А́листер Кро́ули (англ. Aleister Crowley; урождённый Э́двард Алекса́ндр Кроули[1] (англ. Edward Alexander Crowley); 12 октября 1875 — 1 декабря 1947) — английский поэт, был известен как чёрный маг[1] и сатанист[1] XIX—XX века, один из «видных идеологов оккультизма и сатанизма»[2]. Основатель учения Телемы и создатель собственной колоды «Таро Тота». Участник оккультной организации герметический орден «Золотая заря»[3], и религиозных организаций «Серебряная звезда» и «Орден храма Востока».
Эдвард Александр Кроули родился 12 октября 1875 года в городе Лимингтон-Спа, графство Уорикшир, Англия. Отец — Эдвард Кроули (Edward Crowley, 1830—1887), инженер по образованию, управлявший семейной пивоварней Crowley’s Alton Ales, мать — Эмили Бишоп (Emily Bertha Bishop, 1848—1917). Родители Кроули были членами секты «Плимутские братья». Ежедневное изучение Библии сопровождало всё детство Алистера. Однако после смерти отца все попытки матери укрепить Кроули в христианской вере только провоцировали его скептицизм. Постоянно бунтующее поведение доводило его мать до такой степени, что она в слезах называла Алистера «Зверем 666» (из «Откровения Иоанна Богослова») — этим эпитетом Кроули впоследствии любил называть себя[4].
В 1895 году, после окончания школы, Кроули поступил в колледж Святой Троицы Кембриджского университета. Сперва он проявлял интерес к изучению «моральных наук» (философии, психологии и экономики), но затем, под влиянием учителя, переключился на изучение английской литературы. Годы обучения в университете были беззаботным временем для Кроули из-за крупного наследства, оставленного отцом.
В декабре 1896 года Кроули решил посвятить себя оккультизму и мистицизму. В следующем году он начал изучение книг по алхимии, мистике и магии. Короткая болезнь в 1897 году привела его к мыслям о смерти и «бесплодности человеческого существования», или, по крайней мере, о бессмысленности дипломатической карьеры, которую он ранее выбрал для себя.
В 1898 году он издал свою первую поэтическую книгу, ушёл из Кембриджского университета и познакомился с Джулианом Бейкером (братом D.A.), который представил Кроули Самуэлю Матерсу.
В 1898 году Кроули вступил в Герметический орден «Золотая Заря», где продолжил заниматься мистицизмом. Там он нажил двух влиятельных врагов: Уильяма Йейтса и Артура Уэйта.
Кроули большую часть своего времени работал над созданием имиджа аморального человека[4].
В 1920 году Кроули уехал в Чефалу на Сицилии и основал там своё «аббатство» телемы. В нём, со своими немногочисленными последователями он предается беспорядочным половым связям, употреблению наркотиков и занятиям магией[5]. В феврале в Чефалу умер ученик Кроули Рауль Лавдей (согласно одному из предположений, смерть произошла из-за отравления кошачьей кровью, чашу с которой якобы поднёс ему Кроули). Жена Лавдея, Бетти Мей, подняла в британской прессе («Sunday Express» и др.) кампанию против Кроули. В апреле итальянская полиция приказала Кроули и его последователям покинуть Сицилию («невзирая на петицию протеста против подобных действий властей, направленную синьору Муссолини и подписанную всеми выдающимися гражданами Чефалу»[6]). Кроули уехал в Тунис и закончил там «Исповедь».
В 1926—1928 годах он совершает путешествия во Францию, Германию и Северную Африку.
В 1929 году Кроули был выслан из Франции. В Германии Кроули женился на никарагуанке Марии Феррари де Мирамар.
В 1937 году Кроули издал книгу «Равноденствие Богов», а в следующем году — «8 лекций по йоге».
В 1944 году выходит одна из самых знаменитых работ Кроули — Книга Тота, но сама колода «Таро Тота» была издана только в 1969 году вместе с переизданием книги.
В 1945 году Кроули переехал из Лондона в частный пансион «Незервуд» в Гастингсе, где закончил свою книгу «Магия без слёз».
Марта Кюнцель, одна из последовательниц Кроули в Германии, считала, что Адольф Гитлер был последователем наставлений Кроули, и с энтузиазмом следовала идеям нацизма. Однако как указывает Мартин Бут в книге «Жизнь Мага», сам Кроули неоднократно говорил о Гитлере как о «Маге, который не смог понять истинную суть таинства». Кроме того, хорошо известно, что друг и спонсор Кроули Карл Гермер был арестован нацистским правительством по обвинению в «сотрудничестве с врагом рейха» Алистером Кроули. Однако несмотря на эти факты, после смерти Кроули представление о его влиянии на Гитлера получило весьма широкое признание в оккультной среде[7].
