Б.И.Пуришев — «Литература эпохи Возрождения. Идея универсального человека». Часть XI

Литература эпохи Возрождения. Идея универсального человека

Б.И.Пуришев

Лекция 10. Возрождение в Испании.

Историческая ситуация в XVI в. Испанский гуманизм, его особенности. «Селестина»: высокое и низкое в человеке. Плутовской роман: человеческая жизнестойкость. Рыцарский роман: преобладание идеализирующего, героического начала.

Весьма своеобразными были литературные и исторические судьбы Испании в эпоху Возрождения.

На исходе XV в. все как будто предвещало стране самое радужное будущее. Успешно закончилась затянувшаяся на века реконкиста. В 1492 г. пала Гранада — последний оплот мавританского владычества на Пиренейском полуострове. Этой победе в немалой мере содействовало объединение Кастилии и Арагона в царствование Изабеллы и Фердинанда Католиков (70-е годы XV в.). Испания превратилась наконец в единое национальное королевство.

Уверенно чувствовали себя горожане. Опираясь на их поддержку, королева Изабелла смирила оппозицию кастильских феодалов. Могучее восстание каталонских крестьян в 1462-1472 гг. привело к тому. что сперва в Каталонии (1486), а вскоре затем и на территории всего Арагона указом короля было отменено крепостное право. В Кастилии его давно уже не существовало. Правительство покровительствовало торговле и промышленности. Экспедиции Колумба и Америго Веспуччи должны были служить экономическим интересам Испании.

В начале XVI в. Испания уже представляла собой одно из самых могущественных и обширных государств Европы. Под ее властью помимо Германии находились Нидерланды, часть Италии и другие европейские земли. Испанские конкистадоры захватили в Америке ряд богатых владений. Испания становится огромной колониальной державой.

Но у испанского могущества было очень шаткое основание. Ведя агрессивную внешнюю политику, Карл V (1500-1558, время правления 1516-1556) во внутренней политике являлся решительным сторонником абсолютизма. Когда в 1520 г. кастильские города подняли восстание, король с помощью аристократии и немецких ландскнехтов сурово подавил его. В то же время в стране не была проведена настоящая политическая централизация. Повсеместно еще давали о себе знать традиционные средневековые обычаи и законы.

Сравнивая испанский абсолютизм с абсолютизмом в других европейских странах, К. Маркс писал: «…в других больших государствах Европы абсолютная монархия выступает как цивилизующий центр, как объединяющее начало общества… Напротив, в Испании аристократия приходила в упадок, сохраняя свои худшие привилегии, а города утрачивали свою средневековую власть, не приобретая значения, присущего современным городам»[Маркс К.. Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 10. С. 431-432.] .

Испания казалась грозным и несокрушимым колоссом, но это был колосс на глиняных ногах. Последующее развитие событий доказало это с полной очевидностью.

Проводя свою политику в интересах феодальных магнатов, испанский абсолютизм не был способен создать условия, которые благоприятствовали бы успешному экономическому развитию страны. Правда, из колоний метрополия выкачивала сказочные богатства. Но эти богатства становились достоянием лишь немногих представителей господствующих сословий, вовсе не заинтересованных в развитии торговли и промышленности. Сравнительно кратковременным оказался расцвет испанских городов. Невыносимо тяжелым было положение крестьянства.

В царствование Филиппа II (1556-1598) положение Испании стало прямо-таки катастрофическим. При нем Испания стала главным оплотом европейской феодальной и католической реакции. Однако войны, которые вел король в интересах дворянства, непосильным бременем ложились на плечи страны. И были они далеко не всегда удачными. Филиппу II не удалось одолеть восставших против испанского гнета нидерландцев. Жестокое поражение потерпела Испания в войне против Англии.

В 1588 г. едва спаслась от полной гибели «Непобедимая армада». Реакционной испанской монархии еще удавалось одерживать отдельные победы, но она не способна была искоренить все то новое, что поднималось к жизни в различных частях Европы. Отпадение Северных Нидерландов в 1581 г. свидетельствовало об этом с особой ясностью.

Внутренняя политика испанского абсолютизма была столь же реакционной, сколь и бесплодной. Своими действиями правительство только ухудшало и без того тяжелое экономическое положение страны. Да и что могло дать стране, например, жестокое преследование морисков (крещеных мавров), по болыцей части искусных ремесленников и торговцев? Подобно неизлечимому недугу расползалась по стране нищета. Особенно уродливым и зловещим на фоне народной нищеты выглядело богатство церкви и кучки высокомерных грандов. Финансовое положение страны было настолько безнадежным, что Филиппу II пришлось дважды объявлять государственное банкротство. При преемниках его Испания падала все ниже и ниже, пока, наконец, не превратилась в одно из захолустных государств Европы.

Огромную и мрачную роль в жизни Испании играла католическая церковь. Ее могущество подготовлялось на протяжении ряда веков. Освобождение Испании от мавританского владычества велось под религиозными лозунгами, это поднимало авторитет церкви в глазах широких кругов, усиливало ее влияние. Не пренебрегая земными благами, она становилась все более богатой и сильной. Естественно, что церковь стала верным союзником испанского абсолютизма. На службу ему она поставила «святейшую» инквизицию, которая появилась в Испании в 1477 г. для наблюдения за морисками. Инквизиция была вездесуща и беспощадна, стремясь пресечь и искоренить любое проявление вольномыслия. В XVI в. в Европе не было другой страны, где бы так часто пылали костры инквизиции. Таков был неутешительный итог испанских великодержавных порядков.

