид встал и подошел вплотную к Варе, сухими ладонями стал ласкать ее шею. Она ничего не ела с того времени как узнала про Саньку, почти не спала, два дня она пребывала в нервном, горячечном возбуждении, нынешней ночью ее семью должны были уничтожить, так что ей для полного счастья оставалось только трахнуться с этим наглым татарином. Расстегнув пару верхних пуговок шелкового блейзера, освободил ее плечи и, наклонившись над ними с поцелуем прошептал, обдав ее ухо горячим дыханием: «Четыре часа и пять процентов твоего дерьма!». Варя тоже раздвинула полы его халата и стала выговаривать свои условия в его покрытую буйной растительностью грудь.
Торговались они долго, щеголяя друг перед другом похотливостью. Они ударили по рукам на двух часах и двенадцати процентах фуросемида, когда Рашид был уже практически готов к употреблению, и дальнейшая торговля могла пагубно сказаться на его половом здоровье.
Поправляя свой растрепанный вид, отстраняя его руки, которые все не хотели прерывать свою работу, Варя заявила, подкрашивая перед зеркалом полные губы:
— Только я, Рашид, по коридорам и по столам не кусочничаю. Давай-ка, все вместе приготовим, гонца пошлем к Хоме, а потом примем коньячку — и в постельку! Так даже больше возбуждает!
Рашид, с трудом гася вожделение и переходя на деловой тон, сказал:
— Лады! Ну, ты и держишься! Может замолвить за тебя словечко? С такой как ты, я бы хоть куда пошел!
— Ага, в разведку! Проблемка только со мной, милый, я не хожу куда попадя.
— Я давно заметил, что у тебя все горе от ума, была бы маленько полегче, цены бы тебе не было. А то, вон, чуть всю нашу игру не испортила, Сашку с пути истинного сбила.
— Про Сашку — не надо! Пойдем, Рашид, время дорого, мне еще к смерти готовиться.
Варя впервые следила за приготовлением дерьма. У Рашида было немецкое фармацевтическое оборудование, выглядело все весьма эстетично и достойно, особенно на его финской кухне. Они опять, шутки ради, поторговались из-за процентов, Рашид попытался было что-нибудь с нее снять, но Варя предупредила, что тогда включит счетчик, и два часика затикают. Уговор есть уговор, и Рашид четко взвесил двенадцать процентов. Варя не думала, что готовить качественную отраву так долго. Фуросемид, щедро опрокинутый ею в рот в качестве демонстрации его безобидности, делал с ней кошмарные вещи. Мочевой пузырь дергало острыми спазмами, но, преодолевая мучительные позывы, она внимательно следила за тем, как Рашид кипятил и процеживал эту гадость. Он догадывался о ее затруднении и выполнял все нарочито медленно. Наконец, одноразовые шприцы были тщательно упакованы в пакетики с позолоченными монограммами, а затем в общий легкий сверток. Рашид был известной фирмой!
Варя выхватила у него сверток и прямо с ним помчалась в туалет. Сидя там, она услышала зуммер, и единственное слово, сказанное Рашидом в телефонную трубку: «Да!». Она вышла из туалета бледная, ей было плохо. Она спросила: «Ты обо мне говорил? Меня выследили?». Рашид ответил: «Успокойся, звонил курьер, сейчас придет за пакетом».
Когда раздался условленный звонок в дверь, Варя спряталась за косяком двери, и следила, как Рашид отдал кому-то в руки взятый у нее пакет. Он закрыл дверь и, обернувшись к ней, посмеиваясь, сказал: «Варь, тебе все равно в течение двух часов до дома не доехать — обсикаешься! Не знаю, стоит ли на тебя сейчас коньяк переводить?».
Варя пошла в его спальню и, скинув на кресло одежду, молча легла в не заправленную постель. Рашиду снимать было особо нечего, поэтому он тут же оказался рядом. Он был выше Вари на голову, а после армии он вернулся мощным тренированным мужиком. Первый раз он взял ее очень больно, молча и быстро. У нее все ныло, пульсировало, от боли она не могла сдержать коротких горловых всхлипов. Но она честно отрабатывала двенадцать процентов и всем телом отвечала на его лихорадочный, нервный ритм. Когда он, наконец-то, ушел из нее, Варе стало легче дышать. Вдруг ее пронзила острая жалость к этому человеку, только что мучившему ее. И она со спокойной нежностью погладила его плечи, уткнувшуюся к ней в плечо голову и тихонько прошептала: «Какой же ты дурак, Рашид, бедный, бедный дурак!».
