Пророки и мстители

Я вся — тона жемчужной акварели,
Я бледный стебель ландыша лесного,
Я легкость стройная обвисшей мягкой ели,
Я изморозь зари, мерцанье дна морского.

Там, где фиалки и бледное золото
Скованы в зори ударами молота,
В старых церквах, где полет тишины
Полон сухим ароматом сосны,-

Я жидкий блеск икон в дрожащих струйках дыма,
Я шелест старины, скользящей мимо,
Я струйки белые угаснувшей метели,
Я бледные тона жемчужной акварели.

Максимилиан Волошин

Максимилиан Волошин тоже один из тех поэтов, «которых никто не читает», ну, или, по крайней мере, не понимают… из прочитанного. На уровне «смотрят в книгу — видят фигу». Впрочем, вполне возможно, что прикидываются, поскольку недавно у нас произошла полная визуализация случая 1913 г. с нападением на известную лживую картину Ильи Репина.

26.05.2018 г. Трагедия в Третьяковке: нападение на картину «Иван Грозный убивает своего сына»

Злоумышленник ворвался в зал художника Ильи Репина в Третьяковской галерее, схватил металлическую стойку ограждения и успел нанести несколько ударов по застекленному полотну картины

РИГА, 26 мая — Sputnik. Шедевр постоянной экспозиции Третьяковской галереи в Москве — картина Ильи Репина «Иван Грозный и его сын Иван 16 ноября 1581 года», также известная как «Иван Грозный убивает своего сына», серьезно пострадала от рук вандала, сообщается на официальном сайте галереи.

Инцидент произошел в пятницу, 25 мая, прямо перед закрытием музея, когда сотрудники Третьяковки уже проводили плановый осмотр залов. Мужчина из числа последних посетителей галереи прорвался в уже пустой зал Ильи Репина сквозь группу сотрудников музея и нанес по застекленному полотну картины «Иван Грозный убивает своего сына» несколько ударов металлической стойкой ограждения.

 Тут же отписалась «Комсомолка», дав понять, что это у нас «обычное дело», все нападают на картины, потом напрочь забывают, как проспятся… Поскольку напавший на эту картину в мае текущего года совершенно не мог объяснить случившегося.

Человек, изрезавший картину Репина в 1913 году, вскоре забыл о своем поступке

Вспоминаем самые известные случаи вандализма по отношению к произведениям искусства

Прямо в духе «следствие закончено — забудьте!» Здесь небольшая неувязочка. В 1913 году происходило много славных событий, включая… всякие-разные. Но заступничество Максимилиана Волошина за человека, напавшего на картину, включается в пять наиболее существенных штрихов к портрету этого поэта и художника.

11 Августа 2013 г.  5 любопытных историй о Максимилиане Волошине
Интересные истории из жизни Максимилиана Волошина.
1. Волошин говорил о своем детстве: «Материнство для меня – это ботфорты и стек». Мать Волошина Елена Оттобальдовна была женщиной волевой и самобытной. Вскоре после рождения сына она разошлась с мужем и воспитывала Макса самостоятельно. «Вся мужественность, данная на двоих, пошла на мать, вся женственность – на сына», — делилась наблюдениями Марина Цветаева. Елизавета Оттобальдовна сама зарабатывала на жизнь и носила мужской костюм. В Максе она хотела воспитать бойцовский характер, а мальчик рос, как впоследствии сказала о нем Марина Цветаева, «без когтей», был ко всем миролюбив и дружелюбен. И в Коктебеле, куда Волошин переехал с матерью в 16 лет, Елизавета Оттобальдовна… нанимала окрестных мальчишек, чтобы они вызывали ее сына на драку. С матерью Волошин оставался близок до самой ее смерти (он пережил ее всего на 9 лет).

 

2. В 1913 г. вызвала скандал реакция Волошина на историю с картиной Репина «Иван Грозный и сын его Иван». 16 января 1913 г. 29-летний иконописей Абрам Балашов пришел в Третьяковскую галерею с ножом, бросился на картину и трижды полоснул ее с воплями: «Довольно крови! Довольно крови!» (потом художнику пришлось воссоздавать лица героев заново). Журналисты, критики и художники возмущались поступком Балашова, требовали для него сурового наказания, сочувствовали Репину. А Волошин 19 января в газете «Утро России» выступил со статьей «О смысле катастрофы, постигшей картину Репина», в которой возложил вину на… автора картины. По мнению Волошина, натуралистическое изображение убийства вызвало ответное насилие.

 

3. Марина Цветаева в очерке «Живое о живом» писала, что Волошин умел усмирять даже собак. Однажды, когда он ехал по коктебельским горам на велосипеде, на него напала стая пастушеских собак. Волошин объяснял Цветаевой свое спасение: «Не буду же я, в самом деле, драться с собаками! А я с ними поговорил». Цветаева предполагала, что «разговор» происходил так. Волошин отводил в сторону вожака и читал ему мораль: «Ты, как самый сильный и умный, скажи, пожалуйста, им, что велосипед, во-первых, невкусен, во-вторых, мне нужен, а им нет. Скажи еще, что очень неприлично нападать на безоружного и одинокого. И еще непременно напомни им, что они овчары, то есть должны стеречь овец, а не волки – то есть не нападать на людей. Теперь позволь мне пожать твою благородную лапу и поблагодарить за сочувствие…». По мнению Цветаевой, примерно так же Волошин разговаривал во время гражданской войны с красными и белыми бандами: заявлял, что хочет «поговорить с кем-нибудь одним, — желание всегда лестное и требование всегда удовлетворимое, ибо во всякой толпе есть некий <…> ощущающий себя именно тем одним. Успех его уговоров масс был только взыванием к единственности».

 

4. По воспоминаниям многих его знакомых, Волошин обладал экстрасенсорными способностями. Марина Цветаева рассказывала (правда, с чужих слов), что у Волошина в момент сильного напряжения из концов пальцев и концов волос вылетали искры, от них однажды даже загорелась занавеска. А как-то раз он потушил пожар в подвале мановением руки. Но есть и объективные свидетельства: например, от прикосновения руки Волошина у людей проходила боль. Екатерина Бальмонт, жена Константина Бальмонта, рассказывала, что «у Макса есть магнетическая сила, он наложением рук излечивал нервные боли, что и многие мои знакомые испытывали на себе».

 

5. 22 ноября 1909 г. Волошин и Николай Гумилев устроили дуэль на Черной речке. Секундантами Гумилева были поэт Михаил Кузмин и секретарь поэтического журнала «Аполлон» Евгений Зноско-Боровский, со стороны Волошина – Алексей Толстой и театральный критик Александр Шервашидзе. Пистолет Волошина дал осечку. Гумилев выстрелил мимо (может быть, в воздух). Волошин хотел выстрелить еще раз, но пистолет заклинило, Толстому пришлось разрядить его в снег. Стрелялись из-за поэтессы Елизаветы Ивановны Дмитриевой. Некрасивая хромоногая девушка, она была близко знакома с Гумилевым. Летом 1909 г. Дмитриева и Волошин придумали мистификацию: литературную маску Черубины де Габриак. Под этим именем Дмитриева стала посылать стихи в журнал «Аполлон» и получила огромный успех. В письмах и телефонных разговорах с редактором журнала Сергеем Маковским она сообщала только, что она юная девушка из католической семьи.

 

Мистификация продлилась всего 3 месяца, затем «Черубину» разоблачили. В ноябре 1909 г. Гумилев цинично о ней отозвался при Волошине, и получил от великого миротворца пощечину. Так состоялась вторая в истории литературы дуэль на Черной речке.

Все эти факты не только мистическим образом замыкаются в биографии самого поэта, но и сказываются… да на судьбах всего человечества!

Перечитаем его статью о великой революции, отметив для себя те ассоциации, которые у поэта вызывают революционные события в России. Здесь идут самые прямые аллюзии с событиями Великой французской революции, поскольку происходящее на редкость дико, не укладывается в традиционное мировоззрение, а при этом у всех активных участников событий наблюдается откровенное фиглярство в манипуляциях общественным сознанием в Великой французской революции.

И это… по меньшей мере странно, если не учитывать, что финансовые потоки, как биение пульса, всегда очень чутко улавливаются каждым настоящим художником. Они улавливаются и не настоящими, выражающими готовность к холуйству перед теми, кто завладел административными ресурсами в ходе государственного переворота.

И здесь ассоциативные связи Волошин выстраивает без какого-то «марксизма-ленинизма», «становления интернационального рабочего движения», без всей истории ХIХ века с «весной народов», с Парижской коммуной, наконец. Нет, все это совершенно несущественно, потому что у Максимилиана Волошина одна жесткая ассоциативная связь с Великой французской революцией.

Мы все склонны считать людей, живших до нас, в чем-то намного глупее нас. Такое расхожее мнение, хотя именно на его гребне нам поднимают очередного «пророка» из тьмы небытия, из полного забвения… которое никогда не бывает случайным. Ведь если что-то потребуется… некоторые вещи всплывают сами по себе, даже уничтоженные пожаром. Ну, как Боянов гимн или Слово о полку Игореве.

Конечно, Максимилиан Волошин мучительно искал истоки происходящего, прежде всего, в своей жизни, в чем-то беспечной и легкомысленной. Точнее, во всем. И, кстати, много шло от его его мамы-феминистки… Так что все эти пять странных фактов оказали значительное влияние… на него лично, но не только.

Мы же все знаем, как он выживал в Крыму вместе с мамой. Да и статья, которую мы сейчас перечитаем, лишь доказывает, что ни он, ни мама революции в таком виде не приняли. Промышленные революции у них прошли хорошо, а вот социальные… что-то не покатили.

И для нас как раз мама Волошина показывает, что не стоит лепить всем подряд кожаные тужурки сатанинских тварей в женском облике. Хотя бы! Для начала! И это… очень многое меняет, если вы заметили.

Ну а… революционные аллюзии именно с Великой французской революцией объяснимы… путями финансирования и вывоза капиталов. Самые выдающиеся рывалюционеры прибыли накануне в Францию из Швейцарии. Да и у нас все окружение Ильича первым дело обзавелось счетами в швейцарских банках.

Вот Волошин с заметным удивлением для себя и находит… много общего. Ну, мы еще поговорим о его творчестве… хотя бы как об авторе «Китежа» 1919 года надо поговорить.

О! Кому-то показалось, будто мои рассуждения о «финансовых потоках» — беспочвенны. Только хотела закончить преамбулу, как сразу получила «вопрос из зала». Так примерно, это и происходит.

Теодор Драйзер еще писал в своем самом известном произведении, что речь-то на самом деле всегда идет о деньгах. Ну, что еще можно написать в Америке?.. С точки зрения складывающейся нации. Все последующее так и происходит в тени этой фразы, никому еще с той стороны Океана так и не удалось это опровергнуть. Да-да, особенно «Списку Шиндлера», а перед тем как — в «Спасти рядового Райена». Не говоря уж о нынешних блокбастерах с супергероями, которые на спасение мира выходят, как на привычную работенку, только им, дескать, по плечу.

