Позови меня трижды…
10. Девятка треф
Ну, ты глянь, одна чернота валит! И девятка треф — карта отсутствия и сомнения. А острием вверх — еще и слезы будут, и досада, сплетни будут точно. Нет, если бы тут где-то буби лежали, то можно было бы ожидать наследства. Хотя откуда его ждать, если все, кто мог оставить чо-то на поминки хотя бы, давно уже померли. Причем, не своею смертью. И где ты тут бубей видишь? Вот и я говорю — нет здесь их. Нет. А вот после десятки трефовой, вот если бы сразу только после нее упала бы наша девяточка, так это был бы приятный разговор, причем не в сухую. Но ведь после десятки, сама видишь, фигура падала. И при фигуре девятка означает любовь этой фигуры, но раз не выпала тебе дама, той же масти, что и король, то любовь эта будет короткой. Да, при фигуре девятка — это разлука…
* * *
Летом перед четвертым классом все вокруг стало меняться. Танька совсем потеряла интерес к ним, и более того, начала сторониться Валерия. У нее появились какие-то новые подружки, тащившиеся за нею из школы. С ними она долго хихикала втихомолку от них у подъезда. Валера еще выходил к ним поздними вечерами, хотя стал уже совсем взрослым. Он перешел в десятый класс, поэтому он уже не бегал с ними, а только сидел, посмеиваясь, на лавочке у подъезда.
Balanovsky Yuri (1914-1980)
Все стало рассыпаться на глазах, все вдруг стало так непросто, все оборачивалось пустотой. Нет, не узнавала Катя свой двор. Порушили голубятню, за которой когда-то присматривал Валеркин папа. Не стало маленького домика на подпорках, над которым кружили и кружили белые дутыши. Но и после его разорения Кате часто снилось мягкое любовное воркование… Еще покрывались черной плесенью бельевые веревки в покосившейся беседке, но уже даже жильцы первых этажей опасались вешать на них кипяченые в щелоке простыни. И без этих белоснежных парусов беседка казалась неприлично голой.
Терех, приехал среди лета из деревни один. К Кате даже не зашел, странный какой-то. Неделю лежал в лежку, не ел ничего. Катя достучалась до него все-таки, спросила, что ему покушать принести. Он сказал, что никаких котлет он теперь есть не может, вообще теперь мяса никогда есть не будет, пусть они все со своим мясом в жопу пойдут. Лучше пусть она ему мороженое купит.
Дома как раз висела папина куртка, в ней Катя нашла целый рубль юбилейный. Без колебания она потратила его на мороженое для друга. После второй порции мороженого Терех сказал, что в деревне поросенка кололи, а теперь ему так хреново, что он никогда теперь свинину точно жрать не будет. Мясо, может, будет, потом, а свинину — фиг! Катя ни разу не видела Тереха таким, и ей стало страшно.
Свиньи — George Morland (1763-1804, United Kingdom)
Валеркина мама, тетя Галя, перешла на другую работу, очень тяжелую физически, но за нее больше платили. Саша и Ваня стали совсем тихими и редко теперь выходили во двор. А Валерка все время теперь был сердитый, и почему-то даже кричал теперь на Катю, когда они с Терехом заходили к ним в гости. Хотя Катя старалась, как могла. Она всегда брала с собой в гости банку варенья и вообще чего-нибудь пожрать, а за чаем рассказывала сказки. Слушать ее сказки иногда приходила даже Танька. Сказки были длинные-длинные — про джиннов, колдовство, красавиц и нежданное богатство. В этих Катькиных сказках все было непривычно. Любовь почему-то была оборотной стороной предательства, а зло иногда оказывалось сильнее добра, и было очень много других самых невероятных превращений. Например, добро могло запросто оказаться злом, а зло нередко оборачивалось добром. Несметные сокровища в ее сказках не дарили желаемого счастья, а совсем как в жизни приносили лишь душевные муки, мрачные приключения, ставили героев перед трудным выбором. Вот умела она складно, по-взрослому логично повествовать! Когда Катька пошла в школу, учительницы иногда просто собирали несколько младших классов и ставили у доски Катьку. Она рассказывала детям сказки, а училки, наслаждаясь тишиной, пили чай за шкафами в препараторской, обсуждая ее любовные похождения, слушали краем уха ее сказки и хихикали.
