Б.И.Пуришев — «Литература эпохи Возрождения. Идея универсального человека». Часть IV

Литература эпохи Возрождения. Идея универсального человека

Б.И.Пуришев

Лекция 3. Историческое развитие Италии в XV-XVI вв.

Гуманисты-философы о мире и человеке: формирование идеи «hото universale». Поэзия: диалектика воплощения гуманистического идеала в жизни. П. Бембо, Микеланджело, А. Полициано, Ф. Берни, Л. Пульчи, М. Боярдо, Л. Ариосто, Т. Тассо.

К началу XV в. Италия продолжала оставаться политически раздробленной. Со временем это обстоятельство привело страну к тяжелым последствиям. Но в XV в. Италия еще переживала экономический и культурный подъем. Ее богатые, преимущественно северные, города продолжали оставаться значительными центрами духовной и хозяйственной жизни страны. Успехи текстильного производства привели к возникновению мануфактур — этой ранней формы капиталистического производства. Велики были успехи торговли. Но эти успехи усугубляли социальные противоречия, раздиравшие Италию. Вслед за восстанием чомпи во Флоренции в 1378 г. в различных городах и областях Италии не раз вспыхивали народные мятежи, обычно подавляемые с большой жестокостью.

Обострение социальных антагонизмов вело к утверждению единовластия, так называемых тираний, шедших на смену традиционным республиканским порядкам (городским коммунам). В Милане власть захватил кондотьер (военачальник наемных отрядов) Сфорца.

Во главе Феррары встал представитель феодальной фамилии — д’Эсте. Не удержались пополанские порядки и во Флоренции. В городе установилась диктатура ряда богатых семейств, в 1434 г. к власти пришли крупнейшие итальянские банкиры Медичи. Первый из них — Козимо Медичи, политик проницательный и дальновидный, на протяжении 30 лет правил Флоренцией, не посягая на внешние атрибуты республиканских порядков, столь привычные гражданам знаменитого города.

С республиканскими традициями порвал внук Козимо Медичи Лоренцо, прозванный Великолепным (правил с 1469 по 1492 г.).

Он был поэтом, меценатом, знатоком искусства и единоличным правителем государства. При флорентийском дворе ему удалось собрать широкий круг выдающихся художников, писателей и мыслителей. Младший сын Лоренцо Медичи Джованни (1475-1521) стал римским папой под именем Льва X.

С конца XV в. Флоренция не раз являлась ареной народных восстаний и государственных переворотов. Наиболее значительное народное восстание, приведшее к восстановлению республики, произошло в 1494 г. Его возглавил доминиканский монах Джироламо Савонарола (1452-1498).

Опираясь на широкие демократические круги, он страстно клеймил роскошь и тунеядство аристократов и богачей, а также пороки духовенства и самого папу Александра VI Борджа, запятнавшего себя многочисленными преступлениями.

Однако, борясь за очищение нравов, Савонарола возрождал средневековые аскетические принципы. Веселые танцы и светские песни заменялись религиозными гимнами, на кострах сжигались творения ренессансных художников и писателей, в том числе «Декамерон» Боккаччо. В конце концов сторонникам папы и Медичи удалось захватить Саванаролу. Он был объявлен еретиком и казнен. Впоследствии его мысли и лозунги были использованы идеологами Реформации. В XVI в. Флоренция вновь вернулась к тирании. Ее правители стали именоваться герцогами.

Итальянские тирании были местной разновидностью абсолютизма. Только если абсолютизм во Франции знаменовал победу национальных сил, добившихся объединения государства, то итальянский региональный абсолютизм не только не содействовал политическому объединению страны, но, наоборот, закреплял ее государственную раздробленность. Историческая трагедия Италии заключалась в том, что в силу сложившихся условий в ней не было влиятельных социальных сил, которые были бы кровно заинтересованы в национальной консолидации страны. Повсюду преобладали местные интересы. Торговая конкуренция разъединяла города, все время враждовавшие между собой. Только отдельные энтузиасты, начиная с Данте, мечтали о единой великой Италии. Не удалась попытка прославленного Петраркой народного трибуна Кола ди Риенци превратить республиканский Рим в столицу объединенной Италии. Не удалась и попытка сына папы Александра VI Цезаря Борджа, с 1499 г. бывшего правителем Романьи, ценой вероломства и убийств восстановить Римское государство.

В таких странах, как Франция или Англия, победа абсолютизма была сопряжена с экономическими успехами страны. В Италии эти успехи затормозились во второй половине XV в., а затем страна вступила в полосу экономического упадка. Важнейшей причиной этого упадка явилось падение Византии, захваченной в 1453 г. турками, а также великие географические открытия, переместившие международные торговые пути далеко на запад.

Победа турок закрыла перед итальянскими купцами Ближний Восток, включая Черное море, а открытие морского пути в Индию и Америку переместило торговые связи в бассейн Атлантического океана, выдвинув на первое место Португалию, Испанию, Нидерланды и Англию.

Средиземное море перестало играть былую роль в международной торговле, и в связи с этим в упадок начали приходить итальянские торговые города. Упадок торговли, а также промышленности повлек за собой рефеодализацию Италии. В стране из-за вражды городов отсутствовал емкий внутренний рынок. Внешней итальянской торговле препятствовала возросшая экономическая мощь более сильных европейских государств. В этих новых условиях итальянская буржуазия начинает скупать дворянские титулы и земли, все более переходя на положение землевладельцев, живущих за счет крестьянского труда.

Слабостью Италии не преминули воспользоваться могущественные соседние державы- Франция и Испания. В 1494 г. войска французского короля Карла VIII, призванные на помощь миланским герцогом, враждовавшим с неаполитанским королем, вторглись в пределы Италии. До 1559 г. продолжались походы французских королей. Однако, натолкнувшись на вооруженное противодействие Испании и Германской империи, они вынуждены были отказаться от своих притязаний. Зато испанцам удалось закрепиться на обширной территории Италии. Став ареной военных действий, Италия терпела ужасные бедствия. В 1527 г. войска Карла V (сперва испанский король, а затем император Германской империи) захватили Рим и подвергли его страшному разгрому и ограблению.

