О любви не говори — о ней все сказано. Часть III

Josephine Wall

Теперь её манила и земля, раскинувшаяся под блеклым северным небом. Какая же она родная, близкая ей! Как же ей хорошо с ней! Они так понимали друг друга… Ведь Россия, по её представлению, тоже была женщиной, что лежала, раскинувшись, под бескрайним звездным небом. Что была ей Вселенная? Она сама — Вселенная! Что ей мир вокруг неё? Она сама — огромный, многокрасочный мир! Какую сказку они все пытались ей рассказать? Что не видела ещё она на своем веку? Ну, с какой философией можно было подступиться к ней, такой! Ничего ей не надо: ни чужих мыслей, ни чужих денег, ничьей жалости. Ей не надо и свободы из наших беспомощных рук. Она, как в зеркало, испокон веков вот так же смотрелась в сверкающий небосвод, и все её грезы были только о любви…

— Ирина Дедюхова «Повелительница снов»

«И все её грёзы были только о любви…» — Правда красиво?…

В последних материалах данного ресурса (Литературное Обозрение, имеется в виду) обсуждаются и реальные, и литературные любовные истории. Это я о женах Прокофьева, и о рассказе И.Бунина «Легкое дыхание» вкупе с его реальными любовными связями.

Короче, читаешь про всё такое подобное и как-то тошновато становится. Хочется сразу идеального и чистого. Неужели, в реальной жизни не бывает сказочно восторженных, волшебных любовных историй?

Возможно, то, о чем поведаю сейчас, — всего лишь, плод моего воображения. Но отчего бы не поверить и не создать легенду? Было бы желание. И слушать не хочу «голос разума» и мнения скептиков. Красота в глазах смотрящего.

А теперь я расскажу вам сказку (так я вижу) (и, кстати, мне её даже рассказывать не придется) о прекрасных людях (ну, не может таковых не быть), которые жили и живут среди нас. А мы проходим мимо…

Kacper Kalinowski

В искусстве, как и в жизни, ничего не бывает случайно. Например, актриса Ольга Яковлева создана для любви хотя бы потому, что в названиях спектаклей, в которых она дебютировала или продолжает играть, слово “любовь” преобладает над всеми — “104 страницы про любовь”, “Любовные письма”. И даже когда название было другим, Яковлева все равно была героиней любовных историй. Не говоря про то, что шлейф амурных страстей сопровождал ее и по жизни. Ее учителем был великий Анатолий Эфрос.

— Известно, что режиссер Эфрос очень любил и актрису Яковлеву. Как долго продолжался ваш творческий дуэт?

— Около 25 лет. Это было очень давно, но все так быстро пролетело…

— Вы помните вашу первую встречу?

— Конечно. К нам пришел какой-то странный человек, у которого были странные глаза, как будто посаженные на затылке. Он как-то странно причесывал рукой волосы. И не смотрел прямо, а будто бы через какую-то пелену или призму. Это потом я поняла, что он очень открытый человек. Он всегда настаивал на том, что люди должны быть открыты, и театр, и любая репетиция должна быть открытой — для посвященных и непосвященных. Это была такая религия.

— С чего начался ваш театральный роман?

— Как только Анатолий Васильевич пришел в Театр имени Ленинского комсомола, он сразу начал ставить “В день свадьбы” Розова. Одна актриса заболела, и он заменил ее мною. Но по-настоящему мой первый спектакль с Эфросом был следующим. Он назывался “104 страницы про любовь”. Потом были Арбузов, Чехов, Тургенев, Гоголь, Мольер…

— Я заметила, что, когда вы произнесли название вашего первого совместного с Эфросом спектакля, у вас глаза заблестели.

— Разумеется, я испытываю особые чувства, потому что это было начало. Начало все всегда вспоминают с удовольствием. Ширвиндт, который тоже играл в “104 страницах про любовь”, вам так же бы ответил.

