…Помните на одних из самых первых уроках по физике рассматривались картинки с устойчивыми и неустойчивыми состояниями равновесия?
Тут всё понятно. Образы простенькие.
Поэтому переношу и применяю их к реальности и конкретным персоналиям.
Начну с себя, сколько бы не мотало в стороны, но моё состояние устойчивое. И это не состояние неваляшки, как у Ирины Анатольевны с её-то нравственными императивами придающими ей безусловную устойчивость.
А мне пока не слишком удается метнуться со дна колодца. Поэтому, имеющаяся стабильность благостна, хотя бы, отсутствием тревожности. Совесть не мучает, сплю спокойно (дела нет до налоговой). Нравственные императивы не дали возможности вскарабкаться на вершину пирамиды, которую сейчас нещадно колбасит. Вот полюбуйтесь на картинку с неустойчивым равновесием. Как там шатко и ненадежно оказалось…
Ой, простите, люблю поморализаторствовать…
Вот нарвешься в ленте ТГ на такие вот рассуждения и подумаешь, а с чего вдруг потянуло вроде неглупую женщину на такое изощренное… самооправдание? Что на такое сподвигло? Сами почитайте под данным углом зрения.
Желание ищет пути, а нежелание – причины…
В свое время я не смогла попасть на премьеру «Генриха IV» в БДТ.
Так получилось.
А я ужасно ждала этот спектакль – с Борисовым, Юрским, Копеляном, Стржельчиком, Лебедевым в главных ролях – и страшно хотела на него попасть.
Попала только через несколько месяцев после премьеры.
А пока ждала – прочла все шекспировские хроники – чтобы быть морально готовой к спектаклю, да еще всё, что нашла про Болингброка, Фальстафа, Генриха V и т.д.
А много лет спустя я поступила в аспирантуру к Аниксту и писала шекспироведческую диссертацию. Вероятно, именно потому, что из-за несвоевременной встречи со спектаклем серьезно к нему готовилась и «заболела» Шекспиром…
Однажды я стояла в очереди за билетами в кинотеатр «Кинематограф» на фильм «Нетерпимость» Гриффита.
«Кинематограф» – это такой питерский аналог московского «Иллюзиона» был, только лучше.
Билетов мне не досталось, зато я слушала людей в очереди, и потом с расстройства психанула, пошла в буку, купила себе двухтомный учебник по истории зарубежного кино (Комарова и Колодяжной), и вызубрила его наизусть, начав с «Нетерпимости».
Фильмы, про которые там писалось, я тогда еще не видела – но для меня открылся мир немыслимых чудес.
Спустя несколько лет я писала дипломную работу про Гриффита, в которого по той книжке влюбилась навсегда, а немое кино (и вообще – история кинематографа) – с той самой поры навек стало моей страстью…
И то, что я куда-то не попала, имело для моей жизни прямо-таки фатальные последствия.
Однажды мы с Павловым из вредности за день обошли весь Прадо – зал за залом. Мы шли и шли, без передышки, даже без перерыва на обед, – с момента открытия до момента, когда мы с ним оказались последними выходящими посетителями музея.
Мы потом по каталогу проверяли – ничего не пропустили, и не бегом, а «облизывая» каждую картину. Просто потому, что иначе у нас не получалось бы попасть еще в пару столь же прекрасных мест, а хотелось. У нас было мало времени, нам надо было много успеть, и выбор был такой: потратить на Прадо два дня – значит, не пойти в другие важные для нас музеи и места. И мы начали идти по Прадо в 9 утра, а вышли из музея ровно в 9 вечера, ни разу не присев и стесав себе ноги по колено.
Однажды во Флоренции меня к себе «не пускал» Микеланджело. Как только мы приходили – Капелла Медичи и Галерея Академии по разным причинам оказывались закрыты.
Но мы ходили туда несколько дней подряд, как на работу, и попали-таки.
Я это всё к тому, что мне никто и никогда ничего не приносил на тарелочке с голубой каемочкой. Ни знания, ни степени, ни работу, ни прочие подарки судьбы.
Я – вместе с большинством людей моего поколения – выдирала их для себя когтями и зубами, движимая жаждой этих знаний, этой работы, этих впечатлений и этих открытий.
Я очень много сегодня слышу жалоб на то, что кого-то затирают, кого-то не продвигают, кому-то недодают в учебе или по работе, – но не испытываю к жалующимся ни малейшего сочувствия.
Потому, что если вам чего-то «недодают», значит, вы просто не очень хотели взять, и если вам жизнь не в жизнь без Сикстинской Капеллы или Давида – значит, жертвуйте всем, чем можете, огородами на собаках пробирайтесь туда, где они находятся, и смотрите на них, впитывайте их в себя.
