Позови меня трижды. Часть II

Позови меня трижды…

3. Сам-четверг

Валет — это, касатка, завсегда одни заботы да хлопоты. Чо-то не припомню от них пользы-то ни какой. А как выпадут все четыре на круг, сам-четверг называется, так и будет у тебя сплошной четверг без субботы и пятницы. Драчки да ссоры. Ты, когда во двор гулять пойдешь, так от мальчиков, которые по четыре собираются, подальше держись, непременно поколотят. Или обидят как-нибудь, точно-точно! Ты до четырех-то сосчитаешь? Нет? Сопля ты, соплей! А вот как они на сердце лягут, так начнутся у тебя одни заботы-заботушки. Не верти головой! И запомни, когда они в короли вдруг выйдут, так следить за ними надо в оба! Что задумано в вальте, то и скажется в короле…

Валетами были пока близнецы, Терех и сам Валет, которого Катя уже знала по ботинкам с подшитой дратвой подошвой, старший брат Саши и Вани по имени Валерка. А всех Валерок в их дворе так, сколько не помнила Катя за свою короткую жизнь, и выкликали на улицу: «Валет! Валет! Выходи!» Этого Валета Катя почему-то заранее боялась, и когда за близнецами заходил старший брат, всегда пряталась под стол, узнавая его по шаркающему звуку ботинок. Поэтому она и не знала, какой же масти этот Валет? Но какой-то грустный голос в ее маленькой, с кулачок, душе обречено подтверждал ее сомнения, говоря, что там, у дверей переминается с ноги на ногу сам Катькин червовый Валет.

Близнецы, которые уже и Катю достали своими капризами и неизменно мокрыми штанами, были точно бубновой и пиковой мастей. Никакого от толка от них не предвиделось — ни в настоящем, ни в будущем. Никуда от них было не деться, надо было их принимать как неизбежное жизненное обстоятельство.

Так, значит, этот Терех — трефовый валет? Макаровна была душевно расположена только к трефовому парнишке в бархатном берете с жидкими усиками. Она утверждала, что это — верный друг и защитник на всю жизнь. Нет, что-то тут не вязалось, не склеивалось. Терех почему-то не укладывался в обычный трех ярусный пасьянс. Да и по его развязному наглому виду нельзя было сказать, что кто-то мог бы предсказать что-то на счет его Тереховских планов и Тереховской верности. И Катя, торопливо семенившая за Макаровной с вышитой подушкой для Тереха, твердо знала, что его лучше не злить, заразу, а то такого леща даст друг и защитник, что неделю под столом сидеть будет не на чем.

Интересно, а когда мальчики вырастают, то они все сразу становятся королями? И почему для маленьких девочек нет никаких карт, разве можно родиться сразу дамой? Правильно, все для этих мальчиков, весь пасьянс как на ладони! И Катя, стелившая с Макаровной постель с завистью оглядывалась на Тереха, безмятежно жующего плюшку на подоконнике.

А если честно, то Терех завидовал наоборот Катьке. Ну, если мамка каждый день попрекает, что два Тереха на один дом ни одна баба не сдюжит, так как быть? Ни один Терех, говорит, еще человеком не был. Интересно, а он чо, разве не старался быть человеком? Стараешься, стараешься, а все зря! Из-за ерунды все срывается. Интересно, а как это у близнецов получается? В штаны дуют потихоньку и все равно человеки! А если он вдруг обоссытся, так крику будет на весь дом!

И засыпая, каждый вечер Терех ворочался на бабкином сундуке, выставленном для него мамкой в коридорчик. Сундук уже был маловат, то голова, то ноги свешивались с него в самый неподходящий момент. Уснуть на нем Терех мог, только свернувшись калачиком, засунув в рот большой палец левой руки. И даже в таком положении он все равно завидовал Катьке, которую водили к Макаровне в хорошенькой шерстяной матроске. Ну, почему ему мамка из своей юбки матроску не сшила! Сколько ведь просил! Так Таньке своей кофту пошила. А Катькину матроску он вообще-то померил, когда Макаровна на телеграф бегала. Да голова все равно не пролезла, зараза. Интересно, а вот Катьке она — как раз, главное! Несправедливо.