Реформация, сокрушившая власть католической церкви в ряде европейских государств, почти не затронула Италию. Страну охватывает волна Контрреформации: свирепствует инквизиция, лучшие произведения европейской словесности попадают в список запрещенных книг.

Естественно, что с годами культура Италии приобретает трагический оттенок. Но даже в самых трудных условиях итальянская гуманистическая культура озарена ярким светом нового ренессансного мирочувствия. Это относится прежде всего к гуманистической философии, громко зазвучавшей в XV в.

Продолжая дело, начатое Петраркой, итальянские гуманисты XV в. решительно выступали против средневековой схоластики, против догматизма, насаждавшегося церковным руководством. Они не отрекались от бога, но горячо ратовали за свободу взглядов, за право человека на свободное познание мира. Их философские концепции не были идентичны. Можно говорить о различных течениях гуманистической философской мысли. Конечно, все они глубоко ценили античных мыслителей, а из мыслителей христианской эры предпочитали, вслед за Петраркой, идеологов раннего христианства. Сперва они охотно опирались на Аристотеля и в какой-то мере на Эпикура. С середины XV в. на первое место вышел Платон и древние неоплатоники. Но в центре их внимания всегда стоял человек. Ему посвящались философские трактаты. Он становился героем гражданского гуманизма, связанного с республиканскими идеалами. От него ждали активности и могучего напряжения сил. Его эмблемой является Геракл.

Впервые гуманистическая концепция человека и его земных достоинств была изложена в трактате Джаноццо Манетти (1396-1459) «О достоинстве и превосходстве человека» (1451-1452). Обращает на себя внимание откровенно декларативное название трактата, написанного образованным флорентийцем, автором жизнеописаний Сократа, Сенеки, Данте, Петрарки и Боккаччо. В своем труде Манетти решительно полемизирует с папой Иннокентием III (1160 или 1161-1216), который, еще будучи кардиналом, написал трактат «О презрении к миру, или О ничтожестве человеческой жизни», выдержанный в духе угрюмого средневекового аскетизма. В противоположность ему итальянский гуманист любуется как духовной, так и физической красотой человека, являющегося детищем благой Природы. «Какие расположения планов, построение линий, фигура и облик могут быть в действительности или в помыслах более прекрасными, нежели человеческие?» — вопрошает он[Цит. по: Ревякина Н.В. Учение о человеке итальянского гуманиста Джаноццо Манетти // Из истории культуры средних веков и Возрождения. М., 1976. С. 254.] . Ведь не случайно античные скульпторы и живописцы, не найдя образа прекраснее человеческого, стали изображать богов в виде людей. Манетти восхищается многообразием человеческих чувств. Его радует, что человек в отличие от животных способен ценить мудрость и красоту. Его восхищает процесс познания, высоко возносящего человека. Он решительно не согласен с Иннокентием III и другими проповедниками аскетизма, для которых человек всего лишь «хрупкое, бренное и ничтожное существо».

Доводы папы ему представляются «построенными на песке». Он с восторгом говорит о человеческом разуме, о силе которого свидетельствуют великие деяния и изобретения, в том числе подвиги мореплавателей, открывающих новые земли, замечательные творения зодчих, скульпторов, живописцев, историков и поэтов. Восхищает Манетти и красота мира, подвластного человеку, и творческий гений человечества, преобразующего природу. «Познавать и действовать» — вот, по словам Манетти, естественная и благородная задача человеческого рода.

В трактате Манетти гуманистическая философия бросала вызов застывшим средневековым канонам. И нет ничего удивительного в том, что испанская инквизиция внесла трактат итальянского гуманиста в индекс запрещенных книг.

Младшим современником Манетти был выдающийся гуманист Леон Баттиста Альберти (1404-1472), один из тех «универсальных людей», которыми вправе была гордиться эпоха Возрождения. Он был филологом, знатоком греческого языка, картографом, теоретиком искусства (трактаты «О живописи», «О ваянии», «О зодчестве»), архитектором, живописцем, музыкантом, поэтом, философом, особое внимание уделявшим проблемам этики («О семье», «Домострой» и др.). В отличие от многих гуманистов, писавших на латинском языке, он не пренебрегал народным итальянским языком, который он решительно вводил в культурный обиход Италии.

Как и Манетти, Л.Б. Альберти был самого высокого мнения о человеке. В диалоге «О семье» (1433-1443) он писал: «Природа, то есть бог, создала человека частично небесным и божественным, частью же самым прекрасным и благородным среди смертных… Она дала ему ум, понятливость, память и разум — свойства божественные и самые необходимые для того, чтобы исследовать, различать и понимать, чего следует избегать и к чему стремиться, дабы сохранить самого себя»[Цит. по: Брагина Л.М. Социально-этические взгляды итальянских гуманистов (вторая половина XV века). М., 1983. С. 131.] . Будучи порождением гармоничной природы, человек, по мнению Альберти, способен противостоять козням дисгармонической фортуны. И зло — всего лишь испорченность разума, а не естественное свойство человека. Укрепляя свой разум, человек всегда может достичь желаемого. Сила его духа огромна, и фортуна выигрывает лишь у того, кто ей покоряется. Нравственное совершенство, труд и знание помогают человеку одерживать верх над фортуной. «Не для того дает природа человеку величие разума, ума, таланта, чтобы он прозябал в покое и изнеженности. Человек рожден, чтобы быть полезным себе и не менее полезным для других… В праздности мы становимся слабыми и ничтожными. Искусство жить достигается в деяниях»[Там же. С. 158.] .

В деяниях самого Л.Б. Альберти властно заявлял о себе творческий дух итальянского Возрождения. До сих пор привлекают внимание не только его литературные труды, но и построенная им церковь Сант-Андреа в Мантуе, фасад церкви Санта Мария Новелла и дворец Руччелаи во Флоренции. Его радостная апология творческого труда весьма далека от хмурой церковной догмы о труде как о наказании, ниспосланном человеку, осмелившемуся вкусить плод с древа познания.