И если у вас нет билета на шекспировскую премьеру в БДТ, открывайте многотомник Шекспира и читайте.
А потом, глядишь, и билеты сами подтянутся.
Еще и уговаривать станут.
А раз вы не попали туда, куда рвётся ваше сердце, не увидели то, что вам было необходимо увидеть, не прочли то, без чего вы чувствуете себя «недо…» – недополучившим, недообразованным, недолюбленным – значит, вам и не очень надо было получать, образовываться, быть любимым, и т.д.
Иначе бы вы из кожи выпрыгнули, последнюю бы рубашку с себя сняли, – но получили бы искомое.
Потому что нет ничего мощнее и непобедимее, чем сила желания, чем жажда.
И это пишет гуманитарий, побывавшая за наш счет и во Флоренции, где ее «не пускал» Микеланджело… надо понимать, что на премьеру «Генриха IV» в БДТ ее не пустил сам Вильям наш Шекспир. К тому же… по тексту не видно, что она вообще почерпнула именно из этой пьесы Шекспира, кроме «общего развития».
Тетеньке явно неведом инженерный подход. Она не понимает, что люди вокруг, которым она обязана содержанием (а зря вообще-то гуманитарии отчего-то стали забывать, что в современном раскладе являются, прежде всего, социальными иждивенцами), не считают за труд ознакомиться с куда более сложными трудами, например, «Дифференциальное исчисление» Лузина 1961 г., которое у нашего Классика является настольной книгой с младых ногтей.
И вот когда у нее что-то не получается, когда ее в очередной раз куда-то не пускают, она, чтобы вернуть себе душевное равновесие, перечитывает эту книжку.
Что же касается Шекспира… то любой «гуманитарий» будет последним в списке, если понадобится чье-то мнение. Начиная с Александра Абрамовича Аникста, упомянутого Ириной Павловой, хотя бы потому… что наш Классик ознакомилась с его трудами намного раньше этой Павловой. Да хотя бы потому, что ни от Аникста, ни от кого бы то ни было, кроме Ирины Анатольевны, я не услышала полного анализа «Гамлета», где отмечалось, насколько искажается смысл пьесы Шекспира, когда его «кастрируют» ровнехонько на первую сцену, где у Шекспира все и поясняется… на государственном уровне, где впервые Горацио показывают явление Призрака, где весь народ вообще-то усиленно готовится к нападению Фортинбраса!..
И даже фильм Козинцева начинается со второй сцены, где вообще-то торжественная речь Короля перед собравшимися превращена в глумливый указ, зачитываемый глашатаем, и шепоток придворных.
Так кто же читал Шекспира… без ножниц и с самого начала? Без первой сцены, где описывается, какую кису всем подложил папа Гамлета, все последующее действие превращается в борьбу Гамлета с Эдиповым комплексом, что ли… В какую-то частную лавочку, будто лавочник и помер, а глава не государства, причем в тот момент, когда всем надо вставать на защиту отчего дома.
Те, кто Шекспира читал для себя, а не профессионально, помнят, что Король Гамлет появляется в пьесе трижды. Тут вообще-то надо бы напомнить, что пьеса называлась не просто Гамлет, а именно «Король Гамлет» или «Призрак Короля». В первый раз Король Гамлет предстаёт перед солдатами Бернардо и Марцеллом, а также перед другом Гамлета Горацио. Горацио пытается заговорить с призраком, но тот исчезает, когда наступает утро. Стражники отмечают два предыдущих появления призрака, утверждая, что это призрак покойного короля. И он следит, как происходит подготовка к встрече Фортинбраса.
Ричард Уэстолл
Марцелл
Не сесть ли нам? И пусть, кто знает, скажет,
К чему вот эти строгие дозоры
Всеночно трудят подданных страны?
К чему литье всех этих медных пушек
И эта скупка боевых припасов,
Вербовка плотников, чей тяжкий труд
Не различает праздников от будней?
В чем тайный смысл такой горячей спешки,
Что стала ночь сотрудницею дня?
Кто объяснит мне?