А по пятницам, как только Терех начинал засыпать, сквозь сон раздавалось знакомое противное скырканье в замочке. Это папка пытался открыть дверь. Терех натягивал одеяло на голову, но и укрывшись с головой, он слышал, как папка опять запинается за порожек, опять делает два больших шага нараскорячку и упирается головой в стенку. Потом, пошевелив задом, он закрывает входную дверь. Сволочь. Сейчас будет сопеть и стараться стянуть ботинки. Интересно, а он хоть раз развяжет спьяну шнурки-то? Не-е, так и не развяжет, гнида, потому как решит, что дело это бесполезное, раз ботинки назавтра снова надевать.

Отвернувшись к стенке, Терех ясно представлял дальнейшие события, поскольку видел их в щелку из-под одеяла неоднократно. Вот мамка заверещала: «От самого перегаром тащит, а туда же еще, лезет, сволочь!» Ага, это папка пытается под ее боком на кровати пристроиться. А все равно свалится на пол, прогремит костями, если не сейчас, так под утро.

Конечно, деньги у него на выпивку имеются, а нет, чтобы сыну матроску купить или черепаху! Сволочь! «Я, — говорит, — сынок, в твои годы уже на рынке мотылем торговал!» И в такие ночи Терех с горечью думал, что ему, конечно, так же вот придется, бедному, всю остатнюю жизнь ползать по ночам в ботинках, потому что его, как папку, никто не любит, и матроски ему, конечно же, не видать.

В одно поганое утро Тереха разбудил дикий мамкин визг: «Терех, Терех! Иди сюда! Иди сюда гаденыш!» Заспанный Терех вышел к мамке на кухню. В облупившейся раковине, нависшей над коробом с картошкой, среди горы не вымытой с вечера Танечкой посуды, сидел кто-то маленький и черненький. Только приглядевшись, Терех понял, что это крошечный мокрый мышонок. Он протянул руку и взял в кулачок дрожащий от холода комочек. Кран папка так и не починил, ледяная вода все капала и капала на замерзавшую мышку. Интересно, а давно он тут бедует? Мамка, увидев глазенки-бусинки из Терехова кулака, окончательно зашлась в визге. К ней присоединилась и проснувшаяся Танька. «Дави его, Терех! Теперь дави его!» — орали они на пару. А мышка только-только согрелась, и чувствовалось, что наконец-то ей впервые стало хорошо за все хреновое утро, потому что из кулака она даже не рвалась, свернувшись в комочек.

— Это же ты проказничаешь, гаденыш, со своим папкой-проходимцем! Терехи проклятые! Это ведь с ваших червей и мотылей така пакость в доме развелась! — кричала на всю Ивановскую мамка. — На балкон не могли свои ящики выставить? Воняют тут еще!

— Гады-ы! — подвывала ей Танька, которой вообще следовало помолчать, раз тарелки не помыла.

Терех сплюнул на орущих баб, которые ничего не понимали ни в червях, ни в мотыле, и пошел собираться к Макаровне. Мыша он спрятал в коробочку из-под витаминов, подстелив ему ватку. Интересно, а Катька орать будет?

Катька не заорала даже тогда, когда на них кинулась огромная кошка Макаровны, смахнув по пути любимую чашку Макаровны. Она только зажмурилась, когда мышонок жалобно заверещал где-то уже внутри кошки высоким резким голоском. Потом она открыла глаза, полные слез и впервые сказала одним предложением: «Сволось ты, Телех!»

А потом она все равно ничего не говорила, только молчала и думала. Даже тогда, когда вернувшаяся с телеграфа Макаровна, взяв ее за ухо, громко допытывалась, кто разбил ее любимую фарфоровую чашку.