— В течение нашего разговора вы постоянно упоминаете Эфроса…

— Эта драма не прошла бесследно. Почти четверть века я работала с одним режиссером. Он нас всех очень избаловал. Я бы даже сказала, что он нас развратил. Он знал все. Он знал, что он собирается делать, под каким углом зрения. Он знал рисунок каждой роли. Нам казалось тогда, что так и надо: он — талант, он — гений, значит, он так и должен работать. Теперь я понимаю, что это — особый дар и редчайшее явление.

(Источник)

Kacper Kalinowski

– Ольга Михайловна, один из критиков в статье о вас написал так: “С ее именем связано театральное счастье, когда театр в его высшем смысле доставлял радость”…
– Хорошо, если так. Театр ведь это вообще радость. Для чего собираются вместе взрослые дяди и тети, чтобы поиграть в театре? Ну, конечно, для того, чтобы доставить радость и удовольствие и себе, и зрителям. Анатолий Васильевич Эфрос говорил, что актеры должны быть похожи на детей, у них должно быть “незамутненное зрение”. Они должны быть открыты к общению и благожелательны и не нести весь груз собственных неурядиц на сцену. Он считал, что надо взаимодействовать друг с другом в игре и получать от этого удовольствие.

– Говорят, что Эфрос сразу вас заметил?
– Когда пришел Анатолий Васильевич и стал знакомиться с труппой, мы показывали “До свидания, мальчики”. После показа он сказал, что ему понравилась “вот эта в красных чулках и синей юбке в складку”, если это можно назвать “понравилась”. То есть я. Вот так и состоялось знакомство, после которого меня в труппе дразнили “любимой актрисой Эфроса”.
– А какое впечатление произвел на вас Анатолий Васильевич?
– Я ведь была еще совсем юной, а он – взрослым человеком. Кроме того, я до этого жила изолированно: в институте и потом в театре. Я мало знала про театр вообще и про Эфроса в частности. А что касается впечатлений, то помнится, что удивила его странная внешность, особенно пушистые волосы, которые он зачесывал рукой назад. И глаза его все время были обращены куда-то в затылок к самому себе, куда-то вовнутрь. Мы поначалу совершенно не могли понять, как с ним разговаривать. Казалось, что он, общаясь с человеком, и видел его, и одновременно не видел. В нем была какая-то вдумчивая ясность. Он разговаривал с актерами очень простым, прозрачным и даже “азбучным” языком. Он задавал какие-то странные вопросы и из ответов делал выводы о том, что за люди перед ним и какие роли им нужно давать. Меня он спросил, что бы я хотела сыграть. Я ответила: “104 страницы про любовь”, хоть в десятом составе”. Это была пьеса Радзинского.

– Эта пьеса тогда казалась достаточно вольной, не так ли?
– Тогда все было вольное. И режиссура тоже. Анатолию Васильевичу принадлежат многие открытия на театре. Например, он был первым, кто отменил занавес. Зритель приходил и с самого начала видел декорацию, входил в мир театра, в атмосферу спектакля. Да, то время было вольным. Создавались новые театры. Эфрос сначала очень ярко работал в Центральном детском театре, где в то время были Кнебель, Ефремов и много других замечательных актеров. Потом и Олег создал свой театр, а Анатолия Васильевича пригласили в Ленком. Чуть позже возникла Таганка.
– Пришлось ли вам что-то ломать в себе на первых порах работы с Эфросом?
– Нет, нет. Я полагаю, что его педагогика и режиссура заключались в том, что он позволял человеку открыться его сущности в свободе, удовольствии, в любви к творчеству. Он приподнимал человека “на подушку” и все лучшее, что открывалось в человеке, он использовал для сцены. Он развивал интуицию и так “открывал ребра”, что человек становился свободным, легко верящим в предлагаемые обстоятельства. И человек развивался сам собой, потому что существовала абсолютно естественная атмосфера.
– Это поразительно! Мне всегда казалось, что Эфрос, как никто другой, активно воздействовал на актера, не “ломал”, конечно, а переводил в свою веру…
– Нет! Наоборот, перед началом работы над “Отелло” или “Месяцем в деревне” он спрашивал актеров: “А что вы думаете по этому поводу?” Актеры, конечно, начинали нести бог знает что… Что-то среднеарифметическое, традиционное и хрестоматийное. Потом Анатолий Васильевич говорил: “А теперь послушайте, что я думаю”. И все оказывалось проще и яснее, как дважды два – четыре. Мы сидели и думали, ну почему же нам самим это не пришло в голову?! Ведь это все лежит на поверхности… Потом он позволял актерам присваивать его концепцию, трактовку, и актер, думая, что это сочинил он сам, включался в работу.
Я всегда знала: все, что произошло в моей творческой биографии, – это Анатолий Васильевич. Я была только исполнительницей, от которой мало что зависело. Хотя, как я уже говорила вначале, я была работником ответственным и честным.
– Глядя на вас из зрительного зала, мне всегда казалось, что вы росли в какой-то совершенно иной человеческой и актерской среде, чем все остальные…
– Меня с детства оберегали родители. Потом меня оберегали в институте. Например, когда я поступила, мне поставили условие: только не жить в общежитии. То есть у меня не было “свободной” студенческой жизни. Потом в конце второго курса я вышла замуж, и меня оберегал Игорь (Нетте, легендарный капитан футбольной команды «Спартака»- прим. ЛО).