Горацио
Я; по крайней мере
Есть слух такой. Покойный наш король,
Чей образ нам сейчас являлся, был,
Вы знаете, норвежским Фортинбрасом,
Подвигнутым ревнивою гордыней,
На поле вызван; и наш храбрый Гамлет —
Таким он слыл во всем известном мире —
Убил его; а тот по договору,
Скрепленному по чести и законам,
Лишался вместе с жизнью всех земель,
Ему подвластных, в пользу короля;
Взамен чего покойный наш король
Ручался равной долей, каковая
Переходила в руки Фортинбраса,
Будь победитель он; как и его
По силе заключенного условья
Досталась Гамлету. И вот, незрелой
Кипя отвагой, младший Фортинбрас
Набрал себе с норвежских побережий
Ватагу беззаконных удальцов
За корм и харч для некоего дела,
Где нужен зуб; и то не что иное, —
Так понято и нашею державой, —
Как отобрать с оружием в руках,
Путем насилья сказанные земли,
Отцом его утраченные; вот
Чем вызваны приготовленья наши
И эта наша стража, вот причина
И торопи и шума в государстве.
Бернардо
Я думаю, что так оно и есть.
Вот почему и этот вещий призрак
В доспехах бродит, схожий с королем,
Который подал повод к этим войнам.
Горацио
Соринка, чтоб затмился глаз рассудка.
В высоком Риме, городе побед,
В дни перед тем, как пал могучий Юлий,
Покинув гробы, в саванах, вдоль улиц
Визжали и гнусили мертвецы;
Кровавый дождь, косматые светила,
Смущенья в солнце; влажная звезда,
В чьей области Нептунова держава,
Болела тьмой, почти как в судный день;
Такие же предвестья злых событий,
Спешащие гонцами пред судьбой
И возвещающие о грядущем,
Явили вместе небо и земля
И нашим соплеменникам и странам.
Призрак возвращается.
Но тише, видите? Вот он опять!
Иду, я порчи не боюсь. — Стой, призрак!
Когда владеешь звуком ты иль речью,
Молви мне!
Когда могу я что-нибудь свершить
Тебе в угоду и себе на славу,
Молви мне!
Когда тебе открыт удел отчизны,
Предвиденьем, быть может, отвратимый,
О, молви!
Или когда при жизни ты зарыл
Награбленные клады, по которым
Вы, духи, в смерти, говорят, томитесь,
Поет петух.
Пение петуха здесь очень важно. Непонятно, откуда оно раздается на мощных укреплениях прибрежной зоны, но с его криком Призрак исчезает.
Бернардо
Он здесь!
Горацио
Он здесь!
Призрак уходит.
Марцелл
Ушел!
Напрасно мы, раз он так величав,
Ему являем видимость насилья;
Ведь он для нас неуязвим, как воздух,
И этот жалкий натиск — лишь обида.
Бернардо
Он бы ответил, да запел петух.
Горацио
И вздрогнул он, как некто виноватый
При грозном оклике. Я слышал, будто
Петух, трубач зари, своей высокой
И звонкой глоткой будит ото сна
Дневного бога, и при этом зове,
Будь то в воде, в огне, в земле иль в ветре,
Блуждающий на воле дух спешит
В свои пределы; то, что это правда,
Нам настоящий случай доказал.
Марцелл
Он стал незрим при петушином крике.
Есть слух, что каждый год близ той поры,
Когда родился на земле спаситель,
Певец зари не молкнет до утра;
Тогда не смеют шелохнуться духи,
Целебны ночи, не разят планеты,
Безвредны феи, ведьмы не чаруют, —
Так благостно и свято это время.
Горацио
Я это слышал и отчасти верю.
Но вот и утро, рыжий плащ накинув,
Ступает по росе восточных гор.
Прервемте стражу; и, я так бы думал,
То, что мы ночью видели, не скроем
От молодого Гамлета; клянусь,
Что дух, немой для нас, ему ответит.
Согласны вы, чтоб мы ему сказали,
Как это нам велят любовь и долг?
Марцелл
Да, я прошу; и я сегодня знаю.
Где нам его найти всего верней.
Здесь четко показано, что все Призрак — от лукавого! Он развеивается с пением петуха! То есть, Шекспир подчеркивает, что далее все будет… манипулькой! Гораций понимает, что появление Призрака должно быть как-то связано с государственными делами, и поэтому он находит Гамлета и убеждает их не ложиться спать до полуночи и встретиться с Призраком. А далее Король Гамлет рассказывает юному принцу, что он был убит своим братом Клавдием, и просит Гамлета отомстить за него. То есть… он мешает юному Гамлету сделать правильный выбор в сложный момент государственного хаоса, в который вверг страну.
Тем самым… он разрушает и отношения Гамлета и Офелии… из-за чего гибнет вся ее семья достойных служителей трона. Гамлет упорно идет к собственной гибели, утаскивая за собой всех, кто его любит («Быть или не быть»). Разве все это не бесовское наваждение? А всего лишь стоило переиначить название, убрать первый акт, выставить родную мать — подлой изменщицей… но главное, не слышать пения петуха!