Говорить Катя начала много позже, только перед самым садиком — в три года. Родители уже побаивались за нее, мама хотела вести ее по врачам, но Макаровна ей запретила. «Да не хочет дите с вами лалакать! Оставьте ее в покое! Жрать захочет, сама заговорит!» — строго выговарила она маме. И вообще она тогда так душевно успокоила маму, объяснив что Катька — вовсе не дура.

— «Папа-мама» — говорит, «дай» — говорит, «не хочу» — говорит. Все, что в природе человеческой заложено, говорит, — говорила она. — Даже на Тереха у виска пальцем крутит! А как колоду тасует — залюбуешься! Нет, раз не говорит, значит, недостойная вы для Катьки аудитория. Рылом не вышли! А врачи только пакостить умеют. Это все известно! При усатом осетине с ними ведь чуть-чуть не разобрались. Врачи, ети их мать!

А потом у родителей возникли свои проблемы, и, в суете, они забыли немножко про Катю. Поэтому, когда года через полтора Катя заговорила с ними по-взрослому рассудительно, то через неделю все и думать-то перестали, что когда-то Катька не умела говорить.

Но и заговорив, она предпочитала тихонько шептаться с плюшевым мишкой и марлевой подушкой, набитой ватой, устроившись под столом или в уголке за диваном.

У близнецов в яслях все время были карантины, всю зиму. Но с ними иногда было даже весело, когда они играли в те игры, в которые можно было брать девочек. Но, в основном, у них были свои собственные игры с танками и самолетами. Только при Терехе Саша и Ваня по-прежнему замыкались в себе и молча сикались в штаны. А Терех под столом уже откровенно скучал, он умел немножко читать, поэтому к весне он все реже спускался к ним подполье, предпочитая рассматривать подшивку журналов с картинками на широком подоконнике. Близнецы тоже принялись учиться читать по книжке про кукурузу и даже предприняли несколько попыток выйти в свет из-под стола, но Терех сразу же загонял их обратно.

4. Десятка пик

Глянь-ка, сюда, глянь! Ну да, картинки здесь нет. Только, ежели, наберет кто десяточек вот этих черненьких пик, так в и в глазах черно покажется. Это, конечно, если из колоды одну карту скидывать.

В пасьянсе-то с ней по-разному бывает. С королем или дамой — марьяжный интерес, или наоборот несбыточное желание. С тузом пик, видишь, здесь одна пика-то, — неожиданное получение денег. Но во всех других раскладах — никакой радости, одна чернота, одна морока…

А как-то они пришли с мамой к Макаровне, а она чемоданы укладывает! Мама заголосила, что ей на работу надо, а Макаровна сказала, что всем чо-то надо, а вот ей надо срочно съездить к Ленке на недельку-другую, потому что на Ленку выпала десятка пик. А раз уж она ее подняла, Ленку-то, то, видно, и докармливать ей же до смерти придется. И реветь тут не об чем, Катька с Терехом может посидеть, потому как его опять очень кстати из садика выгнали. Мама сказала, что лучше она коньки на стенку повесит, чем оставит Катю с одним из Терехов. А Макаровна ей ответила, что ничего с ее прынцесой не случиться, да и саму ее не обнимет какой-то Кондратий, если Катька немного посидит с Терехом.

Проходящий поезд на Барнаул, куда закинула судьба непутевую Ленку, шел поздно вечером, поэтому на день Макаровна оставила Катьку себе. Под вечер она, на худой конец, подарила Катьке потрепанную колоду карт, чтобы та иногда ее вспоминала в период отлучки. Катя молча кивнула Макаровне и положила карты в кармашек фартучка, куда тайком складывала за обедом вареную морковку, выловленную из супа.