При Козимо Медичи во Флоренции была организована по примеру древних Платоновская Академия (1459-1521), сыгравшая весьма заметную роль в культурной жизни Италии эпохи Возрождения. Следует помнить, что платонизм и неоплатонизм еще в средние века не раз становились источником еретического вольномыслия, в то время как Аристотель старанием теологов превратился в оплот церковной ортодоксии, в своего рода ученое знамя схоластики. В этих условиях демонстративное обращение гуманистов к платонизму содержало отчетливо выраженную антисхоластическую тенденцию. При этом новый этап в развитии гуманистической философии означал и заметное расширение ее умственного кругозора. Наряду с проблемами этики, столь занимавшими гуманистов первой половины XV в. их начинают привлекать проблемы натурфилософии. А черты пантеизма, присущие их взглядам на природу, выводили их за пределы католического вероучения.

Глава и основоположник Платоновской Академии Марсилио Фичино (1433-1499) перевел на латинский язык все диалоги Платона, еще недостаточно хорошо известного в то время в Западной Европе, а также сочинения древних неоплатоников и написал комментарии к ним.

В своих трактатах («Комментарий на «Пир» Платона», «Платоновская теология» и др.) он развивает мысль о слитности бога и мира, прекрасного в своей гармонической цельности. По словам М. Фичино, «красота — некий акт или луч оттуда [от бога — Б.П.], проникающий во все». «И как тот, кто посмотрит на свет в этих четырех элементах, увидит луч самого солнца, так и тот, кто созерцает и любит красоту в любом из этих четырех порядков — уме, душе, природе и теле, — созерцает и любит в них сияние бога и в такого рода сиянии созерцает и любит самого бога»[Фичино М. Комментарий на ] . Подобные мысли прочно вошли в обиход итальянского искусства эпохи Возрождения, найдя в живописи Рафаэля и его круга свое наиболее проникновенное выражение. Это было искусство, прославлявшее здешний мир, озаренный божественной, т.е. идеальной красотой.

Понятно, что в центре этого обожествленного мира стоит человек, наделенный (и только он среди живых существ) бессмертной душой. М. Фичино прославляет его могучий разум, его беспредельную творческую мощь. В «Платоновской теологии» он даже осмеливается утверждать, что, будь у человека необходимые инструменты, он мог бы подобно самому богу создавать небесные миры. Ревнитель мировой гармонии, запечатлевающей единство мировой души, он мечтал о приходе «всеобщей религии», которая бы положила конец конфессиональной розни. Конечно, подобные мечты никак не вязались с существующими в Европе взглядами и порядками и не соответствовали церковному учению о христианстве как единственной боговдохновенной религии.

Но М. Фичино верил в силу прогресса. Если в XIV в. Ф. Петрарка вынужден был разыскивать единомышленников главным образом в классической древности, то на исходе XV в. М. Фичино с радостью наблюдал, как росла и укреплялась новая культура не только в Италии, но и за ее пределами. «Наш век — век воистину золотой, — писал он одному фламандскому астроному. — Он возродил свободное искусство, которое уже почти погибло, — грамматику, поэзию, ораторское искусство, живопись, скульптуру, архитектуру, музыку и древние напевы орфеевой арфы… Во Флоренции восстал из мрака свет платоновской мудрости, а в Германии именно в наше время были изобретены орудия для печатания книг»[Цит. по: Горфункель А.Х. Гуманизм и натурфилософия итальянского Возрождения. М., 1977. С. 17.] .

К Платоновской Академии был близок Джованни Пико делла Мирандола (1463-1494), один из наиболее своеобразных итальянских мыслителей эпохи Возрождения.

Полиглот, эрудит, искатель новых путей в науке и философии, он вызывал восхищение гуманистов и обвинения в опасном вольномыслии со стороны церковных властей. В 1487 г. Пико предполагал публично защищать в Риме «900 тезисов, касающихся философии, каббалистики, теологии», но диспут не был разрешен папскими эмиссарами, так как среди тезисов, выдвинутых Пико, многие были признаны еретическими. Молодой философ даже был арестован агентами инквизиции, и только заступничество Лоренцо Медичи спасло его от церковного суда. Подобно М. Фичино, он на огромную высоту возносил человека. Свою «Речь о достоинстве человека» он начал словами: «Я прочитал, уважаемые отцы, в писаниях арабов, что, когда спросили Абдаллу Сарацина, что кажется ему самым удивительным в мире, он ответил: ничего нет более замечательного, чем человек. Этой мысли соответствуют и слова Меркурия: О Асклепий, великое чудо есть человек»[Пико делла Мирандола. Речь о достоинстве человека / Пер. Л. Брагиной // Эстетика Ренессанса. М., 1981. Т. 1. С. 248.] . Пико мечтал о синтезе всех философских систем мира, исходя из представления о единстве всеохватывающего Логоса. Для Пико человек — это универсальный микрокосм, обладающий неограниченный творческой потенцией, и положение его на земле совсем особое. Но только разум, свободная воля, правильный выбор, познание окружающей действительности могут служить залогом величия человека. Пико отвергает астрологию («Рассуждения против божественной астрологии»), согласно которой судьба человека зависит от небесных светил. Скорее человеку дано повелевать надземными силами. А к господству в мире он вправе идти различными путями. Одним из этих путей является «натуральная магия», дающая человеку власть над силами природы. Она для Пико — «завершающая ступень философии природы»[Эстетика Ренессанса. Т. 1. С. 261.] . И она «включает в себя богатство древних мистерий, ведет к глубочайшему проникновению в скрытые тайны явлений, к познанию природы в целом»[Там же. С. 262.] .

О человеческой любви, к которой с давних пор обращается поэзия, Пико рассуждает в «Комментарии к канцоне о любви Джироламо Бенивьени» (флорентийского поэта- гуманиста, причастного к Платоновской Академии). Он полагает, что по самой своей природе человеческая любовь — «образ небесной любви»: «Некоторые, наиболее совершенные, вспоминая об идеальной красоте, которую созерцала их душа, прежде чем была заключена в тело, испытывают сильное желание вновь ее увидеть и, чтобы достичь этого, как можно более отделяются от тела, так что душа возвращает свое былое достоинство, становясь полностью хозяйкой тела и не подчиняясь ему никаким образом. Тогда и возникает в ней любовь — образ небесной любви, которую можно назвать любовью совершенной человеческой природы…»[Там же. С. 296.] .

