Литературные вебинары «Книжной лавки», которые ведет настоящий современный классик Ирина Анатольевна Дедюхова, каждый раз становятся событием. Мало того, что начинаешь больше доверять себе и своему мнению, неизменно и безошибочно подсказывающим тебе, где настоящая литература, а где временная конъюнктура, которая не переживет автора.
Тут происходит восстановление связи времен, когда И.А. вдруг обращает внимание на какую-то деталь, которая сразу пробуждает целые забытые в нашей текучке пласты твоей собственной жизни. Сидишь и думаешь, а как же ты-то такое могла забыть?..
Вдруг вспоминаешь, как бабушки и дедушки искренне и с благодарностью вспоминали из русской литературы не подъемно тяжелую для меня книжку… Может быть потому, что у меня начала пропадать эта вера в будущее и в людей?.. А как же без этой веры жить?..
Вебинар Литература 20-х годов: Александр Неверов «Ташкент — город хлебный» расставил все по местам. Главное, что он был после вебинара Литература 20-х годов: Борис Пильняк «Повесть непогашенной луны», пусть не совсем правильно хронологически, но дав возможность сравнить два подхода к литературному творчеству.
Алекса́ндр Серге́евич Неверов (настоящая фамилия — Ско́белев; 12 декабря 1886 — 24 декабря 1923) — русский писатель. С 1906 работал сельским учителем, с этого же времени печатал в журналах рассказы. С 1915 был фельдшером в Самаре; в период революции сблизился с эсерами, но в 1919 перешёл на сторону большевиков; занимал довольно значительные посты в различных учреждениях Самары.
Был одним из основателей местного народного театра, с 1919 писал для него пьесы, одна из которых — «Бабы» — в 1920 завоевала первое место на конкурсе в Москве. Во время голода 1920—1921 годов вместе с массой голодающих бежал из Поволжья в Ташкент. Весной 1922 переехал в Москву где присоединился к группе «Кузница».
Умер Неверов внезапно 24 декабря 1923 в Москве. Похоронен на Ваганьковском кладбище. Полное собрание его сочинений, выпущенное в 1926, до 1930 было переиздано пять раз. Самая значительная повесть «Ташкент — город хлебный» стала в 20-х годах одной из популярнейших книг для юношества и до середины 30-х входила в списки книг для школьного чтения.
Алекса́ндр Серге́евич Неверов (настоящая фамилия — Ско́белев; 12 декабря 1886 — 24 декабря 1923) — русский писатель. С 1906 работал сельским учителем, с этого же времени печатал в журналах рассказы. С 1915 был фельдшером в Самаре; в период революции сблизился с эсерами, но в 1919 перешёл на сторону большевиков; занимал довольно значительные посты в различных учреждениях Самары.Краткая справка из Википедии не включает всей подлинной читательской любви, которую снискал этот писатель за свою короткую биографию. Он умер в самом начале 20-х годов, сведений о нем очень мало… Да и подсовывают вместо него… непременно какую-то политизированную чушь.
А тут настоящая литература, где сразу понимаешь, чью эстафетную палочку поднимает Михаил Александрович Шолохов.
Церковь в Новикове
25 декабря 2006 года 120-летие со дня рождения А.С. Неверова широко отмечалось в сельском краеведческом центре «Красноречье» на родине писателя в селе Новиковка Старомайнского района Ульяновской области.
Село Новиковка протянулось вдоль Красной реки и в начале XX века имело 259 дворов, 1169 жителей. На пригорке стояла красивая каменная церковь Покрова Богородицы, построенная ещё в 1776 году, недалеко находилась барская усадьба.
Места вокруг были живописные. Здесь Саша провёл своё детство.
В середине мая 1906 года А.С. Неверов получил звание учителя «школы грамоты». В это время его рассказы были напечатаны в столичном журнале «Вестник трезвости». Как он был тогда счастлив! С журналом он снялся на фотографии выпускников озёрской школы.…Ранней осенью 1906 года по деревне Новый Письмирь Ставропольского уезда Самарской губернии разнеслась весть: приехал новый учитель Скобелев Александр Сергеевич. Молодой, сероглазый, немногословный, в потрёпанной стёганой куртке, на ногах – ступни (разновидность лаптей). Пожитков нет, только связка книг, поселился у бедного крестьянина Н.М. Иванова.
Деревенский богатей Царёв посмеивался в бороду: «Фамилия генеральская, а с нищим схож…».
С 1907 по 1910 годы Неверов работал в деревне Камышовка Самарской губернии. На время летнего отпуска Неверов приезжал в родное село Новиковка в течение нескольких лет подряд. Там он общался с учителями местной школы, читал им вслух, и даже выпускал рукописный журнал «Полушка» – тощие тетрадочки в осьмушку писчего листа, исписанные его мелким, но разборчивым почерком. Здесь он помещал короткие зарисовки из жизни крестьян, духовенства, учителей. В Новиковке журнал читали все, кто умел читать.
Весной 1909 года произошло знакомство писателя с П.А. Зеленцовой, учительницей церковноприходской школы деревни Андреевка. В июле 1912 года состоялось венчание А.С. Неверова и П.А. Зеленцовой. Невесте пришлось купить своему жениху к венцу рубашку и пиджак, так как вид у него был далеко не жениховский. Весной 1913 года в семье родился сын Борис. Молодые родители переехали в село Елань, что находилось на юге Самарской губернии
Зимой 1914 года, перед святками, А. Неверов был призван в армию. Служил недалеко от Самары в Иващенкове (теперь г. Чапаевск). Был определён на фельдшерские курсы, закончил их, стал ротным фельдшером при местном военном лазарете. В это время у него всё чаще стали проявляться признаки болезни сердца.Осенью 1917 года А. Неверова и других учителей отпустили со службы, он вернулся домой в Елань, продолжил работу в школе. Весной 1918 года переболел тифом и еле выжил. После болезни семья писателя окончательно перебралась в Самару.
