В заключение приведем наиболее полный библиографический материал, собранный в информационном библиотечном центре «Измайлово» — сост. Е.А. Крупенникова.
I. Вступление.
Литературный процесс первой половины ХХ века
«Литература должна быть короткой, четкой и неправдоподобной до такой степени, чтобы ей можно было поверить. Для правды есть дневник происшествий и хроника. Литература должна взвинчивать и захватывать. Читаться запоем», — таково литературное воззвание Б.А.Лавренева.
Он не вошел в литературу, — ворвался, поразив всех, вызывая горячую приверженность одних, негодование других, никого не оставляя равнодушным. Именно Борис Лавренев, сразу же принес своими произведениями подлинную культуру русского языка. «Я люблю живой народный язык, берегу его чистоту и борюсь за нее. Мне физически больно слышать изуродованные русские слова: «учеба» вместо «ученье»; «захоронение» вместо «похороны»; «глажка» вместо «глаженье»; «зачитать» вместо «прочитать» или «прочесть». Люди, которые так говорят, — это убийцы великого, могучего, правдивого и свободного русского языка» (Б.Лавренев «Автобиография»). Он не прощал серости, надуманности, незнания родной русской речи, знатоком и ценителем которой был.
Начало мировоззренческого роста писателя совпало с империалистической войной, с самой наглядной и откровенной катастрофой. Война бессмысленно обрекавшая людей на смерть, стала рождением многих художников. Героически штурмовали советские бойцы неприступный Даир в «Падении Даира» Малышкина. Глухими тропами пробирались к красноармейским частям удалые партизаны из рассказов Всеволода Иванова. Мужественно подавляли белый террор большевики на страницах «Недели» Лебединского. Упрямо формировал боевые отряды из шумной, анархической вольницы «железный» Кожух Серафимовича. Над затрепанной старенькой картой легендарных походов склонялись Клычков и Чапаев, герои романа Фурманова. Боролись за новую жизнь и за новое в себе, словно вросшие в землю, трудные люди леоновских «Барсуков».
И какими бы разными ни были писательские индивидуальности, на произведениях этих лет лежит печать общего, в них чувствуется поразительное стилистическое единство, определенное самой жизнью, особым цветом и запахом современности. Это общее настолько властно заявляет о себе во многих рассказах и романах, что иногда даже и отодвигает на второй план, затмевает неповторимые различия художников. Это была пора по преимуществу романтического видения действительности, когда захлестывали страсти, когда кипел «возмущенный разум», когда необычное, исключительное зачастую возводилось до степени эстетической категории.
Истинной страстью к стилистическому украшательству характеризуется литература начала века. Это цветистая, разорванная эмоционально-субъективными знаками препинания реплика Лавренева, эмоционально перенасыщенная авторская речь Малышкина, трудное, шероховатое письмо Всеволода Иванова, интеллигентски-психологические построения фразы Федина, искусственный, холодноватый аскетизм Лебединского, витиевато-сказочный язык раннего Леонова.
Разными путями пошли дальше эти писатели, начинавшие когда-то вместе с Лавреневым. Исполненная тревожного романтического пафоса, словно полыхающая страшными зарницами сражений, повесть «Падение Даира» сменится более поздним произведением Малышкина «Люди из захолустья», где детально и подробно раскроются характеры в четком и чуть даже медлительно-подробном реалистическом повествовании.
Но навсегда сохранит Лавренев эту патетическую стилистику произведений, напряженный вихревой ритм, обжигающее сердце пламя страстей, тревожащую душу в самые мирные дни боевую энергию революционных схваток. То, что было когда-то общим для многих писателей, стало индивидуальным почерком писателя Лавренева, в творчестве которого мы так ни разу и не встретимся со спокойным бытовым письмом, с добротной очерковой деловитостью. Захваченный активными художническими поисками типической для времени поэтики, Лавренев по-особому ощущал тогдашнюю действительность. Интеллигент, воспитанный на лучших образцах старой реалистической литературы, он должен был заново постигать новый, ни на что не похожий жизненный материал. Революционный романтизм, вызванный к жизни самой революционной эпохой, оказался наиболее близок именно творческой индивидуальности Лавренева, потрясенного и навсегда изумленного великой Октябрьской бурей: «Октябрь на некоторое время выбил меня из колеи. Собственно, не сам Октябрь, а то, что за ним последовало. Демобилизация армии при незаконченной войне, резкие эксцессы, порожденные накипевшей свинцовой ненавистью солдатской массы к любому носителю офицерских погон, немецкое наступление на Украину, Брестский мир, трагическая гибель Черноморского флота – все это показалось мне непоправимой катастрофой, окончательной гибелью России».
Современности посвящены острейшие комедии Маяковского «Клоп» и «Баня», бичующие все отжившее, косное, пьесы Ромашова «Воздушный пирог» и «Конец Криворыльска», обличающие стяжательство комедии Олеши «Три толстяка», «Шалые повести» Лавренева. Легко читаются живые ассоциации с современностью в «Темпе» Погодина, «Чудаке» Афиногенова, «Цементе» Гладкова. В это время Лавренев пишет сатирический, фантастический роман «Крушение республики Итль», где свободно угадываются реальные события, но сама условная форма произведения дает полный простор вымыслу, фантастике, гиперболическим обобщениям. В этой манере написаны произведения Шагинян М. «Месс-Менд», «Гиперболоид инженера Гарина», «Аэлита» А.Толстого, «Остов Эрендорф» В.Катаева, «Канцлер и Слесарь» А.Луначарского, «Озеро Люль» А.Файко.
Шутливая ироническая атмосфера, сменяется суровым дыханием драматических произведений Тренева «Любовь Яровая», Билль-Белоцерковского «Шторм», Вс. Иванова «Бронепоезд 14-69», «Зб. 213.437» Лавренева.