Первые ростки испанского Возрождения возникли еще в XV в. (сонеты поэта- петраркиста маркиза де Сантильяны и др.).

Но развиваться ему пришлось в условиях весьма специфических — в стране, где на каждом шагу можно было встретить пережитки средних веков, где города не получили современного значения, а дворянство, приходя в упадок, не утратило своих привилегий и где, наконец, церкви все еще принадлежала страшная власть над умами людей.

В этих условиях испанский гуманизм был лишен той резкой антиклерикальной тенденции, которая столь характерна для гуманизма итальянского, французского или немецкого. В испанской поэзии и драматургии XVI в. широко разрабатывались религиозные темы. В мистические тона были окрашены многие произведения тогдашней испанской словесности. Религиозным порывом охвачены творения крупнейших испанских живописцев XVI в. — Луиса Моралеса и Эль Греко.

Все это, однако, вовсе не означало, что испанская культура эпохи Возрождения была покорной служанкой богословия. И в Испании встречались ученые и мыслители, осмеливавшиеся выступать против схоластики, отстаивать права человеческого разума и ратовать за глубокое изучение природы. Это были преимущественно естествоиспытатели и врачи, по роду своей деятельности близкие к человеку и его земным потребностям.

Врачом был знаменитый физиолог и философ Мигель Сервет, успешно изучавший вопросы кровообращения. В 1553 г. он был по настоянию Кальвина сожжен в Женеве на костре. Врачом был также Хуан Уарте, выдающийся философ, тяготевший к материалистическим воззрениям. Его «Исследование способностей к наукам» (1575) приобрело широкую известность. В конце XVIII в. великий просветитель Германии Лессинг перевел его на немецкий язык. Зато инквизиция нашла трактат испанского гуманиста еретическим. В 1583 г. он был внесен в список запрещенных книг.

К первой половине XVI в. относится деятельность философа- гуманиста Хуана Луиса Вивеса, друга Эразма Роттердамского.

Но, конечно, католическая Испания была страной, мало подходящей для расцвета гуманистической философии. Зато испанская литература, не столь стесненная церковной догмой, достигла в эпоху Возрождения поистине замечательного расцвета.

Превращение Испании из небольшого средневекового государства, поглощенного борьбой с маврами, в мировую державу с очень сложными международными интересами, неизбежно расширяло жизненный кругозор испанских писателей. Появились новые темы, связанные, в частности, с жизнью далеких Индий (Америки). Огромное внимание уделялось человеку, его чувствам и страстям, его нравственным возможностям. Высоко ценились героический порыв и рыцарское благородство, т.е. добродетели, унаследованные еще от времен реконкисты. Зато мир буржуазного стяжательства, основанный на корысти и эгоизме, не вызывал особых симпатий. В связи с этим следует заметить, что в испанской литературе эпохи Возрождения собственно буржуазный элемент выражен гораздо слабее, чем в литературе ряда других европейских стран с более интенсивным буржуазным развитием. Буржуазный индивидуализм не пустил глубоких корней на испанской почве. Гуманистические идеалы подчас облекались здесь в традиционные формы. Что-то от средних веков было в морализаторской тенденции, присущей многим произведениям тогдашней испанской литературы. Между тем скрывался за этой тенденцией не столько средневековый проповедник, сколько гуманист, верящий в нравственные силы человека и желающий видеть его по-человечески прекрасным.

Не ускользали от писателей и темные стороны испанской жизни, порожденные уродливым развитием страны: трагические социальные противоречия, раздиравшие Испанию, массовая нищета и обусловленный ею рост преступности, бродяжничества и т.п. И хотя о плутоватых бродягах и всех тех, кого обстоятельства выбили из спокойной жизненной колеи, авторы имели обыкновение писать с усмешкой, но в усмешке этой таилась едкая горечь, а у многих внешне комических ситуаций была, в сущности, трагическая подоплека.

Но ведь нечто трагическое было и в судьбе самого испанского гуманизма, на который все время падали багровые отблески костров инквизиции. В Испании не было и не могло быть своего Боккаччо не только потому, что там свирепствовала инквизиция, но и потому, что его бурный сенсуализм был внутренне чужд испанским гуманистам, тяготевшим к более строгим нравственным концепциям. Католический ригоризм нередко теснил гуманистическое жизнелюбие и даже брал над ним верх. Это в значительной мере определяло тот внутренний драматизм, который присущ испанской культуре XVI в. Но величие испанской литературы эпохи Возрождения в том, что она не только не отшатнулась от гуманизма, но и обрела глубочайшее человеческое содержание. Испанские писатели проявили замечательную духовную энергию. Достаточно только вспомнить о Сервантесе, чтобы понять это.

Первым выдающимся литературным памятником испанского Возрождения мы вправе считать «Комедию» или «Трагикомедию о Калисто и Мелибее» (рубеж XV и XVI вв.), более известную под названием «Селестина». В изданий 1499 г. она содержала 16 актов, в изданиях 1502 г. к ним прибавлено еще 5, а также пролог. Ясно, что «Селестина» не рассчитана на театральное представление — это драма для чтения, или драматическая повесть. Есть основание полагать, что автором этой анонимной книги является Фернандо де Poxac, о котором мы знаем лишь то, что он был ученым- юристом и одно время замещал городского алькальда в Талавере. Инквизиция относилась к нему с недоверием, так как Poxac был евреем, хотя и обращенным в христианство.