Идеи платонизма, развивавшиеся флорентийской Платоновской Академией, оказали заметное воздействие и на итальянскую (да и не только итальянскую) поэзию эпохи Возрождения. О высокой платонической любви писал в трактате «Азоланские беседы» (1505) ученый-гуманист Пьетро Бембо (1470-1547), автор стихов, опиравшихся на традицию Петрарки.

Петрарка был кумиром многих итальянских поэтов XV-XVI в. Но хотя среди итальянских петраркистов и встречались поэты одаренные, никто из них по силе и самобытности таланта не мог сравняться с Петраркой и тем более превзойти его. В конце XV в. обращали на себя внимание петраркисты Неаполя (Серафино Аквилано и др.), опиравшиеся преимущественно на прециозные элементы в лирике Петрарки. Против этого увлечения прециозностью выступил Пьетро Бембо, признанный глава петраркистов XVI в., канонизировавших «высокий» стиль Петрарки, его лирические жанры, образы, эпитеты и пр. Наиболее одаренные из них писали в первой половине XVI в. Это были Аннибал Каро, Джованни делла Каза, биограф Бембо, выдающийся лирик, оказавший влияние на Торквато Тассо, и др. Среди поэтов-петраркистов появлялись и женщины, игравшие значительную роль в культурной жизни эпохи Возрождения: таковы знатная римлянка Виттория Колонна, воспетая Микеланджело, и Гаспара Стампа, горевавшая об утраченной любви.

Как петраркист начинал свой поэтический путь Микеланджело Буонарроти (1475-1564). Великий скульптор, живописец и зодчий, он был также очень интересным самобытным поэтом. Большая мысль и большое чувство, могучая и смелая образность, а также скорбный, подчас гневный взгляд на окружающий мир сближают поэзию Микеланджело с его титаническими творениями в области ваяния и живописи. Неукротимым дантовским духом овеяна его знаменитая стенопись «Страшный Суд» в Сикстинской капелле. Непосредственно Данте и его могучему таланту посвящен сонет Микеланджело, начинающийся словами:

Он зрел картины божьего суда,
Он побывал в Чистилище и, зная
Дорогу в Рай, достиг при жизни Рая,
Чтоб молвить правду, воротясь сюда.

(Пер. Е. Солоновича)

Многие стихотворения Микеланджело связаны с его скульптурными работами. Так, четверостишие «Молчи, прошу…» (ок. 1546) имеет отношение к статуе «Ночь» на гробнице Джулиано Медичи. В ответ на любезные строки поэта Дж. Строцци: «Она из камня, но в ней есть дыханье, Лишь разбуди — она заговорит», Микеланджело написал:

 

Молчи, прошу, не смей меня будить.
О, в этот век, преступный и постыдный,
Не жить, не чувствовать — удел завидный.
Отрадно спать, отрадней камнем быть.

(Пер. Ф.И. Тютчева)

Эти трагические строки явились уже в то время, когда над Италией нависли черные тучи Контрреформации.

В период интенсивного подъема итальянского гуманизма в XV в. на классическом латинском и итальянском языках создавались поэтические произведения, пронизанные жизнелюбивым античным духом. Сам Лоренцо Медичи, человек разносторонне одаренный, писал звучные стихи, среди которых особенно примечательны «Карнавальные песни». Они распевались во время карнавальных шествий. Особенно известна песня «Триумф Вакха и Ариадны», впервые переведенная на русский язык В.Я. Брюсовым в 1920 г. В этой песне, прославляющей человеческую радость, оживают чарующие образы античной мифологии. Вслед за Горацием поэт призывает юношей и девушек не упускать счастливых мгновений.

К флорентийской поэтической школе принадлежал также Анджело Полициано (1454-1494), знаток античной литературы, профессор латинского и греческого красноречия во Флорентийском университете, своего рода придворный поэт Лоренцо Великолепного.

В неоконченную поэму «Стансы на турнир», которая должна была прославить род Медичи, он включил выразительное описание острова Кипр, местопребывания богини любви Киприды. Полициано также написана первая гуманистическая драма «Сказание об Орфее» (1480), в основу которой положен античный миф о сладкогласном певце Орфее, который своим пением склонил сурового повелителя Аида Плутона вернуть ему из царства теней Евридику, погибшую от уксуса змеи.

Впрочем, не все итальянские поэты XV и XVI вв. пели о любви, о красоте, стремились утвердить в поэзии «высокую» гармоническую форму. Были в Италии поэты совсем иного склада, смело откликавшиеся на темные стороны жизни, поэты-сатирики, насмешливые и язвительные. К числу таких поэтов в XV в. принадлежал Доменико Буркьелло (1404-1449), родившийся в семье бедного плотника.

Он был цирюльником во Флоренции, за смелые нападки на диктатуру Медичи изведал тюремное заключение и изгнание. Жизнь не баловала этого острого на язык плебея. Не воспаряя в царство идеальной гармонии, Буркьелло в своих бурлескных стихотворениях охотно касался мелочей повседневной жизни, подсмеивался над своими злоключениями, писал на особом площадном жаргоне. Нарушая поэтический «этикет», он деформировал строгую каноническую форму сонета, введя в литературный обиход так называемые «хвостатые» сонеты, в которых количество строк превышает четырнадцать.

Виднейший представитель итальянской бурлескно-сатирической поэзии XVI в., Франческо Берни (ок. 1497-1535) вращался в иной социальной среде.

Он не был плебеем, не был бедняком. По своему служебному положению он близко стоял к церковной и светской знати. Но эта близость, видимо, стоила ему жизни. Есть предположение, что он был отравлен, так как, обосновавшись во Флоренции в 1533 г., не захотел по требованию флорентийского герцога угостить ядом одного кардинала.

