Ирина Дедюхова
Безбрежные воды Стикса
Книга I. Месть Единорога
Глава VII. Экстремистские страсти
Приняв все сказанное Петровой не просто к сведению, а как серьезное предупреждение, понимая, что у нее голова работает намного лучше в аналитике, да и от жизни она не отрывалась так, чтобы полностью идентифицировать себя с персонажем римских карнавалов, Натали отправилась на совет к Вадиму Витальевичу, чтобы заручиться его поддержкой перед открытием первого масштабного дела об экстремизме в Поволжском регионе.
Вадим Витальевич был тогда очень занят подготовкой к масштабным экстремистским выступлениям конца 2010 года и начала 2011 года. Он лично проверял лозунги, подбирал фактурных молодых людей, которые должны были «отработать» самодельные плакаты с лозунгами на толпу, проводил консультации с руководителями групп, постоянно дополняя списки экипировки и снаряжения.
Наряду с этим ему предстояло решить и массу важных практических задач, в первую очередь, с финансированием и снабжением. Хорошо, что методики сбора возмущенных старушек и перевозбужденных молодых людей были отработаны на предвыборных кампаниях, но опыт столичных массовых мероприятий необходимо было творчески переосмыслить в полном соответствии с местными условиями.
Когда она пришла, он как раз решал вопрос и о черной сарже для знамен, которая оказалась слишком плотной, обвисая, а не «рея по ветру», как он терпеливо объяснял подчиненным по селектору. Затем ему пришлось несколько раз напомнить коллегам, что скандируемые слоганы и лозунги должны быть простыми, очень короткими, а преобладать должен лозунг «Русские, вперед!» Он оборвал все предложения, где лозунги были в четыре слова, заметив, что ему нужен «рев толпы», а не ее гавканье или шамканье.
Вадим Витальевич в этот момент был похож на режиссера-постановщика на съемочной площадке, потому что на схемах местности, разложенных на столе, сам определял точки, где должны стоять съемочные группы, и эпизоды, которые они должны увековечить в момент их перерастания в массовые беспорядки. В эпизодах участвовали не только демонстранты, но и правоохранительные органы, которым надо было дать четкие инструкции и распоряжения. На наиболее сложные в техническом плане моменты народных волнений он выставлял молодых сотрудников конторы, придирчиво отбирая их по требуемому для ситуации типажу на своеобразном кастинге, для которого в приемной уже собирался народ.
Натали почувствовала себя в волнующей атмосфере подготовки их давних римских карнавалов и, проходя сквозь толпу собравшихся на кастинг и оперативное совещание сотрудников, наконец, ощутила себя частью целого и причастностью к большому важному делу. Она поняла, что именно этих составляющих ее работы ей так не хватало, чтобы сосредоточиться на работе и избавиться от ненужных сомнений.
Вадим Витальевич принял ее радушно, но было видно, что из-за занятости и цейтнота он не может до конца проникнуться ее опасениями, высказывать которые ей было откровенно неудобно, особенно, после того, как ему пришлось при ней ответить по селекторной связи какому-то настойчивому подчиненному, что «коктейли Молотова» им, возможно, понадобятся, но выдавать их будут только тем, кто успешно прошел специальную подготовку.
Приказав вооружить подведомственный контингент исключительно травматикой и традиционными бейсбольными битами, он скороговоркой пояснил Натали, что дело она должна успеть возбудить в ноябре, потому что его надо приурочить к тому, что готовится в виде масштабных беспорядков на Манежной площади на 10 декабря, а затем должно «аукнуться» в регионах по нарастающей.
Он честно подтвердил, что сомнения Петровой отнюдь не беспочвенные, дело это новое, статья пока не отработана. Поэтому все удачи и неудачи этого дела станут прецедентом для целого вала аналогичных дел, поскольку народ здорово погряз в экстремизме, а выборы на носу.
Он дал ей контакты с ребятами отдела «Э», которые должны были изъять компьютеры и отправить их на экспертизу, чтобы затем под паролями обвиняемой выложить на ее сайте разного рода статьи и лозунги, которые их эксперты из университета признают экстремистскими.
— Натали, у тебя ведь хорошие связи с психушкой? – прямо спросил он ее, отмечая новую точку на карте местности, выслушав координаты по телефону. – Ну, не делай такие глаза! Помнишь, как вы с Поздеевым туда в римских костюмах завалились попробовать амфитаминчику?
Видя, что он поощряющее улыбается, она честно подтвердила, что их прокуратура плотно сотрудничает с Республиканским психоневрологическим диспансером, расположенным в их районе.
— Это очень важное обстоятельство! – обрадовался Вадим Витальевич, хотя Натали не совсем поняла, что он имеет в виду. – Значит, стратегия твоего дела такая: открываешь дело, немедленно проводишь обыск, причем, начни с ее работы, действуйте оперативно, с напором, в прения не вступайте. Затем у нее дома установите прослушку и изымите всю технику, имеющую отношение к интернету, вплоть до мыльниц модемов. А сразу после новогодних праздников отправляйте ее в психушку на судебную психиатрическую экспертизу. И там не тяните, оставляйте ее на стационаре, сразу договорись, чтоб ей пару уколов нейролептика вкатили. Прямо сейчас проконсультируйся с главным врачом, какие препараты ему нужны, чтобы немедленно и гарантированно превратить в капусту! Пусть не стесняется, заказывает все, что нужно! Седативные, транквилизаторы, антидепрессанты или нейролептики… все, что необходимо и по нашей части. Пусть закажет сейчас, после Нового года как раз придут.