Хорошо запомнила те оскорбления, которые пришлось выслушать, когда впервые сказала, что все рывалюции — не что иное, как переделы собственности. Неважно, как это дело назвать! Да хоть майданом… хоть какой-то цветной ревалюцией… да хоть «демократическими преобразованиями всго общества», значения не имеет. Кстати, там Волошин отмечает фразочку о том, что «демократия», с точки зрения революционных пророков и мстителей, это «наихудший вид рабства».

На мой взгляд, демократия — это всего лишь выверенное с Заповедями Господними стабильное законодательство, которое действует одинаково для всех слоев общества, прежде всего, «избранных членов». Не более того, но и не менее.

А финансовые потоки ощущаются хорошо, особенно, если всем в личность брякнуть «Денег нет, но вы держитесь!» Да и не подскажете, отчего это у нас демократические преобразования начались с грабежа счетов граждан в сберегательных кассах и намеренного обрушения курса рубля ставкой рефинансирования под 200% годовых? И что, до сих пор никто не сидит, кто это устраивал? И даже по радио нагло отвечают, что о денежках этих беспокоиться нечего, «они пропали»?.. А у вас все же главный вопрос о том, на какие шиши нынче выживать или о том, как Максимилиан Волошин устраивал «мистическую дуэль» с папашей Левушки Гумилева, всю дорогу бубнившего, будто типа не уголовка, а «пассионарность» виновата?

Вопросы риторические, все люди здесь 18+, так что неплохо ненадолго окунуться в историю с человеком, не утратившим связь с традиционными ценностями, несмотря на шибко прогрессивные социальные революции. И следите за деньгами, господа! Поверьте, на самом деле статья написана именно по финансовыми потокам, приготовленным к массовому кровопусканию.

ПРОРОКИ И МСТИТЕЛИ ПРЕДВЕСТИЯ ВЕЛИКОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Максимилиан Волошин

Я развернул книгу наугад, и мне раскрылась такая страница: «Весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу. Все должны погибнуть, кроме некоторых весьма немногих избранных. Появились какие-то новые трихины, существа микроскопические, вселявшиеся в тела людей. Но эти существа были духи, одаренные умом и волей. Люди, принявшие их в себя, становились тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали эти зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований.
Целые селения, целые города и народы заражались и сумасшествовали. Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем одном заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать добром, что злом. Не знали, кого обвинять и кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе. Собирались друг на друга целыми армиями, но армии уже в походе вдруг начинали сами терзать себя, ряды расстраивались, воины бросались друг на друга, кололись и резались, кусали и ели друг друга. В городах целый день били в набат: созывали всех. Но кто и для чего зовет, никто не знал того, и все были в тревоге. Оставили самые обыкновенные ремесла, потому что каждый предлагал свои мысли, свои поправки и не могли согласиться; остановилось земледелие. Кое-где люди сбегались в кучи, соглашались вместе на какое-нибудь дело, клялись не расставаться — но тотчас начинали что-нибудь совершенно новое, иное, чем сейчас сами же предполагали, начинали обвинять друг друга, дрались и резались. Начались пожары, начался голод. Все и все погибло.
Язва росла и подвигалась дальше и дальше. Спастись во всем мире могли только несколько человек, это были чистые, избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю, но никто и нигде не видал этих людей, никто не слыхал их слова и голоса»¹.
Это последняя страница из «Преступления и наказания» — бред Раскольникова в Сибири. Я читал эту страницу много раз и раньше, но теперь мне казалось, что ее никогда раньше не было и она только что выросла в этой книге. Я читал ее другим, которые, я знал, любили эту книгу, и они тоже не могли вспомнить именно этой страницы. Очевидно, глаза наши до нынешних времен скользили по этим строкам, не видя их.
Только дыхание ужаса революции выявило их для нас, как прикосновение огня обнаруживает бледные буквы, написанные химическими чернилами на белом листе бумаги.
Оно было написано ровно сорок лет тому назад — это апокалипсическое видение, в котором уже есть все, что совершается, и много того, чему еще суждено исполниться.
Души пророков похожи на темные анфилады подземных зал, в которых живет эхо голосов, звучащих неизвестно где, и шелесты шагов, идущих неизвестно откуда. Они могут быть близко, могут быть далеко. Предчувствие лишено перспективы. Никогда нельзя определить его направления, его близости.
Толща времени, подобно туману, делает предметы и события грандиознее и расплывчатое.
Поэтому часто бывает, что ураган, притаившийся на пути одного народа, для провидцев этого народа представляется событием мировым, а не национальным, и наступление частичной катастрофы кажется наступающим концом мира.
Наиболее яркий пример такого предчувствия — это всеобщее ожидание конца мира в третьем и четвертом веке христианской эры, которое разрешилось падением Римской империи.

С пророчеством Достоевского хочется сопоставить пророчество св. Киприана², писавшего в конце третьего века:
«Мир близится к концу. Это не старость, это признак надвигающейся смерти… Человек старится и умирает. Так же и мир должен умереть. Все знаки свидетельствуют о том, что земля близится ко времени своего распадения.
Зимою дождь не оживляет семян, лето не дает тепла, чтобы созреть плодам. Весна потеряла свое прежнее обаяние. Осень — свое плодородие. Мраморные каменоломни и золотые рудники истощаются, источники воды пересыхают.
Дети рождаются лысыми. Жизнь не кончается старостью, она начинается усталостью. Растет безлюдие. Земля без пахарей, на морях только изредка проходят корабли, нивы пустынны. И в нравах тот же упадок. Нет больше невинности, нет справедливости, нет дружбы. Уровень знаний понижается. Лучи солнца бледны и не дают тепла. Луна незаметно уменьшается и скоро исчезнет совершенно; деревья, которые радовали нас своей зеленью и плодами, засыхают. И не ждите, что бедствия, истязающие народы, уменьшатся. Они будут расти и множиться до дня последнего суда»³.
Другой отец церкви, Лактанций⁴, еще законченнее выражает то же настроение:
«Мир подходит к концу. Зло царит в мире. А между тем то, что теперь, это еще золотой век, сравнительно с тем, что будет: исчезнет всякий закон, всякая вера, всякий мир, всякий стыд, всякая правда.
Меч пройдет по миру и пожнет жатву. Имя Рима будет стерто с лица земли. Ужас меня охватывает, когда я говорю это, но я говорю, потому что так будет; снова власть вернется на Восток, Азия снова будет править, а Европа будет рабой.
И придут времена ужаса. И не будет таких, кому мила жизнь. Города будут разрушены до самого основания, огнем и мечом, землетрясениями, наводнениями… Земля не даст плодов своих человеку… Животные станут умирать»⁵.
Лактанций заканчивает картину распадения мира пришествием Антихриста и трубой Архангела, призывающей всех на Страшный суд.
Слова Лактанция об Азии и новом порабощении Запада невольно вызывают на память пророческие слова Владимира Соловьева о том, что всемирная история внутренне окончилась. «Историческая драма сыграна, и остался еще один эпилог, который, впрочем, как у Ибсена, может сам растянуться на пять актов. Но содержание их, в существе дела, заранее известно»⁶.
И еще поразительнее эти слова в его стихотворении «Панмонголизм», написанном осенью 1894 года.

       Панмонголизм. Хоть имя дико,
Но мне ласкает слух оно,
Как бы предчувствием великой
Судьбины Божией полно.
Когда в растленной Византии
Остыл Божественный Алтарь
И отреклися от Мессии
Народ и князь, иерей и Царь,
Тогда поднялся от Востока
Народ безвестный и чужой,
И под ударом тяжким Рока
Во прах склонился Рим второй.
Судьбою древней Византии
Мы научиться не хотим,
И все твердят льстецы России:
Ты третий Рим, ты третий Рим!
Ну что ж, орудий Божьей кары
Запас еще не истощен…
Готовит новые удары
Рой пробудившихся племен.
От вод Малайи до Алтая
Вожди с восточных островов
У стен восставшего Китая
Собрали тьмы своих полков.
Как саранча, неисчислимы,
И ненасытны, как она,
Нездешней силою хранимы,
Идут на Север племена.
О, Русь, забудь былую славу —
Орел Двуглавый сокрушен,
И желтым детям на забаву
Даны клочки твоих знамен.
Смирится в трепете и страхе,
Кто мог завет любви забыть,
И третий Рим лежит во прахе,
А уж четвертому не быть.⁷

Сравнивая страницу Достоевского со словами Лактанция и св. Киприана, так близко подходящими друг к другу по стилю, замечаешь одну существенную разницу.
У всех троих есть яркое и вполне определенное чувство приближающейся катастрофы, но африканский ритор Лактанций говорит о моральном падении мира и о политическом торжестве Азии, совпадая в этом с Вл. Соловьевым, св. Киприан говорит о старости мира и с ужасом видит, что лучи солнца бледнеют и размеры луны уменьшаются, но оба они остаются в области физической природы, и Страшный суд, которого они ждут, кажется для нас теперь только отчетом, который греко-римская культура готовилась дать перед Всемирной Историей.
Между тем в словах Достоевского чувствуется приближение катастрофы иного рода, — катастрофы психологической, которая все потрясение переносит из внешнего мира в душу человека.
«Обезьяна сошла с ума и стала человеком»⁸.
Следующий день начнется, когда человек сойдет с ума и станет Богом.
В пророчестве Достоевского чувствуется именно эта катастрофа:
новое крещение человечества огнем безумия, огнем св. Духа. Нынешнее человечество должно погибнуть в этом огне, и спасутся только те немногие, которые пройдут сквозь это безумие невредимыми — «чистые, избранные, предназначенные начать новый род людей и новую жизнь, обновить и очистить землю. Но никто и нигде не видел этих людей, никто не слыхал их слова и голоса».
У хилиастов⁹ третьего века конец мира, у Достоевского безумие с надеждой новой зари за гранью безумия.