«Селестина» создавалась в то время, когда Испания вступала в эпоху Возрождения. За несколько лет до первого издания трагикомедии зародился светский испанский театр. Новые веяния захватывали изобразительное искусство. Возрастал интерес к античной культуре и к культуре итальянского гуманизма. И в «Селестине» очень ясно чувствуются гуманистические веяния. Она перекликается с комедиями Плавта и Теренция, весьма популярными в эпоху Возрождения. Речь персонажей, даже простых слуг, пересыпана античными именами, изобилует ссылками на древних философов и поэтов и цитатами из произведений. Ученый автор «Селестины» охотно обращается также к трактатам Петрарки. Можно не сомневаться в том, что итальянские ренессансные новеллы, с их острой обрисовкой характеров крутыми сюжетными поворотами и широкой разработкой любовной темы, оказали определенное воздействие на «Селестину». При всем том «Селестина» не может быть названа произведением эпигонским. Она выросла на испанской почве и, несмотря на иноземные имена теснейшим образом связана с испанской жизнью раннего Возрождения.

Это талантливая книга о земных радостях и горестях о любовной страсти, овладевающей всем существом человека и бросающая вызов средневековым обычаям и представлениям. Героями повести являются молодой небогатый дворянин Калисто и прекрасная Мелибея, девушка из богатой и знатной семьи. Достаточно было Калисто повстречать Мелибею и услышать ее голос, как он потерял душевный покой. Мелибея стала для него воплощением всех земных совершенств, превратилась в божество, достойное восторженного поклонения. Рискуя быть обвиненным в ереси, Калисто заявляет своему слуге: «Божеством я ее считаю, как в божество в нее верую и не признаю другого владыки в небе, хотя она и живет среди нас». Благодаря вмешательству старой опытной сводни Селестины Калисто удалось одержать верх над целомудрием Мелибеи. Вскоре, однако, радость превратилась в горе. Трагические события начались с гибели Селестины и двух слуг Калисто. Их погубила корысть. В благодарность за услуги Калисто вручил Селестине золотую цепь. Слуги Калисто, помогавшие Селестине, потребовали от нее свою долю. Алчная старуха не пожелала удолетворить требований. Тогда они убили Селестину, за что и были казнены на городской площади. Эта трагическая история не могла не бросить тень на судьбу молодых любовников. Вскоре события приобрели еще более мрачный колорит. Сорвавшись с высокой стены, окружавшей сад Мелибеи, погиб Калисто. Узнав о смерти возлюбленного, Мелибея бросается с высокой башни. Родители горько оплакивают гибель дочери.

Нельзя не заметить,что «Трагикомедия о Калисто и Мелибее» содержит определенную дидактическую тенденцию. Обращаясь к читателям в стихотворном введении, автор призывает их не подражать «преступникам младым», свою повесть называет он «зеркалом губительных страстей», ратует за добронравие и с опаской говорит о стрелах Купидона. В скорбном монологе Плеберио, оплакивающего безвременную кончину дочери (действие 21), уже прямо звучат аскетические мотивы, заставляющие вспомнить меланхолические сентенции средневековых отшельников. Но и на этом автор не останавливается. Он как бы намекает на то, что в соединении Калисто и Мелибеи роковую роль сыграла нечистая сила. С этой целью он заставляет Селестину которая оказывается не только сводней, но и колдуньей, заклинать духов преисподней.

Трудно сказать, что во всем этом соответствует взглядам самого автора, а что может являться вынужденной уступкой традиционной морали и официальному благочестию. Внутренняя логика повести не дает оснований для того, чтобы любовь Калисто и Мелибеи сводить к козням нечистой силы. Предсмерный монолог Мелибеи говорит о большом и ярком человеческом чувстве. Обращаясь к богу, Мелибея называет свою любовь всесильной. Она просит отца похоронить ее вместе с погибшем кабальеро, почтить их «единым погребальным обрядом». В смерти надеется она вновь обрести то, что утрачено ею в жизни. Нет, это не дьявольское наваждение! Это любовь, столь же могучая, как любовь Ромео и Джульетты!

И трагические события, наполняющие повесть, всецело обусловлены вполне земными, реальными причинами. Падение Калисто явилось, конечно, прискорбной случайностью. Но любовь Калисто и Мелибеи все равно должна была привести к катастрофе. Косная феодальная мораль разбила счастье молодых людей. А они были вполне достойны этого счастья, ибо на их стороне была правда человеческих чувств.

Ничего сверхъестественного нет также в гибели Селестины и ее сообщников. Но здесь мы переходим ко второму, «низкому», социальному плану трагикомедии. С Селестиной связаны слуги и проститутки, т.е. бесправные бедняки. Автор не затушевывает их недостатков. Но он в то же время хорошо понимает, что у них своя правда, свои справедливые претензии к миру господ. О горькой участи служанок говорит, например, проститутка Ареуса, гордящаяся тем, что она «никогда ничьей не называлась». Ведь сколько оскорблений и унижений приходится выносить служанкам, зависящим от надменных хозяек: «Тратишь на них лучшее время, а они тебе платят за десять лет службы дрянной юбкой, которую все равно выбросят. Оскорбляют, притесняют так, что слова не смеешь при них вымолвить». Слуга Семпронио произносит красноречивую тираду об истинном благородстве, заимствованную из арсенала европейского гуманизма: «Иные говорят, что знатность — это награда за деяния предков и древность рода, я же говорю, что от чужого света не заблестишь, если своего нет. Поэтому не суди о себе по блеску своего достославного отца, а лишь по своему собственному».