Призрак также выражает свое недовольство тем, что его жена Гертруда вышла замуж за Клавдия, но требует от сына не говорить с ней. И разве могут быть добрыми намерения этого Духа, если его планам угрожает просто разговор по душам сына с матерью?..
Одновременно мы видим, что в созданной ситуации, когда «строгие дозоры//Всеночно трудят подданных страны//К чему литье всех этих медных пушек//И эта скупка боевых припасов,//Вербовка плотников, чей тяжкий труд//Не различает праздников от будней//В чем тайный смысл такой горячей спешки,//Что стала ночь сотрудницею дня» — коронация брата короля вынужденная мера!
И мать пытается объяснить Гамлету, что делает это она для него! Кому-то надо организовывать противостояние натиску, а это… вообще-то родной брат короля, дядя самого Гамлета… но Гамлет, словно околдованный Призраком, уходит от необходимого разговора с матерью накануне нападения ЧВК Фортинбраса… Интересно, что он не верит ни матери, ни нежной Офелии… будучи полностью околдованным призрачной тенью, исчезающей при пении петуха.
Офелия
О, что за гордый ум сражен! Вельможи,
Бойца, ученого — взор, меч, язык;
Цвет и надежда радостной державы,
Чекан изящества, зерцало вкуса,
Пример примерных — пал, пал до конца!
А я, всех женщин жалче и злосчастней,
Вкусившая от меда лирных клятв,
Смотрю, как этот мощный ум скрежещет,
Подобно треснувшим колоколам,
Как этот облик юности цветущей
Растерзан бредом; о, как сердцу снесть:
Видав былое, видеть то, что есть!
(Сцена 3 Акт III)
В третьем акте (сцена 3) «Короля Гамлета» Гамлет сталкивается с Призраком в шкафу своей матери и получает выговор за то, что не отомстил и не послушался его указаний, заговорив с Гертрудой. После этого Призрак больше не появляется.
Но, если в самом начале еще вставал вопрос, из глубин ада или все же с небес (как считает Гамлет) явился Призрак, то последняя встреча все ставит на свои места, поскольку Призрака видит один Гамлет, Гертруда видит только сына, ставшего на ее глазах убийцей Полония. Он срывается на ней, как на горничной, разговаривает как с публичной девкой… когда до Гертруды доходит страшный смысл происходящего: ее сын страстно желает убить короля.
Она сделала все, чтобы сохранить власть в стране, удержать трон, передать его сыну… который уговаривает ее сломать себе шею, прыгнув с крыши! И при этом его «два слова» свидетельствуют о том, что он знает, что брак между матерью и дядей, скорее всего, чисто государственное решение, он не консуммирован! Иначе… что это за уговоры? Поддаться ласкам короля, да и сигануть с крыши: «Пусть вас король к себе в постель заманит//Щипнет за щечку; мышкой назовет//А вы за грязный поцелуй, за ласку//Проклятых пальцев, гладящих вам шею//Ему распутайте все это дело»…
Полоний
(за ковром)
Меня убили!
(Падает и умирает.)
Королева
Боже, что ты сделал?
Гамлет
Я сам не знаю; это был король?
Королева
Что за кровавый и шальной поступок!
Гамлет
Немногим хуже, чем, в грехе проклятом,
Убив царя, венчаться с царским братом.
Королева
Убив царя?
Гамлет
Да, мать, я так сказал.
(Откидывает ковер и обнаруживает Полония.)
Ты, жалкий, суетливый шут, прощай!
Я метил в высшего; прими свой жребий;
Вот как опасно быть не в меру шустрым. —
Рук не ломайте. Тише! Я хочу
Ломать вам сердце; я его сломаю,
Когда оно доступно проницанью,
Когда оно проклятою привычкой
Насквозь не закалилось против чувств.
Королева
Но что я сделала, что твой язык
Столь шумен предо мной?
Гамлет
Такое дело,
Которое пятнает лик стыда,
Зовет невинность лгуньей, на челе
Святой любви сменяет розу язвой;
Преображает брачные обеты
В посулы игрока; такое дело,
Которое из плоти договоров
Изъемлет душу, веру превращает
В смешенье слов; лицо небес горит;
И эта крепь и плотная громада
С унылым взором, как перед Судом,
Скорбит о нем.
Королева
Какое ж это дело,
Чье предваренье так гремит и стонет?
Гамлет
Взгляните, вот портрет, и вот другой,
Искусные подобия двух братьев.