Остаток жизни Кроули провёл, скитаясь по недорогим гостиницам, сначала в Лондоне, затем в Гастингсе. Там он занимался рассказами о своем учении и поиском денег на жизнь. Ряд биографов и историков проводят мысль о его пристрастии к героину в то время. В то же самое время он познакомился с Джеральдом Гарднером, основателем Викки. Существует мнение, что основные книги виккан написал Кроули для Гарднера за деньги, но данное утверждение представляется сомнительным ряду исследователей[5].
1 декабря 1947 года Кроули скончался в пансионе «Незервуд» в Гастингсе. 5 декабря его тело было кремировано в Брайтоне. На похоронах, согласно его последней воле, были прочитаны избранные места из его «Книги Закона» и сочинённый им незадолго до смерти «Гимн Пану».
Завещание Магдалины Блэр
ЧАСТЬ I
I
На третьем курсе в Ньюнхеме я уже была любимой ученицей профессора
Блэра. Позднее он потратил немало времени, восхваляя мою изящную фигуру,
привлекательное лицо и большие серые глаза с длинными черными ресницами, но
поначалу его привлек только один мой талант. Немногие мужчины, (и вряд ли
хоть одна женщина), могли состязаться со мною в бесценном для научной работы
навыке, — способности воспринимать краткосрочные колебания. Моя память
крайне слаба, даже необычайно; мне было вообще довольно сложно поступить в
Кембридж. Но я умела наладить микрометр лучшего любого студента или
профессора и прочитать показания нониуса с точностью, на которую никто из
них не был способен. Вдобавок я отличалась производившей жутковатое
впечатление способностью к бессознательным вычислениям. Если мне приходилось
выбирать промежуток между, скажем, 70 и 80 градусами, мне даже не нужно было
смотреть на термометр. Автоматически я определяла, что ртуть подходит к
отметке, оставляла другую работу и, не задумываясь, поправляла бунзеновскую
горелку.
Что еще примечательней, когда какой-то предмет клали на мою скамью без
моего ведома, а потом убирали, я могла, если меня спрашивали несколько минут
спустя, описать его в общих чертах, особенно контуры основания и степень
восприимчивости к теплу и свету. По этим данным я легко могла определить,
что это был за предмет.
Эти мои способности не раз проверялись с неизменным успехом. Причиной,
очевидно, была моя особая чувствительность к мгновенным колебаниям тепла.
Мне также неплохо удавалось чтение мыслей, еще в те времена. Другие
девушки страшно меня боялись. И совершенно напрасно: у меня не было ни
желания, ни сил как-либо использовать мои способности. Даже сейчас, когда я
обращаюсь к человечеству с этим посланием о проклятии, столь ужасном, что в
двадцать четыре года я превратилась в увядшую, сломленную, высохшую старуху,
я остаюсь совершенно бесстрастной, совершенно безразличной.
У меня сердце ребенка и сознание Сатаны, летаргия от неведомой болезни;
и уже, слава Б… — ох! Нет никакого Бога! — близка развязка: я хочу
предупредить человечество от следования по моему пути и затем взорвать во
рту динамитную шашку.
II
На третьем курсе в Ньюнхеме я каждый день проводила четыре часа в доме
профессора Блэра. Все прочие дела я забросила, занималась ими автоматически,
если вообще занималась. Произошло это постепенно, и первопричиной послужил
несчастный случай.
В химической лаборатории были две комнаты: одна маленькая, которую
можно было полностью затемнить. В тот день (был летний семестр второго
курса) эта комната была занята. Шла первая неделя июня, стояла жара. Дверь
была закрыта. Внутри студентка проводила эксперимент с гальванометром.
Я была занята своей работой. Вдруг я встрепенулась. «Быстрее, — сказала
я, — Глэдис сейчас упадет в обморок». Все в комнате уставились на меня. Я
сделала несколько шагов к двери, тут раздался грохот падающего тела, и в
лаборатории началась истерика.