Как сонное видение преувеличивает и преображает в грандиозную и трагическую картину случайное внешнее явление, дошедшее до мозга спящего, так душа, полная пророческими гулами и голосами, преображает первые признаки падения греко-римской культуры в дряхлость всего мира и в наступление Страшного суда, а приближение Великой Революции разоблачает тайны последнего и величайшего безумия человечества, которое, действительно, говоря словами Вл. Соловьева, «закончит магистраль Всемирной Истории».
Для того чтобы понять и разобрать пророчество раньше его осуществления, нужно не меньшее откровение, чем для того, чтобы написать его.
Только времена, надвигаясь и множа факты, дают ключ к пониманию смутных слов старых предвидений, опрозрачивая образы и выявляя понятия в невнятных рунах прошлого.
Нужно самому быть пророком для того, чтобы понять и принять пророчество до его исполнения. Пророчество Достоевского оставалось для нас невнятным, пока мы не ступили на самый порог ужаса.
Пророчества почти всегда бессознательны. Очень редко они бывают пророчествами знания, немного чаще встречаются пророчества глаза — видения, и на каждом шагу мы имеем дело с пророчествами чувства — так называемыми предчувствиями.
Пророчества глаза и пророчества знания совершенно не войдут в нашу тему, относясь по самому своему существу к другой области.
У человека есть две возможности бессознательного предчувствия:
страх и желание.
Это два органа, два щупальца, которыми он осязает дорогу перед собою.
Мы имеем с ними дело во всех обстоятельствах обыденной жизни и потому не обращаем внимания на их сущность. Между тем все наши отношения с будущим исчерпываются этими двумя органами восприятия, по существу своему диаметрально противоположными.
Желание и страх являются двумя формами одного и того же чувства предвиденья и выражают наши различные отношения к наступающему.
Страх — это чувство пустоты, неизвестности — «horror vacui» (ужас пустоты (лат.)). Желание — это чувство полноты.
Самое чувство в своем существе еще не познано нами. Мы знаем его только в его крайних проявлениях. В своем наиболее чистом виде мы можем наблюдать это чувство в моменты ожидания, когда весь организм бывает охвачен тем особенным нервным волнением, в котором нельзя отличить стихии страха от стихии желания.
Без сомнения, наше чувство будущего, подобное памяти — чувству прошлого, возникает именно в том промежуточном пространстве — между страхом и желанием. И оно уже есть в нас отчасти. Только для памяти мозг выработал себе двойную перспективу: хронологию и закон причинности, в то время как в области предвидения такого чувства еще нет.
В слове «Революция» соединяется много понятий, но когда мы называем Великую Революцию, то, кроме политического и социального переворота, мы всегда подразумеваем еще громадный духовный кризис, психологическое потрясение целой нации.
В жизни человека есть незыблемые моменты, неизменные жесты и слова, которые повторяются в каждой жизни с ненарушимым постоянством: смерть, любовь, самопожертвование.
И именно в эти моменты никто не видит и не чувствует их повторяемости: для каждого, переживающего их, они кажутся совершенно новыми, единственными, доселе никогда не бывавшими на земле.
Подобными моментами в жизни народов бывают Революции.

С неизменной последовательностью проходят они одни и те же стадии: идеальных порывов, правоустановлений и зверств — вечно повторяющие одну и ту же трагическую маску безумия и всегда захватывающие и новые для переживающих их.
Революции — эти биения кармического сердца — идут ритмическими скачками и представляют непрерывную пульсацию катастроф и мировых переворотов.
Духовный кризис наций, который является неизбежным бичом в руке каждой из Великих Революций, — это кризис идеи справедливости.
Идея справедливости — самая жестокая и самая цепкая из всех идей, овладевавших когда-либо человеческим мозгом.
Когда она вселяется в сердца и мутит взгляд человека, то люди начинают убивать друг друга.
Самые мягкие сердца она обращает в стальной клинок и самых чувствительных людей заставляет совершать зверства.
Она несет с собой моральное безумие, и Брут, приказывающий казнить своих сыновей, верит в то, что он совершает подвиг добродетели.
Кризисы идеи справедливости называются великими революциями.
Анатоль Франс говорит с горькой иронией:
«Робеспьер был оптимист и верил в добродетель. Государственные люди, обладающие характером подобного рода, приносят всяческое зло, на какое они способны.
Если уж браться управлять людьми, то не надо терять из виду, что они просто испорченные обезьяны. Только под этим условием можно стать человечным и добрым политическим деятелем.
Безумие революции было в том, что она хотела восстановить добродетель на земле.
А когда хотят сделать людей добрыми и мудрыми, терпимыми и благородными, то неизбежно приходят к желанию убить их всех. Робеспьер верил в добродетель: он создал Террор. Марат верил в справедливость: он требовал двухсот тысяч голов»¹⁰.
Кабанэс в любопытной книге о революционных неврозах говорит:
«Голод создавал болезни. Но и зрелище голода создало болезнь, новую, свойственную только этому времени — „бешенство сострадания». Человечество отчаянно взывало к бесчеловечью, к самой смерти — великому врачу, который, казалось, мог исцелить все болезни мира. Марат, которому постоянно делали кровопускания и который всюду видел только кровь, был неумолимым филантропом. Шалье — святой Террора, жестокость которого была вся в словах, но который носил в сердце невыразимую жалость ко всем страдающим, ужаснул мир пароксизмом своего бешенства»¹¹.
Человечество в своем совершенствовании должно пройти сквозь идею справедливости, как сквозь очистительный огонь.

Прежде чем прийти к полному и безусловному оправданию мира («мир должен быть оправдан весь, чтоб можно было жить!»)¹², надо пройти под лезвием меча, рассекающего все видимое, все познаваемое на добро и зло, правду и ложь, справедливость и насилие.
У статуи Справедливости в руках меч.
У статуи Справедливости глаза всегда завязаны, а одна чашка весов всегда опущена!
Пароксизм идеи справедливости, это — безумие революций.
В гармонии мира страшны не те казни, не те убийства, которые совершаются во имя злобы, во имя личной мести, во имя стихийного звериного чувства, а те, которые совершаются во имя любви к человечеству и к человеку.
Только пароксизм любви может создать инквизицию, религиозные войны и террор.
И любовь страшнее и разрушительнее ненависти, потому что ненависть только тень любви, потому что ненависть только огненный цветок, распускающийся на дереве любви, на неопалимой купине человечества.
Безумие в том, что палач Марат и мученица Шарлотта Корде с одним и тем же сознанием подвига хотели восстановить добродетель и справедливость на земле.
Сентябрьские убийцы во время Французской революции, убивая заключенных в тюрьмах аристократов, верили, что они совершают таинство священного очищения нации.
2 сентября во дворе Аббеи¹³, когда уже лежали груды трупов один на другом, произошло движение среди присутствующих, потому что кто-то сказал:
«Надо пустить детей посмотреть».
Революция повторяла слова Христа: «Пустите ко мне малых сих»¹⁴.
«Да, да, верно!» — раздались голоса, и каждый посторонился, чтобы дать место ребенку.
Чем человек чувствительнее и честнее, тем кризис идеи справедливости сказывается в нем с большей силой и нетерпимостью.
Робеспьер, Кутон, Марат, Сен-Жюст по своему существу сентиментальны и чувствительны.
Робеспьер, когда еще до революции был судьей в городе Аррасе, предпочел отказаться от должности, чем скрепить своей подписью представленный ему смертный приговор.
Кутон плакал над смертью канарейки.
«Jean-Pierre Marat etait tres doux», («Жан-Пьер <sic!> Марат был весьма мягок» (франц.)) — гласит стих Верлэна¹⁵. Сен-Жюст написал в своем дневнике:
«Очевидно Господу угодно было кинуть меня в среду этих извращенных, чтобы я, как меч, покарал их».

Генрих Гейне в своей «Истории религии и философии в Германии» сравнивает Эммануила Канта с Максимилианом Робеспьером:
«И в Канте и в Робеспьере в наивысшей степени было воплощено мещанство: природою им обоим суждено было взвешивать сахар и кофе, но судьбе угодно было поручить им иное, и одному на чашу весов она возложила короля, а другому Бога… И оба взвесили честно»¹⁶.
Гейне совершенно прав, называя Робеспьера мещанином. Справедливость Робеспьера — справедливость во имя государственности, т. е. справедливость мещанская, справедливость бюргера, горожанина, справедливость, которая лежит в наше время в основе всех установлений государственного порядка. Он сам косвенно признался в этом словами:
«Идея высшего существа и бессмертие души — это постоянное напоминание о справедливости; поэтому она социальна и достойна республики»¹⁷.
Справедливостью во имя божественного установления была и справедливость старого режима, но Робеспьер справедливость поставил выше божества и этим сделал ее мещанской.
У Марата и у сентябрьских убийц была справедливость самая непоследовательная, так как ее критерием служит личная страсть.
Справедливость Дантона-справедливость во имя родины — «Родина в опасности!» — справедливость жестокая, но целесообразная, смягченная добродушием сильного зверя.
Справедливость жирондистов — справедливость во имя человечности, обманчивая справедливость Руссо.
«Бедный, великий Жан-Жак! — говорит А. Франс. — Он встревожил мир. Он сказал матерям: „кормите сами своих детей», и молодые женщины стали кормилицами, и художники стали изображать знатных дам, кормящих грудью своего ребенка.
Он сказал людям: „Люди рождены добрыми и счастливыми, а общество сделало их несчастными и злыми. Они найдут свое прежнее счастье, возвратясь к природе». Тогда королевы сделались пастушками, министры — философами, законодатели провозгласили права человека, а народ, добрый по природе своей, в течение трех дней резал заключенных в тюрьмах!».
Но самая страшная справедливость — справедливость Сен-Жюста — справедливость во имя справедливости. Справедливость, висящая среди мира, как огненный меч гневного серафима, прообраз Страшного суда, всеиспепеляющее пламя абсолютного морального чувства разгневанного божества, не нашедшего оправдания миру.
«Господу было угодно кинуть меня в круг этих извращенных, чтобы я, как меч, покарал их».
Сен-Жюст — воплощение абсолютной идеи справедливости, которая в самом звуке его имени отметила свое появление на земле.
Безумие отдельных лиц ищет оправдания своей справедливости в высшей и неоспоримой идее, но неоспоримые идеи, сталкиваясь в водовороте жизни, производят разрушительные взрывы.
Отдельные безумия находят свое успокоение только в законе — безумии объективном, которое является равнодействующим всех безумий.