Небывалые по размаху и историческому значению события – Гражданская война, Революция 1917 года, требовали художественного запечатления. На литературном небосклоне стремительно вспыхивали писательские дебюты. Но и на таком фоне, когда никого не удивишь необычностью, выделялось, все громче звуча имя Бориса Лавренева. Тридцатитрехлетний Лавренев, с ходу покоривший читателей и настороживший критику, не был новичком в литературе и не относился к тем, кто расчетливо копит впечатления и рукописи, ожидая подходящего часа. Его отличали нетерпение, жажда деятельности. Это относилось и к литературным опытам, и к жизненным поступкам, приводя к столкновению одного с другим. Он любил противоречия, пересечение начал, тянущихся с разных сторон.
II. Неизвестный Лавренев: Биография писателя
Человек был высок, сухощав, густые каштановые волосы, зачесанные назад, щурил глаза, укрытые толстыми стеклами очков в проволочной оправе. Офицерская выправка, интриговавшая всех, кто впервые встречался с ним, досталась ему от прадеда — «полковника стрелецкого приказа, служившего при Алексее Михайловиче». Он шел по возбужденным, оживленным нэпом улицам, оглашаемым выкриками газетчиков и лоточников, торговцев пирожными, леденцами, воздушными шарами.
Коридоры, в какие он попадал, будто продолжали улицы. Из комнаты в комнату сновали коротко остриженные барышни и длинноволосые мужчины в толстовках…
Его кто-то окликнул:
— Сергеев!
Он не отозвался, лишь неопределенно мотнул головой. Стремительно выбрал кабинет, распахнул полуоткрытую дверь…
Так впервые московское издательство узнало автора «Звезды-полыни», занимавшей едва ли не чемодан. Так впервые Борис Андреевич Лавренев принес свою первую рукопись. Лавренев – псевдоним, взятый Борисом Андреевичем Сергеевым после поэтического дебюта. «В литературе уже был один Сергеев-Ценский… Придумывать какую-нибудь приставку по месту рождения или жительства, называться Сергеевым-Херсонским или вроде этого – было глупо. Я взял себе фамилию одного из родственников сперва как псевдоним, а с 1922 года окончательно принял эту фамилию».
* * *
Борис Андреевич Лавренев родился в 1891 году в Херсоне. По материнской линии его происхождение достаточно знатно и романтично (казачья семья, участники суворовских походов и севастопольской баталии, богатства, в течение ночи спущенные за карточным столом…).
В «Автобиографии» о фамильном древе Лавренева читаем: «С материнской стороны имеются полковники стрелецкого приказа при Алексее Михайловиче и думные дьяки, ведшие дипломатические переговоры с черкесами при Петре I – есауловы, и другие воинские люди, в том числе упомянутый во 2-ом томе «Крымской войны» академиком Тарле мой дед, командир Еникальской береговой батареи Ксаверий Цеханович. К сожалению, не могу ничего сказать о предках отца, так как, потеряв родителей в возрасте полутора лет, воспитываясь у чужих людей и в интернатах, он семейных преданий не сохранил». «В сущности говоря, его происхождение и даже его подлинная фамилия остались нерешенной загадкой. В 1865 году в санях на почтовом тракте Херсон – Николаев были обнаружены трупы мужчины и женщины. Никаких документов не оказалось, но в тех же санях под овчинным тулупом обнаружили троих полузамёрзших ребят в возрасте от трех до шести лет. Детей привезли в Херсон. И там их разобрали по рукам добрые люди. Моего отца Андрея с сестрой взял чиновник херсонской таможни Сергеев. Приемный отец оказался хорошим, сердечным человеком и, несмотря на то что сам с трудом сводил концы с концами, довел старшего из приемышей, моего отца до учительского института.
После женитьбы отец и мать переехали в родной Херсон, и в год моего появления на свет отец был помощником директора сиротского дома херсонского земства.
Был он талантливым, умным, честным русским человеком, хорошо играл на скрипке, много знал, но в жизни не очень преуспел из-за чрезмерной скромности…». Об истории своей семьи Лавренев увлекательно и подробно написал в «Короткой повести о себе».
Отец — первый наставник и воспитатель – обучал грамоте, арифметике, умению собственными руками делать нужные вещи. Но отцовский упрек за переэкзаменовку отдался смертельной обидой и побудил сына к бегству из дому. История этого побега много лет спустя вошла в рассказ «Марина».
С детских лет Лавреневым овладевают две страсти: книги и театр. Он имел неограниченную возможность им отдаваться. В городе была превосходная библиотека и театр с профессиональными драматическими труппами.
Двери туда для юного Лавренева всегда широко открыты, благодаря тому, что его крестный отец – городской глава Херсона – покровительствовал библиотеке и имел свою ложу в театре.
Учась в херсонской гимназии (ныне это гимназия № 20 им. Б. А. Лавренева), Лавренев поддается сочинительским искушениям. О первом своем опыте вспоминает так: «Первая моя попытка пройти во врата литературного Эдема относится к лету 1905 года.
Когда мне было четырнадцать лет, ошеломленный (иного определения не могу найти) чтением лермонтовского «Демона», я за три каникулярных месяца написал поэму «Люцифер», размером в 1500 строк чистым, как мне казалось, четырехстопным ямбом. Вложив в тетрадку с переписанной начисто поэмой закладку из георгиевской ленточки для красоты, я отдал ее на суд отцу, преподававшему историю русской литературы. Отца я не только любил. С первых сознательных лет я привык глубоко уважать его». Детским стихотворчеством удивить трудно. Опыт оказался не из удачных, но любовь к Лермонтову, стихам и прозе, пронесена писателем сквозь всю жизнь: «Я больше всего ценю лермонтовские стихи и лермонтовскую прозу; Льва Толстого, особенно в таких вещах, как «Казаки» и «Хаджи Мурат»; романы Гончарова, пьесы Чехова, рассказы Бунина, поэзию Александра Блока. Во французской литературе мне дороги имена Стендаля, Флобера, Мериме, Мопассана, Франса. Французскую поэзию, за исключением Верлена, не терплю за ее напыщенность, холодность, лживую наигранность чувств и мыслей. У англичан мне ближе всех несравненный Стивенсон, Диккенс (не весь, лучшей его вещью кажется мне «Повесть о двух городах»), люблю малопопулярного у нас Сетон-Томпсона. От немецкой литературы отворачиваюсь».