— Пойдем в ванну, Варя, передохни, — осевшим голосом сказал Рашид.
Там он стал ласкать ее под прохладным душем. Ей, как всегда от воды, стало легче. Она просто оживала от тоненьких струек, бивших в кожу. Но Рашид уже заторопился, стал тянуть ее из ванны, он уже опять хотел ее. На этот раз он довольно долго, весьма умело ее готовил. В нем уже не было желания сделать ей больно, он уже не насиловал. Может быть, в других обстоятельствах у них бы что-то и получилось, но сейчас у нее все не то было внутри. Она не понимала, как это она может здесь лежать, когда ее муж и ребенок, умирая от страха, сидят дома. Даже собаку они не выгуливали, и она гадила на синтетическом коврике в туалете.
Ее удивило и даже несколько покоробило то, что Рашид стал вдруг шептать ей ласковые слова. Вот этого ей сейчас совсем было не нужно.
Два часа истекли, и Рашид, лежа голым в постели, ловил ее руку и мешал одеваться.
— Ты знаешь, я никогда не думал, что у тебя такая нежная, просто шелковая кожа, ни одного волоска, только пушок, как у абрикоса.
— Правильно, вы ведь все уверены, что у меня кожа, как у носорога! Ты не видел, куда я скинула свои колготки?
— Возьми в верхнем ящике трюмо, там несколько пачек безразмерных. У тебя все такое теплое, удобное, ласковое.
— Теперь уже ненадолго. Скоро все будет холодное, безразличное и вывернутое наизнанку!
— Ты с Сашкой спала?
— Что? А, впрочем, да, спала.
— Дурак он, все имел, «Рено» купил только-только. Тебя имел, так какого черта?!
— Знаешь, ему все время снилась война.
— Ну, и что? Мне вот тоже все время снится, что мне горло перерезают. Я крикнуть не могу, на помощь позвать, а режут в Афгане вот так, — показал он на своем горле, — часто снится.
Пока Варя подкрашивалась, Рашид, начал понимать, что женщина, которую он бы хотел оставить себе, уходит навсегда. Он мучительно размышлял — дать ей свой ТТ или нет. Но строевая дисциплина и осторожность взяли верх над ласковыми абрикосами, он решил, что и так сделал для нее вполне достаточно. Варя, с надеждой слушавшая эти мысли, с внезапной оторопью поняла, что он при этом имел в виду постель, свое мужское мастерство.
Он вышел запереть за ней дверь совершенно голый. Прижав ее к стене, он глубоко, по-хозяйски поцеловал, съев всю тщательно уложенную помаду, и прошептал ей в ухо слова, ударившие ее, как пощечина: «Останься живой!».
Дома ее встретил измученный ожиданием и тревогой за нее муж. Дочь, довольная, что опять не пошла в школу, сидела у телевизора. Они еще не знали про Барановского.
— Варь, я с ума сходил тут! Ты была-то где?
— В п…де! — честно призналась Варька.
Тогда Алексей, впервые за всю их совместную жизнь, от души врезал ей по физиономии. Варвара восприняла это как должное. За ужином Варя успокоила мужа, соврав, что видела Хомченко, что тот не причастен к убийству Сашки и его семьи, что им бояться совершенно нечего. Поужинав, они спокойно легли спать.