В трагикомедии немало выразительных фигур. Однако самой выразительной, самой колоритной фигурой, бесспорно, является Селестина. Автор наделяет ее умом, пронырливостью, лукавством, проницательностью. У нее есть свои привязанности. Но главная черта ее характера — это хищный эгоизм. Стоя за пределами «приличного» общества, Селестина совершенно свободна от каких бы то ни было норм сословной морали. Это обстоятельство привело ее к циническому аморализму и в то же время позволило ей без всяких предрассудков взирать на такие естественные человеческие страсти, как, например, любовь. Конечно, Калисто Селестина помогала ради денег. Но самую любовь молодых людей она вовсе не считала грехом и греховным не считала свое ремесло поскольку оно, по ее мнению отнюдь не противоречило естественным требованиям природы. На этот счет у нее даже имелась своя философия, заметно попахивающая ересью. По словам Селестины, ежедневно «мужчины страдают из-за женщин, а женщины из-за мужчин, так уж велит природа; природу сотворил бог, а бог не может сделать ничего плохого. И потому мои старания весьма похвальны, раз они вытекают из такого источника». Но, разумеется, не из альтруизма занималась Селестина сводничеством и прочими темными делами. Без выгоды она и шагу не желала ступить. Уверенная в том, что в современном обществе только деньги делают жизнь сносной, она придавала никакого значения тому, что деньги доставались ей бесчестным путем. С гордостью рассказывает Селестина о своих былых успехах, о том времени, когда перед ней, молодой и ловкой, заискивало множество именитых клиентов.

И на склоне лет не перестает она гнаться за выгодой, разбрасывать повсюду семена порока. Возникающий буржуазный мир с его практикой «бессердечного чистогана» щедро наделил ее своими недостатками. Селестина вырастает в повести в собирательный образ, в грозный символ разрушительной мощи своекорыстия чувств. Так на заре испанского Возрождения появилось произведение, тревожно откликнувшееся на рост буржуазного эгоизма, равно враждебного как обветшалому миру, так и миру гуманистических иллюзий.

Сама Селестина лишена каких бы то ни было иллюзий. У нее очень трезвый взгляд на вещи, обусловленный всем жизненным опытом. Непрестанно сталкиваясь с изнанкой жизни, она не обольщается ее нарядной показной стороной. Она полагает, что нет и не может быть идиллических отношений там, где есть господа и подневольные слуги, богатые и бедные. Хорошо зная горькую цену бедности, стремясь урвать для себя все, что возможно, Селестина в то же время не идеализирует богатство. Не только потому, что с богатством в ее представлении соединена утомительная забота и оно многим уже «принесло гибель», но и потому, что не люди владеют богатством, как они наивно полагают, а «богатство владеет ими», делая их своими рабами. Для Селестины же высшим благом является независимость, не скованная ни ходячей моралью, ни заботами о накопительстве.

Не переоценивает также Селестина и благочестия католического духовенства. Ей отлично известны повадки испанского клира, ибо не только «дворяне, старые и молодые», но и «священнослужители всех званий от епископа до пономаря» являлись ее клиентами. В повести в довольно откровенной форме изображено распутство, царящее в церковных кругах. В условиях феодально-католической Испании подобные проблески гуманистического вольномыслия встречались не часто, да и то собственно лишь на раннем этапе испанского Возрождения.

«Селестина» примечательна и тем, что это первое большое литературное произведение реалистического направления в Испании эпохи Возрождения. Правда, ее художественный состав неоднороден. В то время как нравы общественных низов изображены без всяких прикрас, эпизоды, рисующие любовь Калисто и Мелибеи, более условны и литературны. Нередко влюбленный превращается в искусного ритора, рассыпающего цветы красноречия, хотя бы это и не очень вязалось с данной психологической ситуацией. Так, Мелибея в длинном предсмертном монологе перечисляет известные в истории случаи, когда родителям приходилось тяжело страдать. Тирады Калисто могут служить образцом любовной риторики. «О ночь моей отрады, — восклицает он, — когда б я мог вернуть тебя! О лучезарный Феб, ускорь свой привычный бег! О прекрасные звезды, покажитесь раньше положенного часа!» и т.п.

Понятно, что слуги и их подруги изъясняются гораздо проще и даже иногда подтрунивают над высокопарной манерой господ. Как-то раз Калисто, с нетерпением ожидая прихода Мелибеи, велеречиво сказал Семпронио: «До тех пор я не приму пищи, хотя бы кони Феба уже отправились на те зеленые луга, где обычно пасутся, завершив дневной свой бег». На что Семпронио заметил: «Сеньор, брось ты эти мудреные словечки, всю эту поэзию. На что нужны не всем доступные и малопонятные речи. Скажи «хотя бы солнце зашло» и твоя речь дойдет до всех. И съешь немного варенья, а то у тебя сил не хватит». Речь Селестины и других персонажей плебейского круга, как впоследствии речь Санчо Пансы, круто замешана на народных пословицах и поговорках. Это переплетение, а подчас и столкновение «высокого » и «низкого» стилей служит в трагикомедии одним из способов социальной характеристики и, таким образом, несомненно связанно с реалистической концепцией произведения.