Продолжая традиции бурлескной поэзии XV в., Берни в то же время избегает гротескных площадных оборотов и словечек. Он тяготеет к стилю ясному и естественному. В ряде забавных стихотворений он воспевает возвышенным слогом низменные вещи. Значительной популярностью пользовались его причудливые capitoli в терцинах в честь персиков, угрей, чумы и т.п. Но ведь подобные шуточные панегирики встречались еще в античной литературе. Выдающегося успеха Берни достиг в области сатирической поэзии. Хорошо зная обычаи и нравы католического клира, погрязшего в пороках, Берни позволяет себе насмехаться над приближенными пап и над самими папами, в том числе над сумрачным Адрианом VI (1522-1523), насаждавшим идеи Контрреформации.

Значительное место в литературе итальянского Возрождения занимала эпическая поэзия, у истоков которой стояли Петрарка и Боккаччо. Образцы итальянского народного эпоса хранили в своей памяти народные сказители — кантастории. Только в Италии этот эпос не получил такого самобытного национального выражения, как во Франции, Испании или Германии. В эпосе кантасториев прочное место заняли иноземные сюжеты и прежде всего сказания французского Каролингского цикла с его героями — императором Карлом и доблестным Роландом, получившим в Италии имя Орландо. Традиционные сюжеты обрастали новыми мотивами, персонажами, деталями и оборотами событий.

К сказаниям об Орландо в XV в. обратился флорентийский поэт Луиджи Пульчи (1432-1484), приближенный Лоренцо Медичи.

Вслед за Буркьелло он тяготел к буффонному реализму, его грубоватый юмор во многом предвосхищает манеру Ф. Рабле, на которого Пульчи оказал несомненное влияние. Сюжет своего крупнейшего создания — поэмы в 28 песнях «Большой Морганте» (1483) — он в значительной мере заимствовал у кантасториев. Вслед за народными певцами Пульчи повествует о вражде между родом Кьяромонте и родом Маганца, представителем которого выступает презренный предатель Гано (Ганелон). Поэма завершается описанием Ронсевальской битвы и местью Карла за гибель Роланда.

Наряду с образами традиционных эпических героев, в характеристику которых подчас внесены буффонно-юмористические черты (император Карл рисуется глуповатым стариком, Ринальдо — болтуном и кутилой и пр.), Пульчи выводит комические фигуры преданного Роланду добродушного великана Морганте и его неразлучного спутника плута Маргутта. С этими фигурами и связан преимущественно буффонный элемент поэмы, который, впрочем, неизменно проявляется и в самой художественной манере Пульчи, склонного к гротескной гиперболизации изображаемых событий и к разрушению иллюзии путем введения в серьезное повествование неожиданной насмешки, задорной шутки. Это связано как с ироническим отношением Пульчи к феодально- церковным ценностям, так и с тем радостным жизнелюбием, которое у Пульчи. как и у Рабле, выступает в формах веселой народной буффонады. К числу вольнодумных эпизодов поэмы принадлежит эпизод с двумя прыткими дьяволами Астаротом и Фарфарелло, которые вместе с Ринальдо летят в Ронсевальское ущелье. По пути Астарот ведет беседу на богословские и географические темы, красноречиво защищая догматы христианской веры, в чем явственно проявляется насмешливое отношение Пульчи к официальному католицизму.

Прошло всего несколько лет после появления поэмы Пульчи, как в Ферраре увидела свет еще одна поэма на сюжет Каролингского цикла. Это был «Влюбленный Роланд» (1486) Маттео Боярдо (1441-1494), знатного аристократа, жившего при дворе Феррарского герцога.

Вновь поэт обращается к сказаниям о Роланде, но его поэма не похожа на озорную поэму флорентийского стихотворца. У Пульчи старинное героическое сказание как бы ожило среди задорного народного карнавала. Боярдо придает ему очертания куртуазного рыцарского романа. Суровый герой французского средневекового эпоса даже перед смертью не вспоминает о своей любящей невесте, тоскующей по нем в далеком Аахене. Под пером Боярдо Роланд, подобно другим странствующим рыцарям, галантен и влюблен. Его пленила прекрасная Анджелика, дочь короля Катая. Ради нее он отправляется на Восток и совершает рыцарские подвиги. Как и в куртуазных романах, в поэме Боярдо одно приключение громоздится на другое, сюжетные линии прихотливо переплетаются, автор широко использует пестрый реквизит куртуазной фантастики (феи, великаны, волшебники, драконы, зачарованные кони, заколдованное оружие и т.п.). Народной буффонаде уже нет места в нарядном и изысканном мире феррарского поэта. Боярдо не закончил своего произведения, но и в незаконченном виде оно имело большой успех у читателей.

Продолжить поэму Боярдо решил один из самых выдающихся поэтов итальянского Возрождения Лодовико Ариосто (1474-1533).

Подобно своему предшественнику, он был тесно связан с феррарским герцогским двором. Ариосто писал стихи, сатиры в духе Горация и «ученые комедии» по правилам античной поэтики. Но самым замечательным его произведением стала поэма в октавах (46 песен) «Неистовый Роланд», над которой он работал на протяжении 25 лет (1507-1532). К площадной буффонаде Пульчи поэма эта уже не имела никакого отношения. Ариосто не только подхватил сюжетные нити феррарского поэта, но и развил его поэтическую манеру, придав ей замечательную художественную силу.

Заглавие поэмы указывает на то, что Роланд (Орландо) продолжает оставаться центральной фигурой повествования. Разыскивая Анджелику и совершая попутно различные подвиги, Роланд неожиданно узнает, что юная красавица, любви которой добивалось множество рыцарей, полюбила сарацинского воина Медоро (Песнь 23). Горю и отчаянию Роланда нет предела. Он теряет рассудок и движется по миру, все сокрушая на своем пути, пока легкомысленный рыцарь Астольфо, появлявшийся еще в поэме Боярдо, не слетал на Луну, где хранятся вещи, потерянные людьми на земле, и не вернул Роланду его рассудка, хранившегося в увесистом сосуде.