Вот так, по крупицам пришлось собирать для себя сведения о любимом писателе моих бабушек, которые вспоминали «Ташкент — город хлебный» со слезами и словами, что это — «очень светлая книга».
Как же это сочеталось в такой… беспросветности гуманитарной катастрофы?
Русская деревня до революции
Александр Неверов вошел в литературу, что называется, через заднее крыльцо. В цене было не произведение, а писатель. Первый рассказ Неверова появился не в «Современном Мире», не в «Шиповнике» и не в «Русской Мысли»,где безраздельно властвовали Андреев, Куприн, Бальмонт,Мережковский и Арцыбашев, а в… «Вестнике Трезвости».
Разумеется, вовсе не увлечение идеями трезвости побудило молодого писателя начинать с «Вестника Трезвости» и с «Трезвых Всходов». Редакции толстых журналов больше чем когда бы то ни было руководствовались принципом — не место красит человека, а человек место, — и скромный бытописатель скромной русской деревни, который не был известен, и при всем том проявлял безнадежное равнодушие к модным увлечениям мистицизмом и мазохизмом, не сразу получил пропуск в парадные двери литературы. В «Русское Богатство» и в «Современный Мир» Неверов пришел лишь после нескольких лет работы на литературных «задворках», и когда из неизвестного он уже превратился в… малоизвестного писателя.
Разумеется, это вторая ступень, которую совершенно необходимо пройти прежде, чем сделаться известным писателем. В пору революции Неверов также долгое время оставался автором рассказов и пьес, но не писателем. Рассказы появлялись во всех журналах — и в Москве, и в Питере, и в провинции, пьесы ставились во всех рабочих и сельских театрах. Рассказы прочитывались со вниманием, пьесы смотрелись с интересом, автора не знали или не запоминали. Его повести и драмы побеждали на конкурсах Наркомпроса, а фамилия Неверова забывалась.
Везде фигурировало его произведение, Неверов отсутствовал. Только в последний год заговорили о Неверове — авторе «Лица жизни», «Гусей — лебедей», «Ташкента — города хлебного». Начали одобрять, покровительственно подбодрять, кое-кто стал сдержанно предсказывать успех.
Тут ведь о чем говорится? О том, что этот писатель не создавал «образа автора», как его пытаются утвердить все, кто на самом деле в литературе занимается провокациями и диверсиями.
Настоящий писатель общается с читателем через образы, через эстетическую триаду «автор-образ-читатель», не выпячивая на передний план свое «я». Это «лирический герой» уместен в поэзии, но не в прозе.
В произведениях дореволюционного периода, А. Неверов начал отображать дореволюционный быт деревни… «серые дни». Рассказ «Серые дни» (напечатан в «Русском Богатстве») говорит о серых днях в жизни учительства. Но этот мотив чувствуется и в жизни крестьян и в жизни сельской интеллигенции. Крестьяне Неверова, стиснутые «серыми днями», видят в жизни господ только одну «музыку».
Эта «музыка» класса угнетателей поднимает в них озлобление и ненависть к звукам музыки. И мы видим из рассказа «Музыка» (напечатан в «Современном Мире»), что крестьянину-батраку тошно слушать игру бездельников. Герой рассказа, пылая ненавистью к музыке, сжигает дом, откуда несутся волны музыки. Но «преступники» А. Неверова не знают, во имя чего они делают преступления, не видят своей музыки, которую бы противопоставить барской.
Было интересно узнать, что творчество Неверова изучают… и в Индонезии, чутко улавливая настоящую энергетику, идущую от текста. А эта энергетика появляется, когда множество читателей при замыкании эстетической триады испытывают катарсис… чувствуя, что не прошли незамеченными их «серые дни», в которых сокрыта настоящая музыка, которую можно истолковать в русле «классовой борьбы», в духе «партийности в литературе»… А можно просто, оставить все, как есть, просто прислушавшись к этой музыке.
В первый раз увидел себя — от широких лаптей на вывороченных ногах до последнего волоса. Увидел заплеванную, вшивую наготу, пересохшие мозоли, грязью замазанные раны. Ах, как больно Парфену! Словно молотком ударили ему по вытянутой шее. Вытопилась в сердце у него глухая печаль, разгорелась звериная злоба. Подняла она Парфена на огромных крыльях, понесла ураганом, сделала грозным и сильным…
Другая музыка тешила разгневанное сердце, резала кожу, поднимала выше, несла вперед. В щепки размечет Парфен барскую жизнь, кровью вымоет землю. Вон старая барыня слушает маленькую, ничтожную песню, а вон молодая играет, поет… Кошкой крадется Парфен вдоль стены, чиркает спичку. Синий огонек любовно целует сосновую стену, бежит по соломке, положенной в уголок, приветливо мигает в траву. Лезет вверх по стене, скатывается, рассыпается, опять дыбится вверх, красным дождем брызжет под крышей.
Парфен торжествует.
Гремит вверху величественная, страшная музыка, поднимает, несет… Поют пылающие стены, вздыбленное железо на крыше, вольный ветер, поет багровая огненная ночь. Из-под горы бежит белый мельник с острым наковальником в руке и, как похоронный колокол, громко кричит в пурпуровой темноте:
— Го-ри-и-им! Го-ри-и-им!