Но в какой сказочной истории можно было вообразить, что Валерий вдруг начнет ходить в подвал к Кролику?
У этого гадкого Кролика губа была зашитая, она вообще-то называлась «заячья губа», но почему-то давным-давно его стали звать Кроликом, а он отзывался. Кем был этот спившийся мужчина сорока с небольшим лет, живший у них в цокольном этаже, никто не знал. Он устраивался иногда на работу, четко выдерживая сроки, чтобы не загребли за тунеядство, но через некоторое время из его подвального окошка снова неслись похабные песни под гармошку.
Никакие уговоры и Катькин шепот сквозь слезы не помогали, Валерка стал уходить от них в подвал к Кролику все чаще. У Валеры после смерти отца началась такая трудная жизнь! Он перевелся в вечернюю школу и устроился на работу, а у его младших братьев, Тереховых, Катерины и других детей их двора детство еще не закончилось. Он начинал почти взрослую жизнь, но взрослым его считал только Кролик. Ему уже было мало Катькиных рассказов о чужих приключениях, его уже тянули какие-то свои, взрослые приключения, до которых Катька так и не успела дорасти. Если бы только этот Кролик не зазывал его, давя на мальчишеское самолюбие, то они как-нибудь бы справились с Валеркиной хандрой, перетерпели бы его неожиданно появившуюся грубость.
Как давно и как еще недавно Валет сидел с ними на перекладине! Теперь он даже разговаривать с ними перестал. У подъезда теперь каждый вечер его ожидали друзья по посиделкам у Кролика. Они громко смеялись ломкими голосами, и Валера даже курил с ними иногда, а тетя Галя этого не видела, она все время была на работе. Парни были старше Валерия, и Катя не понимала, почему они сидят с ним на спинке скамейки возле их подъезда, оставляя на сидении грязные подтеки с не чищеных ботинок.
Игорь Симонов. «Воскресная дискотека».
Она боялась проходить мимо них, потому что они как-то странно на нее смотрели. И однажды, когда она возвращалась из магазина, Валера вдруг окликнул ее: «Кать! Катерина! Иди сюда!» Катя подошла, полагая, что у него к ней какое-то дело. Она была вынуждена подойти, хотя он сидел с этими неприятными парнями. Ну, не могла она не подойти к Валерке. А они все смотрели на нее и улыбались. И Кате стало не только неловко, вообще не по себе. Они молчали, молчал и Валера и так же, как его новые друзья улыбался. Катя повернулась и побежала в подъезд, будто кто-то гнался за нею, а вслед ей раздался дружный смех, и среди каркающих голосов она узнала и хрипловатый голос Валерия. Она отдышалась только у своей двери, но лицо горело, и она никак не могла попасть ключом в замочную скважину.
Иногда он, развалившись, молча сидел на скамейке один. В такие моменты он совершенно ее не замечал. А если она старалась все-таки попасться ему на глаза, то он вдруг глядел на нее, как на чужую, с отстраненным интересом. Нехорошим, мужским интересом. Уж какой маленькой и глупой не была Катя, но в ней доставало женской чуткости, чтобы это понять. И слова, такие нужные, такие продуманные вечерами перед сном, застывали кашей и пропадали куда-то. Катя так хотела ему помочь, она чувствовала, что он стоит на пороге страшных перемен, она так хотела его удержать! Но когда он так смотрел на нее, ей было не только неловко и страшно, она чувствовала, что сама меняется под его взглядом. Детство ее стремительно заканчивалось, взгляд Валета пробуждал в ней страсть.
Что-то внутри нее стало меняться. Все слова ей стали казаться пустыми и не нужными, но пока ей еще было достаточно этого его тяжелого мрачного взгляда, под которым она вдруг начинала ощущать свои ноги, руки, губы и, самое страшное, все-все.
А разве она могла доверять Валету, ведь он сам не верил ей, он сам поступал так неразумно со своей жизнью, с ее жизнью? Да, ночами ее стали тревожить сны, в которых у них с Валетом было все как у взрослых, они даже целовались.