«В демократии народ подчинен своей собственной воле, а это очень тяжелый вид рабства. В действительности народ настолько же чужд и враждебен своей собственной воле, насколько он чужд воле своего царя, так как общая воля или совсем отсутствует, или присутствует очень мало в воле отдельного человека, который однако испытывает это противоречие во всей его целости» (А. Франс)¹⁸.
Почему же ни Робеспьер, ни Сен-Жюст, в руках которых была вся власть, не дали Европе того закона, который она, спустя несколько лет, приняла из рук Наполеона?
Они были тверже и чище его, подобные двум архангелам ужаса, стоящим у врат нового мира.
У них не было минут слабостей, нерешимости, отчаяния и даже простой боязни, как в жизни Наполеона.
Власть Наполеона в том, что он пришел во имя свое и дал закон во имя свое, тогда как Робеспьер хотел дать закон во имя республики-государства, а Сен-Жюст во имя справедливости. И тайна власти Наполеона в том, что он смотрел на людей, как на «испорченных обезьян».
Санкция закона — в имени, от которого он исходит, будь это закон от Иеговы или закон от Наполеона.
Во имя безымянной идеи нет закона, будь это непорочная идея самой справедливости или успокаивающая идея государства — мещанства.
Закон Наполеона и был законом мещанства, но он не был дан во имя мещанства, а во имя законодателя.
Русская революция — это только один частичный кризис, который в душе Достоевского выявил тайны последнего и величайшего безумия человеческого рода, который погибнет весь в этих моральных конвульсиях, кроме тех немногих избранных, которым предназначено начать новый род людей, новую жизнь, обновить и очистить землю, перенести внешний закон внутрь человеческой души.
Тогда нынешнее — звериное сознание общественного организма, которое ниже нашего личного сознания, станет равным ему и тождественным.
Но прежде чем человечество придет к этому полному и безусловному единству личности и общества, надо до самого конца пройти времена безумия. Надо все видимое, все познаваемое рассечь лезвием меча на добро и зло, правду и ложь.
Страшны стихийные предвестия этих моральных пароксизмов. Конвульсивный ужас бежит и кривляется, оповещая об их наступлении.
Во Франции наступление Великой Революции пробудило панический ужас, спавший в утробе средневековья.
«Нервность населения была так велика, — говорит Тэн, — что достаточно было маленькой девочке встретить вечером около деревни двух незнакомых людей, чтобы целые округа начинали бросать свои жилища и спасаться в леса, унося с собой свои пожитки»¹⁹.
Это были первые предвестия террора.
Этот ужас не всегда переходит в убийства.
Эпидемия ужаса тысячного года вылилась не в убийства, а в мистицизм.

Страх — это скачок в бессознательное. Если энергии взрыва нет места вверх, он производит разрушение на земле. В то время Франция была полна бродяг и нищих. Разрушение замков еще не начиналось. Но эти босяки и хулиганы уже осмелели от парижских событий. Они были «Черной сотней», наводящей ужас. Они жгли хлеб и вытравляли посевы.
«Центр Франции был потрясен эпидемией, которой дали имя „Великого Страха». В каждом городе она начиналась одинаковым образом. Вечером начинали циркулировать слухи: говорилось о приближении нескольких тысяч разбойников, вооруженных с ног до головы, которые истребляли все на своем пути, оставляя за собой только пожары и развалины. Слухи росли, подобно грозовому облаку; самые храбрые бывали захвачены. Прибегал в город человек и рассказывал, что он видел собственными глазами облако пыли, поднятое наступающим войском. Другой слышал, как били в набат в соседнем селении. Сомнений больше не оставалось. Через какой-нибудь час или меньше город будет разграблен.
И рабочие и мещане хватались за оружие: ружья, штыки, пики, топоры, рабочие инструменты — все отбиралось для вооружения. Являлась импровизированная милиция. Самые смелые уходили из города в поиски, навстречу неприятелю.
Вернутся ли они?
В ожидании женщины прятали драгоценные вещи, трепетали за своих детей… Проходит час… два… Смертельное томление! Наступает ночь, увеличивая ужас. Ходят патрули. На перекрестках горят факелы.
Между тем крестьяне, гонимые ужасом, бегут в город и волокут с собой свои пожитки.
Но вот возвращаются разведчики. Они не нашли ни одного разбойника. Страх уменьшается. Через несколько дней он разрешается всеобщим хохотом.
Овернь, Бурбоне, Лимузен, Форес были один за другим охвачены этой странной паникой. Эпидемия шла с северо-запада на юго-восток. Она отразилась тоже, но с меньшей силой и правильностью, в Дофинэ, в Эльзасе, во Франш-Конте, в Нормандии и в Бретани. В Париже такая паника была в ночь на 17 июля 1789 года, через три дня после взятия Бастилии. Главные моменты развития этой эпидемии — конец июля и начало августа 1789 года»²⁰. (D-r Cabanes. Les nevroses revoliitioanaires)
Уже с половины XVIII века во Франции ожидали пришествия Революции, повсеместно, всенародно, безусловно, почти с такой же напряженностью, как человечество ожидало светопреставления в конце десятого века.
Во Франции, как и в России, было больше всего пророков желания — этих «Женщин из Магдалы», ожидающих под раскаленным зноем пустыни пришествия Мессии. Они все измучены и сожжены ожиданием и страстью. Революция сразу сжигает их. Они гибнут в ее пламени, радостные и счастливые. Они ждут ее дуновения, и, когда губы мятежа прикоснутся к их лбу, — им больше нечего делать на земле. Они ждут только одного поцелуя и не переживают страстности первого прикосновения.
Среди Сивилл Революции есть две фигуры библейского прозрения и пафоса: маркиз Мирабо — отец Великого Мирабо, друг людей, «Ami des hommes», заточавший в тюрьму своих детей²¹, и Казотт.
Они боялись революции и ненавидели ее и поэтому видели дальше других. Их предчувствие — предчувствие ужаса. Маркиз Мирабо был один из тех, которые наиболее четко видели приближение тучи, хотя и туманно сознавали, какие молнии она несет в себе.

Вся его ненависть к сыну, порывистая и страстная, неожиданно освещаемая ярыми молниями любви и удивления перед его гениальностью, — вся эта ненависть — уже пророчество.
В его письмах есть такие неожиданные прозрения и вспышки, что для его ненависти чувствуются другие, более властные причины, чем скупость и искажение родительского чувства.
У него прорываются иногда такие фразы: «Время людей, подобных моему сыну, приближается гигантскими шагами, потому что в настоящее время нет женщины, которая не носила бы во чреве своем будущего Артевельда или Мазаньелло»²².
А иногда он восклицает с дьявольской гордостью: «Уже в течение пятисот лет мир терпит Мирабо, которые никогда не были, как остальные люди. Стерпит он и этого, и сын мой — я ручаюсь за него — не уронит нашего имени».
Старый лев чувствовал, что он породил дракона, дышащего пламенем.
Все время кажется, что он говорит не о своем сыне, а о наступающей Революции.
В самом преследовании сына, в этом неотступном желании маньяка запереть его в тюрьму «навсегда» чувствуется, что он обращается не к сыну, а к чему-то более грозному, к какой-то стихии, которая поглотит все, если он не обуздает ее.
Это внезапное прозрение старого режима — яркое, гениальное, от которого приподымаются волосы на голове. Это — Валаам, прорицающий против своей воли среди всеобщей слепоты.
В то время, когда граф д’Артуа (Карл X) протежировал Марата, герцог Орлеанский — Бриссо²³, каноники Лаонского собора воспитывали Камиля Демулена²⁴, а Сан-Ваатский Аббат-Робеспьера, Конде покровительствовал Шамфору²⁵, сестры Короля — Бомарше, М-ме де Жанлис — Шодерлос де Лакло²⁶, Кардинал де Тенсен — Мабли²⁷, — маркиз Мирабо одиноко стоит со своей неутолимой ненавистью к своему родному сыну.
Казотта²⁸ хочется поставить рядом с маркизом Мирабо, потому что и для него революция была не вожделенным освобождением, а надвигавшимся ужасом.
В годы перед Революцией он почти безвыездно жил в провинции, вдали от Парижа, в глубине своей семьи. Он весь захвачен, заворожен глазами приближающегося чудовища, которое должно поглотить самое дорогое для него на земле — короля и церковь. И он кричит о надвигающейся опасности и борется с ползущей лавиной, ясно зная, что будет раздавлен и уничтожен. Он вызывает духов, он хочет сделать Контрреволюцию при помощи мертвецов. Он посылает своего сына к королю, которого везут из Варенна²⁹, и тому удается спасти дофина, затерявшегося в толпе. Перед праздником Федерации на Марсовом поле³⁰его сын произносит по его поручению заклятия около Алтаря Отечества, чтобы поставить Марсово поле под особое покровительство ангелов. Сын доносит отцу, что, когда толпа танцевала карманьолу около Тюильри и он произнес заклятие, то руки сами собой опустились и танец расстроился.
Ла Гарп³¹, известный историк и член Французской академии, в котором Террор произвел глубокий религиозный кризис и который стал мистиком по выходе из революционной тюрьмы, сохранил рассказ об одном из предсказаний Казотта.
«Это было в начале 1788 года³². Мы были на ужине у одного из наших коллег по Академии Due de Nivernais³³, важного вельможи и весьма умного человека. Общество было очень многочисленно и весьма разнообразно. Тут были аристократы, придворные, академики, ученые… Ужин был роскошен, как обыкновенно. За десертом мальвазия придала всеобщему веселью еще тот характер свободной распущенности, при которой не всегда сохраняется подобающий тон. Был именно тот момент, когда все кажется дозволенным, что может вызвать смех.
Шамфор прочел одну из своих вольных и безбожных сказок, и знатные дамы слушали его и не закрывались веерами.
Потом начался целый поток насмешек над религией. Один цитировал из „Девственницы» Вольтера³⁴, другой припоминал эти „философские» стихи Дидро:

       И на кишках последнего попа
Удавим последнего короля³⁵,

которые встретились общими рукоплесканиями.
Третий подымается с полным стаканом вина:
„Да, господа, я так же уверен в том, что Бога нет, как и в том, что Гомер просто старый дурак».
И действительно, он был уверен в том и в другом. И тогда стали говорить о Боге и о Гомере, и собеседники хорошо отделали и того и другого.
Разговор становился более серьезным, и все в восторге говорят о той революции, которую произвел Вольтер и которая одна уже дает ему права на бессмертную славу.
„Он дал тон всему веку и заставил читать себя в передней так же, как и в гостиной».
Один из собутыльников рассказал нам, надрываясь от смеха, что его парикмахер сказал ему, пудря его голову:
„Видите ли, сударь, какой я ни есть несчастный цирюльник, религии у меня не больше, чем у всякого другого».