Да, конечно, все эти «революционные преобразования» произошли и потому, что слишком долго накапливался гнев из-за нерешаемых вопросов, из-за желания отдельных людей «остановить время», пребывать в блаженном бездействии: «Вон старая барыня слушает маленькую, ничтожную песню, а вон молодая играет, поет…»
А следовало бы им прислушаться к другой музыке, звуки которой чутко ловили те, «кто был ничем и стал всем».
Тут и задумаешься, а сверху ли лилась эта грозная музыка, подбивавшая Парфена красться в темноте? Простые и точные детали писательского почерка Неверова не позволяют воспринимать все однозначно, на веру. Особенно отрезвляет фраза: «Парфен торжествует.» Она будто сразу дает понять, что же за музыка восторжествовала в самом Парфене.
В 1917 Неверова выбирают в Совет солдатских депутатов. Демобилизовавшись, он приезжает в с.Елань; весной 1918 перебирается в Самару. Здесь в сборнике «Революция 1917-1918 гг. в Самарской губернии» (1918. Т.1) печатается цикл очерков Неверова «В глухих местах».
Реалистическая достоверность цикла всегда ставилась в заслугу автору, но при этом критика советского времени, как правило, отмечала, что Неверов был подвержен политическим колебаниям, что в его очерках «сквозят нотки осуждения кажущейся «поспешности» большевиков, их «горячности», а в описании того, кто терпит поражение… нотки сочувствия» (Александр Неверов: Из архива писателя… С. 28-29). С самого начала произведения Неверов несли на себе печать глубокого сострадания к народу, чем они и отличались от многих произведений пролеткультовской прозы с ее уверенным классовым пафосом.
В одном из писем этих лет Неверов писал: «Мы слышим только топот ног революции, но не знаем ее сердца…» (ПСС. Т.2. С.266). Неверов был художником тонкой душевной организации, он раньше других воспринял как собственную боль трудные противоречия 1917.
В первые дни Октября в записной книжке Неверов появилась знаменательная запись: «Христос на камне стиснул руки (по-видимому, имеется в виду картина Н.Крамского «Христос в пустыне».— Ред.), Ленин смотрит прижмуренным глазом. Величайшее смирение, величайший бунт… Я не знаю, кто прав. Я ничего не знаю. Нити мои перепутались» (Там же. С.5). Вслед за циклом «В глухих местах» появились такие рассказы, как «Крест на горе» (1918), «Черное и белое» (1919), очерк «В те дни» (1919) и др., они несли в себе отзвук все тех же «политических колебаний».
Рассказ «Крест на горе» по политическим соображениям долгое время не перепечатывался, не был включен в первое ПСС Неверова (1925-26), что вызвало возмущение М.Горького
Несмотря на все возрастающий авторитет Неверова-художника, критика упрекала писателя за то, что он в свое время не понимал «железной необходимости жертв», что «не порвал всех нитей со старым миром», при этом подчеркивалось, что революционная действительность способна «прояснить его сознание». Но Неверов продолжал оспаривать и лозунговую пафосность, и жестокосердие политических установок в литературе тех лет.
«Если вы коммунист и смотрите на жизнь „общими» глазами, «коллективными», чтобы не выбиваться из рядов,— обращался он к пролеткультовскому писателю М.Волкову в февр. 1922,— то как художник вы должны иметь кроме коллективных глаз еще свои глаза, не разума, а «всезрящие глаза чувства» (Белинский)». Эту позицию занимал Неверов и в своих достаточно многочисленных выступлениях по вопросам литературы (рецензии, статьи): «Приемы художественного творчества И.А.Бунина» (1920-22), «Деревня в современной литературе», «В кругу заколдованном. Вс.Иванов», «Литературные побеги (Советы начинающим авторам)» (все — 1923) и др.
В 1922-23 Неверов публикует одно из самых ярких своих произведений — повесть «Андрон Непутевый». Книга отличалась особой напевностью, богатством стилистических оттенков («Шагнет Андрон — по избе колокольчики. Направо — звон, налево — звон. С музыкой весь»).
Не смягчая красок, Неверов рисовал деревню без меры ожесточившейся от обрушившихся на нее насилий. Попытка юного Андрона создать на селе коммуну вызвала крестьянский бунт: «Берегись, Андронова коммуна! Сотнями зубов будут рвать. Сотнями рук будут бить. Мало. Сотнями ног будут топтать. И этого мало. На огне живыми сожгут. К лошадиному хвосту привяжут. По полям, по горам, по оврагам будут волочить изуродованных».
Но не только классовую борьбу воссоздавал Неверов, он скорбел оттого, что видел, в какое безмерное несчастье оказалась опрокинутой крестьянская жизнь. Исход этого несчастья был никому не ведом. Поэтому так тревожен и трагедиен финал повести: «Вперед зовет дорога трудная: через жалобы тихие, через трубы обгорелые, через черное горе мужицкое». В повести «Андрон Непутевый» прозвучала знаменитая формула грустной думы о происходящем в России: «Не жалеть нельзя и жалеть нельзя».
Н.А.Грознова хронос
Хорошо, что разбор творчества Неверова пришелся после вебинаров о том, как вместо решения давно назревших вопросов по местному самоуправлению, те же «демократы» навязали болтовню в Государственной думе, выставив еще один чиновничий барьер.
Репин Илья (1844-1930)
«Манифестация 17 октября 1905 года»
Вместо того, чтобы срочно ввести подготовленное всенародно законодательство по подоходному налогообложению для финансирования работы земств, для более масштабной их работы в глубинке, Россия получила шаблонный подход к забалтыванию всех проблем профессиональными демагогами и «партийное строительство».
- Вебинар «ГЧП — государственно-частное партнерство до 1917 г.»