Наибольшего успеха автор достигает, изображая среду, в которой царит Селестина. Именно здесь мы находим наиболее острые и близкие к жизни характеристики и жанровые зарисовки. Великолепна, например, сцена пирушки у Селестины. Бойкие слуги Калисто приносят с собой яства из хозяйских запасов. Их ждут возлюбленные. Милые бранятся и милуются. Проститутка Элисия ругает Семпронио за то, что он в ее присутствии осмелился похвалить красоту Мелибеи. Ей вторит Ареуса, заявляющая, что «всех этих знатных девиц расписывают да превозносят за богатство, а не за красивое тело». Разговор переходит к вопросу о знатности. «Низок тот, кто сам себя считает низким, — говорит Ареуса. — Каковы дела, таков и род; все мы в конце концов дети Адама и Евы. Пусть каждый сам стремится к добродетели и не ищет ее в благородстве предков». (Вспомним, что нечто подобное уже говорил Семпронио. Это настойчивое повторение гуманистических истин несомненно указывает на то, что истины эти были всегда дороги бакалавру Рохасу.) Тут же Ареуса сетует по поводу тяжелого положения служанок в богатых домах. Селестина переводит разговор на другие темы. В кругу приятных ей людей она чувствует себя легко и свободно. Она вспоминает о своих лучших годах, когда она жила в довольстве и почете. Но молодые годы ушли, она постарела. Однако до сих пор радуется ее сердце, когда видит она счастливых влюбленных. Ведь она на себе испытала силу любви, которая «равно повелевает людьми всех званий, разбивает все преграды». Ушла любовь вместе с молодостью, зато осталось вино, которое «гонит печаль из сердца получше, чем золото, да кораллы».

На этот раз Селестина предстает предстает перед нами в новом свете. Она уже не хищная лукавая лисица, выслеживающая добычу, но человек, влюбленный в жизнь и ее великолепие. Обычно такая расчетливая и трезвая, она в этой сцене становится поэтом, находящим очень яркие и теплые слова для славословия земных радостей. Сама эпоха Возрождения говорит ее устами. К этому следует добавить свойственное ей остроумие, находчивость, проницательность, умение вести беседу — то совсем просто, а то витиевато, в пышном восточном вкусе, в зависимости от того, с кем говорит и какую цель преследует старая сводня.

Автор создает довольно сложный и выпуклый характер. Из всех персонажей трагикомедии запоминается больше всего именно Селестина. Недаром «Трагикомедию о Калисто и Мелибее» называют обычно ее именем, ставшим в Испании нарицательным. В Селестине отразились некоторые характерные черты той противоречивой переходной эпохи. Поэтому она то отталкивает, то привлекает, это сама жизнь. Да и трагикомедия в целом является своего рода зеркалом испанской жизни на рубеже XV и XVI вв.

«Селестина» оказала заметное влияние на последующее развитие испанской литературы. Это влияние чувствуется в драматургии и особенно в плутовском романе, где широко изображена жизнь городских низов. До появления «Дон Кихота» Сервантеса «Селестина» несомненно была самым значительным произведением испанской литературы эпохи Возрождения.

В 1554 г. увидел свет первый испанский плутовской роман «Жизнь Ласарильо с Тормеса и его удачи и несчастья», написанный, видимо, в 30-х годах XVI в. неизвестным автором. Возможно, что роман создан кем-либо из вольнодумцев — последователей Эразма Роттердамского, критически относившихся к католической церкви. Такие вольнодумцы встречались в Испании во времена Карла V. Во всяком случае, в «Жизни Ласарильо» очень заметна хотя и несколько приглушенная антиклерикальная тенденция.

У плутовского романа была своя предыстория. Еще в средневековых городских побасенках живо изображались ловкие пройдохи, плуты и обманщики. С миром пройдох встречались мы также в «Селестине». Однако ловкость, находчивость и плутовство, изображавшиеся в произведениях городcкой средневековой литературы, являлись своеобразным выражением социальной активности бюргерства, энергично завоевывавшего себе место под солнцем. Хитроумие было его боевым знаменем. И хитрили герои средневековых побасенок весело и легко, радуясь жизни и веря в нее.

Несколько иначе все выглядит в испанском плутовском романе. Веселья в нем не так уж много. Герою романа все время приходится вести ожесточенную схватку с жизнью. То это бедняк, который вынужден плутовать, ибо в противном случае он неминуемо будет раздавлен нищетой. То это злоумышленник, тесно связанный с преступным миром, и плутовство для него — профессия. В обоих случаях плутовской роман являлся довольно верным зеркалом испанских нравов. В XVI в. Испанию наводняли толпы бродяг, все время пополнявшиеся за счет разорившихся крестьян, ремесленников, мелких дворян. В стране было множество авантюристов, мечтавших о легкой наживе. Росла преступность, бросавшая мрачную тень на испанские имперские порядки. Правда, герой романа — плут (исп. picaro) изображается человеком достаточно энергичным и смышленным. Однако его энергия нередко порождена отчаянием. Только напрягая все свои силы, удерживается он на поверхности жизни. Обычно «плут» сам рассказывает читателям о своей превратной судьбе. Тем самым плутовской роман является романом-автобиографией. В то же время он содержит сатирические зарисовки многих сторон тогдашней испанской жизни.

В первом испанском плутовском романе уже ясно проступают все признаки, характерные для этого жанра. Правда, краски в нем еще не такие резкие и мрачные, как в более поздних романах, героями которых становятся закоренелые злоумышленники. Ласарильо (уменьшительное от Ласаро) — плут «поневоле». Это в сущности добрый малый, которому только с большим трудом удалось в конце концов достичь тихой пристани. Откровенно признаваясь в том, что он «не более свят», чем другие, Ласарильо предлагает вниманию читателей «пустяк, написанный грубым слогом». Он хочет, чтобы они узнали «про жизнь человека, испытавшего так много бедствий, опасностей и несчастий».