Натали начала возвращаться к жизни, почувствовав поддержку Вадима Витальевича, тонко понявшего все мучавшие ее сомнения.
— Ты ведь на дело хочешь вывести своего Ильгиза? – спросил он совершенно серьезно, без шуточек и смешков, которые она опасалась услышать. – Натали, мы все работаем, чтобы нормально устроить себе жизнь. Поэтому, раз ты ее устраиваешь, то надо подумать и о том, как твоему избраннику пройти переаттестацию. Тут немного повезло, что грядет внеочередная переаттестация при разделении СКР и органов прокуратуры. То есть, все его прежние провалы просто аннулируются. Но ты сама понимаешь, что, если у Ильгиза не будет такого громкого важного дела, его к переаттестации вообще не допустят.
Вадим Витальевич сдержанно улыбнулся на словах «внеочередная переаттестация», и от его улыбки Натали стало вдруг очень хорошо и спокойно на душе, потому что она поняла, насколько ему приятно вспомнить их римские карнавалы и то незабываемое время, канувшее в лету.
— А все же хорошо мы молодость провели, Наташка! – с теплой ностальгией вырвалось у Вадима Витальевича. – Вот и надо все реализовать именно сейчас, в ходе подготовки к выборам. Натали, надо костьми лечь, но все оставить как есть, «чтобы не было мучительно больно», как раньше говорили. Да… самое дорогое у нас – это жизнь! Поэтому не стоит портить ее всякими мерзавками. Ильгиз дело с ней один на один не потянет, его ведь постоянно ловили на подделке протоколов. С экстремистской ему нельзя затягивать, все надо решать очень быстро. В прения и следственные мероприятия особо не вступать, сразу после Нового года ее надо сделать капустным кочаном. Потом в суд вывезти в инвалидной коляске, в слюнях, с заключением, что она давно съезжала крышей, а потом не выдержала тяжести предъявленных обвинений на почве климакса и сексуальной неудовлетворенности. А у нас к ней мальчик приставлен, он все ее пароли имеет, внесет задним числом необходимый список экстремистских слов и выражений, вставит парочку призывов и репортажи с места наших массовых мероприятий. Так что, Наташа, берись за дело! И после Нового года, я думаю, как раз тебя сделаем хозяйкой района. А там уж сама Ильгиза из младших следователей в старшие проведешь.
Уже в дверях, вспомнив что-то забавное, он окликнул Натали: «Знаешь, Наташа, ее декан вместе с юристом университета имеют хорошие связи с чеченским конгрессом в Москве, они и организовывали письмо на нее. У этой бабы на них полно компромата, при обыске надо постараться весь его изъять… А те, кто подписался под заявлением на нее в Москве, к нам на суд не приедут, поскольку… сама понимаешь, сайта они не видели, да и сейчас тоже по уши заняты в организации наших мероприятий как бы с другой стороны. Поэтому очень важно в самом начале января ее в психушку сдать, время во всех смыслах подходящее. Мы ее уже проверяли, на нее есть только одна зацепка – год назад ее несовершеннолетнюю дочь ставили на год на учет за случай распития алкогольных напитков в общественном месте. Правда, она распивала в свой день рождения с подбившим ее на это сыном полковника милиции, которому «ничего не было», хотя он был ее моложе на год, но это частности. Мать заплатила административный штраф и сама поставила дочь на учет в наркологический диспансер, чтобы наказать супермаркет, где продали вино в тетрапаке двум несовершеннолетним. Так вот есть постановление комиссии несовершеннолетних об административном штрафе. К экспертизе в психушке надо бы Ильгизу, раз он такой мастер протоколы подделывать, переделать этот протокол на саму мамашу! Будто это ее поймали пьяной в общественном месте! И протокол о постановке на учет в наркологии надо бы переделать тоже на нее!»
— Так может у нее при обыске и наркоту обнаружить? – с готовностью предложила Натали.
— Нет, — возразил Вадим Витальевич. – Ты тонкости улавливай! Если обнаружите наркоту, то и экстремистская квалификация уже будет утрачена. К тому же именно про эту Огуркову никто не поверит с наркотой, она даже не пьет, и это все знают. Здесь надо, чтобы все думали, будто это по письму чеченцев из Москвы закрутилось. А про эту мадам никто не поверит, даже если вы обнаружите у нее склад экстремистской литературы. Прикол там еще в том… что она вообще – член партии «Единая Россия»! Только это я тебе говорю конфиденциально. Дело должно быть наполнено слухами, самыми дикими, но ничем не подтвержденными, понимаешь? Страх должен все пронизывать, это основная цель 282 статьи!
— Тогда зачем протоколы подделывать? – не поняла сути Натали. – Там ведь любая визуальная проверка сразу установит, что речь идет о несовершеннолетней.
— Ты сама проследи, чтобы визуальная проверка ничего не установила! – в нарастающем раздражении сказал Вадим Витальевич. – И на Ильгиза особо не рассчитывай, он ведь не зря два раза аттестации не прошел, не считая наших внеочередных. Тебе эти протоколы будут нужны, чтобы запереть ее в стационар на обследование, а к вечеру она там должна стать капустным листиком. Дошло? И потом разбираться некому будет! Лежат эти протоколы, а у тебя было полное основание решить, что пьянчугу и наркоманку надо обследовать стационарно… А когда ей укол поставят, все вопросы вообще отпадут. Но на Ильгиза не надейся… да и на наших психов из диспансера тоже особо не рассчитывай. Хочешь сделать как надо – делай сама! Лишние участники только все испортят. Может, как в прежних делах по недвижимости, тебе самой в качестве психиатра-эксперта выйти придется. Так будет надежнее, Натали!