- Запись вебинара Сергей Юльевич Витте — портрет на фоне смены эпох
- Столыпинские реформы
- К 110-летию Русско-японской войны
- Государственная Дума 1905 — 1917 годов
- Из истории подоходного налогообложения
- «Ревущие двадцатые» — от Российской империи — к СССР
- Государственное управление: министерская система
Сразу даю весь спектр вебинаров «Книжной лавки» из истории Отечества, чтобы желающие могли указать, какой аспект случившегося в начале ХХ века перелома еще недостаточно проработан. Достаточно ведь заметить, что и события 1905 года (растянувшиеся вплоть до 1907 года) рассматривались не только на всех приведенных вебинарах, но и отдельно, причем, на сопоставлении и анализе всех имеющихся сведений академических источников.
Максимов Василий Максимович (1844 — 1911) — «Аукцион за недоимки», 1880 г.
— Вот зачем мы пришли — не ругаться. По-хорошему пришли говорить. Живет твой сын два месяца, грехов наделал два мешка. Парни наши не слушаются, девки не повинуются. Спать ложатся невенчанные, встают — богу не молятся. Где такой закон?
Отвечает Сенин со вздохом:
— При мне такого не было.
И Марконин отвечает со вздохом:
— Такой закон у туркав!
— А когда уедет отсюда?
— Здесь хочет жить.
— Здесь?
— Здесь.
Смолкли три судьи, головы низко склонили.
Вот она, печаль человеческая.
Под горой три дерева, грозой опаленные.
Не шумят листья на них, не радуют.
Нет на деревьях зеленя зеленеющей.
Нет на деревьях солнца играющего.
Мрачно стоят три дерева, грозой опаленные.
Погнулись три судьи, словами напуганные:
— Здесь будет жить!
Девки будут спать невенчанными, сыновья перестанут слушаться. Лошадям в хвосты натыкают тесемок красных, заплетут гривы по-свадебному. Скакать будут, беса окаянного радовать
Не поза, а народный плач… И вот пришло время непослушных сыновей и невенчаных девок… время печали человеческой…
— Господи, прости непутевого сына Андрона: его руки вешали замок, его слова совращали молодых. А старые люди, как лошади на приколе: восемь саженей в эту сторону, восемь саженей в эту. Во все стороны по восемь саженей, больше ходу нет.
В брюхе Андрона носила бабушка Матрена — горе.
На руках носила — горе.
Теперь сам ходит — опять матери горе.
Растет оно травой некошеной. Лежит оно тропой нехоженой. В какой реке утопить его? Два дня плакала — не тонет. Неделю плакала — не тонет. От каждой слезы растет. На солнышко посмотрит бабушка Матрена — и оттуда лезет горе. Вся жизнь — неизмеренное горе.
— Господи, прости непутевого сына Андрона!
Этот очень простой рассказ Неверова — сам полон музыки, будто аккомпанирующей человеческой печали. Если вслушаться в эту музыку, можно услышать и отголоски тех, кто пытался ей подражать.
Вспомните, сколько нам навязывали всяких «чивенгуров» и «котлованов», которые не имели у современников никакого литературного успеха. Еще и обиды были по поводу, мол, не навязали такую дрянь насильно!
Но разве не слышно, кому этот Андрей Платонов пытался изо всех сил подражать, безбожно фальшивя и перевирая каждую ноту этой музыки?
Долго Михаила сидел, головы не поднимая, стискивал крепкие зубы мужицкие. А когда накипело нутро, поднялся. Оглядел старую мужицкую избу загоревшимися глазами — встал на минуточку вкопанный: и здесь Карла Марксов около матушки богородицы с левой стороны. Везде насажал, сукин сын. Скоро всю избу залепит.
Нет, не Карла виноват Нутро накипело.
— А-а, черти! Волю взяли
Здесь все живое, невозможно оторваться от строчек… Все правда, искренняя и… как всякая правда, неудобная.
В казаках генерал поднимается, в Сибири генерал поднимается. На хлеб цена, на овес цена.
— Бей!
Эх вы, силы мужицкие дуба столетнего!
Эх ты, хлебушка, кровью политый!
Размахнулся Тарас Тимофеич лопаткой железной — мимо.
Увернулась Андронова голова с красной звездой.
Грохнулся на спину Тарас Тимофеич, руки раскинул крестом по дороге. И его мухой укусила маленькая пуля, попавшая в лоб.
Война так война!
Конечно, «идейное просветление масс» — дело второстепенное. Всех волнует цена на овес… И тут вот видно, кого пытались перепеть писатели-«почвенники» 20-х. Да хоть та же Лидия Сейфуллина со своей «Веренеей»… ведь как мартышка старается подражать, подсовывая свою ложь. Но там же вдобавок и образ… такой «сознательной» Лушки Нагульновой из «Поднятой целины»… явно навеян внутренним диалогом к рассказам Неверова «Марья-большевичка».
Да у меня такое впечатление, что с этим неверовским резюме «много таких развелось нынче» — пытается «поскутировать» и фильм «Член правительства». А все шаблонным образом сворачивает на неверовскую тему самых бесстыжих баб, «пробудившихся в революцию».
Попадья в дому плакала. Никанор присел на стул, начал покачиваться. В палисаднике шумели деревья, на чердаке царапались кошки, а он, согнутый горем, сердито долбил, стискивая в кулаке оттопыренную бороденку.
— Революция!.. Тошно было жить, как люди живут… За свободой полезли, идиоты…
Да, в революцию жить — это не по-людски. И следовало бы не «искать пути в революцию», а задуматься, в какой кровище решаешь это сделать.