Дофронтовая жизнь автора текла благополучно, чуткие родители умели утешить сына в мальчишеских его невзгодах. Таких, например, как неудача с поступлением в морской корпус (подвела близорукость). Не вышло с морским корпусом, он направил стопы в Киевский университет, на математическое отделение. Не понравилось: сухо, скучно. В 1909 году поступил в Московский университет, где в 1915 году закончил юридический факультет. Конец богемно- студенческой беззаботности положила война. Мобилизованный в 1915 году и после офицерского училища отправлен на передовую артиллерийским поручиком. В 1915 году пойти на фронт – значило поступить так, как поступало большинство сверстников, вчерашних гимназистов и студентов, — всех, в ком «заиграла военная жилка» предков. Лестно облачиться в новенький офицерский мундир и стать в ряды «спасителей отечества».
«В 1917 году 4 июля мне удалось слышать коротенькую речь Владимира Ильича, сказанную им кронштадским морякам с балкона дворца Кшесинской. Эта речь произвела на меня громадное впечатление силой внутренней убежденности». Февраль застал Бориса Лавренева в Москве, он принял должность коменданта штаба революционных войск гарнизона, вскоре – адъютанта генерал-майора Голицынского.
В 1918-1919 годах мундиры порядком износились, большинство их обладателей «спасало отечество» в дивизиях Деникина, Юденича, Колчака, то есть по другую сторону фронта, рассекавшего теперь страну, города, села, семьи. В растерянном душевном состоянии, с трудом и риском Лавренев пробрался в сентябре 1918 года в родной Херсон. В дороге услышал об убийстве Урицкого и покушении на Ленина. Индивидуальный террор казался ему всегда проявлением «истерической глупости и недомыслия».
В Красную Армию Лавренев ушел добровольцем. Служил в артиллерийских частях на Украине, Крымском фронте под началом Подвойского и Фрунзе, некоторое время командовал бронепоездом. В июле 1919 года был тяжело ранен в ногу, когда банда атамана Зеленого прорывалась через железнодорожное полотно у разъезда Карапыши (Лавренев руководил операцией). Уцелел документ о том, как вел себя краском Лавренев в бою и как его оценивало командование, — справка, подписанная народным комиссаром по военным делам Украинской Советской республики Н.И. Подвойским: «…т. Лавренев… остался один на позиции у разъезда Карапыши, в продолжение трех часов отбрасывая противника шрапнельным огнем… В ходе боя т. Лавренев был серьезно ранен в ногу пулей.., но не оставил командования и при переходе бандами под вечер линии железной дороги нанес противнику артогеном большие потери, заставив бросить в поле значительное количество вооружения и боеприпасов…». (Из кн. В.Кардина. Обретение: Литературные портреты.-М.: Худож. лит., 1989.- С.170). В московском лазарете рану вылечили, но с полевым биноклем пришлось расстаться, со строевой службы перейти в армейскую печать Туркестанского фронта. Политуправление фронта возглавлялось Дмитрием Фурмановым, оттуда и пошло их знакомство.
Четыре ташкентских года: военный комендант города, секретарь политуправления Туркфронта, заведующий издательским и библиотечно-музейным отделом Военно-редакционного совета; заместитель редактора «Красноармейской газеты» (позже она будет называться «Красная звезда»), заведующий литературным отделом «Туркестанской правды», заместитель редактора и завотделом журнала «Военный работник Туркестана», заведующий литературными отделами ташкентских журналов «Костры» и «Новый мир», один из руководителей краевого журнала «Коммунист»… По обыкновению тех лет, должности совмещались, к старым приплюсовывались новые, и все забирали время, силы, нервы. Тогда же Лавренев учился в Краевой художественной школе. Обладая незаурядным талантом художника-графика и живописца и огромными знаниями в области истории и теории искусства, он настолько выделялся среди учащихся, что ему вскоре поручили возглавить графическую мастерскую в школе. 23 ноября 1920 года он составляет «Программу графической мастерской отдела графического плаката». Она до сих пор хранится в фондах Ташкентского областного государственного архива. Работа Б.А. Лавренева в Наркомпросе Туркестана продолжалась всего два-три месяца. В конце 1920г. его снова призывают на военную службу в Политуправление Туркестанского фронта, где он редактирует книги. Принимает непосредственное участие в выпуске листовок, плакатов, газет и журналов. Он ведущий специалист в области книжной иллюстрации и графики. Ему принадлежат почти все рисунки, карикатуры, диаграммы. Художественные заставки, заголовки, появлявшиеся в периодических и непериодических изданиях Туркестана тех лет. Преобладающая деятельность Лавренева, так или иначе, сопряжена с журналистикой, литературой, искусством. Области, издавна манившие к себе, теперь составляют сферу прямого и непосредственного приложения рук. Деятельность эта не ограничивается журналистской текучкой. Идет интенсивное созревание художника, не укладывающегося в рамки газетных публикаций. Лавренев выступал в разных жанрах и под разными фамилиями. Как установлено, он опубликовал в ташкентских изданиях около 130 заметок, рассказов, фельетонов, статей. Писал стихотворения, и рецензии, напечатал в «Красной звезде» отрывок из поэмы «Алые облака», в молодежной газете «Юный Восток» – две главы из романа «Крейсер «Комминтерн».
В 1922 году Борис Лавренев принялся за эпопею «Звезда-полынь», охватывающую историческое четырехлетие: 1916-1920 годы. Стопка машинописи росла с невероятной быстротой, на тысяча шестисотой странице Борис Лавренев устало выстукал: «Конец».