– Вы человек мягкий и скромный, но говорят, что в работе не то что непокорны, но…
– Да, есть такой грех… Я часто спорю с режиссерами. И с Эфросом тоже бывало. А теперь думаю, с кем я спорила?! С гением! Сейчас понимаю, что надо было доверять и пытаться понять, что от тебя хотят. Иногда, правда, он мне говорил: “Ну вот, Оля, вы этот спектакль выиграли, а я проиграл”.
– О каком спектакле шла речь?
– “Лето и дым” Уильямса. Но об этом надо говорить отдельно, это сугубо театроведческая тема.
– Те годы работы с Эфросом на Малой Бронной, наверное, стали главными в вашей жизни?
– Да, это был мощный, значительный период. Причем шел он по нарастанию. Каждый год (а то и чаще) компания во главе с Анатолием Васильевичем преподносила сюрприз. Вся Москва шла в этот маленький театр, билеты спрашивали от площади Пушкина. Но когда некоторых актеров стала затягивать звездность, Эфрос говорил: “Опомнитесь, вы всего лишь театр в подворотне – off off off Broadway”. То есть даже не на Бродвее.

– При воспоминаниях о тех ваших ролях меня не покидает мысль, что в них всегда чувствовался какой-то скрытый трагизм. Это не обманчивое впечатление?
– Это зависит от мировоззрения. Я полагаю, что и у моего Учителя, и у моих друзей, и у меня в общем-то грустное ощущение от жизни. Хотя я всегда была человеком веселым, оптимистичным. Но тем не менее ощущала, что жизнь – штука печальная. Мне все всегда казалось трудным, решить любой вопрос для меня – мучение, любая проблема вырастает в нечто неразрешимое. Ну, видимо, и роли такие попадались благодаря такому самоощущению.

– Олег Табаков недавно написал, что тема Ольги Яковлевой – “рассказ о том, для чего в этот мир приходит женщина”… Для чего женщина приходит в мир, для любви?
– Ой, женщина приходит для многого. Наверное, для того, чтобы рожать детей. Для нежности, гармонии, умиротворения. Для того, чтобы был уют, радость. Для того, чтобы была неожиданность. Для веселья, соболезнования и для жертвенности. Для сочувствия, понимания и утешения. Но не всегда, правда, это удается, так как сейчас женщины взвалили на себя еще семью, детей, дом, опеку над мужьями, которые как-то растерялись в этом мире за последние десять лет и не устояли. Мужчины ведь, по сути дела, дети и очень слабы. Их психика выдерживает только стабильность, а когда все шатается, то очень редкие выбираются и ощущают себя “хозяевами жизни”. Но не думаю, что именно эти – лучшие.