* * *
Все потом произошло именно так, как больше всего боялась Петрова. Сколько ни пыталась Натали сделать так, чтобы все ее усилия по отработке статьи 282 шли в русле решаемых задач, а все почему-то выходило не так, а даже боком.
С обыском 26 ноября 2010 года вышло так, что она наоборот предупредила эту Огурцову о готовящихся массовых беспорядках… После изъятия у той всех компьютеров, поглядев на всю инвалидную команду отдела «Э», куда были собраны все проштрафившиеся, она на следующее утро купила в кредит новый компьютер и мобильный модем, поскольку два договора с ее провайдерами были расторгнуты, а сами договора с паролями изъяты.
Хуже всего, что подвела Амалия Сергеевна из Октябрьского суда, не сумев вовремя уломать судей на протоколы суда об обыске. Судьи заявили, что Ильгиз не имел права возбуждать уголовное дело, поскольку был только младшим следователем и дважды не прошел переаттестацию. Когда документы поменяли, присвоив задним числом Ильгизу старшего следователя, встал вопрос о переаттестации на должность… Короче, в результате пришлось упрашивать возбудить дело следователя Семенова, а протокол решения суда получать уже через две недели после обыска, задним числом, что внесло некоторую нервозность и сумятицу. Но этому способствовали как раз подоспевшие события на Манежной площади, создавшие общую гнетущую атмосферу готовящейся волны репрессий.
Однако полностью провалился и расчет на то, что Огурцова испугается и замолчит. Уже на следующий день она вышла в сеть с доказательствами, что готовятся массовые беспорядки и провокации против молодежи, что на Манежной площади ни одно мероприятие, официальное или не официальное, не проходит без масштабной организации спецслужб.
Она, как ни в чем ни бывало, продолжила публицистический цикл По зову России — циклом статей Голос крови, а попутно сделала полный разбор пролетов и проколов с организацией общественных беспорядков на Манежной площади: Кто виновен в беспорядках на Манежной? и Чапаевки.
Фоторепортаж: Побоище в Москве спровоцировали радикалы
Видео: Милиция ищет зачинщиков массовых беспорядков на Манежной площади
Вначале рассмотрим то, как комментируют данный беспредел — СМИ и представители власти.
Тем временем министр внутренних дел России Рашид Нургалиев заявил, что милиция и ОМОН «действовали правильно в рамках сложившейся ситуации».Всю ответственность за случившееся глава МВД возложил на националистов-провокаторов, которые, по его словам, и выступили организаторами акции. Между тем, главный вопрос по-прежнему остается открытым: как получилось, что дагестанцы, участвовавшие в потасовке на Кронштадтском бульваре, оказались на свободе. Правоохранительные органы объявили в федеральный розыск пятерых участников массовой драки — уроженцев Дагестана Артура Арсибиева, Аноя Анаева, Рамазана Утарбиева, Хосина Ибрагимова и несовершеннолетнего подростка, имя которого не сообщается. Что характерно, вечером 11 декабря, сразу после беспорядков на Манежной, Замоскворецкий суд Москвы санкционировал арест уроженца Дагестана Наримана Исмаилова — еще одного задержанного накануне предполагаемого участника массовой драки. Под стражей остается 26-летний уроженец Кабардино-Балкарии Аслан Черкесов. Он утверждает, что другие участники драки — не его друзья.
Какие уроки нужно извлечь из беспорядков на Манежной, рассуждает гендиректор Центра политической информации Алексей Мухин: « Полагаю, митинг состоялся бы в любом случае – отпустили бы задержанных дагестанцев, или оставили бы их под арестом. Власть здесь попала в очень сложную ситуацию, особенно правоохранительные органы. Они, по сути, поступили компромиссно: не пошли на конфликт с дагестанской диаспорой, и, с другой стороны, постарались войти в положение протестующих. Особых зверств омоновцы не допускали, к митингующим вышел лично Владимир Колокольцев, что раньше было бы просто невозможно. В принципе, можно говорить о том, что власть нашла среднюю линию между конфликтующими сторонами».
Исходя из рассмотренных фото- и видеоматериалов, остается лишь полностью согласиться с Алексеем Мухиным — митинг состоялся бы в любом случае. Это была тщательно спланированная и отлично подготовленная широкомасштабная акция. И готовилась она уж точно не футбольными фанатами, да и не «радикалами-националистами». У стен Кремля, простите, у нас ни одной «акции» без участия ФСБ не проводилось и проводится не может. И если уж этим чудесным учреждением назначена «акция», то она непременно состоится — в любую погоду, при любом футбольном счете, а главное — при любом количестве «радикальных элементов» и их сочувствующих.
Что, силовики «сами по себе» решили не ходить на конфликты с диаспорами? Они сами по себе Москву поделили? Речь вообще-то идет о публичном убийстве, показательном убийстве, провокационном убийстве, изначально направленном на разжигание межнациональной розни. Такого рода убийства — имеют заказной политический характер, а не уголовный. А всеми политическими убийствами у нас в России занимаются вовсе не «диаспоры» или районное отделении милиции, ими занимается ФСБ. От самой задумки «что-то скучно стало на Манежной» — до самого, так сказать, воплощенья в реале.
В статье Чапаевки она уже дошла до глобальных выводов.