Дело было только в жаре и духоте; Глэдис вообще не стоило работать в
такой день, но она быстро пришла в себя и приняла участие в последующем
бурном обсуждении. «Откуда она знала?» — этот вопрос волновал всех, и все
были убеждены, что я знала заранее. Ада Браун (Athanasia contra
mundum1) все высмеяла; Маргарет Лечмир решила, что я, возможно, услышала то, чего не
уловили другие, занятые работой: может быть, крик; Дорис Лесли говорила о
ясновидении, Эми Гор о «родстве душ». Все эти теории утопали в бесконечных
догадках. Профессор Блэр появился в самый жаркий момент обсуждения, успокоил
всех за пару минут, еще пять выспрашивал детали, а потом пригласил меня на
ужин. «Думаю, дело в вашей теплочувствительности, — сказал он. — Вы не
против немножко поэкспериментировать после ужина?». Его тетка, занимавшаяся
домашним хозяйством, пыталась было протестовать, но, в конце концов, была
назначена Главным Надзирателем за моими пятью чувствами.
Сначала проверке был подвергнут мой слух, его признали нормальным.
Затем мне завязали глаза, и тетка пущей предосторожности ради встала между
мною и профессором. Обнаружилось, что я могу описать его малейшие движения,
но только пока он находится между мною и западным окном; стоило ему отойти,
и я ничего не могла сказать. Это соответствовало теории
теплочувствительности, но в других случаях результаты полностью ей
противоречили. В общих чертах итог был весьма примечательным и весьма
загадочным; два часа мы провели в бесплодном теоретизировании. В конце
концов, тетка, грозно нахмурившись, пригласила меня провести летние каникулы
в Корнуолле.
Эти месяцы мы с профессором работали над изучением истинной природы и
пределов моих способностей. Результат, по большому счету, был нулевой.
Во-первых, эти способности проявлялись всякий раз по-новому. Кажется, я
делала все, что обычно, чтобы ощущать мгновенные изменения, но потом
обнаруживалось, что аппарат восприятия у меня совершенно изменился. «Один
исчез, другой пришел на смену», — говорил профессор Блэр.
Те, кто никогда не проводил научных экспериментов, не подозревают,
насколько бесчисленны и неуловимы источники ошибок, даже в простейших вещах.
В таких же неясных и неизведанных областях нельзя доверять результату, пока
он не перепроверен тысячу раз. В нашей области мы не обнаружили ничего
постоянного, одни лишь варианты.
Хотя в нашем распоряжении были факты, каждый из которых, казалось, мог
перевернуть все существующие теории о средствах общения между различными
сознаниями, у нас не было ничего, совершенно ничего, что можно было положить
в основу новой теории.
На самом деле, невозможно даже дать общее описание хода наших
исследований. Двадцать восемь полностью исписанных тетрадей, относящихся к
этому периоду, находятся в распоряжении моих душеприказчиков.
III
Когда я училась на третьем курсе, внезапно тяжело заболел мой отец.
Узнав об этом, я помчалась на велосипеде в Питерборо (мой отец был каноником
местного собора), совершенно позабыв о своей работе. На третий день я
получила телеграмму от профессора Блэра: «Согласитесь ли вы стать моей
женой?». До этого момента я никогда не думала о себе, как о женщине, а о
нем, как о мужчине, и только тут поняла, что люблю и всегда любила его. Это
был случай, который можно назвать «Любовь с первой разлуки». Мой отец быстро
шел на поправку, я вернулась в Кембридж, в мае мы поженились и сразу же
уехали в Швейцарию. Позвольте опустить описание столь священного для меня
периода моей жизни, но все же один случай не могу не упомянуть.
Мы сидели в саду возле Лаго-Маджоре после чудесной прогулки от
Шамоникса через Коль дю Жеан к Курмайеру, оттуда к Аосте, а потом спуска к
Палланце. Очевидно, увлеченный какой-то идеей, Артур встал и принялся ходить
взад-вперед по террасе. Неожиданно что-то заставило меня повернуть голову,
чтобы убедиться в его присутствии.
Вас, читателей, это, возможно, не впечатлит, если вы лишены подлинного
воображения. Но представьте себе, что вы разговариваете с другом при свете
дня и внезапно тянетесь вперед его пощупать.
— Артур! — крикнула я. — Артур!
Отчаяние в моем голосе заставило его подбежать ко мне.
— Что случилось, Магдалина? — крикнул он, беспокойство в каждом слове.
Я закрыла глаза.
— Двигайся! — попросила я. — (Он стоял между мной и солнцем).
Он повиновался, изумленный.
— Ты… ты… — Я запнулась. — Нет! Я не знаю, что ты делаешь. Я
ослепла!