Как несравненна прелесть этих черт;
Чело Зевеса; кудри Аполлона;
Взор, как у Марса, — властная гроза;
Осанкою — то сам гонец Меркурий
На небом лобызаемой скале;
Поистине такое сочетанье,
Где каждый бог вдавил свою печать,
Чтоб дать вселенной образ человека.
То был ваш муж. Теперь смотрите дальше.
Вот ваш супруг, как ржавый колос, насмерть
Сразивший брата. Есть у вас глаза?
С такой горы пойти в таком болоте
Искать свой корм! О, есть у вас глаза?
То не любовь, затем что в ваши годы
Разгул в крови утих, — он присмирел
И связан разумом; а что за разум
Сравнит то с этим? Чувства есть у вас,
Раз есть движенья; только эти чувства
Разрушены; безумный различил бы,
И, как бы чувства ни служили бреду,
У них бы все ж явился некий выбор
Перед таким несходством. Что за бес
Запутал вас, играя с вами в жмурки?
Глаза без ощупи, слепая ощупь,
Слух без очей и рук, нюх без всего,
Любого чувства хилая частица
Так не сглупят.
О стыд! Где твой румянец? Ад мятежный,
Раз ты бесчинствуешь в костях матроны,
Пусть пламенная юность чистоту,
Как воск, растопит; не зови стыдом,
Когда могучий пыл идет на приступ,
Раз сам мороз пылает и рассудок
Случает волю.
Королева
О, довольно, Гамлет:
Ты мне глаза направил прямо в душу,
И в ней я вижу столько черных пятен,
Что их ничем не вывести.
Гамлет
Нет, жить
В гнилом поту засаленной постели,
Варясь в разврате, нежась и любясь
На куче грязи…
Королева
О, молчи, довольно!
Ты уши мне кинжалами пронзаешь.
О, пощади!
Гамлет
Убийца и холоп;
Смерд, мельче в двадцать раз одной десятой
Того, кто был вам мужем; шут на троне;
Вор, своровавший власть и государство,
Стянувший драгоценную корону
И сунувший ее в карман!
Королева
Довольно!
Гамлет
Король из пестрых тряпок…
Входит Призрак
Спаси меня и осени крылами,
О воинство небес! — Чего ты хочешь,
Блаженный образ?
Королева
Горе, он безумен!
Гамлет
Иль то упрек медлительному сыну
За то, что, упуская страсть и время,
Он не свершает страшный твой приказ?
Скажи!
Призрак
Не забывай. Я посетил тебя,
Чтоб заострить притупленную волю.
Но, видишь, страх сошел на мать твою.
О, стань меж ней и дум ее бореньем;
Воображенье мощно в тех, кто слаб;
Заговори с ней, Гамлет.
Гамлет
Что с вами, госпожа?
Королева
Ах, что с тобой,
Что ты глаза вперяешь в пустоту
И бестелесный воздух вопрошаешь?
Из глаз твоих твой дух взирает дико;
И, словно полк, разбуженный тревогой,
Твои как бы живые волоса
Поднялись и стоят. О милый сын,
Пыл и огонь волненья окропи
Спокойствием холодным. Что ты видишь?
Гамлет
Его, его! Смотрите, как он бледен!
Его судьба и вид, воззвав к каменьям,
Растрогали бы их. — О, не смотри;
Твой скорбный облик отвратит меня
От грозных дел; то, что свершить я должен,
Свой цвет утратит: слезы вместо крови!
Королева
С кем ты беседуешь?
Гамлет
Вы ничего
Не видите?
Королева
Нет, то, что есть, я вижу.
Гамлет
И ничего не слышали?
Королева
Нас только.
Гамлет
Да посмотрите же! Вот он, уходит!
Отец, в таком же виде, как при жизни!
Смотрите, вот, он перешел порог!
Призрак уходит.
Королева
То лишь созданье твоего же мозга;
В бесплотных грезах умоисступленье
Весьма искусно.
Гамлет
«Умоисступленье»?
Мой пульс, как ваш, размеренно звучит
Такой же здравой музыкой; не бред
То, что сказал я; испытайте тут же,
И я вам все дословно повторю, —
А бред отпрянул бы. Мать, умоляю,
Не умащайте душу льстивой мазью,
Что это бред мой, а не ваш позор;
Она больное место лишь затянет,
Меж тем как порча все внутри разъест
Незримо. Исповедайтесь пред небом,
Покайтесь в прошлом, стерегитесь впредь
И плевелы не удобряйте туком.
Простите мне такую добродетель;
Ведь добродетель в этот жирный век
Должна просить прощенья у порока,
Молить согбенно, чтоб ему помочь.
Королева
О милый Гамлет, ты рассек мне сердце.