* * *
Они долго вдвоем выбирали и проверяли оружие. Ничего хорошего они не ждали. Варька с недоумением смотрела, как Исайка принялся точить два огромных тесака с багровыми ржавыми подтеками по лезвиям. Он знаками объяснил, что без тесаков им там долго не продержаться. Но Варя полагала, что и с тесаками быть там они смогут очень недолго. Надев кожаные латы, они еще некоторое время не решались выйти в путь. Исайка, закрыв глаза, молился. Радиоактивные маяки для них уже зажглись. Им пахнуло в лицо горячечное дыхание чужих грез. Даже перед входом Исайку всего передернуло от нестерпимой боли. В ушах стоял почти непрерывный звон. Само время сжималось вокруг них, но они все-таки шагнули, наконец, туда, откуда, быть может, не было пути назад…
* * *
Не зови войну, не надо. Она сама тебя найдет. Ты ешь, пьешь с ее стола, поднимаешь тосты с кровавым рубиновым вином за то, чтобы вечно не иссякало в людях это неутолимое желание оборвать жизнь себе подобного. Но война слепа и всеядна. Она найдет и тебя по запаху крови. Она ворвется к тебе в сумерках с жутким гортанным криком, с ржавым тесаком, расплескивая твою жизнь и мозги по стенам. И никакие стены ее не удержат, потому что в тебе она слышит не умолкающий, алчный зов смерти…
* * *
Хому и его пятерых братков обнаружили утром. Милиционеры, глядя на изуродованные цепями лица, запекшиеся мозги на стенах и рубленные страшные раны, нанесенные так и не найденным тесаком, от комментариев воздерживались. Допрос вахтера, вертевшего в руках бесполезный теперь мобильник, практически ничего для следствия не дал. Тридцатилетний растерявшийся качок в строгом английском костюме только тупо повторял: «Все быстро случилось, быстро все произошло… Не знаю, что это было, но это очень быстро было… Я добежать даже не успел… А я быстро бегаю…» Почему он вызвал милицию только утром, объяснить он не мог, очевидно, и в самом деле бегал он очень быстро. Потом вдруг, видно опасаясь, что ему не поверят, он все-таки добавил, что из кабинета Хомы он вроде бы слышал, как баба кричала. И вроде бы это была Сашкина бухгалтерша, которую, между ними, мальчиками говоря, Хома давно кончить хотел. Ну, конечно, в абстрактном смысле… А эта дура сразу в дежурку побежала, а там ей пригрозили в психушку упечь, так она сразу успокоилась… Да нет, она не так, чтобы вопила, а вроде бы кричала что-то о кораблях в море…
Но бухгалтер Варвара Анатольевна мирно спала до самого утра в своей квартире, вернувшись, домой около семи вечера в несколько расстроенном виде, что словоохотливо подтвердили соседи с нижнего этажа, которых эта стерва дважды заливала, размораживая свой американский холодильник. Никакого тесака у нее в квартире, конечно, сроду не имелось. Поэтому показания вахтера даже не подшили к делу, решив, что он, как и Хома, наширялся с вечера.
Дело закрыли за полной недоказанностью и нераскрытостью. Но в городе оставался еще Хомкин бездокументный, бесхозный караван с оружием. За него началась настоящая война. Кто воевал за груз, кто за Сашку, кто за Хомку. Разметывало самые крепко сбитые банды. Власти предпочитали не вмешиваться, предоставляя бойцам выяснить свои отношения без третьей стороны. Взрывались машины, ночью и днем раздавались автоматные очереди. Братки били друг друга профессионально и идейно, как их учила КПСС и завещали все вожди пролетариата. Всем сразу стало наплевать на такую мелкоту как Варя и ейный муж.
В последних рядах погиб и Рашид, его прикончили именно так, как ему снилось, по-афгански. Из их шараги практически никого не осталось в живых, кроме Мишки, который и сейчас возит блядей новым хозяевам.
83. Поедем за море, мой брат!
Их совместные путешествия по чужим душам и снам, похоже, подошли к концу. Ее воин погибал, душа его медленно разлагалась, свечение гасло. Раньше у него была только едва заметная седина, а теперь в его черных, как смоль, волосах появились яркие седые пряди. Под глазами набрякли огромные желтые мешки. Силы, казалось, совершенно покинули это мощное тело. Варя даже удивилась, каким легким он стал. Он еще жил. В молчании, он внимательно следил заплывшими щелками глаз за ней, за тем, как она старается уложить его поудобнее. Иногда он порывался ей что-то сказать, но не мог. Ему мешал какой-то комок в горле, и он только влажными глазами глядел в багровое безмолвное небо.
Варя пыталась брать его в свои полеты, взваливая себе на спину, но это уже не помогало. Она не знала, чем еще можно было ему помочь. Он уже становился невидим днем, не мог ее сопровождать. И только теряя его, она поняла как этот пожилой, видавший виды мужчина за ее спиной был нужен ей все эти двадцать лет. Каждую ночь она сидела у его изголовья и слушала его молчание. Она вспоминала их прошлые походы и размышляла о нынешней, более чем странной встрече. Думали ли они когда-то, что вместе будут жить так далеко от их прежней родины, что вместе будут нести удивительное бремя Дара.