Неверов, как я бы выразилась, не провинциальный писатель, а именно земский. А это, как выяснилось не раз, — плоть и кровь от жизни народной.
— Большевики, — говорили интеллигентные люди, — это же вчерашние рабы, люди с уголовным прошлым, ловкие карьеристы, исключая немногих. Боже упаси идти с ними рука об руку. Может быть, некоторые из них и любят народ, желают ему добра, но они совершенно не знают народ, не знают исторических условий, в которых он развивался.
Волна Октябрьской революции, докатившаяся до деревни, встретила в Марье Кондратьевне твердый отпор. Старалась она объединить мужиков в одно целое, неделимое, внутренне родное, спаянное общими интересами, любовью и совестью, над большевиками смеялась.
— Где настоящие большевики? Ребятишки в воде. Хлопают руками, думают — плывут…
Герои его произведений — люди живые, и… сомневающиеся, по тем или иным причинам оказавшиеся на разных сторонах баррикад. «Кто теперь Каин, а кто Авель?»- вопрошает его герой на страницах романа «Гуси-лебеди».
Да, ради чего льется братская кровь, ради чего люди начали уничтожать друг друга, раскалывая свое сердце надвое и губя свою бессмертную душу? На него мы не увидим ответа, увидим лишь вопрос и глубокую боль писателя, сердце которого в конце концов не выдержало…
— Не понимаю я жизни, — жалуется Марья Кондратьевна. — Ну, вот прямо ничего не понимаю. Раньше думала, умная я, вижу кое-что, теперь совершенно ничего не вижу. Верила в человека, в добро, теперь даже не знаю, что такое добро. Новое стало оно, другое. Все какие-то обожженные, чуть дотронешься — на дыбы. Что я сделала — за мной бегали по площади? Я только хотела помочь, указать, но и указывать никому нельзя.
Тишину ночи прорезывает далекий выстрел. Щелкает в одной стороне, перекидывается в другую, долго катится по реке рассыпанной дробью. Низко пролетают потревоженные голуби, слабо курится туман на лугах.
— Куда мы идем? Вы только подумайте, Сергей Николаич.
Сергей не отвечает.
Вроде и нет ответа на вопрос… а он и звучит сквозь строчки. Но главное, становится уже легче… просто потому, что о тебе подумали, пожалели…
Так сквозь время, сквозь навалившиеся заботы от новых «демократических преобразований» доходит голос бабушки, что этот писатель очень жалел людей и говорил правду о жизни… Думаешь, разве это много? А выясняется, что очень даже немало. Особенно в тот момент, когда, как говорила бабушка, «все ломали жизнь и лезли в саму душу».
Тут доходит простая истина, как надо человеку в этом горниле спасти душу… И как же это можно сделать? Только так, как поступил Александр Неверов — отдав свою собственную душу своим гибнущим читателям, выжившим, пронесшим горячую признательность к нему через всю жизнь.
Во время голода 1921-1922 годов его семья страшно бедствовала. Говорили, что дети его были при смерти. Сам он был истощён до крайности и держался ценой нервного напряжения.
Близкий друг А.С. Неверова, с которым он дружил многие годы, Н. Степной, вспоминал об этом трудном времени так. «Это было в голодном 1921 году. Мы с Неверовым находились в десяти верстах от Самары в санатории и обдумывали, как быть дальше, чем кормить семьи. Жара. Пыль. По дорогам скрипели телеги, днём и ночью двигались пешеходы. Люди, спасаясь от голода, что-то предпринимали, куда-то спешили. А мы пока ещё только смотрели на них… Говорили о том, что есть такой город – Ташкент, где за одни сапоги дают три пуда муки (48 кг). Надо и нам, брат, ехать…».
Выехали 12 августа 1921 года вчетвером: самарские писатели П. Дорохов, Н. Степной, А. Неверов и сводный брат по отцу А.С. Неверова – П. Скобелев. Ехали целый месяц. На остановках вагоны осаждали голодающие, дети просили даже арбузные и дынные корки. Решили по пути следования устраивать там литературные вечера. А.С. Неверов замечательно умел читать и имел большой успех. В Ташкенте писатели выступали в саду имени Луначарского, так как закрытого помещения оказалось мало. Слушателей собралось свыше тысячи. Неверов читал свои рассказы.
Вся поездка длилась два с половиной месяца. Вернулись больные, грязные, оборванные до живописности. Александр Сергеевич вернулся в шляпе и лаптях. Муку привёз, около 15-20 пудов. Приехали в Самару. Неверов был счастлив. Есть хлеб, есть дрова, можно жить и работать. Под впечатлением поездки А.С. Неверов написал повесть под названием: «Ташкент – город хлебный».
У этой книги феноменальная история! Ведь ни один автор не может похвастать тем, что за короткое время после ее выпуска состоялось почти два десятка изданий!
Очень неудобная правда о «нищей, поголовно неграмотной России», не просто впитывавшей настоящую литературу, а пившей ее отчаянными глотками изголодавшегося по настоящей литературе человека. Люди понимали, как они могут спасти душу в творящемся вокруг них беспределе…
Работу над повестью «Ташкент – город хлебный» Александр Неверов завершил осенью 1922 года, а еще через несколько месяцев его книга впервые увидела свет.
Однако советская критика встретила это произведение довольно прохладно. В некоторых литературных обзорах о ней писали так: «На книге Неверова лежит тяжелая печать натурализма. Автор увлекается смакованием ужасов голода и других отрицательных явлений, не сумев при этом возвыситься над субъективными впечатлениями своего персонажа, над его мелкобуржуазными представлениями о жизни. Персонажем книги движет только одна мысль: выжить во что бы то ни стало. Но герои пролетарской литературы должны не просто выживать, но и побеждать обстоятельства, и при этом освещать массам путь к победе».