Все единогласно утверждают, что революция не замедлит совершиться, что необходимо, чтобы суеверие и фанатизм уступили, наконец, место философии, и начинают подсчитывать приблизительно возможное время ее наступления и кто из собравшегося здесь общества еще сможет увидеть царство разума.
Самые старые жалуются, что им не дожить до этого; молодые радуются более чем возможной надежде увидеть его, и все поздравляют Академию, которая подготовила „великое дело» и была центром, главой, главным двигателем освобождения мысли.
Только один из гостей совершенно не принимал участия в общем веселье и даже втихомолку уронил несколько сарказмов по поводу нашего наивного энтузиазма. Это был Казотт, человек весьма любезный и оригинальный, но, к сожалению, слишком увлеченный грезами иллюминатов³⁶. Он просит слова и глубоко серьезным голосом говорит:
„Господа! Вы будете удовлетворены. Вы увидите все эту Великую, эту Прекрасную Революцию, которой вы так ожидаете. Вы ведь знаете — я немного пророк; и я повторяю вам: вы все увидите ее».
Ему отвечают обычным припевом:
„Для этого не надо быть большим пророком».
— Пусть так. Но, может быть, надо быть даже немного больше, чем пророком, для того чтобы сказать вам то, что мне надо сказать. Знаете ли вы, какие непосредственные следствия будет иметь эта Революция для каждого из вас, собравшихся здесь?
„Что же? посмотрим», — сказал Кондорсэ³⁷ со своим надменным видом и презрительным смехом: „Философу всегда бывает приятно встретиться с пророком».
— Вы, Monsieur Кондорсэ, — вы умрете на полу темницы; вы умрете от яда, чтоб избежать руки палача, от яда, который вы будете всегда носить с собой, — в те счастливые времена.
Сперва полное недоумение, но потом все вспоминают, что милый Казотт способен грезить наяву, и все добродушно смеются.
„Monsieur Казотт, сказка, которую вы здесь нам рассказываете, далеко не так забавна, как ваш «Влюбленный дьявол». Но какой дьявол вплел в вашу историю эту темницу, яд, палачей? Что же общего имеет это с философией и царством разума?».
— Это совершится именно так, как я говорю вам. И с вами так поступят. Во имя философии, человечества, свободы и именно при царстве Разума. И это будет, действительно, царство Разума, потому что Разуму будут тогда посвящены храмы, и во всей Франции тогда даже и не будет иных храмов, кроме храмов Разума.
— Только я клянусь, — сказал Шамфор со своей саркастической улыбкой, — что вы-то уж не будете одним из жрецов в этих храмах.
— О, я надеюсь. Но вы, monsieur Шамфор, который был бы вполне достоин быть одним из первосвященников, вы разрежете себе жилы двадцатью двумя ударами бритвы и тем не менее умрете только много месяцев спустя.
Все снова переглядываются и смеются.
— Вы, monsieur Вик д’Азир³⁸, вы сами не вскроете себе жил; но после шести кровопусканий в один день и после припадка подагры вы умрете в ту же ночь.
Вы, monsieur Николаи³⁹ — вы умрете на эшафоте, — вы, — monsieur Бальи⁴⁰, — на эшафоте; вы, monsieur Мальзерб⁴¹, — на эшафоте…
— Ну, слава Богу, — говорит Руше⁴², — кажется, monsieur Казотт рассержен только на Академию. Он устраивает страшную резню, а я — хвала небу!..
— Вы! Вы умрете также на эшафоте.
— О! да он решил всех нас перебить, — кричат со всех сторон.
— Не я судил так…
— Ну, в таком случае мы будем под игом турок или татар…
— Нисколько… Я вам сказал — вами будет править одна Философия, один Разум.
       Те, кто с вами будут поступать так, — все они будут философами, и в устах их будут звучать те же слова, те же фразы, что вы говорите здесь, они будут повторять ваши афоризмы и цитировать, как и вы, стихи из Дидро и из „Pucelle».
Присутствовавшие шептали друг другу на ухо:
„Разве вы не видите, что это сумасшедший? (так как он все время сохранял полную серьезность).
— Разве вы не видите, что он смеется? Ведь вы знаете, что он всегда вводит фантастический элемент в свои шутки».
— О! да, — подхватил Шамфор, — но фантастика его не очень-то весела. Он только и думает, что о виселицах. И когда все это произойдет?
— Шести лет не пройдет, как все, о чем я говорю вам, будет совершено.
— Вот это действительно чудеса, — сказал Ла Гарп. — А меня вы совсем оставили в стороне?
— С вами случится чудо, почти настолько же невероятное, как и все остальные. Вы станете христианином и мистиком. Крики изумления.
— О! — говорит Шамфор, — теперь я спокоен. Если всем нам суждено погибнуть только тогда, когда Ла Гарп обратится в христианство, то мы бессмертны.
— Вот поэтому-то, — говорит герцогиня де Граммон⁴³, — мы, женщины, — мы гораздо более счастливы, потому что с нами не считаются в революциях. Когда я говорю: не считаются, это вовсе не значит, что мы не принимаем никакого участия, но нас не трогают, наш пол…
— Ваш пол, mesdames, на этот раз он не защитит вас, и вы хорошо сделаете, если не будете ни во что вмешиваться. С вами будут обращаться, как с мужчинами, не делая никакой разницы.
— Что вы нам рассказываете, monsieur Казотт? Вы пророчите нам о конце мира?
— Этого я не знаю. Но что я знаю очень хорошо, это то, что вы, герцогиня, вы будете возведены на эшафот. — Вы и много других дам вместе с вами. Вас будут везти в телеге с руками, связанными за спиной.
— О! я надеюсь, что в этом случае эта телега будет обтянута черным трауром.
— О! нет. И самые знатные дамы так же, как и вы, будут в телеге и с руками, связанными за спиной.
— Еще более знатные дамы! Что же, принцессы крови?
— И более…
Здесь заметное волнение пробежало по зале, и лицо хозяина дома нахмурилось. Все начали находить, что шутка зашла слишком далеко.
Madame де Граммон, чтобы разогнать неприятное впечатление, не настаивала на последнем вопросе и сказала шутливым тоном:
„Но вы мне оставляете, по крайней мере, исповедника?»
— О! нет, вы будете лишены этого. И вы, и другие. Последний из казнимых, которому будет оказана эта милость, это… Он замолчал на мгновенье.
— Ну, кто же этот счастливый смертный, который будет иметь эту прерогативу?
— Эта прерогатива будет последней из всех, которые у него были, и это будет король Франции.
Хозяин дома встал с места, и все гости вместе с ним. Он направился к Казотту и сказал внушительно:
„Мой милый monsieur Казотт, прекратим эти мрачные шутки; вы завели их слишком далеко и компрометируете ими и общество, в котором вы находитесь, и вас самих».
Казотт, ничего не отвечая, хотел уйти, когда m-mе де Граммон, которая все время хотела обратить все в шутку, подошла к нему:
— Вы, г-н Пророк, предсказали всем нам наше будущее, но что же вы ничего не сказали о самом себе!
Несколько минут он стоял молча с опущенными глазами.
— Читали вы про осаду Иерусалима у Иосифа Флавия⁴⁴?
— Разумеется. Кто же этого не читал? Но говорите, пожалуйста, так, как будто мы этого не читали.
— Так вот видите, — во время этой осады один человек в течение семи дней ходил по стенам города на виду осажденных и осаждающих и восклицал: „Горе Иерусалиму! Горе мне!». И в это время он был поражен громадным камнем, пущенным из осадной машины.
Сказав это, Казотт поклонился и вышел».
Казотт предчувствовал свою собственную казнь. Когда после взятия Тюильри, 10 августа⁴⁵, были найдены его письма к королю, он был арестован вместе со своей дочерью Елизаветой, служившей ему секретарем, и заключен в тюрьму Аббеи, где произошли несколько дней спустя сентябрьские убийства. Он был один из немногих, которых пощадил страшный революционный трибунал Майара. Когда друзья Казотта поздравляли его, то он ответил:
«Я буду казнен через несколько дней».
Он был снова арестован и 24 сентября приговорен к смерти. Председатель революционного трибунала почтил его напутственной речью, что не было в обычае революционных судов:
«Сердце твое не было достаточно широко, чтобы почувствовать святое веяние свободы, но ты доказал, что ради своих убеждений ты можешь пожертвовать жизнью.
Твои равные выслушали тебя, и твои равные осудили тебя. Суд их так же чист, как и совесть. Это мгновение не должно устрашить человека, подобного тебе. Родина плачет даже над гибелью тех, кто хотел растерзать ее…
Ты был человек, христианин, философ, посвященный, умей же умереть, как мужчина и как христианин, — это все, что родина еще может ждать от тебя».

Несравненно менее сознательны были предчувствия маленькой мистической секты, образовавшейся во второй половине XVIII века и носящей название «Иоаннитов».
В 1772 году некто Луазо, живший в селении Сен-Мандэ, ставшем в настоящее время предместьем Парижа, заметил в церкви перед собой странную фигуру — человека, одетого в звериные шкуры, с красным рубцом вокруг всей шеи. В руке у него была книга со словами: «Се агнец Божий». Он хотел проследить странного незнакомца, но тот исчез, выходя из церкви.
Проходя несколько дней спустя в Париже по площади Людовика XV, теперешней Place de la Concorde, он был остановлен нищим. Луазо не глядя опустил монету в протянутую шляпу и услыхал слова:
«Ты уронил голову короля (изображение на монете), но я жду иной головы, которая должна пасть на этом месте».
Луазо узнал в нищем незнакомца, которого он видел в церкви, и тот сказал ему: «Замолчи, потому что никто, кроме тебя, не видит меня, и тебя примут за сумасшедшего».
В ту же ночь, проснувшись, он увидал на столе своей комнаты золотое блюдо, полное кровью, и на нем голову Иоанна Предтечи, которая сказала:
«Я жду головы королей и придворных их, я жду казни Ирода и Иродиады»⁴⁶.