У каждого из нас есть свой Дар. Разглядеть его, не потерять, служить ему — многим ли это дано? Но Дар Памяти, нетленный во временах, наш общий Дар! Мы будем великим Племенем, если останемся верны нашей Памяти, если не унизимся до бессмысленной лжи самим себе. Ведь надо только помнить о том, кто ты и откуда, и тогда будет видна в тумане Времен наша нетореная тропка в Будущее…
Время — вечный путник, неутомимый труженик. Оно все расставит по своим местам. Только Время может показать человеку тщетность его усилий, неразумность его поступков, казавшихся ему верхом хитроумия. Только Время возвысит безвестные подвиги Души своих верных трубадуров. Их имена и судьбы утонут в его темных водах, но волны пощадят, с легким шелестом отступят от того, что незыблемо с начала Времен, что составляет нашу Память.
— Знаешь, если бы он не смеялся мне в лицо, я бы его пощадил, — донесся до нее тихий шелест, неясный вздох.
Ну, что ж, пусть так. Время сравняет и героя, и правителя, и скромного пахаря, утирающего пот. Время всему назовет его имя и точно выставит свою цену. Не ставь себя выше Времени, мы только его слуги, его неразумные дети. Слушай в груди его пульсирующий ритм: «Это — было, и это — было!».
— Ты слышишь меня, Обезьяна? Это я убил твоего внука, я довел твоего единственного сына и твою жену до самосожжения!
— Что? Это ты? Ты молчал… все время молчал… все время был рядом… Зачем же я… Ты же в душу мне врос!
— Я не мог сказать это тебе. Ты сам вытянул наши души из коконов, хотя и чудом спасся тогда. Что я мог сказать ребенку, девочке? Потом — девушке, которая грустит днем и летает над соснами ночью? Невеселая у тебя теперь жизнь, странная. Но мне было хорошо здесь с тобой, даже лучше, чем раньше. А теперь я умираю навсегда. Помнишь, мы пели: «Сгорая, как звезда ночная, я прочерчу мой путь земной!».
— Ты лжешь, ты не мог так поступить со мной! Скажи мне, что ты солгал!
Варя плакала, обхватив голову и раскачиваясь всем телом. Она со стыдом вспоминала свое прежнее предсмертное унижение, мольбу умирающего о клятве верности. Значит, все было напрасно! Сильному не нужна верность, ему вполне достаточно страха, но больному и умирающему… А они столько пережили вместе, как можно было это предать? Она схватила худую прозрачную ладонь воина, поднесла к самым глазам — так и есть! Резкий перелом линии жизни и подъем ее через четкую метку предателя. Все напрасно, все труды прахом…
— Знаешь, тот, что стал твоей дочерью, первый предал тебя. Ты не вини его, старшие в роду настояли. Он очень любит тебя, поверь. Я убил его, всех убил! Была большая битва, два холма из голов! Перед сражением были нехорошие знамения. Меня предупреждали: «Не ходи! Тебе дороги не будет!». Я тогда подумал о тебе, ты ведь когда-то говорил нам, что дорогу надо прорубать мечом, поэтому я не послушал предсказателей. Мы шли с нашими родовыми стягами, в твоих цветах. Мы шли против всех! И мы победили! Только знамения те были правильными, я после той битвы навсегда потерял себя, я предал тебя, предал все, что так любил всю жизнь. Я стал думать так: «Если я могу побеждать всех, как Обезьяна, отчего же мне не стать правителем, как стал он?».
Знаешь, та победа затмила мой разум. Твой сын уже повзрослел, но ему было далеко до тебя, он никогда бы не стал таким как ты! Я запер их в замке с его матерью. Я думал, что они сдадутся, признают меня, склонят головы передо мной, а они подожгли замок ночью, сгорели там сами. Потом мне доносят — идет слух, что внук Обезьяны жив, он, дескать, был вынесен слугами из огня. Я стал его искать, мне даже было интересно взглянуть на него.
— Ну, что, взглянул?
— Не злись, это ты жил без памяти, а я, в коконе, помнил все и каждый миг! Его смех так и не смолкал для меня целую вечность! Понимаешь, он был маленький, но очень гордый. Примерно твоего возраста, когда ты вновь позвал нас. Он издевался надо мной, смеялся мне в лицо, я рассвирепел и убил его. Задушил. Мертвый, он сразу же стал хрупким, тоненьким. Совсем маленьким. Его, пока прятали от меня, видно, очень плохо кормили.
— Что же мне делать с тобой, отступник?
— Убей! Я не хочу ничего помнить, я хочу умереть по-настоящему. Но мне жаль расставаться с тобой, я ведь и тогда очень любил тебя, Обезьяна! Он приподнялся на локтях, оголил свою худую шею для удара, и запел старинную песню, сложенную задолго до их прошлого рождения. Они пели ее, когда собирались плыть за море на большую разбойную войну.