Судьба рано начала трепать Ласарильо. Ему было 8 лет, когда он потерял отца. Вскоре мать решила, что мальчику пора привыкать к самостоятельности, и Ласарильо стал поводырем нищего слепца. Не раз приходилось Ласарильо прибегать к хитрости и изворотливости. Первые его хозяева — упомянутый нищий слепец и священник — были людьми необычайно скупыми и жадными, и только ловкость и находчивость спасали Ласарильо от голодной смерти. Не улучшилось его положение и тогда, когда он попал в услужение к бедному идальго. Вслед за этим он был попеременно слугой у монаха, продавца папских грамот, капеллана и альгвасила, пока, наконец не «вышел в люди», став городским глашатаем и женившись на служанке капеллана. И хотя все знали, что жена его была и осталась любовницей капеллана, сам Ласаро не имел никаких претензий к фортуне. Он вполне доволен своей судьбой, вполне доволен своей женой, с которой Господь, по его словам, посылает ему «тысячи милостей».

Само собой понятно, что этот идиллический финал нельзя принимать за чистую монету. Действительно ли доволен Ласаро своей судьбой или, может быть, и не очень ею доволен, одно достаточно ясно, что благополучия он достиг ценой потери своего человеческого достоинства. А это лишь усугубляет ту пессимистическую тенденцию, которая проходит через весь роман и более заметна в испанских плутовских романах конца XVI-XVIII в. В «Ласарильо» немало острых бытовых зарисовок, свидетельствующих об умении автора показать явления в их натуральном виде. В романе эта острота зрения мотивирована тем, что от слуги не укрывается то, что принято скрывать от посторонних. В этом отношении очень любопытна глава о идальго, который желает на всех произвести впечатление человека благородного, состоятельного, блестящего. Он выходит из дому «спокойным шагом, держась прямо, изящно покачивая телом и головою, перебросив плащ через плечо и подпершись на бок правой рукой». И только один Ласарильо знает, что за этой напускной важностью кроется самая страшная бедность. Ему даже становится жалко хозяина, который предпочитает голодать, нежели «запятнать» свою дворянскую честь каким-либо общественно-полезным трудом.

Достанется в романе также католическим клирикам. Все они лицемеры и люди сомнительной нравственности. Так, похваляясь воздержанностью в еде и во славу благочестия моря голодом Ласарильо, его второй хозяин — священник, когда можно было попировать за чужой счет, «жрал, как волк, и пил побольше любого знахаря». Большим «врагом монастырской службы и пищи» был монах ордена Милости — четвертый хозяин Ласаро, не только любивший «погулять на стороне», но и склонный к таким вещам, о которых Ласаро предпочитает помалкивать. Распутным и сребролюбивым был капеллан, на любовнице которого женился Ласаро.

Что же касается до продавца папских грамот, бывшего также хозяином Ласаро, так это уж просто заправский мошенник. Об его мошеннической проделке, активным участником которой стал местный альгвасил, живо рассказано в пятой книге романа. При этом как монах, так и блюститель правосудия отнюдь не смущались тем, что ради материальной выгоды они откровенно глумились над чувствами людей.

Церковь, разумеется не могла пройти мимо произведения, котором столь непочтительно говорилось о дворянстве и тем более о духовенстве. В 1559 г. севильский архиепископ внес » Ласарильо » в список запрещенных книг. Однако популярность романа была столь значительна, что изъять его из обихода не представлялось возможным, и тогда церковные власти решили выбросить из романа наиболее острые главы (о монахе ордена Милости и о продавце папских грамот) и в таком «исправленном» виде разрешили его печатание.

За «Жизнью Ласарильо с Тормеса» последовали другие плутовские романы Матео Алемана, Франциско Кеведо и других. Но поскольку творчество Кеведо относится к XVII в., его роман «История жизни пройдохи по имени дон Паблос, пример бродяг и зерцало мошенников» (1626) не может быть предметом нашего рассмотрения. Зато на романе Матео Алемана (1547-1614?) «Жизнеописание Гусмана де Альфараче» (1599- 1604) стоит коротко остановиться.

Роман этот тесно связан с традициями «Ласарильо». Только в нем появляются и некоторые новые черты. Ласарильо был простодушным подростком, тяготившимся тем, что ради куска хлеба ему приходилось плутовать. Гусман де Альфараче уже не только жертва злосчастной судьбы, бродяга, увлекаемый водоворотом жизни, но и убежденный хищник, ловкий авантюрист, всегда готовый ради своей выгоды обмануть доверчивого человека. Между прочим, таким доверчивым человеком оказывается епископ, пожалевший Гусмана, притворившегося калекой. Этот добродетельный пастырь не похож на порочных клириков, изображенных в «Ласарильо». Но времена изменились. В царствование Филиппа II уже невозможна была откровенная антиклерикальная сатира. Зато по своему эпическому размаху «Гусман» заметно превосходит «Ласарильо». Первый испанский плутовской роман состоял всего лишь из нескольких эпизодов. В «Гусмане» одно событие набегает на другое, мелькают города и страны, герой меняет профессии, то неожиданно поднимается, то падает чрезвычайно низко. Плутовской роман все больше превращается в «эпос больших дорог», как метко назвал его великий английский романист XVIII века Г. Филдинг. Рамки автобиографического повествования раздвигаются все шире и шире, захватывая самые разнообразные картины жизни, нередко окрашенные в сатирические тона. Роман наполняет множество типических фигур, представляющих различные социальные круги, от высших до самых низших. Через весь роман красной нитью проходит грустная мысль, что мир превратился в притон воров, хищников, обманщиков и лицемеров, отличающихся друг от друга только богатой или бедной одеждой и тем, к какой среде они принадлежат.