Хотя в последующее десятилетие повесть «Ташкент – город хлебный» неоднократно издавалась, в середине 30-х годов наряду с «Разгромом» Александра Фадеева, «Москвой кабацкой» Сергея Есенина, «Собачьим сердцем» Михаила Булгакова и другими жемчужинами советской литературы она попала в список произведений, нежелательных для массовой публикации. Снова ее стали печатать только в 70-е годы.
Критики, вооружившись «партийностью в литературе» уже было решили окончательно встать посредниками в эстетической триаде, наплевав на сотворчество читателя.
Потом мы видели, к чему это привело — как в официальном литературном процессе, так и в «оппозиционном».
Что-то так и не встретила ни одного современника, который бы испытывал такой же восторг от «Доктора Живого», подсунутого недописанным и никем не читанным на Нобелевскую премию.
А много ли нам душевного катарсиса доставили мерзкие пасквили Синявского и Даниэля?.. И ведь так и хочется их спросить, где были их родители, когда Неверов с такими вот Мишками шел в Ташкент за хлебом? Небось, на привозе хлебушком в Голодомор торговали, да?
Трагична и трогательна повесть о 12-летнем мужике Мишке («Ташкент — город хлебный»). Когда голод погнал всех из деревни, пошел и Мишка искать хлеба.
На буфере, на крыше, на вагонной оси, на тендере, через рогатки Орточеки, через тиф, холод, грозу, смерть спутника Сережки Мишка упрямо шел к хлебу, источающему жизнь. Он победил, этот малолетний искатель спасительного Ташкента. Он достиг этого сказочного города и оттуда — юный, не по годам предприимчивый, серьезный и энергичный — принес жизнь в свою разбитую голодом деревню.
Зная, что потом будет с нашей в 90-х… невероятно тяжело читать эту «самую светлую книгу». Думаю, как же такое можно было пережить и не разувериться в людях, полюбить их еще больше…
Узнал Мишка, что Трофим из Казанской губернии, был в четырех городах, ушел из дому шестой месяц, пробирается в Ташкент. Если доедет туда, назад не вернется. Очень плохо у них в Казанской губернии, жрать нечего, поэтому и отец у Трофима помер раньше времени — тридцати восьми лет от роду. Два раза на войне был — не умер, а с голоду повалился.
Мишка сказал:
— Теперь всем мужикам плохо. С нашего брата берут, нашему брату не дают…
— В партию надо переходить! — вздохнул Трофим.
— В какую?
— К большевикам.
— Разве примут?
— Кого примут, кого нет.
— Большевиков не хвалят, — сказал Мишка.
— Всякие есть большевики! — опять вздохнул Трофим
И как тут не вспомнить, что именно Ирина Анатольевна заметила, как неправы те, кто пытается огульно свалить репрессии на одного Сталина, что именно «первым большевикам» и ближайшему окружению Ленина страна обязана голодом в Поволжье, что только за первый год революции страна, согласно статистике по инерции работавших земств, потеряла свыше 16 млн человек, что в этих отчетах впервые в истории появилась графа «самоубийства до десяти лет»…
Иван Владимиров «Продотряд»
В течение зимы 1921-1922 годов, согласно официальным данным, в Поволжье от голода погибло 5 миллионов человек, хотя независимые эксперты тогда настаивали на другой цифре – не менее 10 миллионов. При этом историки настаивают на том, что истинной причиной голода стала не столько засуха, сколько политика продразверстки, проводимая ленинским правительством в период военного коммунизма.
Осенью 1920 года продотряды выгребли у сельского мужика весь хлеб до зернышка, причем во многих деревнях не осталась даже семенного зерна, употреблять которое в пищу русский хлебопашец испокон веков считал кощунством И только лишь второй причиной этого бедствия стала весенняя засуха 1921 года, которая еще больше усугубила масштабы несчастья.
В последующие летние и осенние месяцы правительству РСФСР так и не удалось предотвратить масштабную социальную катастрофу в регионе, несмотря на создание в стране Всероссийского комитета помощи голодающим (Помгола), а также на поступление продовольственной помощи из-за рубежа.
Самарский литератор Александр Неверов был непосредственным свидетелем и участником тех трагических событий. Осенью 1921 года он ездил в Ташкент за хлебом для своей семьи вместе с оренбургским писателем Николаем Афиногеновым (литературный псевдоним – Николай Степной).Именно после того незабываемого путешествия у Неверова и родился замысел – написать книгу о всенародном горе, затронувшего миллионы простых людей.
После поездки в Среднюю Азию Неверов почти год работал над повестью «Ташкент – город хлебный». В этом произведении он изложил бесхитростную историю ничем не приметного 12-летнего мальчишки Мишки Додонова из села Лопатина Бузулукского уезда Самарской губернии. Сам писатель потом признавался, что конкретного прообраза у главного героя не было. Автор, по его словам, собрал в этом персонаже черты и поступки многих малолетних путешественников, с которыми ему довелось беседовать во время своего собственного продовольственного вояжа.
Только после этой книги понимаешь, как действительно правильно, по совести и по-человечески следует расставлять исторические и нравственные акценты, не спекулируя на сложной истории, а восстанавливая историческую справедливость.
Засекреченный голод. Как уже было сказано выше, в советское время единственной причиной катастрофического голода 1921-1922 годов была объявлена одна лишь засуха, уничтожившая хлебные посевы на огромных площадях. Однако партийная пропаганда всегда замалчивала тот факт, что продолжительные неурожаи в России не раз случались и в царское время, но тогда они почему-то не достигали масштабов национального бедствия.