С историей Роланда переплетаются в поэме истории других персонажей, образуя нарядный узор, состоящий из огромного числа эпизодов любовного, героического, волшебного и авантюрного характера. Нет возможности и необходимости перечислять здесь все эти истории. Следует, однако, обратить внимание на историю любви молодого сарацинского героя Руджеро и воинственной девы Брадаманты, сестры Ринальдо. Ариосто уделяет ей пристальное внимание, так как от их сочетания должна произойти фамилия феррарских герцогов д’Эсте. Он неистощим на поэтический вымысел. Заключительные эпизоды этой истории посвящены войне, которую держава Карла Великого ведет с сарацинами, вторгшимися во Францию. Принявший христианство Руджеро побеждает на поединке сильнейшего витязя неверных Родомонта, бросившего ему обвинение в измене. Браком Брадаманты и Руджеро завершается пространная поэма Ариосто, прочно вошедшая в историю европейской литературы. С ее отголосками мы встречаемся и у Вольтера («Орлеанская девственница»), и у Виланда («Оберон»), и у Пушкина («Руслан и Людмила»).

По своим жанровым признакам «Неистовый Роланд» ближе всего стоит к куртуазному рыцарскому роману. Но это вовсе не означает, что Ариосто поставил перед собой задачу возродить этот средневековый жанр в его специфических чертах. В поэме Ариосто многое выглядит так же, как в рыцарском средневековом романе, но многое уже весьма отлично от него. Как и в средневековом романе, в поэме Ариосто рыцари влюбляются в прекрасных дам и совершают подвиги в их честь. Только если в средневековом романе неизменно царил куртуазный дух, а двор короля Артура являлся заповедником куртуазного этикета с его изысканностью и принципом «меры», то в поэме Ариосто этот принцип открыто нарушен в драматической истории Роланда — главного персонажа произведения. Ведь любовь не только не превращает Роланда в идеального уравновешенного рыцаря, но доводит его до безумия. Ариосто рисует устрашающий портрет прославленного героя, блуждающего по раскаленным пескам Африки:

Глаза ввалились, спрятавшись в орбитах,
Лицом костлявым стал он и худой,
С копной волос, взъерошенных и сбитых,
С густою, безобразной бородой…

(Песнь 29, октава 60. Пер. А. Курошевой)

Появляясь на страницах занимательной повести, драматическая история Роланда напоминает читателям о превратностях земной жизни, в которой свет перемежается с тенью и которая не укладывается в тесные рамки куртуазного кодекса. Поэт словно соревнуется с Творцом вселенной. Он создает свой обширный мир. Он талантливый зодчий, как бы подтверждающий дерзкую мысль Марсилио Фичино о человеке, который равен Вседержителю по своим безграничным созидательным потенциям.

Что касается до сказочных эпизодов поэмы, то они в значительной мере связаны со стародавней мечтой человека о красоте, в которой так нуждаются люди. У Ариосто это прежде всего зачарованные замки и сады, соревнующиеся по своей прелести с Эдемом. Как и во владениях античной богини Киприды, описанных поэтом Полициано, здесь непрестанно благоухают цветы, зеленеют рощи лавров, миртов и пальм, свои песни распевают соловьи, на лугах пасутся олени и лани, не страшась никаких опасностей (Песнь 6). И все же эти чарующие глаз замки и сады созданы в поэме волею злых сил. За красотой в них таится коварство. На острове Альчины люди даже теряют свой человеческий образ (превращение в мирт рыцаря Астольфо). А разве в реальной земной жизни этого не бывает? Тесно связанный с тираническим феррарским двором, Ариосто хорошо это знал.

Так в поэме вновь и вновь сквозь волшебную оболочку проступают острые углы реальной земной жизни. Не задевая прямо своих феррарских покровителей, Ариосто позволяет себе осуждать тиранию, которая со времен Суллы, Нерона, Максимина и Аттилы столько зла причинила людям. Жестокие тираны не раз появлялись на Апеннинском полуострове. И разве папа Юлий II не призвал немцев вторгнуться в Италию? (Песнь 17).

Изображая бесконечные поединки, битвы и сражения, в том числе кровопролитную битву за Париж с участием Карла Великого, прославляя подвиги христиан в битве с мусульманами (эта тема в то время была достаточно актуальной — ведь не так давно турки сокрушили Византийскую империю и надвигались на Европу), Ариосто вовсе не был выразителем средневекового воинственного духа. О рыцарских поединках он нередко писал с легкой усмешкой, как о своего рода карнавальной игре или представлении кукольного театра, и тогда горячая человеческая кровь по воле поэта словно бы превращалась в клюквенный сок. Но если речь заходила об Италии, его дорогой отчизне, он глубоко скорбел и не хотел скрывать этой своей скорби:

Упившись, спишь, Италия, безвластно,
И не скорбишь, что стала ты рабой
Народов, встарь склоненных пред тобой!

(Песнь 17, октава 76. Пер. А. Курошевой)

Вызывают его осуждение также пороки католического клира. Особенно попадает от него монашеской братии. Слетевший с неба архангел Михаил с изумлением видит, что в монастырях царят порядки, весьма далекие от подлинного благочестия. Вместо смирения, человеколюбия и почтения к святыне здесь торжествуют сребролюбие, лень, лицемерие и гордыня, повергающая во прах бедняков и всех страждущих (Песнь 14, октавы 78-90).

Талантливый представитель высокого Возрождения, Ариосто ценил людей деятельных, энергичных, способных на подвиг, на сильные чувства. Персонажи рыцарских романов, при всей их крайней условности, были ему в этом отношении близки. Но дух корысти и варварского разрушения он решительно осуждал. Так, осудил он появление в Европе огнестрельного оружия в результате изобретения пороха в XIV в. немецким монахом — изобретения «адского», принесшего людям неисчислимые беды (Песнь 11, октавы 21-27).