В различных районах Москвы, в том числе в метро, за правонарушения 15 декабря задержаны 1 207 человек, сообщает РИА «Новости» со ссылкой на на анонимный источник в правоохранительных органах.
«У задержанных изъято 200 ножей, семь единиц травматического оружия», — сказал собеседник агентства, добавив, что сведения о пострадавших уточняются.
В свою очередь «Интерфакс» со ссылкой на официального представителя ГУВД столицы Виктора Бирюкова по состоянию на 19.30 сообщает о более 1000 человек, задержанных в Москве в связи с массовыми выступлениями радикальной молодежи.
По словам Бирюкова, 420 человек задержаны возле Киевского вокзала, где произошли основные «разборки» националистически настроенной молодежи с кавказцами.
Милиция пресекла сразу несколько столкновений между группами националистов и представителями землячеств. Как отмечает Газета.Ru , большинство стычек происходили между группами в два-три человека. Зеваки были оттеснены от места скопления агрессивно настроенных граждан. По сообщению корреспондента издания, среди них большое количество нетрезвых девочек-подростков
Итак, давайте все же рассмотрим, каким образом развивалась ситуация, к которой, признаюсь, мы оказались не совсем готовы, полагая, что имеем дело с людьми, которые сами хоть немного уважают занимаемые ими должности. Мы наивно считали, что высшие государственные должности как-то типа сами по себе обязывают занимающих их людей — к правовому порядку действий, к элементарному уважению государственной власти в России. Однако приходится констатировать, что руководство страной считает, будто у власти можно удержаться, не принимая на себя никакой ответственности, перекладывая всю ответственность — на отсталое и недостаточно продвинутоев духе толерантности население.
Сейчас, развалившись в кресле. премьер-министр страны произносит низкопробные морали. Типа очень много ему лично задолжали окружающие. Ему бы хотелось получить два долга со всего населения: «У нас кавказцы не должны бояться выходить на улицы Москвы, а жители славянской национальности должны свободно проживать в кавказских республиках». Такая вот, по мнению господина Путина, должна произойти рокировочка.
Но замечу, что в стране с лета произошли шокирующие общественное мнение события, в ходе которых нападению подвергались молодые девушки, были убиты молодые люди. Об этом Путин не заикается, хотя в его должностные обязанности входит не читать населению морали, а ответить за свои действия, напрямую направленные на потакание провокационным действиям кавказских диаспор.
Кто такой у нас Владимир Путин, чтобы в данной ситуации считать себя вправе за нас воспитывать наших детей? Собственным примером — он этого сделать на сегодня не в состоянии. Кто-то может такому дяденьке с улицы, простите, доверить своего ребенка? По нему видно, что он пока сам не осознает меру своей вины за происходящее. Дважды побывав в роли президента страны, он и сейчас не способен ни проанализировать свои поступки, ни честно ответить за них. И это — очень дурной пример всей молодежи страны, независимо от национальности.
В особенности, дико слышать от премьер-министра России — о каком-то громадном количестве «наций», населяющих нашу страну. Председателю правительства стыдно не знать, что вообще-то в стране может быть только одна нация. Можно было бы счесть это за уже ставшую привычной безграмотность господина Путина, за столь же привычное отсутствие зачатков культуры, — если бы мне не пришлось выслушивать эти глупости в точности таких же выражениях — в ходе трехмесячной травли, допросов и издевательств, в ходе обыска с конфискацией и уничтожением моих работ — в мирное время, прямо у меня дома… Поэтому для меня подобная речь нашего премьера является дополнительным доказательством, что данная ситуация готовилась властями тщательно и загодя, при полном циничном неуважении к Конституции страны, к России, к ее истории и культуре.
По отделению начал таскаться нанятый ею адвокат, армянин, говоривший на русском с выраженным акцентом. На ее вопрос, как может армянин защищать экстремистку, он спокойно ответил, что его подзащитная – армянка по отцу, у нее и брат – армянин. Поэтому он рассматривает ее печальный случай, как «тыпычный армянский гэноцыд».
Все массовые мероприятия, так тщательно и деятельно готовившиеся Вадимом Витальичем в продолжении Манежки провалились, благодаря этой армянке по отцу. Ильгиз совершенно струсил, обнаружив при обыске членский билет партии «Единая Россия» и массу письменных требований декана факультета поставить требуемые оценки студентам-двоечникам, а также немедленно написать объяснительную по поводу ее отказа от выполнения дипломных и курсовых проектов указанным им студентам.
А после Нового года, когда по просьбе Ильгиза Огурцовой на мобильный начал названивать следователь Ильин, выяснилось, что она лежит в стационаре, в гинекологическом отделении, где ее готовят к полостной операции по жизненным показаниям. О том, что «экстремистка смылась в больничку» Натали сообщил Вадим Витальевич, которому, в свою очередь, 10 января об этом стукнул приставленный к ней админ. Дела начинало приобретать действительные очертания «тыпычного гэноцыда».
Срочно вместе с конторскими было сделано несколько попыток сорвать операцию и «выкурить» ее из стационара, но она действительно была настолько плоха, что и в отделении ее возили преимущественно на коляске, понимая, что каждый шаг может стать последним.
Положение осложнялось тем, что в стационар она попала с сильным кровотечением на скорой, которую, в свою очередь, вызвала ее подруга, обнаружив ее дома в луже крови в полубессознательном состоянии. То есть свидетелей было слишком много. А женщины, поступавшие с ней в стационар, еще в приемном покое слышали разговоры врачей, что скорая привезла и почти труп, который вряд ли дотянет до утра. Оказывается, им в качестве экстремистки декан строительного факультета и юрист университета подсунули крайне больную женщину, которая больше года не могла собрать деньги на операцию, которую ей давно должны были сделать бесплатно.