Вокруг Луазо образовалась небольшая секта. Они собирались вместе и ждали откровений Иоанна Предтечи о будущей революции. Секта эта дожила до революции и слилась с сектой Богородицы — Катерины Тео⁴⁷,ожидавшей пришествия Нового Спасителя. Вокруг Катерины Тео создались странные легенды. Существует такой рассказ:
«Однажды вечером Катерина Тео сидела, окруженная своими верными. Это было в самые грозные мгновения Террора.
— Слушайте же, — сказала она, — я слышу звуки Его шагов. Это — таинственный избранник Провидения, это — ангел революции. Ему суждено быть Спасителем и жертвой. Это король разрушения и смерти. Он близко. На челе его кровавый ореол Предтечи. Он примет на себя преступление тех, которые убьют его. О! Велики твои судьбы, потому что ты замкнешь бездну, падая в нее.
— Вот он, убранный, как для праздника. И цветы в его руке… Это венцы его мученичества…
— О, как тяжелы твои испытания, сын мой! Сколько неблагодарных будут поносить память твою из века в век! Встаньте! Встаньте! Преклоните головы… Это король… Это король кровавых жертвоприношений!. .
В этот же момент дверь раскрылась, и некий человек в шляпе, надвинутой на глаза, и закутанный в плащ, вошел в комнату. Присутствовавшие поднялись, и Катерина Тео простерла к входящему свои руки.
— Я знала, что ты должен прийти, и я ждала тебя. Тот, которого ты не видишь и который по правую руку от меня, указал мне тебя сегодня. Нас обвиняют в заговоре в пользу короля. И я, действительно, говорила о короле, которого сейчас мне указывает Предтеча, в венце, обрызганном кровью… И знаешь ты, над чьей головой висит он? Над твоей, Максимилиан. — При этих словах незнакомец вздрогнул, бросил вокруг себя быстрый и беспокойный взгляд, но тотчас овладел собой.
— Что вы этим хотите сказать? Я не понимаю вас, — спросил он ледяным и отрывистым голосом.
— Я хочу сказать, что будет солнечный день, когда человек, одетый в голубое и держащий в руке скипетр из цветов, будет в течение одного мгновенья королем и спасителем мира. Я хочу сказать, что ты будешь велик, как Моисей, как Орфей⁴⁸, когда, ступив на голову чудовища, готового пожрать тебя, ты скажешь и палачам и жертвам, что есть Бог.
— Не прячься, Робеспьер, и покажи нам, не бледнея, свою смелую голову, которую Бог бросит на пустую чащу весов. Тяжела голова Людовика, и только твоя может уравновесить ее.
— Это угроза? — холодно спросил Робеспьер, роняя свой плащ. — Этим фиглярством вы хотите усыпить мой патриотизм и смутить мою совесть? Вы ожидали меня, по-видимому… И горе вам, коли вы меня ожидали! Я, действительно, представитель народа и как таковой я донесу о вас Комитету Общественного Спасения и отдам приказ о вашем аресте.
Произнеся эти слова, Робеспьер закрыл плащом свою напудренную голову и холодно пошел к дверям. Никто не решился задержать его, ни обратиться к нему со словами.
Катерина Тео простерла руки и сказала:
„Чтите волю его, потому что он — король и первосвященник наступающих времен. Если он поразит нас, — это значит, что Бог хочет поразить нас: подставим безропотно головы наши под нож Провидения».
Поклонники Катерины Тео всю ночь ждали, что их арестуют. Но никто не пришел. Так прошло пять дней. На пятый день и она, и ее сообщники были арестованы по доносу одного из тайных врагов Робеспьера.
И будущие термидорианцы в докладе Вадье⁴⁹ воспользовались этой сектой как одним из страшных орудий для ниспровержения Робеспьера».
Этот драматический рассказ странно совпадает со словами самого Робеспьера, сказанными министру внутренних дел Гара⁵⁰, когда тот заклинал его спасти жирондистов:
— «В революции есть моменты, когда становится преступлением жить. Надо уметь отдать свою голову, когда ее потребует народ. Мою тоже потребуют, и вы увидите, буду ли я стоять за нее».
       Я сказал, что Великая Революция является психологически кризисом идеи справедливости, которая в этой форме неразрывно связана с понятием мести. Месть — это та форма переживания, которая с чудовищной силой связывает в тугую пружину воли целых поколений, и пружина, стягиваемая в течение столетий, вдруг развертывается одним чудовищным взмахом.
Вполне принимая общепринятое изложение экономических, социальных и психологических причин, подготовивших Великую Революцию, мы не можем не признать, что у террора, являющегося, по своему существу, выражением идей справедливости и мести, есть иная генеалогия, чем та, которую нам обычно предлагают как генеалогию Французской революции. Существует целая литература, темная и мало известная, о мщении тамплиэров⁵¹.
21 января 1793 года находится в неразрывной связи с 18 марта 1314 года — днем, когда был сожжен Великий Магистр ордена Тамплиэров, Яков Молэ.
За шесть лет до этого, в ночь с 12 на 13 ноября 1307 года, заговором всех государств Европы, составленным по инициативе французского короля Филиппа Красивого и папы Климента V, был совершен один из самых грандиозных coups d’Etat, (переворотов (франц.)) случившихся в Европе.
Был арестован весь могущественный рыцарский орден Тамплиэров, тайное общество, которое держало в своих руках все богатство и всю власть тогдашней Европы и подготовляло громадный религиозный и социальный переворот в европейском человечестве.
Шесть лет длился процесс, в котором тамплиэры обвинялись в черной магии, колдовстве и сатанизме, и 18 марта 1314 года Великий Магистр Яков Молэ был сожжен на медленном огне на том самом месте Pont-Neuf, где теперь стоит статуя Генриха IV⁵².
Он горел несколько часов и призвал папу и короля предстать вместе с ним на суд Божий в этом же году.
Папа умер через 40 дней, и тело его сгорело от опрокинутого светильника в то время, когда оно стояло в церкви, а король Филипп Красивый умер через год. Орден Тамплиэров, основанный Гюгом де Пайеном как земное воплощение небесного ордена «Святого Грааля», был хранителем экзотерического христианства, и есть основание предполагать, что он подготовлял громадное религиозно-социальное переустройство средневекового мира.
Перед казнью Яков Молэ основал четыре Великих Масонских ложи: в Неаполе восточную, в Эдинбурге западную, в Стокгольме северную и в Париже южную.
На другой день после его сожжения Chevalier Aumont и семь тамплиэров, переодетые в костюмы каменщиков, с благоговением подобрали пепел его костра.
Так родилось по преданию тайное общество Франк-Масонов, которое впоследствии передало Великой Революции свой девиз: Liberte, Egalite, Fraternite. (Свобода, Равенство, Братство (франц.))
       Для того чтобы допустить к причастию в их тайне Великой мести только людей вполне достойных доверия, нео-тамплиэры создали обычные франк-масонские ложи под именем св. Иоанна и св. Андрея. Эти ложи были доступны толпе, и из них выбирались истинные масоны, которые могли принять действительное участие в заговоре; они уже составляли не ложи, а шанитры, которых было четыре в городах, указанных Яковом Молэ.
Их власть и распространение в последние годы XVIII века были громадны. Из масонских лож вышли все деятели Великой Революции.
Когда Вольтер в самые последние годы своей жизни (1778) был посвящен в масоны, то в числе членов ложи Девяти Сестер, основанной Лаландом⁵³, в которую он был введен Франклином и историком Курт де Жебелен⁵⁴, были: Бальи, Дантон⁵⁵, Гара, Бриссо, Камилль Демулен, Шамфор, Петион⁵⁶, Кондорсэ и Дом Герль⁵⁷.
«Революция началась взятием Бастилии, потому что Бастилия была тюрьмой Якова Молэ. Авиньон был центром революционных зверств, потому что он принадлежал папе и там хранился пепел великого магистра. Все статуи королей были низвергнуты для того, чтобы уничтожить статую Генриха IV, стоявшую на месте казни Якова Молэ, и на этом месте тамплиэры должны были воздвигнуть Колосса, попирающего ногами короны и тиары». (Кадэ де Гассикур⁵⁸. «Гробница Якова Молэ».)
       В том самом доме на улице Платриэр, в котором умер Жан-Жак Руссо, была основана ложа теми заговорщиками, что со времени казни Якова Молэ поклялись сокрушить государственный строй старой Европы. Эта ложа стала центром революционного движения, и один из принцев королевской крови там клялся в мести наследникам Филиппа Красивого на могиле Якова Молэ.
Записи ордена Тамплиэров свидетельствуют о том, что уже Регент⁵⁹был Великим Магистром этого тайного общества и что его преемниками были герцог де Мэн, принцы Бурбон — Кондэ и герцог Cosse Brissac. Последним Магистром был Филипп Орлеанский⁶⁰, который принял имя Эгалите, так как клятва тамплиэров о мести Бурбонам не позволяла ему править орденом, сохраняя свое имя. Тамплиэрам нужна была казнь короля. Когда национальное собрание под страхом гражданской войны объявило короля лишенным престола и назначило ему местом Люксембургский дворец, то другое собрание, более тайное и более могущественное, решило иначе. Резиденцией поверженного короля должна была быть тюрьма, и тюрьма эта не могла быть иной, чем старый дворец тамплиэров⁶¹, который еще стоял крепко со своими башнями и бойницами в ожидании царственного узника.
Якобинизм имел уже имя раньше того, чем главы заговора выбрали старую церковь монахов-якобитов местом для своих собраний. Их имя происходит от имени Якова — имени рокового для всех революций. Старые опустошители Франции, создавшие Жакерию⁶², назывались «Жаками».
Философ, роковые слова которого предуготовили новые жакерии, назывался «Жан-Жаком», и тайные двигатели Революции клялись низвергнуть трон и алтарь на гробнице Якова Молэ.
В тех местах, где на стенах церквей и зданий тамплиэры вырубили свои тайные знаки и символы, страшные «знаки Рыб»⁶³, во время Революции разразились кровавые безумства с неудержимою силой.
Во время сентябрьских убийств какой-то таинственный старик громадного роста, с длинной бородой, появлялся везде, где убивали священников⁶⁴.
«Вот вам за альбигойцев⁶⁵! — восклицал он, — вот вам за тамплиэров! Вот за Варфоломеевскую ночь⁶⁶! За севеннских осужденных!⁶⁷»
Он рубил направо и налево и весь был покрыт кровью с головы до ног. Борода его слиплась от крови, и он громко клялся, что он вымоет ее кровью.
Это был тот самый человек, который предложил m-lle де Сомбрейль⁶⁸выпить стакан крови «за народ»⁶⁹.
После казни Людовика XVI этот самый вечный жид крови и мести поднялся на эшафот, погрузил обе руки в королевскую кровь и окропил народ, восклицая: «Народ французский! я крещу тебя во имя Якова и Свободы!». (Элифас Леви.⁷⁰)
       В настоящую минуту Россия уже перешагнула круг безумия справедливости и отмщения.
Неслыханная и невиданная моровая язва, о которой говорил Достоевский, уже началась. Появились эти новые трихины — существа, одаренные умом и волей, которые вселяются в тела людей.
«Люди, принявшие их в себя, становятся тотчас же бесноватыми и сумасшедшими. Но никогда, никогда люди не считали себя такими умными и непоколебимыми в истине, как считают эти зараженные. Никогда люди не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований; и все же не могут согласиться, что считать добром, что злом»⁷¹.
И Ангел Справедливости и Отмщения, кровавый Ангел тамплиэров, Ангел, у которого в руках меч, у которого глаза всегда завязаны, а одна чаша весов всегда опущена, восстал и говорит⁷²:

       Народу Русскому: Я скорбный Ангел Мщенья,
Я в раны черные, в распаханную новь
Кидаю семена. Прошли века терпенья…
И голос мой набат, хоругвь моя, как кровь.
На буйных очагах народного витийства,
Как призраки, взращу багряные цветы.
Я в сердце девушки вложу восторг убийства
И в душу детскую кровавые мечты.
И дух возлюбит смерть, возлюбит крови алость…
Я грезы счастия слезами затоплю.
Из сердца женщины святую выну жалость
И тусклой яростью ей очи ослеплю.
О, камни мостовых, которых лишь однажды
Коснулась кровь… я ведаю ваш счет!
Я камни закляну заклятьем вечной жажды,
И кровь за кровь без меры потечет…
Скажи восставшему: Я злую едкость стали
Придам в своих руках картонному мечу…
На стогнах городов, где женщин истязали,
Я «знаки Рыб» на стенах начерчу.
Я синим пламенем пройду в душе народа.
Я красным пламенем пройду по городам.
Устами каждого воскликну я: «Свобода!»
Но разный смысл для каждого придам.
Я напишу: «Завет мой Справедливость!»
И враг прочтет: «Пощады больше нет!»
Убийству я придам манящую красивость,
И в душу мстителя вопьется страстный бред.
Меч Справедливости — провидящий и мстящий —
Отдам во власть толпе, и он в руках слепца
Сверкнет стремительный, как молния разящий…
Им сын заколет мать. Им дочь убьет отца.
Я каждому скажу: «Тебе ключи надежды.
Один ты видишь свет. Для прочих он потух».
И будет он рыдать, и в горе рвать одежды,
И звать других… но каждый будет глух.
Не сеятель сберет колючий колос сева.
Принявший меч погибнет от меча.
Кто раз испил хмельной отравы гнева,
Тот станет палачом иль жертвой палача.