Он поднял руку, опустил. Бесполезно; я совершенно утратила
чувствительность. Этой ночью мы провели десяток экспериментов. Все
провалились.
Мы скрыли разочарование, и оно не омрачило нашей любви. Влечение даже
стало острее и сильнее, но не больше, чем обычно бывает между мужчинами и
женщинами, любящими друг друга всем сердцем и любящими бескорыстно.
IV
В октябре мы вернулись в Кембридж, и Артур увлеченно принялся за работу
в университете. Потом я заболела, и надежды, которые мы питали, были
омрачены. Хуже всего, что течение болезни потребовало провести все операции,
которые способна вынести женщина. Не только прошлые надежды, но и будущие
были уничтожены.
Во время моего выздоровления произошло самое важное событие в моей
жизни.
Однажды днем меня мучили сильнейшие боли, и я решила позвать врача.
Сиделка пошла в кабинет позвонить ему.
— Не лгите мне, — сказала я, когда она вернулась. — Он не уехал в
Ройстон. Он узнал, что болен раком, слишком расстроен и поэтому не хочет
придти.
— О чем вы? — удивилась сиделка. — Он действительно не может придти, и
я собиралась сказать вам, что он уехал в Ройстон, но про рак я ничего не
слыхала.
Это была правда, ей не сказали. Но на следующий день мы узнали, что моя
«интуиция» оправдалась.
Когда я поправилась, мы возобновили эксперименты. Мои способности
вернулись с утроенной силой.
Артур так объяснил мою «интуицию»:
— Врач, когда ты последний раз его видела, еще не знал, что у него рак,
но бессознательно Природа его предупредила. Ты проникла в его подсознание, и
то, что ты там почерпнула, перенеслось в твое сознание, когда ты прочитала
на лице сиделки, что он болен.
Это несколько расплывчатое заключение, по крайней мере, исключало
зыбкие теории «телепатии».
С этого момента мои способности постоянно росли. Я могла читать мысли
моего мужа по незаметным движениям его лица так же легко, как глухонемой
разбирает речь находящегося вдалеке человека по его губам.
По мере того как мы продолжали работу, день за днем, я стала понимать,
что мое умение улавливать детали становится все глубже. Я не просто умела
угадывать эмоции, я могла сказать, думает ли он 3468522 или 3456822. В год
после моей болезни мы провели 436 подобных экспериментов, каждый длился
несколько часов, всего 9363, из них лишь 122 неудачи, и то, без исключения,
частичные.
На следующий год мы перешли к чтению его снов. И здесь мне сопутствовал
такой же успех. Обычно я уходила из комнаты до пробуждения мужа, записывала
его сон и за завтраком он сравнивал свою запись с моей.
Все, без исключения, были идентичными, с одной поправкой: моя запись
всегда была полнее. Почти всегда он, тем не менее, старался вспомнить
детали, известные мне, но эти детали, думаю, все равно не представляли
научной ценности.
Но имеет ли все это значение, когда я думаю о надвигавшемся кошмаре?
V
Версия, что единственным способом узнать мысли Артура было чтение по
губам, на третий год нашего брака казалась более чем сомнительной. Мы
бессовестно практиковали «телепатию». Проверив все тщательным образом, мы
исключили возможность «чтения по мускулам», «сверхслышимости»,
«теплочувствительности», и все равно я могла читать каждую его мысль. Во
время пасхального отпуска в северном Уэльсе мы на неделю разъехались, в
конце этой недели он оказался на подветренной, а я на противоположной
стороне Трифана; в назначенный час он открыл и прочитал документ из
запечатанного пакета, который дал ему «незнакомец в Пен-и-Пассе».
Эксперимент полностью удался, я повторила каждое слово документа. Если
отбросить телепатию, то единственное объяснение, что я встретила
«незнакомца» прежде и прочитала все, что он собирался написать при таких
обстоятельствах! Разумеется, прямая связь двух сознаний — куда более
резонная теория.
Если бы я знала, во что это все выльется, я бы, вероятно, сошла с ума.
Втройне удачно, что я могу предупредить людей о том, что ожидает каждого.