(Источник)

Kacper Kalinowski

— Театр — искусство эфемерное. И все-таки сейчас осталось понятие `театр Эфроса`?

— Такое понятие сохранилось, это поэтический театр. Можно его определить и как сплав яркой театральности и `кружевного` психологизма. Но передает ли все это то, что было главным в искусстве Анатолия Васильевича, когда все ощущалось как таинство, внутреннее свечение? Как писали тогда — `призрачный, мерцающий реализм`? Вот он ставил, например, в силу тогдашней идеологической необходимости, `производственную` пьесу `Человек со стороны`. Господи! Чего только не было — цеха, совещания. А над спектаклем витал такой мотив грусти, нежности, невозможности обрести полноту жизни, что хотелось крикнуть, как в чеховской пьесе: `В Москву! В Москву!..`

— Говорят, `актеры заболевали Эфросом`, `были отравлены им навсегда`. Как это понимать?

— Буквально. Как будто он им наркотик впрыскивал, без него начинала мучить ностальгия. Ведь Эфрос обладал уникальной способностью выстраивать актеру `психологическую кардиограмму` роли. Он умел показать парадоксальность человеческой природы на стыке комического и трагического.

— Но комического у него было маловато…

— Да, скорее всего у него было трагическое мироощущение, он остро воспринимал диссонансы и в жизни, и в искусстве. Тогда казалось, так будет вечно, всегда на блюдечке тебе преподнесут партитуру роли. А сейчас бьешься, бьешься с режиссером, да так и не можешь понять: про что он хочет ставить спектакль…

— Как, вы считаете, `вписалось` бы искусство Эфроса в сегодняшний день с его театральной агрессивностью?

— Я думаю, именно сейчас и требуется `тихий голос`. Тихий ведь не значит скучный. У Эфроса была очень тонкая структура, почти вуаль, паутина, но потрясение все равно возникало без внешних приемов и постановочных трюков. Он говорил, что ему стыдно этим заниматься. Для него это была театральщина, не имевшая никакого отношения к человеческой сути.

— Что же ему помогало выжить?

— Работа. Он был абсолютный фанатик. И еще — его изначальный внутренний настрой: снисходительность к людям, все про них знал и многое прощал. И даже по отношению к властям предержащим не испытывал биологической злобы. Понимал, что это их работа. Я думаю: в наше время ему было бы труднее смириться с зависимостью от какого-то капризного толстосума, чем от партийной номенклатуры.

ИЗ ПИСЬМА ЭФРОСА ЯКОВЛЕВОЙ:

`А вообще — без Вас очень скучно, пустой театр, пустые гримерные, пустая сцена. Спектакль, где не звучит Ваш голосок, для меня не существует… Я буду очень рад, когда снова пойдет дождь и мы все опять соберемся, чтобы что-то еще сделать… и будем работать и дружить до тех пор, пока станем совсем старенькими и молодые люди нам скажут — пошли вон, дураки! Тогда, немного посопротивлявшись, мы скромно отойдем. Но это еще будет нескоро`.

Сизенко Елена.
Труд Nо142 за 31.07.2004

Kacper Kalinowski

Ольга Яковлева, выпустившая в этом сезоне одну из самых интересных книг о театре. В мемуарах «Если бы знать…» актриса, участвовавшая в спектаклях Анатолия Эфроса, рассказывает о драматических событиях в театре Ленком, в Театре на Малой Бронной, и о самом трагическом периоде в жизни Анатолия Эфроса — работе в Театре на Таганке.

— Есть такая китайская поговорка: «Чем больше человек, тем больше у него тень». В вашей книге есть большой человек, который почти не отбрасывает тени. Получается светлый-светлый центральный образ и ужасное общество, чернь вокруг него.