Гамлет
Отбросьте же дурную половину
И с лучшею живите в чистоте.
Покойной ночи; но не спите с дядей.
Раз нет ее, займите добродетель.
Привычка — это чудище, что гложет
Все чувства, этот дьявол — все же ангел
Тем, что свершенье благородных дел
Он точно так же наряжает в платье
Вполне к лицу. Сегодня воздержитесь,
И это вам невольно облегчит
Дальнейшую воздержность; дальше — легче;
Обычай может смыть чекан природы
И дьявола смирить иль прочь извергнуть
С чудесной силой. Так, покойной ночи;
Когда возжаждете благословенья,
Я к вам за ним приду. — Что до него,
(указывая на Полония)
То я скорблю: но небеса велели,
Им покарав меня и мной его,
Чтобы я стал бичом их и слугою.
О нем я позабочусь и отвечу
За смерть его. — Итак, покойной ночи.
Из жалости я должен быть жесток;
Плох первый шаг, но худший недалек.
Еще два слова.
Королева
Что должна я делать?
Гамлет
Отнюдь не то, что я сейчас сказал:
Пусть вас король к себе в постель заманит;
Щипнет за щечку; мышкой назовет;
А вы за грязный поцелуй, за ласку
Проклятых пальцев, гладящих вам шею,
Ему распутайте все это дело, —
Что вовсе не безумен я, а просто
Хитер безумно. Пусть он это знает;
Ведь как прекрасной, мудрой королеве
Скрыть от кота, нетопыря, от жабы
Такую тайну? Кто бы это мог?
Нет, вопреки рассудку и доверью,
Взберитесь с клеткою на крышу, птиц
Лететь пустите и, как та мартышка,
Для опыта залезьте в клетку сами,
Да и сломайте шею.
Королева
О, если речь — дыханье, а дыханье
Есть наша жизнь, — поверь, во мне нет жизни,
Чтобы слова такие продышать.
Гамлет
Я еду в Англию; вам говорили?
Королева
Я и забыла; это решено.
Вот где манипулька-то! Не понимаю я тех, кто так рвется доказать, будто бы «сам лично» прям так и «читал Шекспира». Гамлет губит всех, кто его любил, устремляясь за Призраком… накануне гибели государства. Так и вспоминается Татьяна Лазарева, сыгравшая перед нами съехавшего крышей Гамлета: «А давайте разрушим это государство, ведь плохое оно получилось…»
Нет! Это у вас ничего не получилось на государственном уровне! Вы вылезли на имперскую сцену с одной мыслью, будто все последуют за вами в манипульках сумасшедшего: «Взберитесь с клеткою на крышу, птиц//Лететь пустите и, как та мартышка//Для опыта залезьте в клетку сами//Да и сломайте шею.»
А желающих следовать этому бреду сумасшедшего… всегда не слишком много. Да ведь… в основе все равно смертный грех! Гамлет истязает родную мать! Впрочем, как прежде «карал за лицемерие» (из литературоведческих изысков «шекспироедов») нежную любящую Офелию.
Вряд ли кто-то из «читавших Шекспира»… профессионально (т.е. сделавших из этого достаточно банального и даже житейского занятия — профессию), способен понять, что все «государственные» пьесы Уильяма нашего (включая и «премьеру «Генриха IV» в БДТ», на которую так и не попала автор приведенного спича) написаны по хорошо всем знакомой теме «человек на своем месте».
Во времена Генриха IV или того же Гамлета не было системного анализа и хорошо проработанного нормативного пространства, поэтому приходилось прибегать в таланту уровня Шекспира, чтобы объяснить то, что сейчас наш Классик поясняет очень просто: «Если нет ни совести, ни мозгов… то куда оно лезет после третьего этапа индустриализации?..»
Или так
Как говорится, вполне можно обойтись без Уильяма нашего, не поминая всуе Микеланджело, который кого-то куда-то «не пускал».
Более всего возмущает в тех, кто не способен к дифференциальному исчислению, полагать, будто все вокруг так и ждут этих излияний неграмотных и недоношенных (недоразвитых комплексно!) «на тему прочитанного». А там выяснится, что они абсолютно все читали только со второй сцены, поэтому понятия не имеют, зачем явился Фортинбрас в самом конце… Ну, конечно, исключительно, чтобы Гамлета помянуть и полюбоваться устроенным им мочиловом.
А это ведь… типичный прием манипуляции сознанием, который сейчас привычно именуется «манипулька».