Деваться маме было некуда, поэтому Катя вместе с близнецами на время переехала к Тереховым. Стола у них не было, а диван стоял, вплотную придвинутый к стене. Катя растеряно встала посреди огромной полупустой комнаты с обшарпанными стенами и не знала, где бы ей расположиться с марлевой подушкой и плюшевым мишкой. Терех, войдя в ее затруднительное положение, от широты душевной показал Танькину железную кровать в соседней комнатушке, под которую Катька тут же залезла почти на весь день.

После обеда, который им разогрела пришедшая из школы Танька, они общими усилиями уложили близнецов на диван, на котором все равно спал, в основном, пьяный папка. А Саша и Ваня перед сном уже задумчиво хмурили брови, как всегда перед тем, как усикаться. Терех спать дома не ложился, осенью ему надо было отправляться в школу, поэтому обычай спать днем он уже считал для себя оскорбительным. Танька пошла к своей подружке Зельке, а Терех великодушно разрешил Катьке тоже не ложиться. Вместо этого он выдернул из обсиканных байковых штанов близнецов резинку и при помощи папкиной бритвы достал из нее тоненькую желтую резиночку — модельку. Потом он натянул ее на никелированные шарики Танькиной кровати и показал Катьке, как надо на ней играть. Ничего подобного Катя еще не видела. Моделька издавала нежный мелодичный звук, она пела и пела до тех пор, пока не лопнула и не ударила Катю по пальчикам больно-пребольно. От боли Катя тут же накуксилась и приготовилась плакать.

— Кать, не вой, молчи, пожалуйста, — горячо уговаривал ее Терех, изо все сил дуя ей на маленькие пальчики. — У меня, когда ты ревешь, все внутри сжимается, просто готов с кого-нибудь шкурку снять, как с картофеля!

Катька испугалась за близнецов и тут же постаралась реветь тихонько, сглатывая слезы. Терех вывалил ей на кровать все свои игрушки, и Катя их перебирала, пока тут же возле них и не уснула. Терех заботливо вытащил у нее из-под беспомощно откинутой головенки деревянную раскрашенную птичку и, со вздохом, сложил все свои игрушки обратно в коробку. Он сел у изголовья кровати и стал смотреть на спящую Катьку. Она была так похожа на трофейную немецкую куклу, которую Таньке купила бабка на базаре! У нее даже ручки были такими же. Щечки у Катьки были розовые, а глазки припухли от слез. А еще Терех ни у кого не видел таких ярких малиновых губ, только на карамельках. Интересно, а как на таких пальчиках тетя Валя ей ноготки стрижет? И матроска, если честно, шла Катьке гораздо больше, чем ему. У нее, когда она смотрела на него, были такие голубые глазки, такие голубые… Разбудил его настойчивый стук в дверь. Протирая глаза, он открыл дверь тете Вале.

— Где Катюша? — спросила она с порога, врываясь в квартиру.

— Спит. Да пусть поспит, я ее вечером заведу, — неожиданно для самого себя сказал Терех.

— А чо это ты такой добрый? — подозрительно осведомилась тетя Валя.

— Да жалко, что ли? — как можно равнодушнее сказал Терех и стал смотреть даже не на кукольное личико Кати, а на стенку, где он еще в прошлом году нарисовал собаку, за которую его побила мамка.

— Ладно, пусть поспит пока. Но смотри у меня, урка! — сказала тетя Валя, поднеся к самому его носу мозолистый рабочий кулачок.

Катька осталась в Танькиной кровати, и Терех опять мог на нее смотреть. Потом она заворочалась, захныкала спросонья, и почему-то у него куда-то упало сердце. Катя открыла мутные спросонья глазенки, а через мгновение уже смотрела на него вполне осмысленно. И Терех стал показывать ей рыбок в трехлитровой банке. Рыбок ему подарила бабка на день рождения еще осенью, а на аквариум так сбиться и не смогла, колхоз ей тогда не дал машину для картошки. Так, блин, картошка и погнила в подполье, бабке столько картошки было не надо, вот и не купила она тогда Тереху аквариум. Половина рыб из-за этого передохла, но оставшиеся поражали своей живучестью и мотыля жрали целыми пригоршнями. Катька уткнулась носом в аквариум, поражаясь бурной жизни, которую вели крошечные рыбки в таком небольшом пространстве…