Но, кроме кружившейся в тумане головы, у Катьки была привычка читать. Она даже кушать не могла, не вооружившись какой-нибудь книгой. Любой, пусть даже папиным учебником по физике за восьмой класс средней школы. Только в книжках она находила теперь опору, только с ними она могла говорить, только они могли ответить ей пожелтевшими ломкими языками на мучительный вопрос, который Катя никому не могла произнести вслух: «Как она могла пасть так низко, чтобы полюбить Валета, еще даже не став пионеркой?» И стихи из учебника литературы для десятого класса, который, вместе с другими учебниками остался у папы от тех времен, когда его заставили учиться, утешали и успокаивали ее. Они шептали, что все не так уж и страшно, что это даже хорошо, но вот только однажды всем приходится расставаться… И, окончательно убедившись, что она влюбилась, Катька с новыми силами бросилась спасать Валерку.
Кондрашин Борис
Теперь он уже не смеялся, когда она, прихватив для смелости Тереха, подходила к нему и прямо при ребятах не просила, нет, требовала, чтобы он немедленно прекратил свои походы в подвал к Кролику. Валерий злился, кричал на них, но что-то в ее фиалковых глазах лишало его уверенности в собственной правоте. Он так боялся, что ребята за его спиной станут смеяться за эту странную парочку морализирующих сопляков, которые подгребают к ним каждый вечер, когда они ждут прихода Кролика. Но те почему-то не смеялись. Они раздраженно шипели, завидев Тереха и Катю, направлявшихся к ним, они что-то говорили ему, как бы сочувствуя, но Валерий почему-то чувствовал их тоску и зависть к тому, что его, а не их уговаривает не пить водку в подвале голубоглазая девочка.
Катя всегда почему-то очень боялась осени. И не зря боялась. С осени Валеру она уже по утрам не видела, утром он уходил на работу, а вечером — в другую школу на окраине. Школу рабочей молодежи. По утрам теперь уже не бежал, а понуро брел рядом Терех. И если они и говорили, то только о том, как бы отвадить Валеру от подвала. Но чем больше Валерку тянула Катя от Кролика, чем настойчивее таскался за ним молчаливый Терех, тем чаще Валера уходил от них в подвал…
Там же почти все парни с их двора обмывали осенью повестки из военкомата. Валерию стукнуло только шестнадцать, но среди обритых наголо ребят он чувствовал себя не просто взрослым, а членом вечного мужского братства. О том, что случилось потом, Катя знала только по разговору с Валеркой.
В одно прекрасное утро не она, а он встретил ее у двери перед школой. Вернее, ей тогда только показалось это осеннее утро прекрасным, сердце ее забилось, когда Валера вместо обычного приветствия вдруг срывающимся голосом позвал ее: «Катя! Катенька!», зная, что больше и позвать-то ему теперь некого.
Сердце тот час опустилось, когда он сказал ей, что его, наверно, заберут в тюрьму.
Несколько парней, пьяными выйдя от Кролика, на остановке затеяли драку с мужчиной, добивали его уже ногами. Валерка был среди них, водка действовала на него так, что он ничего не помнил, что делал, но, протрезвев, в кармане своего пальто он обнаружил какой-то нож и, самое страшное, часы этого мужчины…
Слушая сбивчивый Валеркин рассказ, Катя все ловила себя на мысли, что уже знала все заранее, все уже слышала в том кошмарном сне, что мучил ее все ночь. И весь тот день, когда сбывался этот кошмар, она старалась и не могла проснуться. Она всегда могла проснуться, но в тот день… Как бы она хотела повернуть время!
Валерка взял ее за руку и повел в фотоателье на углу их улицы. Усталый фотограф с вывернутыми детским параличом пальцами принял у него смятый рубль, долго смотрел на них сквозь камеру, а потом подошел и бесцеремонно наклонил Валеркину голову к Катиному плечу, чтобы два их серых лица с наполненными страхом глазами поместились в кадр. Квитанцию у мастера взяла Катя, а Валерка, шмыгнув носом, отвернулся. Оба они понимали, что ему эта квитанция уже не к чему. Потом они шли по городу, пламеневшему рябиновыми листьями, клены уже облетели, и их путь пролегал по яркому желто-красному ковру. Последним теплом светило мягкое осеннее солнце, и сквозь слезы казалось, что тротуары закиданы роскошными мещанскими георгинами.