И даже в голову не приходит, что вообще-то и Товстоногов предпочитал приглашать на премьеру ученых-физиков, проводил перед ними творческие отчеты, поскольку они воспринимали Шекспира после книги Лузина! А что, собственно, Лузин? Он такой простой, что в 30-х годах редактировал очень популярный в свое время учебник по дифференциальному и интегральному исчислению для технических вузов американского математика Грэнвиля.
Отсюда и «свобода выбора», о которой постоянно твердит наш Классик! Это и есть самый нравственный выбор!
Считайте, что петушок пропел! И пока он не стал золотым (который с шеста слетает и клюет в темечко)… надо работать, а не заниматься Шекспиром… профессионально. Шекспир уже больше ничего не напишет! Да и… согласитесь, умели бы читать, уже бы научились хотя бы первую сцену в хрестоматийном «Гамлете» не вычеркивать… тем более, после Великой Отечественной.
Но, отметим, что речь тут идет о большом (имперском) искусстве, для которого силами всего общества создается соответствующая инфраструктура. И подразумевается, что если такое искусство будет интересно (не пальцем деланному) доктору физико-математических наук, то вполне покатит и для слесаря третьего разряда, обязательно придется по душе всему «простому народу».
То есть… будьте добры, обеспечьте нам такие же «манипульки», какие могли бы захватить… не только Шекспировскую Дездемону, любившую сказки про людоедов… и даже не заметившую таковых возле себя. За это ее и задушили.
Отелло. Ее отец любил меня. … Ущельях с пропастями и горах, Вершинами касающихся неба. О каннибалах, то есть дикарях, Друг друга поедающих. О людях, Которых плечи выше головы. Рассказы занимали Дездемону, И, отлучаясь по делам, она Всегда старалась кончить их пораньше, Чтоб вовремя вернуться и поймать Утерянную нить повествованья.
Чудаковатая, но оригинальная иллюстрация Найта к легендарному “Отелло”. Здесь изображены упомянутые в пьесе людоеды, “которых плечи выше головы”.
И тут хотелось бы вспомнить… и такой подход к общественным манипуляциям. Когда после кислотной атаки, после романа «Парнасские сестры»... на теме большой трагедии Большого театра… выходит как раз такой маргинал, форменный людоед, «которого плечи выше головы».
И что характерно… все восхищаются неприличным вздором, который он несет, будто и не было в пониме… ни Великой Отечественной, ни третьего этапа индустриализации! А на мнение докторов физико-математических наук… так и вовсе!
Сам весь такой ма-аленький! А финансирование солидное! Прямо и вправду, «Большой»!
Валерий Тодоровский: «Третий лебедь никому не нужен»
11 мая 2017
— Нам показалось символичным, что в фильме есть 1990-е и наше время. 1990-е годы — время, когда что-то делается, что-то меняется, время, когда можно чего-то добиться, в том числе и стать звездой из ниоткуда. Наше время, когда вы показываете героиню уже взрослой, — это когда уже все поделено, прорваться куда-то практически невозможно. И здесь уже только чудо может что-то изменить. Можно ли это считать вашей такой позицией?
— Я думаю, что глобально, конечно, так и есть. Просто тут надо не забывать, что наше время, показанное в фильме, — это не столько время, в котором все поделено, сколько время, в котором героиня (а вместе с ней и мы) немножко все упустила. Тут ведь серьезный вопрос: поделили без нас или мы сами что-то профукали? Если говорить про девочку Юлю, героиню, она все сделала своими руками. У нее были все шансы. Когда начинается современная жизнь и она говорит на пресс-конференции, что «я счастлива, у меня все хорошо, я думаю, что для меня это и так огромное достижение — быть третьим лебедем», это самый страшный, на мой взгляд, момент. Потому что это смирение. Человек смирился с тем, что он неудачник, с тем, что уже ничего не изменит. И это его рук дело, винить некого.
18 апреля 2017, 00:29 Парк культуры
Мединский высоко оценил новый фильм Тодоровского «Большой»— Необычна идея такого героя, потому что большинство фильмов (не только о балете, но и спорте, вообще о преодолении) — это рассказы о борьбе со сложными обстоятельствами. Вы делаете прямо противоположный ход. У вас…
— О преодолении себя, конечно.
— Не просто преодолении себя, а о том, как человек последовательно портит все шансы, которые ему подбрасывает судьба.
— Да, конечно! У Юли бесконечная цепь везения и подарков судьбы, но человек должен как-то соответствовать своей судьбе. Я хотел в этом фильме поговорить про судьбу, которую мы сами иногда прос**аем, а она нам то помогает, то топит и губит. И про то, как человек незаметно для себя уже и забывает, чего он изначально хотел, ради чего все начинал. Бывает, что ты не можешь уже этого вспомнить, а потом вдруг тебе напомнят. И ты вдруг проснешься среди ночи с панической атакой и с чувством: «Боже! А этой ли я жизни хотел? А живу ли я своей жизнью или, может быть… Как я мог так все упустить?»