Еще из школьных учебников мы знаем, что борьба с голодом в Поволжье продолжалась вплоть до осени 1922 года, когда в регионе был, наконец, собран хороший урожай. Однако последствия двух голодных лет ощущались вплоть до 1923 года. К тому времени о страшных событиях продолжали напоминать лишь материалы самарского «Музея истории голода». Затем собранные здесь документы и предметы были переданы в губернский музей Революции, впоследствии — областной краеведческий музей.
В 30-е годы большинство этих материалов о голоде оказались в закрытых фондах музея и стали недоступны для широкой публики. Снова их открыли для общественности только в постперестроечное время. В Центральном Государственном архиве Самарской области (ЦГАСО) материалы о голоде 1921-1922 годов сейчас также открыты для всех исследователей.
Из этих рассекреченных источников можно видеть, что Александр Неверов в своей повести «Ташкент – город хлебный» показал далеко не самые страшные картины поволжского голода. Неподготовленный человек нашего времени вряд ли сможет без содрогания читать эти беспристрастные документы.
Вот что, к примеру, было сказано в докладе губернского инструктора Александра Зворыкина от 15 февраля 1922 года:
«Населением Ставропольского уезда съедено все, что только можно съесть: кора деревьев, солома с крыш, тряпье, какое скапливалось годами, все суррогаты до катуна включительно. Собирают лошадиный кал и в свежем виде перерабатывают его в пищу. Трупоедство развито невероятно. Съедаются не только умирающие свои близкие, но и воруются трупы из амбаров, куда свозятся все покойники в ожидании групповых похорон. Хоронят в каждой деревне один раз в 10-14 дней, человек по 60-80. За последнее время смертность дошла до 10-12 человек в день. Регистрация смертей при этом не ведется… Съесть человека у многих уже не считается большим преступлением – мол, это уже не человек, а только его тело, которое все равно сожрут в земле черви»
Выписка из доклада губинспектора по Ставропольскому уезду Пшеничникова К.П. от 15 марта 1922 года:«Смертность в селах уезда все увеличивается. Ежедневно в каждом селе умирает от 5 до 15 человек. За период с мая 1921 года по февраль 1922 года население сел сократилось на 30-50 %. Население деревни Тимофеевки за это время уменьшилось с 517 до 181 человека, деревни Никольское – с 968 до 388 человек. Чудовищно сократилось количество скота. В селе Васильевка Федоровской волости осталось всего 25 лошадей, из них 10 висят на веревках. В селе Узюково было 573 лошади, а сейчас осталось 18. Последствия голода надо видеть, чтобы понять весь ужас момента. Можно пройти все село от одного конца до другого и не встретить ни одной живой души, как будто идешь по селению мертвых».
Все описанное выше происходило в январе-марте 1922 года, когда в заволжских деревнях были поголовно съедены не только собаки, кошки и крысы, но и уничтожена кора почти со всех окрестных деревьев, а во многих местах для изготовления некоего подобия хлеба собрана и вся соломенная труха с крыш.
Но к некоторым фактам ведь и присматриваться страшно… даже вполне понимая, с какой легкостью те самые самые люди решили уничтожить и твою жизнь.
«Безжалостно выметают все до зерна»
«Татарская республика… Крестьяне относятся к Советской власти недружелюбно по причинам разных повинностей и разверстки, при недороде в этом году местами в республике отказались от выполнения разверстки. В последнем случае умиротворяюще действуют посылаемые в такие места вооруженные отряды».
Однако к весне ситуация стала критической. Ни есть, ни сеять попросту было нечего. Крестьяне было попытались вернуть зерно, свезенное на государственные ссыпные пункты. Но представители власти применили проверенные методы. Саратовская губчека докладывала в Москву 19 марта 1921 года:
«В Саратовском у. крестьяне предъявили требования о выдаче собранного хлеба, в случае отказа грозят взять силой. Нами послан отряд, такие же требования предъявили крестьяне еще двух уездов».Помочь пострадавшим районам должна была и проведенная весной 1921 года, после объявления новой экономической политики, замена продразверстки продналогом. Как утверждали большевики, продналог резко облегчал и улучшал жизнь крестьян. Но на деле все зависело от местных властей и прежде всего от пресловутых продовольственных комиссий. В чекистских сводках рассказывалось, что продналог в некоторых губерниях устанавливают по посевной или имеющейся в распоряжении крестьянской семьи площади земли. Кроме того, пользуясь неграмотностью крестьян, продработники завышали имеющиеся у них площади вдвое. Так что налог мог превышать сбор зерна в самые урожайные годы. При этом продналог взимали даже в самых пострадавших от неурожая 1921 года местах, к примеру в Крыму.
Хотелось бы отметить, что ранее, при царской власти, даже при неурожаях, до такого ужаса никогда не доходило.
До XVIII века
Обеспечение населения продовольственными средствами в случае их недостатка составляет одну из важнейших отраслей государственного управления России. Самым древним общественным вопросом, возбужденным в нашем отечестве и отмеченным в летописях с XI века, был, по словам В. Н. Лешкова, вопрос о предохранении населения от того действия природы, которое называется неурожаем и получает общественное значение под названием голода.