Два дня шли переговоры, делать ей операцию или нет, проснется ли это чудо после наркоза. К тому же врачи отделения были уверены, что им в качестве экстремизма вообще подсунули быстро прогрессирующую саркому. Конторский служащий, ворвавшись в палату под видом «врача-педиатра», насмерть перепугавший беременных женщин, лежавших в одной палате с Огурцовой, пытался устроить ей гинекологический осмотр прямо в палате и выгнать ее из отделения. Но она, вдобавок к сильнейшей кровопотере, не ела два дня, ожидая операции. У нее не было сил даже одеться, поэтому она предложила ему самостоятельно собирать ее вещи и выносить ее из отделения на себе, раз ему так хочется. От его криков стало плохо роженицам и женщинам, лежавшим на сохранении, его попросили немедленно выйти и больше не заходить в палаты. Он обосновался на посту медсестер, отслеживая дверь, из которой экстремистка выползала только в туалет, не желая пользоваться судном.
Глядя, как Натали дала указание Ильгизу затребовать первую судебную медицинскую экспертизу, не относится ли диагноз экстремистки к венерическим заболеваниям, Петрова сказала ей, что она явно перегибает палку и ей это еще аукнется. Но аукнулось не ей, а следователю Ильину, большому приятелю Ильгиза, звонившему экстремистке в качестве члена оперативной группы, умирая со смеху.
— Я хочу вам сообщить пренеприятнейшее известие, — говорил он в трубку басом, пока все молодые стажеры гоготали рядом. – Изучив материалы дела, я пришел к выводу, что вы не совсем нормальная, а точнее, совсем ненормальная. А чтобы выяснить степень вашей нормальности, мне требуется сопроводить вас на психолого-психиатрическую экспертизу в наш замечательный диспансер. Все же возраст у вас климактерический…
Его прервал какой-то далекий голос женщины, явно зашедшей за грань жизни и смерти: «Боюсь, у вас это уже не получится… Возраст у меня климактерический, поэтому завтра мне удалят матку. А может после наркоза я еще и не проснусь, так что вам и беспокоиться незачем. Всего доброго!»
Вот после этого разговора у них с конторскими начался аврал в течение трех дней, пока они решали срывать ли операцию, просыпаться ли ей от наркоза, и как ее перевести из гинекологии в психушку. В результате, на третий день Огурцова все же проснулась от наркоза, но до получения данных гистологии психи из диспансера отказались ее принимать в любом виде. Просто струсили, а главный врач даже пригрозил обратиться в республику.
А буквально через неделю после операции следователя Ильина взяли с поличным на взятке по изнасилованию. Ему пришлось срочно увольняться из органов и даже мотать из города, что, конечно, делало Ильгиза полностью уязвимым, потому что Ильин прикрывал его в полном смысле слова, как хорошая нянька. И Натали поняла, что в этом случае ей точно придется самой изображать врача-психиатра на экспертизе, чтобы придать хоть какую-то толику уверенности Ильгизу.
Так и тянулось это дела до марта, когда экстремистке просто подсылали в подъезд по месту жительства районную шпану, чтобы они устраивали пьяные дебоши возле ее двери и мазали испражнениями кнопки вызова в лифте.
И поскольку все слишком затянулось, а экстремистке так и не было предъявлено обвинительное заключение… закончились и все сроки Натали в качестве и.о. районного прокурора.
В конце февраля им назначили нового прокурора района, Михаила Чернышева, молодого человека, от которого с трудом несколько лет назад избавился соседний центральный район – Первомайский. Чернышев сразу у них получил полковника, а Натали навсегда покинула кабинет прокурора района, переехав к обратно к Петровой. О Чернышеве Петрова знала лишь, что, работая после Первомайки на окраине города, сумев сразу вызвать у всех сотрудников общую ненависть, он перед уходом сдал в суд уголовные дела на всю администрацию района.
Вадим Витальевич в ответ на жалобу Натали посоветовал ей посмотреть на календарь и напомнил, что сейчас конец февраля, а экстремистка должна была быть сдана в психушку не позднее 15 января. А она все массовые мероприятия сорвала, да вдобавок сейчас сидит на больничном и строчит что попало в Интернете.
Одновременно с Чернышевым в отделении появилась новая уборщица с неприятным непроницаемым лицом. Она обосновалась в пустующем подсобном помещении рядом с туалетом.
С ее появлением Натали начала обнаруживать, что бумаги в столе у нее лежат несколько иначе… а потом аналогичную картину она обнаружила и в сейфе.
Петрова шепотом ей сказала, что уборщица у них теперь, по всей видимости, конторская. И неизвестно, кто больше вышел из доверия – она с Ильгизом или сам Вадим Витальевич.
Через пару дней после своего назначения Чернышев вызвал ее в кабинет и твердо сказал, что к 20 апреля экстремистки не должно быть в природе, потому что две ампулки, которые дожидаются ее в психушке, имеют ограниченный срок годности. Она удивилась его осведомленности, а Чернышев в ответ пообещал во всем ее поддерживать и помочь довести это дело до конца.
Натали поняла, что сценарий, описанный Петровой, сбывается у нее на глазах: она теперь будет работать не на себя, а на этого молодого человека с недовольным капризным выражением лица. И, судя по всему, ей предстоит совсем уж грязная работа.