— Ну, он, конечно, не был идеален. Среда театральная была ужасна, но она и сейчас не лучше в этих театрах. А Эфрос был таким, каким я его помню. Что же тут поделать? Он был естественный человек. К нему в театре мог подойти любой. Если бы мне хотелось описать его дурные черты — я бы написала о том, что он сам о себе рассказывал. Но зачем это, зачем? Я бы написала, что он рассказывал о себе, что когда-то в юности он был жадноват. Рассказывал, что, когда они гуляли с его приятелем — они были студентами, — он захотел купить мороженое. Спросил, будет ли его приятель. Тот отказался. И тогда он купил себе мороженое, шел рядом с приятелем, ел, а тот внезапно сказал: «Да иди ты…», отвернулся и ушел. Анатолий Васильевич говорил, что это поразило его на всю жизнь. Ну — боялся он самолетов. Конечно, были у него и недостатки. Были. А насчет идеализации… Вот недавно я услышала такую историю. Мне рассказывала женщина, которая в период, когда Эфрос был режиссером на Таганке, работала там уборщицей. Он шел на репетицию и увидел, что она, юная девушка, тащит тяжелое ведро с тряпкой по лестнице. И он помог ей донести это ведро. Она: «Что вы, что вы!» А он отвечает: «Мне это не трудно». Она до сих пор этот эпизод помнит.

— Судя по книгам Эфроса, одно из главных его желаний — все время противоречить себе вчерашнему, даже противоречить эстетике места, куда он приходит ставить. Чего стоит одна фраза: «Пригласить на Таганку, где всегда ставил Боровский, «оперного Левенталя».

— Да, он менялся в методах репетиций постоянно. И это, как ни странно, было одной из причин недовольства его «учеников». Сначала он работал этюдным методом, и это была очень увлекательная детская всеобщая забава. Потом Анатолию Васильевичу это стало менее интересно. Он мечтал о таком методе, при котором он бы «бросал идею» актерам, а те возвращали бы ему в репетиции эту идею обогащенной и насыщенной личностными проявлениями. Эфросу никогда не казалось, что он нашел навсегда какую-то художественную истину. Это всегда был новый поиск. Он сам себе объявлял на собрании труппы творческий тупик. Сам объявлял себе кризис.

— Вы считаете это его ошибкой?

— Думаю, да. Это общеизвестная вещь — скажи про себя, что у тебя ноги кривые, вот и будут говорить: «Ну как там этот кривоногий поживает?» (Смеется.) И вот, когда он вышел из тупика, вал обсуждений его тупика только набирал силу. Он уже поставил несколько превосходных спектаклей, а актеры и критики все о тупике рассуждали.

— Скорее, причина проста — актеры не могли ему простить, что после бурного творческого романа он к ним охладевал.

— Ну конечно же. Это ясно как дважды два. Однажды после репетиции на Таганке Анатолий Васильевич пробормотал: «Люди не прощают тем, кто выше их, чище и талантливей». Но суть заключалась и в том, о чем говорите вы. По-мужски поступил только Саша Ширвиндт. Эфрос подтрунивал над ним, называя его «сытым». Шура над этим посмеивался, но все же ушел, понимая, что внимание Эфроса было сосредоточено на актере Николае Волкове. А потом Коле Волкову показалось, что Эфрос отдает предпочтение Козакову и Далю, и он ушел, и так было не один раз.

Никто не простил Эфросу: ни Петренко, ни Гафт, ни Даль. Каждый из них не прощал разное: одни — что им делали замечания (срабатывало самолюбие), другие — узнав о предполагаемом дублере в новой роли, третьи — что не получили в новом спектакле ту или иную роль.

— Но ведь это удел всех режиссеров — кому-то дать роль, кого-то оставить без работы, кого-то считать «своим» актером, а кого-то не видеть в упор. Но не все оказываются «съеденными» труппой, а тем более — учениками.

— Товстоногова боялись, Гончарова боялись, Любимова боялись — размажет по полу. Сделает раба. А Эфроса не боялись. Например, к Товстоногову не могли подойти, попросить роль даже те актеры, которые у него всегда работали.