       Комментарии

       Впервые опубликовано под этим заглавием в журнале «Перевал» (1906, ноябрь, № 2, с. 12-27). В указателе содержания 1-й книги «Ликов творчества» статья озаглавлена: «Пророки и мстители (1905 год)»; тот же вариант заглавия воспроизведен на титульном листе перед текстом статьи, а непосредственно перед текстом — заглавие, бывшее в первой публикации.
       Подзаголовок «Предвестия Великой Революции» придумал редактор-издатель «Перевала» С. А. Соколов. 24 ноября 1906 г. он писал Волошину: «Корректуру „Пророков и мстителей» послал <…> нельзя ли к заглавию добавить подзаголовок: „предвестия Великой Революции», — это очень важно для объявлений в газетах о содержании №» (ИРЛИ, ф. 562, оп. 3, ед. хр. 1126).
       

¹ «.Весь мир осужден в жертву ~ никто не слыхал их слова и голоса». —Неточная цитата из эпилога романа Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание». Ср.: Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч.: В 30-ти т. Л., 1973, т. 6, с. 419-420.

² …пророчество св. Киприана… — Фасций Цецилий Киприан — епископ Карфагенский, казнен во время гонения на христиан по приговору проконсула Галерия Максима.

³ «Мир близится к концу ~ до дня последнего суда». — Вольный перевод-парафраза из трактата св. Киприана «К Деметриану». Ср.: Киприан.Творения. Киев, 1891, ч. 2, с. 229-231.

⁴ Цецилий Лактанций Фирмиан — родился в Северной Африке, занимал кафедру латинского языка и теории ораторского искусства в Никомидии, резиденции императора Диоклетиана; обратившись в христианство, посвятил себя апологетике христианской религии.

⁵ «Мир подходит к концу ~ Животные станут умирать» — Вольный перевод-парафраза из книги VII «Божественных наставлений» Лактанция. Ср.: Лактанций. Творения. СПб., 1848, ч. 2, с. 128-131.

⁶ «Историческая драма сыграна ~ заранее известно». — Цитата из статьи В. С. Соловьева «По поводу последних событий» (1900); см.: Соловьев В. С.Собр. соч. 2-е изд. СПб.. 1914, т. 10, с. 226.

⁷ «Панмонголизм. Хоть имя дико ~ А уж четвертому не быть». — Приведен полный текст стихотворения; ср.: Соловьев Владимир. Стихотворения и шуточные пьесы. Л., 1974, с. 104-105.

⁸ «Обезьяна сошла с ума и стала человеком». — См. примеч. 8 к статье «Лица и маски» (с. 627).

⁹ Хилиасты — последователи хилиазма, учения о тысячелетнем царстве Христа, которое должно наступить перед концом мира.

¹⁰ «Робеспьер был оптимист ~ он требовал двухсот тысяч голов». — Цитата из авторского предисловия к «Суждениям господина Жерома Куаньяра» (1893); ср.: Франс А. Собр. соч. М., 1958, т. 2, с. 536.

¹¹ «Голод создавал болезни ~ ужаснул мир пароксизмом своего бешенства». — В указанной книге цитируемое место отсутствует; см.: Cabanes A., Nass L. La Nevrose revolutionnaire. Paris, 1906.

¹² «Мир должен быть оправдан весь, чтоб можно было жить!». — Первые строки стихотворения К. Д. Бальмонта из цикла «В душах есть все», входящего в его книгу «Горящие здания» (1900). См.: Бальмонт К. Д.Стихотворения. Л., 1969, с. 169.

¹³ 2 сентября во дворе Аббеи… — 2 сентября 1792 г. толпами народа было совершено стихийное нападение на тюрьму Аббатства и другие парижские тюрьмы, убито множество арестованных роялистов.

¹⁴ «Пустите ко мне малых сих». — Евангельская цитата (Матфея, XIX, 14; Марка, X, 14; Луки, XVIII, 16).

¹⁵ …гласит стих Верлэна. — В действительности это несколько видоизмененные начальные слова из недошедшей до нас статьи Ш. Бодлера. Ср.: Бодлер Ш. Цветы Зла. М., 1970, с. 254.

¹⁶ «И в Канте и в Робеспьере ~ И оба взвесили честно». — Цитата из книги III философско-публицистической работы Гейне «К истории религии и философии в Германии» (1834). Ср.: Гейне Г. Полн. собр. соч. М.; Л., 1936, т. 7, с. 103-104.

¹⁷ «Идея высшего существа ~ социальна и достойна республики». — Эти слова Робеспьера приводятся в кн.: Cabanes A., Nass L. La Nevrose revolutionnaire, p. 481.

¹⁸ «В демократии народ подчинен ~ это противоречие во всей его целости». — Цитата из авторского предисловия к «Суждениям господина Жерома Куаньяра»; ср.: Франс А. Собр. соч., т. 2, с. 538.

¹⁹ «Нервность населения ~ унося с собой свои пожитки». — Вольный перевод из четвертого раздела третьей главы второго тома «Происхождения современной Франции» Ипполита Тэна. Ср.: Тэн И.Происхождение современной Франции. СПб., 1907, т. 2, с. 49.

²⁰ «Центр Франции был потрясен эпидемией ~ конец июля и начало августа 1789 года». — Перевод (местами пересказ) из кн.: Cabanes A., Nass L. La Nevrose revolutionnaire, р. 5-8.

²¹ …маркиз Мирабо ~ заточавший в тюрьму своих детей… — Виктор Рикетти-Мирабо (1715-1789) — представитель древнего провансальского рода, французский экономист-физиократ, автор сочинения «Друг людей» (1756), где развивался взгляд на земледелие как единственный источник благосостояния государства. Жена Мирабо вела против него многолетний судебный имущественный процесс, в котором деятельную роль играл сын маркиза — граф Оноре Габриель Рикетти-Мирабо (1749- 1791), будущий деятель революции 1789 г., сначала защищавший мать, а затем выступивший в защиту отца; в борьбе против жены маркиз Мирабо многократно прибегал к королевским ордерам на арест без суда и следствия, благодаря которым жена и дочь заключались в монастырь, а сын переводился из одной тюрьмы в другую; перед смертью примирился с сыном, защищавшим отца в окончательном процессе 1781 г., который был выигран матерью.

²² …будущего Артевелъда или Мазаньелло… — Якоб ван Артевельде — вождь революционного правительства из представителей ремесленников и купечества г. Гента (Фландрия); Мазаньелло — сокращенное имя Томаза Аньелло (1623- 1647), рыбака, вождя плебейского восстания в Неаполе в июле 1647 г.

²³ Жан-Пьер Бриссо де Варвиль (1754-1793) — политический деятель Великой французской революции, вождь ее умеренного крыла — жирондистов; казнен якобинцами.

²⁴ Камиль Демулен (1760-1794) — деятель Французской революции; сначала поддерживал Робеспьера, затем выступил против террора; гильотинирован.

²⁵ …Конде покровительствовал Шамфору… — Луи Жозеф Бурбон, принц Конде (1736-1818) после революции 1789 г. оставил Францию и возглавил отряды эмигрантов на Рейне. Себастьен-Рок-Никола Шамфор (1740-1794) — французский писатель, автор сборника «Максимы и мысли, характеры и анекдоты» (1795), разоблачающего жизнь и нравы высшего общества при старом режиме; при терроре был арестован, затем освобожден; опасаясь нового ареста, пытался покончить с собой; умер от ран.

²⁶ …М-ме де Жанлис ~ Шодерлос де Лакло… — Мадлен Фелисите Дюкре де Сент-Обен, графиня де Жанлис (1746-1830) — французская писательница, была воспитательницей детей герцога Шартрского (впоследствии Орлеанского — Эгалите), среди которых был будущий король Луи-Филипп; в 1793 г. эмигрировала, вернулась во Францию при Наполеоне; во время реставрации активно выступала с литературными произведениями дидактического толка. Пьер Амбруаз Франсуа Шодерло де Лакло (1741-1803) — французский писатель, автор романа «Опасные связи» (1782), в котором изображены нравы аристократического общества накануне революции; был членом якобинского клуба, выступал за казнь Людовика XVI.

²⁷ …Кардинал де Тенсен — Мабли… — Пьер Герен де Тансен (1680-1758) — французский церковный и политический деятель. Габриель Бонно де Мабли (1709- 1785) — французский политический мыслитель, утопический коммунист.

²⁸ Жак Казотт (1719-1792) — французский писатель, автор романа «Влюбленный дьявол» (1772); увлекался оккультизмом; казнен по обвинению в роялистском заговоре.

²⁹ …королю, которого везут из Варенна… — Варенн-ан-Аргонн, город во Франции (департамент Мез, округ Верден); здесь 22 июня 1791 г. бежавший из Парижа вместе с семьей король Людовик XVI был задержан и вынужден возвратиться назад.

³⁰ Перед праздником Федерации на Марсовом поле… — Праздник в память годовщины взятия Бастилии, во время которого перед Алтарем Отечества была произнесена торжественная присяга первой Французской конституции (14 июля 1790 г.).

³¹ Жан Франсуа де Лагарп (1739-1803) — французский драматург и теоретик литературы, последователь классицизма; до 1793 г. был антиклерикалом и республиканцем; попав во время террора в тюрьму, вышел оттуда убежденным католиком и консерватором.

³² «Это было в начале 1788 года… — Следует перевод «Отрывка, найденного в бумагах г-на де Лагарпа» (впервые издан: La Harpe J .-F.Oeuvres choisies et posthumes. Paris, 1806, t. 1, p. LXII-LXVIII). Русский перевод «Пророчества Казотта» появился в «Вестнике Европы» в 1806 г. (№ 19), вошел в сборник «Некоторые любопытные приключения и сны из древних и новых времен» (М., 1829), отражением его является стихотворение М. Ю. Лермонтова «На буйном пиршестве задумчив он сидел…» (1839). См. новейший перевод А. Л. Андрес в кн.: Уолпол Г.Замок Отранто. Казот Ж. Влюбленный дьявол. Бекфорд У. Ватек. Л., 1967, с. 244-248.

³³ Due de Nivernais — Луи Жюль Барбон Манчини-Мазарини, герцог де Ниверне (1716-1798), французский дипломат и литератор, член Французской академии; во время террора подвергался тюремному заключению.