Однако времени для обид уже не оставалось, Чернышев прямо сказал, что 19 апреля 2011 года будет последним днем Ильгиза в органах… если у них опять сорвется помещение экстремистки в стационар, поскольку одновременно это последний срок аттестации следователей для СКР, который уходит из подчинения прокуратуре.
На экспертизу в психушку экстремистку Ильгиз повез 15 марта. Вроде бы обо всем они договорились предварительно с главным врачом, но, явившись позднее в белом халате в качестве врача-эксперта, Натали обнаружила, что ей даже не выделили отдельного кабинета. Для проведения экспертизы главный врач предложил ей воспользоваться общей приемной, как он выразился, «для своих карнавалов».
Но одну любезность он все-таки оказал. Сзади экстремистки сидел совершенно седой и какой-то устрашающий санитар с полностью белесыми глазами, готовый по первому ее сигналу выкрутить подэкспертной руки и направить на принудительное лечение в процедурную, где ее уже ждала медсестра с двумя ампулами, переданными Вадимом Витальичем. Однако в общем кабинете, где одновременно шел прием еще четырех пациентов, это сделать было очень сложно… без какого-нибудь припадка со стороны экстремистки.
Экстремистка, несмотря на то, что после полного наркоза и полостной операции неадекватность у женщин сохраняется около полугода, держалась безупречно и поводов не подавала, как ни старалась Натали вывести ее из себя. Да и Амалия Сергеевна сказала ей, что лучше, если они закроют ее решением суда, доставив с приставами прямо в процедурную. С общего приема она посоветовала ей не закрывать подследственную, потому как могло всплыть, кто вместо врача принимал это решение.
Натали была уверена, что уж о таких вещах ни одна женщина не напишет! Но этой дамочке все было об стенку горохом, даже то, что в стену подъезда у двери ее квартиры бушующие нетрезвые подростки каждый вечер разбивали стулья, взятые из квартиры ее соседки по лестничной площадке.
Она подробно описала эту психолого-психиатрическую экспертизу в статье Клиника, где указала, что в нарушении правил врач-эксперт ей даже не представилась.
<…>Наконец, в коридоре появилась дама в белом халате со следами былой красоты и отпечатком удачно найденной «ниши» на физиономии. Бросив мне почти с ненавистью «Дедюхова! Пройдите!», она ворвалась в кабинет экспертов-психиатров. Сама манера разговора с неуловимым подчеркнутым неуважением — выдавала в ней человека, далекого от психиатрии в частности и медицины вообще. Дама явно не обременяла себя следованием букве закона, поскольку начала не с объяснения процедуры экспертизы, оглашения моих прав и представления членов комиссии, если таковые были, а с идиотской фразы: «Рассказывайте, что случилось?»
На основании статьи 195 УПК РФ, признав необходимым производство экспертизы, следователь составляет постановление и, в соответствии с требованиями, установленными в ч. 3 ст. 195 УПК, обязан ознакомить подозреваемого, обвиняемого и его защитника с постановлением о назначении экспертизы и разъяснить им права в связи с проведением данного следственного действия.
При назначении производства судебной экспертизы действующий УПК РФ предоставляет сторонам и иным заинтересованным лицам определенные права. В соответствии с ч.1 ст. 198 УПК РФ, подозреваемый, обвиняемый его защитник при назначении и проведении судебной экспертизы вправе: знакомиться с постановлением о назначении судебной экспертизы; заявлять отвод эксперту или ходатайствовать о производстве судебной экспертизы в другом экспертном учреждении; ходатайствовать о привлечении в качестве экспертов указанных ими лиц либо о производстве судебной экспертизы в конкретном экспертном учреждении; ходатайствовать о внесении в постановление о назначении судебной экспертизы дополнительных вопросов эксперту; присутствовать с разрешения следователя при производстве судебной экспертизы, давать объяснения эксперту; знакомиться с заключением эксперта или сообщением о невозможности дать заключение, а также с протоколом допроса эксперта.
В небольшой комнате, по соседству с раскрытым кабинетом главного врача диспансера, стояли четыре стола так. что сидевшие за ними психиатры оказывались лицом друг к другу. Я подумала, что им, наверно, так проще наблюдать за психами и оказывать друг другу необходимую помощь по всякого рода условным знакам. За одним из них у окна молодой врач пытался поговорить с вертевшимся на стуле мальчишкой в куртке с капюшоном, отороченном пушком из енота.
— Скажи, ты зачем это сделал? Ну, скажи! — раздавалось из-за их стола. Врач наклонялся к «испытуемому», который полностью утопал в куртке и легко скрывался в огромном капюшоне от «экспертизы».
Стол напротив этой парочки был пустым, за моей спиной сидел пожилой, абсолютно седой психиатр с отсутствующим взглядом и что-то рисовал в чужой истории болезни. Мне пришлось присесть на стул, спиной к раскрытой двери, поэтому я не могла видеть, кто там шастает или подслушивает. Я вопросительно уставилась на даму, ожидая от нее разъяснений. Дама ответила подчеркнуто презрительным высокомерным взглядом, очевидно считая, что так и глядят заведомо нормальные эксперты на «испытуемых».
Отметила про себя, что представляться это чудо упорно не собирается, хотя настоящий эксперт обязан это сделать. Возможно, ранее она, насмотревшись телевизионных детективов, уже разыгрывала роль «эксперта-психиатра» в интересах следствия. Уверена, что в «творчестве» своих коллег типа Марининой и Топильской она нашла подтверждение своему житейскому мнению, что законы пишутся лишь для «терпил», следственным органам их не только необязательно соблюдать самим, а и вообще можно на них плюнуть, если в этом возникает даже не «производственная необходимость», а просто… позыв.