Величайшим благодетелем человечества будет тот, кто изобретет взрывчатку,
действующую быстрее и разрушительней динамита. Если бы я только была
уверена, что смогу изготовить хлорид азота в необходимом количестве…
VI
Артур сделался вялым и равнодушным. Любовное единство, которым был
скреплен наш брак, рухнуло без предупреждения, хотя, на самом деле,
расстраивалось мало-помалу. Но сам этот факт я, тем не менее, осознала
внезапно. Это произошло как-то раз летним вечером, когда мы катались на
лодках по Кему. Один из студентов Артура, тоже в канадском каноэ, предложил
нам грести наперегонки. Под мостом Магдалины мы вышли вперед, и тут я
услышала мысль моего мужа. Это был самый чудовищный и жуткий хохот, какой
только бывает на свете. Ни один дьявол не способен смеяться так. Я
вскрикнула и уронила весло. Все решили, что мне стало дурно. Я была
убеждена, что это не смех какого-то прохожего на мосту, искаженный моей
сверхчувствительной натурой. Я ничего не сказала; Артур выглядел мрачно.
Ночью он спросил внезапно, после долгого раздумья: «Это было из-за моей
мысли?». Я смогла только пролепетать, что не знаю.
Теперь время от времени он жаловался на усталость, а его вялость, на
которую я прежде не обращала особого внимания, приобрела тревожные черты. В
нем появилось нечто чужеродное! Безразличие прежде возникало мимолетно;
теперь же я стала замечать, что оно стало постоянным и все усиливается. В ту
пору мне было двадцать три года. Вас может удивить, что я пишу с такой
серьезностью. Иногда мне приходит в голову, что у меня вообще никогда не
было собственных мыслей, что я всегда читала мысли других или, возможно,
самой Природы. Кажется, я была женщиной только в первые месяцы замужества.
VII
В следующие полгода не произошло ничего примечательного, кроме того,
что шесть или семь раз мне снились сны, яркие и жуткие. К Артуру они не
имели отношения. И все же каким-то образом я знала, что это его сны, а не
мои; точнее, что они сами оживали в его подсознании, поскольку один
приснился мне днем, когда Артур ушел на охоту и определенно не спал.
Последний из них приснился мне в конце осеннего семестра. Артур ушел
читать лекции, я оставалась дома на грани сна и яви, слишком плотно
позавтракав после бессонной ночи. Внезапно я увидела университетскую
аудиторию, она была намного больше, чем на самом деле и заполнила все
пространство; на кафедре, выпячиваясь из нее со всех сторон, стоял огромный
смертельно-бледный дьявол с лицом, карикатурно похожим на Артура. Злобную
радость на его лице невозможно описать. Бледное и разбухшее, с бескровными
обвисшими губами, оно взирало с неописуемой злобой; а брюхо, складка за
складкой, свешивалось с кафедры и выпихивало студентов из комнаты. Затем изо
рта выползли слова: «Дамы и господа, курс закончен. Идите домой». Я не в
состоянии описать гнусь и мерзость этой простой фразы. Затем, возвысив голос
до скрежещущего визга, он принялся вопить: «Белок яйца! Белок яйца! Белок
яйца», и так снова и снова двадцать минут кряду.
Это произвело на меня ужасающее впечатление, словно я узрела ад.
Артур обнаружил меня в истерическом состоянии, но ему быстро удалось
меня успокоить.
— Знаешь, — сказал он за ужином, — кажется, я чертовски простудился.
В первый раз я услышала, что он жалуется на самочувствие. За шесть лет
у него не было ничего страшнее головной боли.
Я пересказала ему мой «сон», когда мы легли в постель; Артур выглядел
необычно мрачно, словно понял, что именно я упустила в его интерпретации.
Утром у него начался жар; я велела ему оставаться в постели и вызвала врача.
В тот же день я узнала, что Артур серьезно болен, причем уже несколько
месяцев. Доктор сказал, что это воспаление почек.
VIII
Я сказала «последний сон». Весь следующий год мы путешествовали и
перепробовали множество методов лечения. Мои способности мне нисколько не
изменили, но я больше не улавливала никаких бессознательных кошмаров. С
небольшими колебаниями Артур чувствовал себя все хуже; с каждым днем он
становился все безжизненней, все безразличней, все депрессивней. Наши
эксперименты были поневоле сокращены. Единственным, что занимало Артура,
стала проблема его личности. Артур интересовался, кто он такой. Я не хочу
сказать, что он страдал от галлюцинаций; я имею в виду, что его воображение
было занято проблемой истинного эго. Одним чудесным летним вечером в
Контрексвиле он чувствовал себя намного лучше; симптомы болезни временно
исчезли благодаря лечению очень умелого врача на этом курорте, доктора
Барбезье, доброго и опытного человека.
— Я хочу попробовать, — сказал Артур, — проникнуть в свою суть.