Недороды хлебов и полные неурожаи, часто повторявшиеся и иногда захватывавшие обширные территории, издавна вызывали со стороны государственной власти различные меры помощи нуждающимся; но эти меры имели характер временных и более или менее случайных. Они состояли в поощрении ввоза хлеба в пораженные неурожаем местности и воспрещении его вывоза, запрещении скупки хлеба со спекулятивными целями, регулировании цен посредством установления такс и продажи по пониженной цене из царских житниц, наконец, в конфискации частных запасов для продажи и раздачи нуждающимся. Непосредственная помощь неимущим оказывалась в виде безвозвратных или заимообразных пособий, деньгами или натурой, а иногда в виде организации общественных работ. Обязанность кормить несвободных людей лежала на их владельцах. По Уложению 1649 года бояре и всяких чинов люди должны были в голодное время кормить своих холопей под страхом утраты прав на них; холоп, сосланный боярином в голодное время со двора, получал свободу.
С XVIII в. начинает вырабатываться целая система мер обеспечения Продовольствия народного. Петр Великий признаёт необходимым создать для этой цели особые правительственные учреждения, которые бы мыслили о том, «каким образом во время недорода народ довольствовать», и заботились, чтобы «везде запасной хлеб был, дабы не в урожайные годы народ голоду не терпел» (указы 27 февраля 1723 г. и 20 января 1724 г.) …
.
Согласно выводам некоторых историков, среди причин голода были завышенные объёмы продразвёрсток 1919/1920 и 1920/1921 годов, в результате выполнения которых крестьяне лишились части посевных семян и необходимых продуктов питания, что привело к дальнейшему сокращению посевных площадей и сборов зерна.
Продразвёрстка и действовавшая с весны 1917 года хлебная монополия приводили к сокращению производства крестьянами продуктов только до уровня текущего собственного потребления. Отсутствие легального частного рынка хлеба при отсутствии каких-либо значимых запасов зерна у правительств советских республик и разруха на транспорте и только начавшие свою деятельность новые институты власти также послужили причиной голода.
На фотографии тех лет смотреть невозможно…
Фотография была использована на благотворительной открытке фонда Ф. Нансена. На ней было указано — Голод в России. Край кладбища в разоренной стране. Если бы правительства Европы согласились помочь им на их просьбы в Октябре 1921, все эти умершие от голода были бы спасены. 30 сентября 1921 года на заседании Лиги Наций в Женеве выступил Фритьоф Нансен.
В нём он обвинил правительства стран-членов Лиги в желании решить проблему большевизма в России посредством голода и гибели 20 миллионов человек. Он отметил, что множественные и неоднократные просьбы о предоставлении 5 миллионов фунтов стерлингов (половина стоимости линкора) к правительствам Европейских государств остались без ответа. И теперь, когда Лига Наций приняла резолюцию — эта резолюция говорит только о том, что нужно что-то сделать для России, но отказывает в этом.
Все правительства Европы отказались помогать России, помогала лишь группа частных лиц во главе с Нансеном.
В апреле 1922 года Неверов переехал с семьёй в Москву. Он долго колебался, но всё же решился. Друзьям он говорил, что «лучше быть последним в столице, чем первым в провинции». Ему дали две комнаты на Большой Полянке.
Шёл 1923 год, последний в его жизни. Писатель работал для журналов «Работница», «Крестьянка», «Крокодил» под псевдонимами «Насмешник» или «Свойский».
В августе 1923 года А.С. Неверов приеhttps://litobozrenie.com/?p=23458хал в родные места, чтобы посмотреть, как после Гражданской войны и голода налаживается жизнь в деревне. Он побывал в Мелекессе, Чердаклах, Старой Майне, Кремёнках, Никольском, Кошках, в коммуне им. Розы Люксембург в селе Мусорка и других уголках Заволжья. После поездки появился очерк «Коммуна Роза», рассказ со странным названием «Шкрабы», что означает – школьные работники.
Умер писатель внезапно, тридцати семи лет от роду. Вечером 24 декабря 1923 года был весел, шутил и смеялся. И вдруг замер с серьёзным лицом, простоял полминуты молча, потом сказал: «Мне нехорошо». И ушёл от друзей. Утренние газеты 25 декабря 1923 года сообщили о внезапной смерти писателя Александра Сергеевича Неверова.
Неверов оказался свидетелем Первой мировой войны, революционного переустройства деревни, Гражданской войны и голода 20-х. На прошедших вебинарах Ириной Анатольевной уже был проведен анализ причин революции и гражданской войны, одной из которой несомненно являлась слабость верховной власти. Поэты и писатели 20-х, очень непростого времени, были поставлены перед сложным выбором, в том числе и Неверов.
Он склонился на сторону большевиков, и это неудивительно, он родился и вырос в деревне, видя тяжелую и подчас беспросветную жизнь мужика. Жалел, пытался помогать, даже сидел за это, тем не менее неясно, как бы дальше повернулась его жизнь и развивалось его творчество, потому как его образы очень правдивы, а в его произведениях нет однозначной идеологической трактовки.
Улица Неверова находится в Железнодорожном районе города Самары, в поселке Шмидта. Старое название улицы – Старо-Панская. 13 февраля 1925 года была переименована в честь Александра Сергеевича Неверова (Скобелева) (годы жизни: 1886-1923).
Современники называли Неверова «человеком светлой души». Сразу после ухода Неверова из жизни был издан сборник «Неверову — алый венок. Памяти друга и писателя Александра Сергеевича Неверова от коллектива рабоче-крестьянских писателей» (1924). Тогда же вышел и сборник, подготовленный обществом «Никитинские субботники»,— «А.С.Неверов» (1924) (посвящения писателю, воспоминания, статьи, библиография).
Н.А.Грознова хронос
И вот умеет Ирина Анатольевна вытащить самое ценное, самое дорогое свидетельство времени, отметив как до сих пор в Узбекистане любовно именуют Ташкент — «городом хлебным»…
2 комментария
В последнем абзаце очепятка — «имеют» — «именуют»?
Спасибо, Дмитрий.