По словам Гусмана, «все идет наоборот, всюду подделки и обман. Человек человеку враг: всяк норовит погубить другого, как кошка мышь или как паук — задремавшую змею» (ч. 1, кн. 2, гл. 4). И хотя в конце концов герой романа отрекается от порока, вступает на стезю добродетели и даже начинает говорить языком церковного проповедника, он не меняет своего мрачного взгляда на мир людей. «Таким мы застали мир, — говорит он, обращаясь к читателям, — таким его и оставим. Не жди лучших времен и не думай, что прежде было лучше. Так было, есть и будет» (ч. 1, кн. 3, гл. 1).

Роман имел большой успех, закрепленный популярным французским переводом Лесажа, появившимся в 1732 г.

Успех «Гусмана де Альфараче» и других испанских плутовских романов XVI и XVII вв., вызвавших многочисленные подражания в различных странах, главным образом в XVII и XVIII вв., прежде всего объясняется тем, что романы эти утверждали реалистические принципы, соответствующие эстетическим исканиям передовых европейских писателей того времени. Продолжая традиции демократической литературы средних, они смело выдвигали на первый план представителей социальных низов, привилегированные же сословия лишали традиционного ореола. И хотя герои романов — «плуты», их неоскудевающая энергия, находчивость и сообразительность не могли не восприниматься как своего рода апофеоз находчивости и энергии простого человека, пробивающего себе путь во враждебном и несправедливом мире. В этом плане прославленный Фигаро был, конечно, был прямым потомком испанских пикаро. Привлекали в плутовском романе также его сатирические тенденции, мастерство его жанровых зарисовок, динамизм в развертывании сюжета. Не случайно именно плутовской роман явился наиболее популярным типом раннего европейского романа реалистического склада. С его отзвуками можно встретится даже в начале XIX в.

Как уже отмечалось, Испания была страной кричащих контрастов. Это очень заметно не только в социальной жизни, но и в литературе. Именно здесь возник плутовской роман, стремившийся изображать жизнь без всякой идеализации. В то же время в XVI в. в Испании, как нигде, была развита литература «идеального направления», как ее называет Белинский, ничего не хотевшая знать о суровой житейской прозе. Одним из ее выражений была литература пасторальная, восходившая к античным и итальянским образцам.

Пасторальные мотивы звучали в поэзии («Эклоги» Гарсиласо де ла Вега; 1503-1536) и в повествовательной прозе (пасторальный роман «Диана», 1558-1559, Хорхе де Монтемайора). Но «идеальное направление» возглавляла в Испании все-таки пасторальная литература, пользовавшаяся признанием в узких читательских кругах. Его возглавлял рыцарский роман.

В других европейских странах о рыцарском романе почти совсем забыли. Правда, в Англии Э. Спенсер, а в Италии Ариосто сделали попытку оживить традиции рыцарского эпоса. Но, конечно, ни аллегорическая «Королева фей» Спенсера, ни ироикомический «Неистовый Роланд» Ариосто не являлись настоящими рыцарскими романами. В Испании же в XVI в. существовали и пользовались необычайной популярностью самые настоящие рыцарские романы только прозаические, а не стихотворные. Все в них выглядело примерно так, как в куртуазных романах средних веков: доблестный рыцарь совершал неслыханные подвиги во славу прекрасной дамы, сражался с опасными чудовищами, разрушал козни злых волшебников, приходил на помощь к обиженным и т.д. Чудесное здесь встречалось на каждом шагу, в то время как горькая проза жизни была изгнана за тридевять земель.

Первенцем этого жанра во Франции был роман «Амадис Галльский» (точнее, «Уэльский»), возможно, переведенный с португальского Гарсией Родригесом Монтальво и изданный в начале XVI в. Португальский оригинал, написанный в XVI в. по мотивам бретонских сказаний, до нас не дошел. В романе повествуется о жизни и славных деяниях рыцаря Амадиса, внебрачного сына Периона, короля Галльского (Уэльского). При обстоятельствах вполне «романтических» вступил на жизненный путь несравненный Амадис. Его мать, бретонская принцесса Элизена, оставила его, младенца, на берегу моря, положив возле него меч кольцо и печать, удостоверявшие высокое происхождение мальчика. Но Фортуна не допустила гибели будущего героя. Некий рыцарь нашел его и отвез ко двору шотландского короля Лисуарта. Здесь Амадис вырастает под именем Юноши с Моря. Он служит пажом у юной дочери короля прекрасной принцессы Орианы: «Во все дни своей дальнейшей жизни не уставал он служить ей и навеки отдал ей свое сердце, и эта любовь длилась, покуда длились их жизни, ибо как он любил ее, она любила его, и ни на единый час не уставали они любить друг друга. Далее рассказывается, как по просьбе Орианы король Перион, находившийся в то время в Шотландии, посвятил Амадиса в рыцари, не зная того, что он его сын, как Амадис, дав клятву верности своей избраннице, отправился на подвиги и как после множества приключений он разрушает чары, противодействующие его соединению с Орианой, и женится на прекрасной шотландской принцессе. Значительную роль романе играет также галантный брат Амадиса Галаор, подобно Адамису совершающий подвиги в различных странах. Роману нельзя отказать в занимательности и даже некоторой поэтичности, особенно в тех сценах, описывающих юношескую любовь Амадиса и Орианы. «И если, -заявляет автор, тот, кто про их любовь будет читать, сочтет ее слишком простой, пусть тому не дивится: ибо не только в возрасте столь раннем и нежном, но и позже любовь их явила себя в такой силе, что слабыми окажутся слова описания великих дел, совершенных во имя этой любви».