Твое молчание, мой брат,
В согласье я приму.
Кто возвращается назад,
Пожнет одну войну.
Зачем нам воевать с собой?
Давай, закатим пир!
И рядом с голубой горой
Откроем новый мир.
Поедем за море, мой брат,
Я парус подниму!
Кто возвращается назад,
Пожнет одну войну…
Душа ее исходила болью. Что же тогда изменилось в людях с тех пор? Так же любят, так же, любя, предают. Все эти годы он верно служил ей, столько раз рисковал ради нее, зная, что рискует последним — душой. Что же ей делать с этим варваром? Как же ей поступить с этой простой, как удар клинка, душой? Если бы можно было повернуть время! Но даже Богам это не под силу, оно возникло раньше их. Наконец, после долгих раздумий она приняла решение.
В конце концов, она ведь — женщина, значит, любой измученной душе она может дать еще один шанс, еще одно воплощение. И в этом ее Дар…
Она внимательно посмотрела на сгиб правой кисти руки. Черт, еще одна девка!
— Слушай, ты, упырь, хочешь бабой родиться?
* * *
Через девять месяцев Варя родила вторую дочку с раскосенькими узкими глазенками и черными слипшимися волосами.
Ижевск, 1997
Читать по теме:
- 1. О том, откуда берутся дети
- 2. О вассальской преданности и ночных горшках повелителей
- 3. Варька устраивает свою жизнь
- 4. Хотят ли русские войны?
- 5. Семья состоялась
- 6. Новые родственники
- 7. Опять садик, блин…
- 8. Табор уходит в небо
- 9. Здравствуй, школа!
- 10. У Варьки выросли титьки…
- 11. Рассказ бабушки о неоценимом вкладе двух друзей в борьбу пролетариата
- 12. О том, что кроме политической сознательности, мужикам и башка не помешает
- 13. Они сказали: «было — ваше, а стало — наше!»
- 14. О ртутных озерах и трубочках для коктейля
- 15. В родном гурту и говно по нутру
- 16. Из сочинения Варьки о Великой отечественной войне
- 17. Виктор Павлович, Витенька, Вик…
- 18. Слава богу, опять хутор
- 19. Варька становится чучелом огородным
- 20. «Останься живой!»
- 21. Вначале было слово…
- 22. Варьке все обрыдло
- 23. Педагогическая поэма
- 24. Лето кончилось
- 25. Еще раз про любовь
- 26. Весенняя лихорадка
- 27. Варьку признают вундеркиндом
- 28. Почтовый роман
- 29. А они не просто дураки, они опасные дураки…
- 30. Последняя драка и первое пиво
- 31. Весенний смотр
- 32. Любовь за компанию
- 33. Семейный досуг
- 34. Кое-что о чистописании
- 35. Соперница
- 36. Ракушка
- 37. Аморальные мысли
- 38. Варькино рабство
- 39. Наследники
- 40. Змея подколодная
- 41. В поисках утраченного
- 42. Холод вечности
- 43. Варькины университеты
- 44. Ночные забавы
- 45. Месть железника
- 46. О торговле живым товаром
- 47. Сарынь на кичку!
- 48. Все женятся, а Варька — нет…
- 49. Варька — инженер!
- 50. В ожидании взлета
- 51. Курс молодого бойца
- 52. Аспирантура
- 53. Восток — дело тонкое!
- 54. Дружба по графику
- 55. О том, чем они занимались несколько раньше
- 56. Национальный вопрос
- 57. Новая весна
- 58. Княгинюшка медовая
- 59. Планирен, планирен унд нох маль планирен!
- 60. Герман — как оазис русской демократии
- 61. Лето в городе
- 62. Большая охота
- 63. Варька — мужняя жена
- 64. В прозе о жизни
- 65. Сложное противостояние характеров
- 66. Несчастье
- 67. Она — не женщина, она — самодостаточная система!
- 68. Война и валенки
- 69. Об умении умирать, страсти и жизненной силе
- 70. Дочки-матери
- 71. Яблоки
- 72. Эх, мать-перемать…
- 73. О страсти со страстью
- 74. Варьку зовет земля
- 75. Три диалога, наверное, о любви, хотя, конечно…
- 76. Последняя встреча
- 77. Про состояние легкого душевного подъеба
- 78. О том, куда можно попасть по пьяни
- 79. О кораблях в море
- 80. Рашид заходил…
- 81. Сашкины сны
- 82. Конец шараги
- 83. Поедем за море, мой брат!