Валера даже не подумал, что Катя, шаркающая ногами рядом по прелым листьям, так и не пошла сегодня в школу, чтобы весь последний день быть рядом с ним. Возвращаться домой Валерке было страшно, без Кати он бы и не смог, но, из последних сил держась перед ней, он повернул к их дому. Они молча разошлись у подъезда, и Валерка пошел к себе ждать милицию.
Дети на балконе. — Козлов Яков Иванович
За ним приехали в семь вечера, садясь в машину с зарешеченной задней дверцей, он прощальным взглядом окинул их дом. В окне рыдала мать, к стеклу прилипли носами бледные Саша и Ваня. У самого подъезда стояли только Терех и зареванная Катька, а из окна на втором этаже ее мать истерически орала: «Катька, домой! Домой сейчас же, дрянь такая!».
Тетя Галя ходила по квартирам и собирала подписи на какой-то бумаге, где Валерий характеризовался в целом положительно. Из-за ее вытертого пальто выглядывали близнецы и жалко улыбались Катьке. Мама совала тете Гале какие-то деньги и горячо говорила, что вот кого бы давно следовало посадить, так это они с Галей знают, но чтобы Валерку… Горе-то какое! Общественным защитником на суде был сам Лев Абрамович. Ничего не помогло. Валерку посадили. И выходя утром в школу, Катя даже не могла смотреть на его окна.
* * *
После того, как Валета посадили на шесть лет, их компания распалась, а вечерние посиделки сами собой закончились. Терех с головой погрузился в свои аквариумы. Иногда по воскресеньям он водил Катю в кино в деревянный клуб. Деньги у него были свои от продажи мальков. И она, забывая обо всем на свете, хохотала над всеми приключениями Шурика тоненьким заливистым смехом. По дороге к дому ее смех высыхал, и входили они в подъезд уже совсем мрачные. Терех чувствовал себя очень виноватым за то, что случилось с Валетом, но на самом деле ничего тогда он сделать не мог. Так уж все вышло.
Тереху очень нравилось, когда Катька смеялась, он хотел бы, чтобы смеялась она чаще, но ничем, кроме кино, ему не удавалось ее развеселить, она только пугалась. Жалко ему было маленькую Катьку, короче.
Леонова Елена Леонидовна. «Дети в театре.»
Однажды он купил ей на базаре у нуждающейся старушки маленькую красивую сумочку с вышитой сорокой. Катя снова перепугалась теперь уже за него, и он дал ей честное слово, что эту сумочку он не крал. Но Катя все равно прятала сумочку от мамы. Она взяла с Тереха еще два честных слова: одно про то, что он не будет пить водку до двадцати лет, а второе — про то, что он никогда не пойдет в подвал к Кролику. Она тихонько таскала ему читать мамины «Роман-газеты»: «Убить пересмешника», «Ледовая книга», «Один день Ивана Денисовича», «Сон вначале тумана»… Терех увлекся чтением, это немного успокоило Катю. Но после Валерки, о котором теперь дома нельзя было даже вспоминать, она все равно страшно переживала за Тереха, который так и норовил ввязаться в каждую школьную потасовку.
Читать по теме:
- Часть 1.
- 1. Что было
- 2. В подполье
- 3. Сам-четверг
- 4. Десятка пик
- 5. Десятка треф
- 6. Ленорман
- 7. Семерка треф
- 8. Девятка пик
- 9. Король червей
- 10. Девятка треф
- 11. Пиковая дама
- 12. Шестерка пик
- 13. Дама треф
- 14. Трефовый валет
- 15. С песней по жизни
- 16. Ночной разговор
- 17. Дальняя дорога
- 18. Туз бубен
- 19. О разведении слонов в белоруссии
- 20. Танцы-шманцы
- 21. Ягодок — полный кузовок!
- 22. Пиковый интерес
- Часть 2. Что будет
- Часть 3. Чем сердце успокоится