— При этом вы дали намек, что из этого как-то можно выбраться.
— Потому что если бы я этого не сделал, то получился бы депрессивный фильм. А я делал большую зрительскую картину, которую люди будут смотреть, выходя после нее с ощущением надежды. Такая форма подразумевает какой-то выход. Хотя я специально сделал, чтобы выглядел этот выход почти что чудом. С Юлей случилось чудо. Но могло бы и не случиться.
Маргарита Симонова (Margarita Simonova)
— При этом вы постепенно в фильм вводите 1990-е и как бы спрашиваете: что, кроме искалеченных душ, можно получить на выходе из этой эпохи? И по большому счету та молодежь, которую вы показываете, — люди, искалеченные 1990-ми. Это ваше обвинение?
— Нет, это я не закладывал, вы уже где-то слишком глубоко копаете. Я думаю, что 1990-е (кстати, в телеверсии их будет больше) — это тяжелое время, но это все равно время шанса. Ты можешь этот шанс использовать или нет. Можешь даже не заметить, что он у тебя был. Ты можешь потом вспоминать об этом. Время, когда ты можешь погибнуть за 5 секунд или ничего с тобой не будет.
Линия Потоцкого, которого играет Домогаров, — та же история. Когда он появляется у нас в фильме, Фрейндлих ему говорит: «Ай-яй-яй, как ты пьешь, как же ты пьешь! То, что тебя когда-то не взяли на гастроли в Нью-Йорк, — это разве был повод спиваться?» Он тоже сам свою жизнь прос*ал.
Все ключевые персонажи «Большого» — это все про судьбу, про шансы, про то, как человек рушит собственную жизнь даже в тот момент, когда ему прет, а судьба говорит: «Пробуй, да, ты можешь!»
А он все равно ее рушит.
А почему балет? Потому что в балете происходит крупная коллизия: это битва со временем. Если ты в 36—37 лет уходишь на пенсию, значит, тебе надо все успеть. Время уходит, как песок сквозь пальцы, и ты не замечаешь. «А-а-а… Я еще вчера девочкой стояла у станка, поднимала ногу, а вот я уже с коньяком сижу, лахудра. Третий лебедь ведь никому не нужен». Понимаете? Ощущение уходящего времени.
Время уходит всегда, когда тратится на «становление» такого вот. И не слишком умная манипулька: вот он ничего вообще не понимает ни в искусстве, ни в балете, на дифференциальное исчисление ему и вовсе с прибором… а вот у него все получилось!
А что именно? У него не получилось даже провести убедительный кастинг на главную роль. Выбранная им «где-то в Варшаве» девушка… ну, никак не тянет даже на название фильма, поскольку именно в Большом это точно последний ряд «корды» для поддержания кулис.
Ну, конечно, это попытка уничтожить образ музы Талии из романа «Парнасские сестры». И «мальчик, у которого все получилось, потому что он карьеру не проср..л» не понимает, что всего лишь переписал для «вечной корды» эту главу романа… так, как ее написала бы не муза, а гарпия.
Парнасские сестры
Талия — муза комедии; Жан-Марк Натье, 1739 (Музей изобразительных искусств Сан-Франциско)
Музы, молю — из толпы многогрешного града людского
Вечно влеките к священному свету скиталицу-душу!
Пусть тяжелит ее мед ваших сот, укрепляющий разум,
Душу, чья слава в одном — в чарующем ум благоречье.Прокл Диадох
Из дверей театрального подъезда выпорхнула молоденькая девушка в сером пуховичке и с хохотом подскочила к ждавшему ее солисту балета, директору дачного кооператива «Услада» Александру Игнатенко. Она кинулась ему на шею и он начал кружить ее, заражаясь ее брызжущим через край весельем.
За этой сценой с тоскливой завистью наблюдал Антон Борисович, которого все больше придавливали тяжкие заботы последних дней. Вроде бы все шло по плану, но почему-то у него не возникало, как прежде, полной уверенности, будто он держит в руках все нити тщательно проработанной шахматной партии…
И покачавшись туда-сюда, вновь обретаю незыблемое равновесие… Кстати, вы в курсе, что первые куклы-неваляшки на Руси делались деревянными, в кафтанах стрельцов, а устойчивость в них поддерживалась свинцовой плашкой, вставленной в основание? И назывались они… кувырканы! Таким, знаете ли, никакие манипульки не страшны!