Но она могла хотя бы поинтересоваться изменившимися требованиями в медицине, где сегодня каждому больному заранее сообщается ход самого банального лечения, не говоря уж об подобной экспертизе.
В таком случае следует понимать, что и мне ничего не мешает провести свою экспертизу. Дамочка мне попалась не первой свежести. Годы и разочарования в мужчинах наложили неизгладимый след на ее психику. В молодости она пользовалась успехом и была душою многочисленных «правоохранительных» корпоративов, из которых вынесла четкое убеждение, что все люди делятся на три категории:
• бандитов, с которыми всегда выгодно договориться;
• «правоохранителей» своих собственных прав и безраздельной власти в обществе;
• и «лохов», которым лучше не попадаться на глаза первым двум категорям настоящих «хозяев жизни».
Я была из третьей категории, созданной для ее развлечения и прокорма, поэтому по большому счету ей было совершенно плевать на мою психику. Единственное, что омрачало ее жизнь — накатываюшие возрастные изменения и несбильность эмоционального фона. Так, что все эти ее «эмоции» отражались на увядающей физиономии с недобрым выражением. Поглядела на мои сережки-колечки — взбесилась, сунула нос в дело — озадачилась, вспомнила о порученной роли психиатра — надулась значительностью.
Этого следовало ожидать. Если не сработала подкладка кукушки в виде холеного и сытого местного фашиста Васи Крюкова, значит, дальше пойдет женщина-«психиатр», чтобы побеседовать «по-женски». Но разговора не получилось. Как обтекаемо пишут в подобных случаях — «эксперт не нашла подход к испытуемой». Попросту говоря, «эксперт» почему-то вскипала от каждого ответа, пытаясь тупо язвить.
— Почему вы назвались «огурцовой»?
— Так было принято в социальных сетях в начале нулевых.
— Нет, все-таки ответьте, почему?!
— Да откуда ж я сейчас упомню? Это же давно было. Могу лишь предположить. Может, от поговорки «режь последний огурец»… Или как Ильинский орал в трубку: «Огурцов на линии!» Да мне все равно было.
— Но вы же не Огурцова!
— Так и Ильинский — не Огурцов, но в психушку для дачи объяснений его никто не приглашал. Разве ник так уж важен? Это же шутка!
— Шутка, которая закончилась очень плохо!
Несложно догадаться, что дама-следователь под видом «психиатра» настроилась наносить мне продуманные и расчетливые психологические удары, примериваясь взглядом, как бы ощутимее уколоть. Нисколько не сомневаюсь, что сам день и время были назначены с учетом магнитных бурь и метеорологической сводки. Хотя девочки-психологи и показались мне милыми, но и они осторожненько поинтересовались, реагирую ли я на изменения погоды.
— Назовите максимальное количество компьютеров, когда-либо бывавших в вашем доме.
— Четыре, — ответила я, попутно ответив и на колючий взгляд, украдкой брошенный на меня несостоявшейся звездой психиатрии.
Это, конечно, замечательный вопрос для комплексной психолого-психиатрической экспертизы. У полураскрытой двери караулит следователь Ильгиз, а дамочка делает вид, будто я не читала поставленных ей вопросов, подписывая постановление. Не скрою, мне понравились ее «психиатрические» вопросы типа: «Как называется фирма, где вы работаете бухгалтером? У вас была миома или фибромиома?» На мои попытки вернуться в русло психиатрии, сославшись на 51 статью Конституции, дама вообще заорала, что перед ней поставлены «психиатрические» вопросы исключительно по делу. Будто я их не читала и не подписывала. Будто перед ней на столе не лежало то самое постановление о назначении судебной экспертизы, составленное Ильгизом, с совершенно другими вопросами, на которые она точно не смогла бы адекватного и вменяемого ответа.
Далее «эксперт» начала добиваться, «зачем мне столько компьютеров». Обтекаемая формулировка «для решения сложных технических задач» ее явно не устроила. Ну, если один компьютер трое суток рендит картинку, мне возле него сидеть и семечки щелкать? Выползет такая малограмотная калоша, взявшая ник «эксперт-психиатр», и начинает допытываться, кому чего сколько надо. Ее не спросили, с ней не посоветовались. Уж она бы сообщила, что ей и одного компьютера на работе хватает, потому что она — вменяемая, адекватная и вообще — прелесть что за штучка.
Позабавила так же попытка вышибить признание на основании моей подписи в том, что я ознакомлена в с протоколом т от дачи показаний отказалась. Мало ли, в чем меня подозревает господин следователь по имени Ильгиз? У тетеньки свои важные психиатрические задачи, так можно не отвлекаться на рабочее месте?
Нет, лезет и лезет в дело: «Это ваши слова? Признайтесь, протокол экспертизы в уголовное дело не пойдет, это ваши слова?» Слова там были не то, чтобы «мои», они были… как бы это выразиться… общими. Думаю, и эта дама не раз в своей жизни орала: «Ты кончишь запираться, сука? Я тебя урою, ублюдок, так что мать родная не найдет!» Что-то в таком роде.
«Вы понимаете, что раз подписали протокол, то признали свою вину?» — она так разволновалась, настаивая на моей немедленной «явке с повинной», что мне ее еще и успокаивать пришлось. С трудом прорываясь сквозь ее бессвязную речь, я пыталась ей объяснить, что расписалась в ознакомлении, а не в признании чего-то там, что им брякнет в их светлые психические головы. Мол, суд во всем разберется, то да се. Чего ей за других так надрываться-то?