Животное ли я, и бесцелен ли мир? Душа ли я, заключенная в теле? Или же я —
единственный и неделимый в каком-то невероятном смысле, отблеск вечного
Божественного огня? Я должен погрузиться в себя, попробовать впасть в своего
рода транс, который сам не смогу постичь. Может быть, тебе удастся его
интерпретировать.
Эксперимент продолжался около получаса, и, наконец, Артур поднялся,
тяжело дыша.
— Я ничего не видела, ничего не слышала, — сказала я. — От тебя ко мне
не перешло ни единой мысли.
Но в этот самый момент то, что было у него в сознании, вспыхнуло у меня
в голове.
— Это бездонная пропасть, — сказала я ему, — и над нею висит стервятник
огромней всей вселенной.
— Да, — ответил он, — так и было. Но это не все. Я не могу перейти
грань. Надо попытаться снова.
Он сделал еще одну попытку. И вновь меня отрезало от его мыслей, хотя
его лицо дергалось так, что можно было сказать, что его мысли сможет
прочитать кто угодно.
— Я не там искал, — произнес он внезапно, но очень спокойно и не
шелохнувшись. — То, что мне было нужно, находится в основании позвоночника.
И тут я увидела. В голубых небесах свернулась бесконечная змея, зеленая
с золотом, с четырьмя огненными глазами, — черно-красное пламя, испускавшее
лучи во все стороны; в кольцах она удерживала великое множество смеющихся
детей. Стоило мне взглянуть, видение размылось. Извивающиеся реки крови
потекли с небес, кровь гноилась безымянными формами, — чесоточные псы,
волочащие за собой выпавшие кишки, полуслоны-полужуки, нечто, похожее на
жуткий выбитый глаз, окаймленный кожаными щупальцами, женщины с кожей,
бугрящейся и пузырящейся, точно кипящая сера, и испускающей облака,
собирающиеся в тысячи новых очертаний, еще более чудовищных, чем их
прародительница, — таковы были насельники этих полных ненависти рек. Кроме
того, были вещи, которые невозможно назвать или описать.
Меня привел в себя вид Артура, хрипящего и задыхающегося, его скрутила
судорога.
После этого случая он так по-настоящему и не оправился. Тусклый взгляд
стал еще туманнее, речь медленней и неразборчивей, головные боли чаще и
пронзительней.
На смену прежней замечательной энергии и активности пришел ступор, его
жизнь превратилась в постоянную летаргию, сползающую в кому. Частые судороги
предупреждали меня, что он находится в опасности.
Иногда его дыхание становилось тяжелым и шипящим, словно у разъяренной
змеи; ближе к концу оно приобрело тип чейн-стока со вспышками все более
усиливающимися по длительности и остроте.
И, тем не менее, он оставался самим собой; тот ужас, который был и все
же не был им, не выглядывал из-под покрова.
— Пока я нахожусь в сознании, — сказал Артур в момент редкого
просветления рассудка, — я могу сообщать тебе то, что я думаю; как только
сознательное эго вытесняется, ты ловишь бессознательную мысль, которая,
боюсь — о, как я этого боюсь! — и есть большая и истинная часть меня. Ты
извлекла неразгаданное объяснение из мира снов; ты — единственная женщина на
свете, — возможно, другой никогда не будет, — у которой есть возможность
изучить феномен смерти.
Он искренне убеждал меня, в надежде умерить мою скорбь, чтобы я всецело
концентрировалась на мыслях, появляющихся в его сознании, когда он больше не
способен был выражать их, и на бессознательном, если сознание блокировала
кома.
Это и есть тот самый эксперимент, который я ныне заставляю себя
описать. Пролог оказался длинным; необходимо было представить человечеству
факты простейшим путем, чтобы оно смогло узнать верный способ самоубийства.
Я искренне прошу читателей не сомневаться в истинности моего рассказа;
описания наших экспериментов, оставленные в моем завещании величайшему из
ныне живущих мыслителей, профессору фон Бюле, докажут, что моя повесть
правдива, и что существует великая и страшная необходимость действовать
немедленно и решительно.
(Продолжение следует)
Читать по теме:
- Алистер Кроули. — Завещание Магдалины Блэр. Часть I
- Алистер Кроули. — Завещание Магдалины Блэр. Часть II
1 comment
Как литературное произведение это вообще полное фуфло. Не структурировано, затянуто, одна цель «жевать сопли» и вешать подсаденцев. И душа сопротивляется лживому оккультизму. Ведь стоит кнопочку нажать, как перед тобой будет настоящая «магия слова».