Конец эпопеи, конец армейской службе. Лавренев демобилизовался в 1924 году, отдав почти 10 лет армии – сперва царской, потом – Красной. Все эти тревожные годы он не выпускал из рук этюдника. В сохранившихся каталогах выставок херсонских художников 1911-1913 годов значатся работы Б.Сергеева-Лавренева. Характерно, что большинство их посвящено морю и театру – двум увлечениям, которым будущий писатель остался верен до конца жизни. Вполне возможно, что Б.А.Лавренев вошел бы в историю советского искусства не только как замечательный писатель, но и талантливый живописец.
Последняя московская квартира Бориса Андреевича… Стены были сплошь увешаны этюдами, пейзажами, портретами, написанными маслом и акварелью. Жена писателя Елизавета Михайловна Лавренева рассказывала, что Борис Андреевич до последних дней жизни не только напряженно работал над литературными произведениями, но и серьезно занимался живописью. Его работы в послеоктябрьские годы не были рассчитаны на выставки, но получали высокую оценку знатоков живописи, бывших у писателя.
Карандаш и кисть он держал в руке ежедневно, даже во время поездок по стране и за рубежом. Портреты, пейзажи Б.Лавренева отличаются красочностью, широкой и свободной манерой письма, обобщенностью. В них, как и в его литературных произведениях, сказывается бурный темперамент художника.
Романтизм – неотъемлемая часть стиля Бориса Лавренева, писателя и живописца.
Тревожные предчувствия новой военной грозы, волновавшие Лавренева, еще в 30-е годы, стали суровой явью 40-х годов.
Это было особое для искусства время. Словно дымящиеся кровью корреспонденции с фронтов, вдохновенных очерков и документальной поэзии, время сдержанно лаконичного рассказа. Среди очерков, статей, стихов А.Толстого, И.Эренбурга, Л.Леонова, Л.Соболева, Б.Полевого встретим мы и рассказы Бориса Лавренева: «Большая Земля», «Подарок старшины», «Старуха», «Встреча». В 1943 году писатель заканчивает пьесу «Песнь о черноморцах». Именно в этот период Лавренев снова обретает свое художественное видение действительности.
После войны Борис Андреевич Лавренев поселился в Москве на улице Серафимовича, в доме, который Ю.Трифонов назовет «Домом на набережной». Большую часть времени проводил в загородном поселке Переделкино. Дача выходила на лесную просеку. Увитая плющом калитка, тихо покачивающиеся стволы за окном…
Будучи членом редколлегии журнала «Новый мир», Лавренев много и постоянно читал, высказывая свое мнение определенно четко и, главное, образно.
В июле 1951 года – за выдающиеся заслуги в области художественной литературы Б.Лавренев был награжден вторым орденом Трудового Красного Знамени.
В последние годы Лавренев переводил пьесы французских драматургов. Занимался переводами писателей Узбекистана, Казахстана, Таджикистана. Последним публичным выступлением Б.А.Лавренева был доклад на Всесоюзной конференции театральных работников, в 1958 году (См. Б.Лавренев «О состоянии и задачах современной драматургии»).
7 января 1959 года его не стало. В этот день было все, как он любил, словно природа и люди хотели еще раз подарить ему радость. На улице рвался и гудел ветер. Ветер, тот самый ветер, что приветствовал когда-то Лавренева, входившего в литературу, ветер разных морей. Жизнь его, запечатленная в большом и человечном творческом наследии продолжает волновать людей, радовать их, помогать им любить.
III. Тайна тайн Бориса Лавренева:
Литературный портрет писателя
Необычна писательская биография Бориса Лавренева: юрист по образованию, поэт и художник, артиллерийский офицер и военный журналист. Дерзкое новаторство уживалось у него с умело выверенным сюжетом, громогласный отказ от традиции мирился со следованием ей. Не раздвоение, а многогранность; увлечение жизнью не отменяло любви к литературе. Многочисленные рассказы, повести связывались единством авторского мировосприятия. Писатель обращался к различным сферам – бытовым, историческим, к различным жанрам: от документального («Стратегическая ошибка») до гротескно-фантастического («Крушение республики Итль»). Творчество Б. Лавренева отличала художественная неровность.
Б. Лавренев неизменно отстаивал высокие требования к искусству, презирая ремесленничество, всегда оставался, верен себе. «Мой писательский путь был довольно обычен: я начал со стихов, писал стихи с 1912 по 1916 год. Главная моя работа была над стиховым материалом, после этого я перешел на прозу, с 1917 по 1925 год я работал над прозой, над беллетристикой и только в 1925 году мною впервые была написана пьеса «Мятеж», шедшая в большом драматическом театре»- читаем в его очерке «Как я работаю» (См. Б.Лавренев Собрание сочинений: Т.8:Автобиографии, очерки, статьи, выступления, письма. — М., 1995.- С.77).
В литературу Лавренев пришел как поэт. Поэзия манила его с гимназических лет, когда вместе с Колей Бурлюком, своим одноклассником, они декламировали собственные стихи. Увлечение сохранилось и в студенческие годы. Теперь уже Лавренев слушал старшего Бурлюка – Давида, предрекавшего конец классическим традициям, его поэзия была близка Борису Андреевичу. Своими стихами Б.Лавренев вошел в литературные салоны, где встречался с Маяковским, Шершеневичем, Крученых, Третьяковым. Он находится в центре богемной литературной среды. Его часто можно было встретить в «Кафе футуристов», «Стойле Пегаса», «Музыкальной табакерке». Об этом периоде он вспоминает в своей «Автобиографии» так: «Фильтрующийся вирус футуризма быстро проник в самые незаметные щели, поражал самых тихих поэтов. Вирус дробился, меняя очертания, маскировался, принимал вид то «эго», то «кубо», то просто футуризма. Вирус сразил и меня. Я нырнул вниз головой в эгофутуристическое море. Этот фантастический период я вспоминаю с нежной грустью и признательностью». (См. Б. Лавренев. Избранные произведения: Т.1: Повести и рассказы.- М.: Худож. лит., 1972.-С.9).