Почему, как вы думаете, у такого «хозяина» театра, как Юрий Любимов, произошел разрыв с половиной труппы? Этого, я думаю, никогда бы не произошло, если бы три года там не проработал Анатолий Эфрос. Тогда бы не родилось в труппе никакого инакомыслия, не было бы никаких побуждений к защите собственного достоинства и прочих мелочей (смеется).

— Вы часто обижались на Эфроса?

— У меня были такие же обиды, как у всех актеров. Производственная пьеса — а я не занята. Все равно обидно. И меня отправляют куда-то отдыхать. Или когда в театре делали «Человека со стороны» — меня тоже попросили отдохнуть (смеется). Для меня там не было роли. Конечно, бывали обиды. Я Театр на Таганке, куда он меня привел, ненавидела.

— Каждый раз приходилось преодолевать ненависть к этому театру, приходя туда?

— Да, каждый раз. Он видел, что я мучаюсь. Но что он мог сделать? Более того, он хотел сохранить их стиль, он называл их «бригадой артельщиков». И, конечно, когда там был Высоцкий, это была очень хорошая команда, но стиль их — не мой.

— Этюдный метод, который Анатолий Эфрос применял на своих репетициях, — что это? Как это конкретно происходило?

— Например, репетируем мы «Ромео и Джульетту». Без поэтического текста Шекспира, просто намечаем отношения героев. «Дуров, давай за Джульетту!» — приглашал Анатолий Васильевич, видел студента, который просто наблюдал за репетицией, звал его на площадку сыграть этюд. Например — сцена на балконе. Мы сначала разбирали суть, а потом вставали и делали. Главной задачей было своими словами, а не шекспировскими сыграть то, что уже оговорили, в этюде — рисунок, смысл и содержание которого в том, что Джульетта устраивает Ромео экзамен-проверку: т о т ли он?

— Вы знаете, что супруга Анатолия Васильевича, Наталья Крымова, тоже собиралась написать книгу об Эфросе?

— Знаю, но Наташа этого не успела сделать. Я знаю, что многие записи репетиций, интервью Анатолия Васильевича у нее пропали.

— Когда вы последний раз видели Крымову?

— Я тогда играла в «Табакерке» «Любовные письма», и она пришла на спектакль. После спектакля она зашла за кулисы, улыбалась, но было видно, что она уже нездорова.

— Наверняка вы знали мнение Эфроса о тех людях, о которых пишете не очень хорошо. Но вы ни разу в книге не процитировали Эфроса, не использовали его слова, чтобы подкрепить свое мнение.

— А зачем мне прикрываться его словами? Я за каждое написанное слово должна отвечать. И я уже отвечаю. Кто-то уже вредит мне в одном месте, кто-то вредит в другом. Кто-то отговаривает дать мне роль. Я должна сама платить по этим счетам.

— У тех, кого вы обвиняете, что они писали письма в КГБ против Анатолия Васильевича, давили на «русское зарубежье», чтобы писать петиции против Эфроса, будет очень простой аргумент: «Это ложь».

— Значит, этого не было — ни писем, ни травли, ни Эфроса.

— У Эфроса был тоже условный театр с тончайшей психологической разработкой плюс поэзия, балет и еще что-то, что витало над спектаклем, чему нет названия… Может быть, музыка?— В конце вашей книги есть страшная фраза — когда вы ходите по Ваганьковскому кладбищу, вспоминаете людей, которые здесь лежат, вы пишете: «Я там, на Ваганьковском. Я с вами». Книгу пронизывает чувство причастности к тем, кто ушел, которая гораздо сильнее, чем причастность к тем, кто сейчас рядом.

— Это так. Потому что другой жизни не будет, и если бы была другая, то по благородству, по красоте, по честности моим мужем был бы Игорь Нетто и все равно меня очаровал бы именно этот режиссер. И никакой другой. Ну что можно было понять в театре, когда тебе только двадцать один год? Но когда у нас в Ленкоме появился Анатолий Васильевич и заговорил своим языком, странно шмыгая носом, причесываясь двумя пальцами, то театр стал очень ясным и очень веселым занятием.