Совсем иное отношение у Ариосто к бесстрашным мореплавателям, бесконечно раздвинувшим пределы известного европейцам мира. В уста спутника Астольфо, покинувшего остров коварной Альчины и мечтающего вернуться к себе в Англию, он вложил красноречивое пророчество о том, как со временем новые Язоны найдут морской путь в Индию и откроют Новый Свет, прозрачно намекая при этом на экспедиции Васко да Гамы и Колумба (Песнь 15, октавы 20-23). Автору доставляет видимое удовольствие все время расширять географические пространства поэмы, простирающиеся от стран Западной Европы до Китая (Катая) и от Северной Африки до Индии. События ее развертываются на суше, на воде и в воздухе, мелькают названия таких городов и земель, как Париж, Арль, скифские и персидские берега, Эфиопия, Дамаск, Нубия, Прованс, Бизерта, Тапробана и т.д.

При этом рассказчик никогда не исчезает из поля зрения читателя, как это обычно бывало в героическом эпосе средних веков. Ведь это от него зависит, как развернутся дальнейшие события, только он один способен запутать и распутать пестрые сюжетные нити поэмы. Он не только прямо среди стихотворного текста обращается к Ипполиту д’Эсте, которому посвящена поэма, но и вспоминает о читателях (Песнь 23, октава 136) и т.п.

Мягкий юмор пронизывает многие страницы этой замечательной поэмы, которую по справедливости можно считать одной из самых высоких вершин в литературе итальянского Возрождения.

Источники поэмы Ариосто многообразны. Наряду с песнями кантасториев, средневековым героическим эпосом и рыцарским романом, народными сказками и старинными новеллами в поэме слышатся отголоски античных мифов и других созданий античной культуры, столь любезных сердцу поэта-гуманиста.

Прошло несколько десятилетий, и появился последний великий поэт итальянского Возрождения Торквато Тассо (1544-1595).

Он родился в Сорренто в семье поэта Бернардо Тассо. Живя в Венеции, опубликовал рыцарскую поэму в 12 песнях «Ринальдо» (1561). В Падуе и Болонье слушал курсы философии и красноречия (1562-1564). В «Рассуждении о поэтическом искусстве и в особенности с героической поэме» (1564-1565) он выступил против «разбросанной» манеры Ариосто, за стройный порядок эпических поэм классической древности. По примеру Боярдо и Ариосто, переехав в 1565 г. в Феррару, Тассо связывает свою судьбу с феррарским двором. Молодой поэт погружается в шумную суету придворной жизни. Сестры герцога отмечают его своим вниманием. Успех сопутствует его высокопоэтической пасторали «Аминта» (1573), посвященной любви пастуха Аминты, внука «великого бога пастухов Пана», и целомудренной нимфы Сильвии.

В Ферраре Тассо задумывает и пишет свое самое значительное произведение — героическую поэму в октавах «Освобожденный Иерусалим» (1575), в основу которой положены теоретические принципы, намеченные в вышеупомянутом «Рассуждении».

С Ариосто он еще в чем-то связан, но на смену высокому Возрождению пришло Возрождение позднее. Изменилась историческая обстановка, перед литературой встали новые задачи. Ренессансное «своеволие» Ариосто уже не соответствовало духу времени, определявшемуся во многом нормами Контрреформации. В кругу ученых филологов возрос педантизм, превыше всего ставивший требования различных «правил». Увлечение Платоном сменилось повышенным интересом к Аристотелю, в частности к его «Поэтике». Зарождался классицизм, которому удалось достигнуть подлинного расцвета во Франции в XVII в.

В соответствии с новыми требованиями Тассо задумал написать поэму героическую, весьма серьезную, не нарушавшую требований правдоподобия и вдобавок религиозную. В отличие от поэмы Ариосто она должна была обладать ясностью построения и логичностью в развитии действия.

Отойдя от сказаний Каролингского цикла, Тассо обратился к событиям не столь отдаленным. Он решил воспеть первый крестовый поход, завершившийся в 1099 г. взятием Иерусалима. Освобождение «гроба Господня» являлось событием, которое более соответствовало духу времени. К тому же борьба европейцев с мусульманами все продолжалась, и недалек был 1581 год, когда объединенные силы Испании, Венецианской республики и папского Рима нанесли жестокое поражение Оттоманской империи, разгромив неподалеку от греческого города Лепанто могущественный турецкий флот.

Программной фигурой поэмы стал предводитель этого победоносного похода Готфрид IV Бульонский, герцог Нижней Лотарингии, умерший после взятия Иерусалима в 1100 г. Тассо даже намеревался назвать его именем свою поэму («Гоффредо»). Готфрид (Готфред) — образцовый рыцарь, образцовый христианин, лишенный земных слабостей, всецело преданный высокой религиозной идее. Поэму завершает торжественный финал:

Так победил Готфред. Еще закат
Не заалел, как славный победитель
Уже вступил в освобожденный град,
В котором жил и смерть приял Спаситель.
С себя не сняв окровавленных лат,
Вождь ввел народ в священную обитель.
Пред алтарем сложив свой меч, Готфред
Благочестивый выполнил обет.

(Песнь XX, октавы 137-144. Пер. О. Румера)

В поэме, в которой тон задает Готфред, нет места иронии и тем более буффонаде. При всем том «Освобожденный Иерусалим» — не унылая церковная проповедь, но художественное произведение, наполненное подлинной поэзией. Тассо никак не может расстаться с воспоминаниями об Ариосто и рыцарских романах. В то же время, стремясь к историческому правдоподобию, он заметно потеснил сказочный элемент, такую большую роль игравший у его предшественников. Потеснил, но не отказался от него. Жилище волшебника, околдованный лес, волшебные сады и замки продолжают появляться на страницах поэмы Тассо. Не забыты им и прекрасные девы-воительницы и рыцари, влюбленные в них. От руки одного такого доблестного рыцаря Танкреда погибает воительница неверных принцесса Клоринда. Слишком поздно узнает он в храбром воине, бьющемся с ним на поединке, свою возлюбленную.

«Разбросанная» композиция Ариосто уступает в поэме место композиции более стройной, присущей классическим античным поэмам. Образцом для Тассо послужила прежде всего «Илиада» Гомера, а также «Энеида» Вергилия. Сюжетную ситуацию, связанную в «Илиаде» с «гневом Ахилла», Тассо использует в своей поэме, придав ей иное звучание. Это наиболее романтический эпизод в истории рыцаря Ринальдо, легендарного предка феррарских герцогов д’Эсте.