Первые поэтические опыты Лавренева появились весной 1911 года в херсонском журнале «Весенние зори». «Поэтическое вдохновение хлынуло из меня неудержимым потоком в первый год студенчества. Я писал запоем и рвал написанное беспощадно, оставляя жизнь только немногим стихотворениям, относительно которых я был уверен. И весной 1911 года я с душевным содроганием увидел одно из этих стихотворений превращенным в печатный текст нашей газетой «Родной край» – вспоминает Б.Лавренев в своей «Автобиографии».
Вековое
Несмело волны в скалы бьются, Звеня ласкающей тоской. С тревожным стоном чайки вьются Над изумрудною волной. Утомлено дневной дорогой, Светило сходит на покой, И месяц, ночи страж двурогий, Плывет небесной крутизной. А завтра снова солнце встанет И лаской землю подарит, И море с песней в скалы грянет, И белой пеной закипит. Что было – завтра повторится, Все, что прошло, — воскреснет вновь. Над миром с хохотом струится Неизмененный бег веков. И шумы дня собою кроя, Неугасимый и живой, — Все слышен в рокоте прибоя Столетний шепот роковой.1911г.
В 1912 году Лавренев печатается в декадентском альманахе «Жатва», всецело находясь под «жестоким обаянием» символистов, среди которых выделял Иннокентия Анненского. Но в 1917 г. резко порывает с символизмом и входит в московскую группу эгофутуристов, общаясь и с петербургским обществом футуристов «Мезонин поэзии».
Драки, скандала, ножей, пунша из жил готтентотов, Темного, пряного пунша – утолить звездный садизм… Женщина – истерика в колье из маринованных шпротов Встала над миром, обнажив живот – силлогизм.Стихи, исполненные беспредметных сожалений. Стихи, «где серые мыши тоски грызли синий бархат мечтаний», «жадные алые маки питались соками страшных побоищ», а «скользкие черти в кровавых очках шныряли в глухих провалах».
Погружаясь в поэтическое наследие писателя, ярко ощущается его тяготение к «лермонтовскому романтизму».
Путешествие
Кипело море. Призраком седым Вставал туман, и даль была пустынна. В лиловом масле вспененной воды, Скрипя, раскачивалась бригантина. Над ужасом грозил узор планет, Ярились волны древнею обидой, По вечерам зодиакальный свет Пылал над хлябью бледной пирамидой. И лунный серп в холодном серебре Струил по каплям едкую отраву, Распластанный в зените Южный Крест Напоминал про гибельную славу. И ветер плакал в переплетах рей, Но страха мы не ведали и боли, И с каждым днем впивала грудь острей Смоленый и пьянящий запах воли.Морская тема позже органично войдет в рассказы, повести и пьесы Лавренева. Этот критерий – близости людей к природе, оберегающей их от поступков антигуманных, — составит творческое своеобразие прозы Лавренева. О своей пожизненной любви к морю Б.Лавренев говорил неоднократно: «Море я полюбил на всю жизнь с той минуты, когда оно открылось глазам восхищенного пятилетнего мальчика с высоты Байдарских ворот в могучей вольной своей красе и необъятном просторе. Мать никак не могла увести меня от обрыва, над которым я застыл, околдованный неотразимым обаянием синей бездны». (См. Б.А.Лавренев «Короткая повесть о себе»). Эта воистину романтическая, неотступная любовь одушевляла его «Сорок первый», связанный с Аральским морем, трагедия «Срочный фрахт» развертывается на Одесском пирсе… Тот, кого однажды властно «позвало море», кто услышал на рассвете шум прибоя, поймал в руку солнечный луч, ощутил дыхание выжженной степи, тот уже никогда не вернется в мир бесчеловечного быта. Удивительно современно звучат сегодня стихи Лавренева.
Дар песен
Нам песен дар и творчество пыланье, Как память о покинутом даны, И, дети несказуемой страны, Мы на земле храним ее в сознанье. Нам тягостно земное прозябанье, Мы родине немыслимой верны. Нисходят к нам торжественные сны, И древний гул томит воспоминанье. Размеренная музыка стиха Лишь музыки надмирной отраженье. К иному равнодушна и глуха, Душа миров воспринимает пенье. И, ветром вечности пьяны в разлуке, Зов памяти мы воплощаем в звуки.С началом войны для Лавренева-писателя мир обнажается: «Я увидел трагедию мировой бойни» – напишет он. И уже через год после решительной всречи с действительностью Лавренев пишет свой первый рассказ «Гала Петер» (1916г.). Лавренев считал именно этот рассказ началом своего литературного пути. «Я до сих пор люблю этот рассказ даже с его детскими недостатками», — писал Борис Андреевич в 1957 году. Поручик Сергеев написал рассказ, который обязан, был написать, когда собственными глазами увидел разорванные в клочья человеческие тела. Его переполняло отвращение к войне. На титульный лист Борис Лавренев вынес название известной шоколадной фирмы «Гала-Петер». Шоколад до безумия обожает юный поручик Коля Григорьев, чья биография напоминает авторскую. Война все вытравила из души Григорьева, кроме «любви к шоколаду». Шоколад в убогой крестьянской избе, в блиндаже, шоколад, незримо связывающий людей, являет бессмысленность и безнадежность свершающегося. Символ абсурдности, смещения всех норм, воззрений, чувств. В этом раннем рассказе Лавренева уже проявились те особые качества художника, которые отличали его от многих писателей на всем протяжении литературного творчества. Это было стремление к точно и крепко выстроенному сюжету, где события живут в самых невероятных подчас сочетаниях, иногда глубже раскрывающих логику жизни, чем долгое и кропотливое бытописательство. Это было умение захватить читателя острой, увлекательной интригой. Смело втягивающей в свою орбиту мелодраматические повороты действия, натуралистические описания, психологические нюансы.