И уже даже когда Макаровна вернулась от Ленки чем-то сильно расстроенная, Катя стала часто просить знаками маму вечерами отвести ее в гости к Тереховым, плача и колотясь в дверь. Мама была от ее просьб в смятении, когда Терех широко распахивал на их стук двери, она видела полуспущенного на пол с дивана его пьяного в дым папу. Но мама не знала, что спящий папа Тереха был совершенно безобиден и совсем не мешал им играть. Старшие Тереховы так и не смогли согласовать в Горгазе установку газовой колонки, папе Терехову все время было некогда, после работы ему все время свистели со двора, после чего он сразу заваливался на диван. Поэтому в ванной у Тереховых до сих пор стоял огромный титан. И Катя с Терехом могли часами сидеть в ванной при свете веселого огня, поедавшего щепу в чугунном титане, рассматривать Танькины открытки и азбуку с большими, на весь разворот картинками, на которых дяденьки в галстуках улыбались им на фоне земного шара и разлетающихся в разные стороны белых голубей. Тереху сказали в садике, что они с Катькой живут как раз на таком шарике, а он сомневался. Катя задумалась надолго, а потом мысленно согласилась с Терехом. И как сами эти дяденьки с шарика не падают, когда выпьют водки как папа Тереха?

А иногда папа близнецов, дяденька Кондратьев, брал их с собой в голубятню, и они могли часами сидеть в шатком домике на четырех деревянных столбах. Голуби дяденьки Кондратьева были непохожи на тех, что были нарисованы в азбуке. Дяденька Кондратьев говорил, что в азбуке нарисована шелупонь беспородная, за которую на базаре только по шее дадут, а веточки в клювики своим голубям он запретил засовывать Тереху, которому очень хотелось, чтобы голуби полетели в разные стороны с веточками как в азбуке.

Дяденька Кондратьев ходил в замечательных немецких сапогах, которые он сам добыл на войне, и сносу этим сапогам не было. Вот хоть куда в них топай, хоть по деревьям лазай. Он даже в них две реки форсировал — так им хоть бы хрен! А ведь еще неизвестно, где тот немец в них шастал, ну, тот, который носил их до дяденьки Кондратьева. И то, что в их стране таких сапог не производили в массовом пошиве, дяденька Кондратьев видел тайный стратегический умысел. Вон, у них в стрелковом взводе только у старшины были хорошие хромовые сапоги, а у всех остальных — опорки! Смотреть страшно! А ведь когда их из теплушек прямо в первый эшелон ссадили, не май месяц был, однако. И дяденька Кондратьев искренне считал, что они тогда немца помяли и высоту они какую-то на букву «б» взяли, которая две недели переходила из рук в руки, только потому, что всем до зарезу были нужны немецкие сапоги.

И хотя столько нового для себя открыла в мире Катя, выйдя ненадолго из-под стола Макаровны, она чувствовала, что ее мама всем крайне недовольна. Мама говорила папе, что на сердце у нее почему-то так тревожно, что надо срочно отправлять Катьку в садик, а ей самой надо на какую-то другую работу, чтобы хоть немного следить самой за дочерью. Папа вздыхал и говорил, что все изменится, если он все-таки уедет на полгода от Вали. А как жить без Вали в далекой дали, он не знал. И из-за этого у Катьки на душе тоже не было радости, будто она и впрямь выдернула нечаянно из колоды, спрятанной под диваном, десятку пик.