Повествование в романе ведется на высокой романтической ноте. То, что действие его приурочено ко временам «до воцарения короля Артура», совершенно освобождает автора от необходимости прибегать к какой-либо исторической, географической, социальной или бытовой конкретизации. Но у него все-таки есть определенная цель: нарисовать идеальный образ рыцаря, главным главными достоинствами которого являются безупречная доблесть и нравственная чистота. Понятно, что такой идеальный герой, невосприимчивый ко злу, лишенный корыстных побуждений, мог существовать лишь в совершенно условном мире, населенном сказочными персонажами. В какой-то мере прославление этого героя являлось вызовом реальным испанским порядкам, но картина, нарисованная в романе, была столь отвлеченной и столь идеальной, что, в сущности, невозможно было от нее перебросить мост к повседневной испанской жизни XVI в.

«Амадиса Галльского» по праву считают лучшим испанским рыцарским романом. В письме к Шиллеру (1805) Гете даже назвал его «великолепной вещью» и выразил сожаление, что так поздно с ней познакомился[См.: Гете И.В. Собр. соч.: В 13 т. М., 1949. Т. XIII. С. 293.] . Шумный успех романа вызвал к жизни множество продолжений и подражаний. Первый шаг в этом направлении сделал сам Монтальво, присоединивший к 4-м книгам романа пятую книгу (1521), посвященную сыну Амадиса Экспландиану. Последний в конце концов становится византийским императором, в то время как Амадис заканчивает свои дни королем Великобритании.

Вслед за этим рыцарские романы посыпались как из рога изобилия. Один за другим появляются романы, героями которых были родственники и потомки Амадиса («История Флоризанда, племянника Амадиса», 1526, «Лисуарт Греческий, сын Эспландиана», «Амадис Греческий» и др.). С Амадисом соперничают Пальмерин Оливский и его славные потомки, в том числе Пальмерин Английский, внук названного Пальмерина. Всего появился 12 частей (книг) «Амадисов» (1508-1546) и шесть частей «Пальмеринов» (1511-1547). Были и другие романы, о которых нет необходимости говорить. Почти все они уступали «Адамису Галльскому.» Приключения, изображавшиеся в них, становились все более невероятными, каждый автор стремился превзойти своего предшественника. Какому-нибудь Рыцарю Пламенного Меча ничего не стоило одним ударом рассечь двух свирепых и чудовищных великанов. Пред лицом одного неустрашимого рыцаря обращалась в бегство армия насчитывающая сотни тысяч человек. Башни с воинами с поражающей быстротой плыли по морю. На дне озера вырастали сказочные замки. Обо всем этом авторы повествовали совершенно серьезно, без тени ариостовской иронии. Замысловатому содержанию романов вполне соответствовала пышность их «блестящего» слога. Вот пример, приводимый Сервантесом: «всемогущие небеса, при помощи звезд божественно возвышающие вашу божественность, соделывают вас достойною тех достоинств, коих удостоилось ваше величие» («Дон Кихот», I, 1).

Это запоздалое цветение рыцарского романа может быть объяснено тем, что в Испании в XVI в.сохранялись еще многие пережитки средневековья. Вместе с тем рыцарский роман вполне соответствовал тому духу авантюризма, который жил в стране. Ведь по словам Маркса, это было время, «когда пылкое воображение иберийцев ослепляли блестящие видения Эльдорадо, рыцарских подвигов и всемирной монархии»[Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 10. С. 431.] .

Все это, однако, не может вполне объяснить огромной популярности испанских рыцарских романов. Ошибочно полагать, что ими зачитывались только дворянские круги. По авторитетному свидетельству Сервантеса, они получили «широкое распространение» «в высшем обществе и у простонародья» («Дон Кихот», I, Пролог). Что же в таком случае привлекало в рыцарских романах простых людей? Прежде всего, конечно, их большая занимательность. Авантюрные жанры всегда пользовались успехом у массового читателя. Но будучи авантюрными, рыцарские романы были одновременно и героическими. Они развертывались в атмосфере подвигов. В них выступали доблестные витязи, всегда готовые прийти на помощь достойному человеку. И эта их сторона не могла не найти горячего отклика в стране, которая на протяжении ряда столетий вела героичекую борьбу за свое национальное освобождение. Испанский национальный характер, сложившийся в период реконкисты, содержал героические черты, и нет ничего удивительного в том, что широкие круги Испании зачитывались рыцарскими романами.

 

Читать по теме:

• Предисловие
• Введение
• Лекция 1. Возрождение в Италии.
• Лекция 2. Боккаччо.
• Лекция 3. Историческое развитие Италии в XV-XVI вв.
• Лекция 4. Новелла после Боккаччо.
• Лекция 5. Драма и театр в Италии.
• Лекция 6. Возрождение в Германии и Нидерландах.
• Лекция 7. Возрождение во Франции.
• Лекция 8. Франсуа Рабле.
• Лекция 9. Поэзия Плеяды.
• Лекция 10. Возрождение в Испании.
• Лекция 11. Сервантес.
• Лекция 12. Роман Сервантеса «Дон Кихот».
• Лекция 13. Возрождение в Англии.
• Лекция 14. Историческая характеристика Англии в XVI в.
• Лекция 15. Английская поэзия XVI в.
• Лекция 16. Шекспир.
• Лекция 17. Трагедии Шекспира.
• Приложение. Живопись и ваяние в Италии в эпоху Возрождения.