Получив командировку в Киев, Лавренев отнес рукопись в редакцию благотворительного альманаха «Огонь». Рассказ понравился, его незамедлительно сдали в типографию. Столь же быстро цензура наложила запрет, полиция конфисковала рукопись и рассыпала набор. Встреча начинающего прозаика с читателями не состоялась.
В 1923 году, в Средней Азии, Лавренев по черновым блокнотным записям, отчасти по памяти восстановил «Гала-Петер». В этот же год он написал от первого лица рассказ о любви «Марина» и «Звездный цвет». В «Марине» наметился особый излюбленный герой Лавренева – человек на первый взгляд странный, с непохожей на другие судьбы судьбой. Хочется заметить и запомнить героиню рассказа.
В 1924г. выходит первая книга Лавренева «Ветер», объединившая ранние прозаические вещи писателя (включая «Гала-Петер»). В 1925 году им были написаны роман «Крушение республики Итль», рассказ «Срочный фрахт». Тогда же Лавренев создал свою первую пьесу («Дым» или «Мятеж»). Читая рассказы Лавренева, мы непременно услышим особую авторскую иронию, где есть и едкая нагота образов, и умная, чистая грусть. Звонкая романтическая нота рассказов, где внутренний мир художника такое же активное, действующее лицо. Четкая психологическая характеристика персонажей, присущая более поздним произведениям Лавренева, пока что заменена калейдоскопом поступков, яркой вереницей событий.
Постепенно из повести в повесть, из пьесы в пьесу будет накапливаться Лавреневым взрывчатый материал для того, чтобы разлом нравственный, разлом психологический оказался и разломом мировоззренческим, историческим. Отвергнутая когда-то рукопись «Звезда-полынь», стала источником его будущих повестей и рассказов «Ветер», «Рассказ о простой вещи», «Сорок первый», «Седьмой спутник». И фраза – «Да это же материал на полдюжины книг» на отказ редактора печатать эпопею оказалась пророческой.
«Сорок первый» написан в 1924 году лишь за два дня. Это повесть о любви, побеждающей вопреки миру и времени. Любовь вспыхивает в условиях почти фантастических, зыбких. Лавренев снабдил главы повести развернутыми ироническими названиями, пародируя приключенческий жанр. Писатель как бы отделял сюжет от содержания. Над первым допустимо иронизировать, над вторым – ни в коем случае. В повести противоречие социальное доводится до рокового противоречия чувства и долга. Украденное у судьбы счастье родилось из беды и бедой завершилось. Погибало лучшее в человеке, погибал человек – сильный, мужественный, красивый. И его гибель от руки любимой – это предвестье и ее гибели…
…Заканчивался первый период творчества Лавренева, как бы подготовительный этап, этап собирания сил, наблюдений над жизнью, осознания собственной художнической манеры.
В 1925г. Лавренев опубликовал роман «Крушение республики Итль», где фантазия соседствует с сатирой, публицистика переплетается с буффанадой. И, как изначально присущее Б. Лавреневу, — увлекательный сюжет, невероятные приключения, забавная развлекательность. Нельзя забывать и о юморе, столь присущем писателю Лавреневу. Достаточно прочитать его рассказ «Происшествие» (1924г.), где сквозят сатирические нотки Салтыкова-Щедрина. Борису Лавреневу необходимо было взрывать обыденность и привычный монотонный порядок вещей. В «Происшествии» писатель не таил великое имя, навевавшее образный строй и гиперболы. Действие происходит в среднеазиатском городке Хреновино, который затерян меж степных оврагов и буераков. Хреновино состоит в родстве с щедринским городом Глуповым. Условно сатирическая манера произведений давала простор авторской фантазии. В центре романа судьба некой «демократической» республики, отколовшейся от соседнего государства, где власть перешла к народу, для того чтобы сохранить свои якобы демократические «свободы». На самом деле во главе республики Итль стоит «демократический» президент Аткин, обеспокоенный всего лишь своим благосостоянием да придумыванием разных эффектных эмблем своей власти. Верхушка власти решает посоревноваться перед лицом итлийского народа – в жульничестве, в попытках незаметно обвести и опутать друг друга.
Смысл сатиры – сатиры-гротеска, заключается в отражении обобщенных закономерностей разоблачаемых явлений, осмеиваемых характеров. Роман «Крушение республики Итль», как, впрочем, и все произведения Лавренева, написан увлекательно и живо, читается с неослабеваемым интересом. Сатирические обличения поданы остроумно, весело, не назойливо. Сатира Лавренева не оставляет мрачного, безысходного впечатления. Ее оптимизм, мажорные тона заложены в сюжете романа, где серьезное вдруг становится безудержно смешным, а смешное окрашивается в трагикомические, грустные тона. Все это составляет особый почерк, самобытный эффект произведений Лавренева.
Свою популярность Борис Лавренев снискал увлекательными рассказами, полными отчаянных приключений и бурных всплесков, насмешливыми «Шалыми повестями». В литературу первой половины 20 века Лавренев вошел как мастер драматургии, автор пьес «Песнь о черноморцах», «За тех, кто в море», «Голос Америки», «Разлом».
Пьеса «Разлом», продолжает тенденции его ранней прозы. Ставя в театре им. Вахтангова «Разлом» режиссер Алексей Попов писал: «Основная мысль спектакля заключена в его заглавии разлом. Разламывается семья… И, наконец, разламывается человеческая психика, и возникает… личная трагедия отдельного человека». В пьесе звучит столь типическая для Лавренева, переходящая из одного произведения в другое и все время обогащающаяся мысль: отбрасывая, уничтожая старое, мы должны бережно сохранять все лучшее, чем владело общество, должны внимательно и настойчиво учиться культуре. Овладевать знаниями, которые веками накапливались у русской интеллигенции.