Желая ослабить силы крестоносцев, дамасский царь — маг Идроад посылает к ним в лагерь свою прекрасную племянницу волшебницу Армиду. Влюбляя в себя молодых витязей, она увлекает их из войска христиан. В сети к Армиде попадает и Ринальдо — оплот крестоносцев. Армида переносит его на далекий остров, затерявшийся среди океана, где все цвело невиданной красотой. В любовных утехах прославленный рыцарь забыл о своем высоком долге. Тем временем крестоносцы переживают тяжелые времена. И конечная победа христиан зависит от возвращения Ринальдо. Тогда Готфред отправляет на розыски исчезнувшего героя несколько витязей. Они достигают острова Армиды, минуют опасности (дикие звери — стражи острова) и соблазны (нагие девы), проходят дворец-лабиринт и попадают в дивный сад, где находят Ринальдо возле Армиды. Один из пришедших уставляет перед Ринальдо алмазный шит.

Ринальдо бросил взор на этот щит
И в нем свое увидел отраженье,
Какой несвойственный мужчине вид!
Стан и убор постыдной дышат ленью,
И даже меч цветами так обвит,
Что ты его предметом украшенья,
Игрушкой бесполезной счесть готов,
А не оружьем, грозным для врагов.

(Песнь XVI, октава 31. Пер. О. Румера)

Увидев свое отражение в щите, Ринальдо понимает всю глубину своего падения и возвращается в лагерь крестоносцев. Он помогает им одолеть неверных и овладеть Иерусалимом. Вновь встретив Армиду, в сердце которой ярость покинутой женщины боролась с любовью, он удерживает ее от самоубийства и вновь объявляет себя ее рыцарем и супругом.

На образ Армиды обратил внимание Ф. де Санктис. По его словам, «Армида и Ринальдо напоминают Альчину и Руджеро, а сама ситуация — рыцарь, проводивший время в праздности, вдали от поля брани, — восходит к Ахиллу, так же как идея чувственной любви, превращающей людей в животных, целиком идет от образа волшебницы Цирцеи. Обладая глубоким чувством поэзии, Тассо сделал из Армиды жертву собственного волшебства. Женщина в ней побеждает волшебницу… В ней сверхъестественное начало подавлено и укрощено природой, законы которой оказались сильней. Она — женщина, вырвавшаяся из рамок платонических идей и аллегорий и раскрывающаяся во всей полноте земных инстинктов… Волшебница Армида — последняя волшебница поэзии и самая интересная по ясности и правдивости своей женской судьбы»[Дe Caнкmиc Ф. История итальянской литературы. М., 1964. Т. II. С. 222-223.] .

Но в этом превосходном эпизоде, который бесспорно принадлежит к числу самых замечательных образцов итальянской поэзии, скрывается внутреннее противоречие, которое болезненно ощутил сам Тассо. Ведь по замыслу поэта Армида — орудие мрачных сил, стоящих на пути подлинного благочестия. Но одновременно она — воплощение идеала земной красоты, которому служило искусство Возрождения. Тассо не нашел в себе сил отречься от этого идеала и вторично соединил Армиду с Ринальдо. Таким образом в самой поэме Тассо Возрождение трагически сталкивается с Контрреформацией.

И все же Тассо был человеком конца XVI в. Суровые требования благочестия уже проникли в его сознание. Написанная им поэма начинает казаться ему чрезмерно светской. Боясь впасть в ересь, он не может отрешиться от мысли, что осужден на муки ада. Им овладевает мания преследования, страх перед духовной цензурой. Стечение обстоятельств, дворцовые интриги усиливают его болезнь. Он бежит из Феррары и вновь возвращается в нее. В 1579 г. происходит его столкновение с герцогом, завершающееся тем, что последний на семь лет запирает его в госпиталь для душевнобольных. Здесь Тассо пишет тридцать философских диалогов, большое количество лирических стихотворений и писем.

В 1586 г. Тассо выходит на свободу. Нигде не уживаясь, он бродит по Италии. Жизнь его завершается в Риме. Папа Климент VIII назначил ему пенсию и пригласил венчаться лавровым венком на Капитолии. Но Тассо не дожил до венчания. Выдающийся русский поэт К. Батюшков посвятил этому прискорбному событию свою проникновенную элегию «Умирающий Тасс» (1817).

Незадолго до смерти Тассо закончил последнюю редакцию своей поэмы, из которой удалил все слишком «светские» эпизоды. Переделка нанесла значительный ущерб художественным достоинствам произведения. Признанный текст поэмы под названием «Освобожденный Иерусалим» был издан другом поэта в 1581 г. без согласия на то автора. По справедливому замечанию Де Санктиса, «Тассо жил в мире, полном противоречий, на находя гармонического и примиряющего начала. Отсюда разорванность, тревога и раскаянье, характерные как для его поэтического мира, так и для его жизни»[Де Санктис Ф. Указ. соч. С. 229.] .

Придворным злоключениям великого итальянского поэта И.В. Гете посвятил психологическую драму «Торквато Тассо» (1790).

 

Читать по теме:

• Предисловие
• Введение
• Лекция 1. Возрождение в Италии.
• Лекция 2. Боккаччо.
• Лекция 3. Историческое развитие Италии в XV-XVI вв.
• Лекция 4. Новелла после Боккаччо.
• Лекция 5. Драма и театр в Италии.
• Лекция 6. Возрождение в Германии и Нидерландах.
• Лекция 7. Возрождение во Франции.
• Лекция 8. Франсуа Рабле.
• Лекция 9. Поэзия Плеяды.
• Лекция 10. Возрождение в Испании.
• Лекция 11. Сервантес.
• Лекция 12. Роман Сервантеса «Дон Кихот».
• Лекция 13. Возрождение в Англии.
• Лекция 14. Историческая характеристика Англии в XVI в.
• Лекция 15. Английская поэзия XVI в.
• Лекция 16. Шекспир.
• Лекция 17. Трагедии Шекспира.
• Приложение. Живопись и ваяние в Италии в эпоху Возрождения.