³⁴ …из «Девственницы» Вольтера… — Антиклерикальная герои-комическая поэма Вольтера «Орлеанская девственница» («La pucelle d’Orleans», 1735); в 1757 г. была осуждена римским папой и внесена в индекс запрещенных книг.

³⁵ И на кишках ~ Удавим последнего короля. — В сочинениях Дидро строк, приписываемых ему Лагарпом, нет, однако сходная мысль высказана в дифирамбе Дидро «Бредящие свободой, или Отречение бобового короля» (1772). Подробнее см.: Рак В. Д. К истории четверостишия, приписанного Пушкину. — В кн.: Временник Пушкинской комиссии. 1973. Л., 1975, с. 107-117.

³⁶ Иллюминаты — здесь: члены тайного союза мистико-теософического направления, возникшего в 1722 г. на юге Франции и существовавшего вплоть до революции.

³⁷ Кондорсэ — Мари-Жан-Антуан-Никола Коришот, маркиз Кондорсе (1743- 1794), французский философ-просветитель, математик, политический деятель (примыкал к жирондистам); во время террора был обвинен в заговоре, арестован; в тюрьме покончил с собой.

³⁸ Феликс Вик д’Азир (1748-1794) — французский анатом и литератор.

³⁹ Эмар-Шарль-Мари Николаи (1747-1794) — член Французской академии; гильотинирован во время террора.

⁴⁰ Бальи — Жан-Сильвен Байи (1736-1793), либеральный политический деятель французской революции, в 1789 г. был избран мэром Парижа; при терроре гильотинирован.

⁴¹ Кретьен-Гийом де Ламуаньон Мальзерб (1721-1794) — французский публицист и политический деятель, сторонник просвещенной монархии; был защитником Людовика XVI во время процесса над ним; в 1794 г. казнен по обвинению в заговоре.

⁴² Жан-Антуан Руше (1745-1794) — французский поэт, сторонник конституционной монархии, во время террора арестован как «подозрительный» и казнен.

⁴³ Герцогиня де Граммон, Беатрис (1730-1794) — сестра министра Людовика XV герцога Шуазеля, погибла на эшафоте.

⁴⁴ Иосиф Флавий (Иосиф бен Матафие) — иудейский историк и военачальник, во время Иудейской войны перешел на сторону римлян; важнейшее из его сочинений, написанных с проримских позиций, — «История Иудейской войны», где с подлинным драматизмом изображено разорение Иерусалима.

⁴⁵ …после взятия Тюильри, 10 августа… — 10 августа 1792 г. в результате народного восстания королевская власть была низвергнута; королевский дворец Тюильри был взят, Людовик XVI и его семья — арестованы.

⁴⁶ …казни Ирода и Иродиады… — Ирод Ангина — тетрарх Галилеи и Переи, сын Ирода Великого, царя Иудеи; устранив свою законную супругу, женился на Иродиаде, жене своего брата Филиппа; согласно Евангелию (Матфея, XIV, 1-12), по ее наущению казнил Иоанна Предтечу, обличавшего этот нечестивый союз.

⁴⁷ …слилась с сектой Богородицы — Катерины Тео… — Катрин Тео (1725- 1794) — визионерка, воображавшая себя то богородицей, то новой Евой; с ее сектой поддерживал связь Робеспьер; арестованная по приказу Конвента, умерла после пятинедельного заключения.

⁴⁸ …как Моисей, как Орфей… — Моисей и Орфей объединены вместе как вероучители: первый — давший закон народу Израиля, второй — учредивший мистическую секту орфиков.

⁴⁹ …термидорианцы в докладе Бадье… — Термидорианцы — участники переворота 9 термидора (27 июля) 1794 г., ликвидировавшего якобинскую диктатуру. Марк-Гийом-Алексис Вадье (1736-1828) — французский политический деятель, с 1793 г. член Комитета общественной безопасности; 9-го термидора — один из обвинителей Робеспьера.

⁵⁰ Жозеф Доминик Гара (1749-1833) — французский политический деятель, министр внутренних дел в 1793 г.

⁵¹ Тамплиеры — храмовники, члены духовно-рыцарского ордена, основанного в Иерусалиме (по преданию, бургундским рыцарем Гюгом де Пайеном) вскоре после 1-го крестового похода; орден упразднен в 1312 г. папой Климентом V.

⁵² Яков Молэ был сожжен ~ на том самом, месте Pont-Neuf, где теперь стоит статуя Генриха IV. — Имеется в виду конный памятник королю Франции Генриху IV (1615) работы Джованни да Болонья и Пьетро Такка, установленный в Париже на Новом мосту. О Жаке-Бернаре Моле (Molay, Molai), последнем великом магистре ордена тамплиеров, см.: Biographic universelle ancienne et inoderne. Paris, 1821, t. 29, p. 274-279.

⁵³ Жозеф-Жером-Франсуа Лаланд (1732-1807) — французский астроном.

⁵⁴ …Франклином и историком Курт де Жебелен… — Бенджамин Франклин (1706-1790) — американский писатель-просветитель, государственный деятель, ученый; в 1776-1785 гг. — посланник в Париже. Кур де Жебелен (1725-1784) — французский историк-протестант.

⁵⁵ Жорж-Жак Дантон (1759-1794) — французский политический деятель, в 1792 г. после свержения монархии стал министром юстиции; был главным организатором национальной обороны, членом Комитета общественного спасения; в 1793 г. отстранен от власти, выступил против террора; по настоянию Робеспьера гильотинирован.

⁵⁶ Жером Петион де Вильнёв (1756-1794) — французский политический деятель; в 1791 г. стал мэром Парижа и председателем Конвента; объявленный, как жирондист, вне закона во время террора, покончил с собой.

⁵⁷ Дом Кристоф Антуан Жерль (1740 — ок. 1805) — монах-картезианец, принял участие во французской революции, примыкал к левой части Национального собрания; в 1793 г. Робеспьер выдал ему удостоверение в лояльности; с 1792 г. был связан с Катрин Тео, 17 мая 1794 г. арестован вместе с ней и всеми членами секты, после 9 термидора освобожден.

⁵⁸ Шарль Луи Каде-Гассикур (1769-1821) — французский фармацевт, литератор; видимо, цитируется его книга «Гробница, или Краткая тайная история древних и современных посвященных, тамплиеров, франкмасонов, иллюминатов», вышедшая в Париже в 1797 г.

⁵⁹ Регент — Филипп, герцог Орлеанский (1674-1723), регент Франции (1715- 1723) при несовершеннолетнем Людовике XV.

⁶⁰ Филипп Орлеанский — Луи-Филппп-Жозеф, герцог Орлеанский (1747-1793), член королевской фамилии; во время революции принял имя «Филипп Эгалите» (Равенство); в Конвенте голосовал за казнь Людовика XVI; был гильотинирован во время террора.

⁶¹ …старый дворец тамплиеров… — Тампль, здание, заложенное в Париже в 1222 г. и принадлежавшее ордену тамплиеров; после революции 1789 г. заменило в качестве тюрьмы Бастилию; здесь был заключен Людовик XVI с семьей.

⁶² Жакерия — название нескольких крестьянских восстаний во Франции XIV в. (от имени «Жак» (Яков) — клички крестьян).

⁶³ …страшные «знаки Рыб»… — В астрологической символике знак созвездия Рыб означает мученичество. Волошин характеризует «знаки рыб» как «средневековый символ тайного отмщения» (Красное знамя, Париж, 1906, № 1, с. 73).

⁶⁴ Во время сентябрьских убийств ~ убивали священников. — Имеются в виду события 2-4 сентября 1792 г. (см. выше, примеч. 13). В ходе расправы погибло более 1000 человек, в их числе — 202 католических священника.

⁶⁵ .. .за альбигойцев! — Альбигойцы (или катары) — ересь манихейского толка, распространившаяся на юге Франции в окрестностях г. Альбы с XII в.; в 1209 г. папа Иннокентий III объявил против нее крестовый поход, приведший к поражению альбигойцев и разорению крестоносцами юга Франции.

⁶⁶ …за Варфоломеевскую ночь! — В ночь на 23 августа 1572 г. (день св. Варфоломея) в Париже по приказу короля Карла IX было предпринято массовое убийство протестантов (гугенотов).

⁶⁷ За севеннских осужденных! — Имеются в виду участники восстания камизаров в Севеннах (восточная часть центрального массива Франции), выступившие против преследования протестантов в 1702 г.; движение было жестоко подавлено Людовиком XIV.

⁶⁸ Мари Мориль Виро де Сомбрейль (1774-1823) — дочь фельдмаршала Франсуа Шарля Виро, маркиза де Сомбрейля, коменданта Дома инвалидов, содержавшегося в заключении после падения монархии 10 августа 1792г.; во время сентябрьских убийств дочь заслонила собой отца и умолила толпу пощадить его, однако в 1794 г. он был казнен на эшафоте.

⁶⁹ …выпить стакан крови «за народ». — Ссылаясь на труды по истории французской революции Л. Блана и Ж.-Л. Комба, П. А. Кропоткин расценивает этот эпизод как «гнусную выдумку роялистских писателей» (Кропоткин Д. А. Великая французская революция. 1789-1793. М., 1979, с. 237).

⁷⁰ Элифас Леви (псевдоним; настоящ. имя — Альфонс Луи Констан, 1816- 1875) — французский аббат, крупнейший представитель оккультизма в XIX в. См.: Levi Eliphas. Histoire de la magie. Paris, 1892, p. 441-446.

⁷¹ «Люди, принявшие их в себя ~ что считать добром, что злом». —Пересказ фрагмента эпилога из «Преступления и наказания» (см. выше, примеч. 1).

⁷² …восстал и говорит: — Далее следует полный текст стихотворения Волошина «Ангел Мщенья» (1906), впервые опубликованного (вместе со стихотворением «Голова принцессы Ламбаль (4 сент. 1792)») в апреле 1906 г. в парижском политическом и литературном журнале антисамодержавной направленности «Красное знамя», выходившем под редакцией А. В. Амфитеатрова (1906, № 1,c.72-73). Волошину удалось напечатать стихотворение и в России — в газете «Двадцатый век» (1906, 29 июня), выходившей в 1906 г. вместо газеты «Русь». В марте 1906 г. Волошин писал М. В. Сабашниковой в этой связи: «Амфитеатр< ов> вчера уверял меня, что „Русь» не напечатает „Ангела Мщенья», а если напечатает, то меня арестуют. Я что-то совершенно ему не верю. Все… буквально все принимают это стихотворение за анархический призыв. Какая слепота охватывает людей в такие эпохи!» (ИРЛИ, ф. 562, оп. 3, ед. хр. 110).

Примечания М. В. Толмачева

Максимилиан Волошин. Стихотворения. Статьи. Воспоминания современников.   Составление, вступительная статья, подготовка текста и комментарии З. Д. Давыдова, В. П. Купченко   М., «Правда», 1991   OCR Бычков М.Н.