«В поисках новой романтики» – так можно охарактеризовать всю литературную деятельность Лавренева 30-х годов. «Синее и белое» – так называется роман Лавренева, вышедший в свет в 1933 году. «Мне хотелось написать нечто вроде «истории человека моего поколения». Поколение на рубеже двух столетий: физически родилось в XIX веке, духовно развивалось и входило в жизнь в ХХ веке. Груз культуры и традиций прошлого века очень мешал этому поколению, и к приятию идей ХХ века оно шло медленно, срываясь и тяжко ранясь». Произведения Лавренева в начале 21 века открываются читателю вновь. Истории, придуманные автором, заставляют обратить на себя внимание, доказывая, что читать Б.А.Лавренева интересно в любые годы с живым, непроходящим волнением.
IV. Занавес не опущен:
Театральные постановки и экранизация произведений Б.А.Лавренева
В общем объеме созданного Б.Лавреневым, прозаические произведения заметно превышают драматургические. Рассказы и повести, как правило, писались легко, быстро, с налета. Пьеса обычно давалась медленнее, предполагала постепенное обретение и освоение материала. Создание почти каждой из них – событие для автора, лучшие – стали событием для театра, зрителей.
В очерке Лавренева «Как я работаю» читаем: «Что меня, собственно, толкнуло к театру? Было две причины. Одна из них кроется еще в далеком прошлом. Дело в том, что я почти вырос при театре. Во всяком случае, в детстве и в юности я ежедневно бывал в театре и был связан с ним не только как рядовой зритель, но и как человек, близкий к театру. Когда я впервые взялся за работу над драматургическими вещами, меня привлекло еще и то обстоятельство, что, по существу, театр есть особого вида действенная беллетристика. Каждый из нас, когда пишет свои прозаические вещи, когда задумывает тех или иных героев, представляет их себе живыми людьми и каждого из них он облекает телом. Он чувствует, что этот человек должен так-то выглядеть, что он должен иметь такой-то голос и так далее и так далее. Но когда все это отливается в книжку и переходит к читателю, то лично у меня всегда остается некоторое чувство досады, что вот эти, созданные мною, живые люди остались в строчках книги не полностью осуществленными, не полностью ожившими. И вот театр дает возможность увидеть тех людей, которых вы создаете в процессе творчества, но настоящими живыми людьми, ибо в работе над пьесой следует всегда иметь непосредственный контакт с театром. Театр дает радостную возможность видеть своих персонажей по-настоящему живыми, разговаривающими, имеющими человеческие привычки и слабости. Меня лично это очень привлекает, удовлетворяет, дает возможность до конца провести своих персонажей в реальную жизнь».
Свою первую пьесу Лавренев пишет в 1925году – «Дым» («Мятеж»). Эта пьеса важна и интересна в качестве пролога к «Разлому». В эти же годы вышел в свет широкоизвестный «Мятеж» Д.Фурманова. Оба «Мятежа» – пьеса Лавренева и роман Фурманова – близки и по содержанию, и по освещаемому авторами материалу жизни.
Особый драматический строй прозы Лавренева, охотно переводился на язык театра, кинематографа. Хорошо известны многочисленные инсценировки «Ветра», «Срочного фрахта», «Сорок первого», «Рассказа о простой вещи», а также экранизации этих произведений. Счастливое согласие реальности и сюжета наиболее совершенно увенчалось в «Сорок первом» – повести, которая с годами не утратила своей жизненности. Во второй половине 50-х г.г. молодой кинорежиссер Г. Чухрай вновь обращается к «Сорок первому» (первый фильм снял тридцатью годами раньше Я.Протазанов). В воспоминаниях режиссера (Независимая газета.-2001.- №20 (26мая).- С.3) читаем: «Мне было лет семнадцать, когда я впервые прочел повесть Бориса Лавренева «Сорок первый». Писатель, его отношение к жизни были мне не только симпатичны, но в чем-то даже родными по духу. Я перечитывал повесть несколько раз и думал. Думал над проблемами войны вообще и Гражданской войны в частности. В повести все закономерно: Марютка полюбила Говоруху-Отрока, потому что он был красив, умен, смел и потому, что, оставшись с ним наедине, она перестала видеть в нем врага. Но, когда появилась угроза того, что он станет частью враждебной ей силы, девушка произвела свой роковой выстрел – и этот выстрел был столь же закономерен в обстановке Гражданской войны. Как и ее любовь… Начальство подозрительно относилось к моей картине. Но случайно ее посмотрел Никита Хрущев и сказал: посылайте в Канны… «Сорок первый» получил приз фестиваля «За оригинальный сценарий и исключительные художественные достоинства». Успехом фильма заинтересовался сам Жан Кокто… Потом мне рассказывали, что Чаплин смотрел «Сорок первый», фильм ему очень понравился…». Многомиллионная аудитория с волнением и благодарностью приняла фильм.
Один из самых читаемых рассказов Б.Лавренева остается «Рассказ о простой вещи». Своей популярностью он обязан прежде всего кинематографической увлекательности и остросюжетной интриге. Сейчас можно только подивиться художнической смелости тогда молодого Лавренева, взявшего кинематографический разгон. В наши дни проза прибегает к приемам, близким к киномонтажу, кинематограф существует на равных с художественной литературой. В 1924 году все выглядело иначе, и Б. Лавренев безусловно способствовал сближению кино и литературы, т.к. в начале века кинематограф был забавой, развлечением, потешным аттракционом, заполняющим досуг. Лавренева привлекали чисто ритмические и изобразительные возможности экрана. Темп и тон рассказа задавались начальными строками, отрывисто, через отточие слов. Он недалеко ушел от уровня некогда определенного А. Блоком. Спектакль ставился – и небезуспешно – театром-студией «Пролетарский актер» в Ленинграде, театром чтеца и студией, руководимой Ю.Завадским в Москве. Студия Ю.Завадского инсценировала также «Ветер» и «Сорок первый». Режиссерская работа Ю.Завадского вдохнула сценическую жизнь произведениям Лавренева. Рождались все новые варианты театрального прочтения.