Вот и тете Дусе не довелось долго порадоваться, когда у Тереха неожиданно пропал папка. Перед самой весной, когда лед на реке уже покрылся ноздреватой рыхлой шапкой, Терехов-старший пристрастился заниматься подледным ловом. Рыба шла на на его мотыля словно слепая. Он так увлекался, что приходил домой с полным ящиком, доверху набитым плотвой и подлещиком. Всем домом они тогда жрали Тереховскую рыбу, кошка Макаровны от нее уже морду воротила, а у самого Тереха весь балкон был завешан серебрившимися на солнце трупиками. И тетя Дуся, матерясь, таскала белье с четвертого этажа сушиться в дворовую беседку. Она всем эту рыбу раздавала, потому что она до такой степени замаялась ее чистить, что ей очень хотелось тем же ножиком соскрести с самого старшего Тереха чешую.

И вдруг перед самой Пасхой старший Терех пропал с концами. Очевидцы только говорили, что он, в болотных сапогах, взбирался на непрочный, трещавший уже лед и долго полз с ящиком и коловоротом к подготовленной лунке перед самым ледоходом. Но через два дня его все-таки спасли уже в низовьях реки на вертолете. Он страшно матерился и не хотел забираться в вертолет без бура и рыбы. А потом, допивая водку уже в вертолете, он крыл пилотов как попало, из-за того, что они за ним поздно прилетели, потому что у него что-то там чуть ко льду навсегда не примерзло. Об этом случае даже написали в городской газете с портретом геройского экипажа вертолета и пьяным Тереховым без шапки, и потом его даже стали узнавать на улице.

Но после той рыбалки он, правда, долго болел. Водку тетя Дуся ему из вредности не покупала, а то бы он, конечно, сразу вылечился. Это уже была самая настоящая весна. Первая, которую хорошо запомнила Катька.

И почти до самого мая, всю последнюю перед школой весну, Терех просиживал вечерами с Катькой. В ванной тогда приходилось навешивать на дверь ватное одеяло, но все равно было слышно, как папка выздоравливает, сволочь. Впервые с Нового года он вдруг опять взял в руки трофейный аккордеон. Соседи стучали в стенку, но он продолжал играть, и дом смирился. Ну, что взять с больного человека? Нет, в целом весна была какая-то неудачная. Холода стояли весь апрель, а небо было затянуто плотными тучами, моросящими мелким нудным дождем. А от папкиной музыки три рыбки сдохли.

Перед самыми майскими праздниками Терехова-старшего выперли с больничного, и у него случился большой запой на 9 мая. Он на весь подъезд вспоминал погибших друзей, перед вечной памятью которых все суки, что всю войну жирели у них в подъезде по броне, должны были с благодарностью проблеваться. И Катя все майские праздники сидела дома, потому что, перед тем как уехать в деревню на картошку, тетя Дуся сама сидела на подоконнике в подъезде с Танькой, Терехом и синяком под левым глазом. Потом пришли милиционеры и забрали их папу с собой. Катя слышала, как они все топали по лестнице, как папа Тереха кричал: «В ментовку сдали, суки! Вот дождетесь меня через пятнадцать суток!» А потом, когда тетя Дуся уже выходила из подъезда с собранной наспех сумкой, Катя стояла у окна и смотрела им вслед, потому что тянувшийся за нею Терех все время оглядывался на ее окно.

Читать по теме:

• Часть 1.
  • 1. Что было
  • 2. В подполье
  • 3. Сам-четверг
  • 4. Десятка пик
  • 5. Десятка треф
  • 6. Ленорман
  • 7. Семерка треф
  • 8. Девятка пик
  • 9. Король червей
  • 10. Девятка треф
  • 11. Пиковая дама
  • 12. Шестерка пик
  • 13. Дама треф
  • 14. Трефовый валет
  • 15. С песней по жизни
  • 16. Ночной разговор
  • 17. Дальняя дорога
  • 18. Туз бубен
  • 19. О разведении слонов в белоруссии
  • 20. Танцы-шманцы
  • 21. Ягодок — полный кузовок!
  • 22. Пиковый интерес
• Часть 2. Что будет
• Часть 3. Чем сердце успокоится