(Источник)

Kacper Kalinowski

В столицу молодая артистка, которую уже нельзя было назвать начинающей, прибыла в конце 1950-ых. Ольга Яковлева без особых усилий поступила в Щукинское театральное училище, где попала на курс Олега Борисова и Иосифа Рапопорта. Здесь актриса шлифовала мастерство до 1962 года. Окончив Щукинское, она была принята в труппу Театра имени Ленинского комсомола.

На этой сцене началась театральная биография Ольги Яковлевой. Но настоящий расцвет её таланта берёт начало с 1964 года. Именно тогда, через 2 года после поступления молодой артистки в театр, сюда пришёл легендарный режиссёр Анатолий Эфрос. Он возглавил «Ленком», став главным режиссёром. Для Яковлевой, как и большинства её коллег, Анатолий Васильевич был настоящим божеством. Оценил талантливую актрису и мастер. Он доверял ей роли, в которых требовались особая глубина и тонкий психологизм. Героини Ольги Михайловны – ранимые и импульсивные. При этом они стойкие, со стальным внутренним стержнем.

Спектакли Анатолия Эфроса «Снимается кино», «Сто четыре страницы про любовь», «Всего несколько слов в честь господина де Мольера» и «Мой бедный Марат», в которых Ольге Яковлевой достались центральные роли, навсегда вошли в золотой фонд «Ленкома».

Когда в 1967 году встал вопрос о переходе Эфроса в Театр на Малой Бронной, Ольга Яковлева не раздумывала ни секунды: она сразу же отправилась за своим мастером. Здесь продолжился её рост как актрисы. В этом театре, как утверждают критики, Ольга Михайловна сыграла свои лучшие роли. В постановке «Три сестры» – Машу, в «Лето и дым» – Альму, в «Наполеоне Первом» – Жозефину.

Настоящими событиями в театральном мире столицы были постановки Эфроса «Ромео и Джульетта», «Отелло», «Братья Карамазовы» и «Женитьба». Во всех спектаклях Ольга Яковлева появилась в главных ролях.

В 1984-ом Анатолия Эфроса назначают главным режиссёром Театра на Таганке. Ольга Яковлева тут же последовала за ним. К сожалению, жизнь отмерила Анатолию Васильевичу лишь 5 лет. За эти годы актриса успела сыграть под руководством талантливого режиссёра лишь 3 роли: Насти в спектакле «На дне», Боди в «Прекрасном воскресеньи для пикника» и Селимены в «Мизантропе».

После смерти Эфроса в 1989 году Ольга Яковлева не смогла работать ни в одном театре России. Она очень тяжело переживала смерть великого мастера. С этим связан её переезд во Францию, где она прожила несколько лет.

На родину Ольга Михайловна вернулась в 1991 году. По приглашению Андрея Гончарова актриса поступила на службу в театр имени Владимира Маяковского. Но в качестве приглашенной актрисы нередко появлялась на других столичных сценах.

В 2004-ом Ольга Яковлева перешла в МХТ имени А.П.Чехова.

(Источник)

Kacper Kalinowski

Анатолию Эфросу повезло. Он пришел в Ленком, когда актрисе было чуть больше двадцати. Он, как Пигмалион, слепил из «Оленьки» большую актрису. Он ее воспитал. Она стала его актрисой и музой. И без нее он уже не мог.

Все его спектакли ставились на нее. Интересно, что в английской ВИКИПЕДИИ она названа его женой. Но женой Эфроса она не была. У Эфроса была другая жена – любящая, умная и необыкновенно преданная — театровед Наталья Крымова. Но и Ольга Яковлева была не одна. Ее мужем был легендарный капитан советской футбольной сборной Игорь Нетто (1930-1999), безумно любящий жену. Вот такой неудобный для жизни четырехугольник.