В воспоминаниях драматурга А.Штейна читаем: «Небывалое творилось в ярусах и партере. Когда матросы шли на зал и пели «Вихри враждебные веют над нами…» Театральные постановки пьес Лавренева оставляли ярчайшее театральное впечатление.
Борис Лавренев в кругу артистов театра
Часто творчество Лавренева было новаторским для своего времени. Лавренев всегда писал, думал, искал новые темы и новых героев. Безупречно владея русским языком, он подчас сам являлся его создателем. Необыкновенно завораживает его струящаяся литературная речь, — «значительная упругость свежего весеннего ветра шагом пробивают пешеходы» – это из повести «Гравюра на дереве», в которой любовь Лавренева к Ленинграду раскрывается особенно полно. У читателя рождается четкий зрительный образ города, «не знающего кривых и окольных путей, прямого, строгого и правдивого».
Почти всю свою творческую жизнь Лавренев обращался мыслью к Лермонтову. Накапливал материал, искал жанр: повесть, сценарий, биографический роман и, наконец, решил, — драма «Лермонтов» (1952г.). Это была последняя пьеса Лавренева, поставленная на сцене МХАТА им. Горького. В пьесе автор максимально индивидуализирует роль каждого, вводит десятки персонажей, но главным героем драмы выступает русская поэзия – гордая, вольнолюбивая, вопреки всему, верная себе и своему высокому назначению. Лермонтов в драме отличается от хрестоматийного портрета. Он противоречивее и цельнее привычного биографического клише. В своей статье «О пьесе Лермонтов» Лавренев пишет: «Работая над пьесой, изучая эпоху, я пришел к мысли о необходимости опровергнуть ложную, на мой взгляд, легенду о Лермонтове, как о бунтаре-одиночке. Все материалы, касающиеся великого русского поэта, свидетельствуют о том, что Лермонтов – прямой идейный потомок декабристов – шел в своем развитии к взглядам революционных демократов Белинского и Чернышевского. Мне представляется очевидным, что, если бы жизнь Лермонтова не оборвалась так трагически, он занял бы почетное место в их рядах».
Параллельно с работой над «Лермонтовым» Лавренев делает переработку пьесы «Песнь о черноморцах», премьера которой с успехом прошла в театре Советской Армии в марте 1952 года. Люди раскрываются в бою, настаивает Лавренев, проводя каждого из своих героев через зону гибельной опасности. Вопрос лишь – на какую глубину раскрываются?
В пьесе «За тех, кто в море» – нравственная чистота, безупречность – вот что высвечено на переднем плане. Нечасто в литературе, драматургии того времени проблема ставилась столь остро.
Печатью газетной злободневности отмечена пьеса «Голос Америки» – одна из наименее своеобразных, наименее лавреневских пьес. «Голос Америки» созвучен другой известной пьесе той поры – «Русскому вопросу» К.Симонова. Из современных авторов своего времени Лавренев выделял А.Володина и особенно В.Розова. К этому времени Б.А.Лавренев являлся членом Союза писателей, был лауреатом сталинских премий, был главным редактором журнала «Дружба народов».
- Заключение. Литературный вклад Б.А.Лавренева
В 50-е годы широко и полно разворачивается общественный талант Лавренева, словно спешившего отдать людям не только свой творческий дар, но и теплоту удивительно молодого сердца. Все, кто знал Бориса Лавренева, всегда поражались той особой горячности, которую вносил он в любое дело, рассказывал ли о только что прочитанной книге, спорил ли, выступал ли на заседаниях, правил ли рукописи начинающих писателей. Он никогда ни о чем не говорил равнодушно и скучно.
Там, где был Лавренев, звучал смех, дождем сыпались острые лавреневские словечки, сверкала разноцветная веселая фантазия, притягивал его душевный, ласковый юмор. И каждая беседа с
Лавреневым, каждый даже мимолетный разговор с ним заставлял думать о том, как много еще неиспользованных оригинальных сюжетов есть у этого литератора, как внимательно и радостно вглядываются в жизнь его светлые, насмешливые глаза. Занимаясь общественной работой, Лавренев всегда оставался писателем.
Энергичный морской приказ «Так держать!» (так называлась одна из книг Б.Лавренева) – звучал как клятва писателя «до последнего биения сердца служить своим пером родному народу, которому всем обязан».
Популярность ряда произведений Лавренева, современная острота их материала стали достоинством русской культуры.
Книги Б.А.Лавренева переведены на многие языки: польский, чешский, испанский, албанский, французский, румынский, немецкий, китайский, болгарский, английский, финский, норвежский, венгерский и др. Наибольшее число переводов выдержали пьесы, а также повести «Сорок первый» и «Седьмой спутник».
Творческий путь Лавренева не был легким и прямым. Были запреты на издания книг, пропадали бесследно сценарии и отснятые фильмы, была страшная семейная трагедия … Б.А. Лавренев был человеком своего времени. И это время он ощутил полностью.
Его всегда настораживал комплекс сверхчеловека, а равнодушие было органически чуждо ему. А все талантливое, новое, исполненное жизни неизменно восхищало его.
* * *
Похоронен писатль на Новодевичьем кладбище. «Люблю полную тишину, но с удовольствием работаю под приглушенную музыку. Музыка часто бывает лучшей тишиной…» (Из ст. Б.А. Лавренева «Священная жертва»).
Высокая романтика Бориса Лавренева и сегодня, в начале нового тысячелетия воспринимается с особой животрепещущей новизной.
Источники:
Читать по теме:
1 comment
Спасибо за публикацию! Очень интересный писатель со своим неповторимым взглядом на жизнь.