Так получилось, что в мае канал КУЛЬТУРА повторно показал фильм «Больше, чем любовь» об Анатолии Эфросе (1925-1987) и Наталье Крымовой (1930-2003). О невероятной любви Наташи Крымовой, в 18 лет и навеки влюбившейся в студента с режиссерского факультета Гитиса, еврея, провинциала, Толю Эфроса…

Видела картину словно в стереоскопическом изображении, когда за спиной персонажей проступают другие фигуры и слабо доносятся «закадровые» голоса. Кое-что однако прорывалось наружу. Например, в самом начале, когда сын этой удивительной театральной пары, театральный режиссер Дмитрий Крымов, рассказывает «сказку» жизни родителей: «Жили-были Кай и Герда… пока не пришла Снежная эта, чертова королева».

Да, и в сказках, и в жизни существуют разлучники и разлучницы. Была ли Ольга Яковлева Снежной королевой? Бесчувственной? Холодной? Бессердечной?

И может ли женщина без души написать о человеке своей жизни так: «…для меня он – современный Чехов, благородный, скромный, нежный. Чувствующий, эмоциональный, понимающий чужую боль. Человек мужественный и сильный» («Если бы знать», 2003)

(Источник)

Kacper Kalinowski

Мы услышали прекрасную сказку о совершенном союзе режиссера и актрисы. Подумаешь, скажете вы, тоже новость? Это просто стандарт — тандем режиссер и актриса. Сколько звездных пар мы, зрители, знаем и в кино, и в театре.

Да, таковых множество. Но — это либо семейные пары, либо любовники. Вот тут можно задать вопрос: а что посторонние могут точно знать о столь тонкой материи между двумя людьми? Понятно, что точно не  знает никто. И спрашивать, естественно, участников событий никто не будет, поскольку …не позволено. За спиной пошипеть и пораспускать слухи, вестимо, можно (несколько раз на подобное в сети уже нарвалась), но … у кого язык повернется задать вопрос самой Ольге Яковлевой?… Согласитесь, что по отношению к ней это …невозможно. Вот такой должна быть репутация, вот так надо уметь себя вести. Чтобы оставить после себя легенду, а не досужие вымыслы.

Поэтому, продолжим сказку о творческом союзе тончайшего режиссера и рафинированнейшей актрисы. И что бы там ни было — этот союз останется в истории …платоническим. А как иначе? Потому что иначе откуда взяться этой тоске нереализованности, восторженной привязанности и тонкой поэтической ткани? Художник следует  за мечтой, за своей музой…

Театральный мир — мир открытых эмоций и …свободных нравов. Сохраниться в нем в чистоте сложно. Ольге Яковлевой повезло — у неё была защита. Её муж. Весьма статусная по тем временам персона. Она об этом хорошо знала. Кто-то вспоминал, как она сидела на каком-то собрании или репетиции, покачивая элегантной туфелькой-лодочкой, отстраненно-независимая. Талантливая, умная, утонченная и …защищенная. Это так важно.

Понятно, что с о временем ситуация меняется. Статус мужа постепенно уходит на задний план, остаются только выстроенные отношения. И эти отношения таковы, что они питают творчество, творчество великого режиссера. Настолько, что ревность к этим творческим отношениям не угасает до сих пор у …мужчин-актеров. Ведь у настоящих художников самой большой ценностью является творческое сотрудничество. Настоящему актеру потребен настоящий режиссер. Недаром, Ольга Яковлева говорит о том, что она была лишь исполнителем (хотя, это явно не так, она столько лет блистательно играет уже увы и без Эфроса). Но, вот Эфросу была нужна она при том, что считается, что её сформировал, как актрису, он сам. Пигмалион и Галатея. Но Галатея стала музой…

Я верю в высоту отношений. …Хочу верить. …Настоятельно. Ей подтверждением высота творческих результатов. Можно, конечно поговорить про тот сор, из которого растут стихи… Можно. Только вот в реальности подле воспевшей сор поэтессы мужчины не задерживались. Чтобы потратить 25 лет жизни на творческий союз, там должен быть накал …нереализованности и неразгаданности…

Читать по теме:

• О любви не говори — о ней всё сказано. Часть I
• О любви не говори — о ней всё сказано. Часть II
• О любви не говори — о ней все сказано. Часть III