В комнатенку зашел мужик и сел за стол у окна. Дама, обращаясь к нему, настойчиво попросила его обратить внимание на мой тяжелый психический случай. Мужик явно этого делать не хотел, тогда она принялась его пугать какой-то специализированной аббревиатурой, что, мол, у меня — маниакально-депрессивный психоз и много чего похуже, с головой неладно, короче. Типа шизнулась «испытуемая» в натуре, написала Медведеву по поводу того, что ее совершенно не касается. В лагере «Дон» ее дочери не было, старшая дочь вообше живет в Египте, сидела бы спокойно. Нет, ей надо было письмо Медведеву написать, а ведь всем известно, что президенту России пишут ведь одни сумасшедшие. Мужик как-то слишком тоскливо смотрел в окно, где на пустом дворе безобразно громоздились сугробы снега.
По ходу мы с ней выясняли, испытываю ли я негативное отношения и неприязнь именно к чеченцам? Сказала, что никакой неприязни не испытываю, поскольку выяснила, что дерьмо в лифте моего дома намазали не они. Пошла на стройку, все выяснила без проблем. Да и московские чеченцы написали заявление — под давлением ФСБ, что тут же стало ясно после событий на Манежной площади.
Последовала буря негативных эмоций. И такая особо нервная реакция на аббревиатуру ФСБ, будто у меня с обыском побывал не отдел по борьбе с экстремизмом, а участковые милиционэры. Отчего-то в ФСБ считают, что все вокруг них — невменяемые идиоты. Они вообще-то забывают, что эти «идиоты» их всех кормят, а самостоятельно и честно сами наши «умники» из ФСБ не способны заработать на резинку от трусов.
Но уж, если говорить об аббревиатурах, то нынешняя аббревиатура ФСБ никак не отражает характера его деятельности. Раньше хоть было понятно, что КГБ — отвечает за государственную безопасность. Нынче складывается впечатление, что ФСБ — такая кормушка для психически неуравновешенных типов, занимающихся всякого рода «следствиями» для собственного развлечения.
— С чего вы взяли, что вами занимается ФСБ?
— Следователь сказал. Его слова: «Вас ФСБ ждать будет что ли?» Он в коридоре, можете спросить.
— Вы зачем пошли на стройку?
— Потому что я — инженер-строитель. Вы сами записывали мою профессию по диплому: «Промышленное и гражданское строительство».
Услыхав нашу довольно склочную перепалку, мужик, потянувшийся было по приказу строгой дамы к нашему столу, поспешил отскочить за свой стол к окну. К происходящему он прислушивался не столько из профессионального интереса, сколько из бытового. Дамочка с излишней горячностью доказывала мне, что я — ненормальная, поскольку повсюду вижу «одно ФСБ» и «лезу туда, что меня не касается». Мне кажется, что я — писатель, а это все мания величия и мания преследования. Ага, поэтому меня надо судить как маньяка.
— Она еще и «писатель»!
Вот будто это я к ней пришла на прием, чтобы она поковырялась в моей психике, а не ее саму пинком под зад это самое ФСБ пригнало разбираться с вопросами «в интересах следствия». Далее ребром встал вопрос, почему я, строитель, занимаюсь макроэкономикой, а не канализацией. Вот почему Министерство юстиции принялось вдруг заниматься канализацией, взяв на себя обязанность утверждения технических регламентов в области строительства — ей не показалось верхом неадекватности.
Больше всего ее разозлило мое замечание, что и макроэкономика входит в сферу моих профессиональных интересов, поскольку я в докторантуру пошла по стратегическому управлению отраслями. Сам факт моего пребывания в докторантуре она решила записать мне в качестве признака шизофрении. Как известно, все шизофреники мечтают поступить в докторантуру, это у них так психическое заболевание развивается.
А чего мне-то возражать, собственно? Я ее попросила поинтересоваться, сколько чиновников и депутатов на своих рабочих местах, ни с того, ни с сего, — отучились в докторантуре по макроэкономике и стратегическому планированию, защитив докторские. И по состоянию экономики сегодня и дошкольникам понятно, что все они — невменяемые. Если уж рассматривать макроэкономическую ситуацию не предвзято, то такому великому «эксперту» должно быть понятно, что мы имеем дело с весьма опасными шизофрениками, нуждающимися в срочной госпитализации. Уверена, справка о невменяемости у них уже есть, они ею заранее запаслись, до «докторантуры».
Простите, но и всех наших «деятелей современных искусств» следовало бы допросить в таком же принципиальном ключе. Пусть бы ответили, с какой стати поперлись в «журналисты», «писатели» и «режиссеры». Уверена, что никто бы из них не смог честно сформулировать обоснование собственной «профессиональной ориентации», поскольку только невменяемый может отнести их «творчество» к литературе, кинематографии и искусству вообще.
«Эксперт» принялась мне с излишней горячностью доказывать, что мой интерес к окружающему миру — носит характер психической аномалии. Как бы гораздо естественнее — замкнуться на проблемах своего пищеварительного тракта. Мне пришлось ей напомнить, что в медицинском учреждении, которое она якобы представляет, содержатся больные, которых не могут вывести из этого состояния, поскольку они слишком замкнулись в себе. Пусть ради любопытства сходит и посмотрит на ту «норму», к которой она призывает советского инженера. А заодно и поинтересуется. как это психическое состояние называется в психиатрии. Чисто из чувства самосохранения. К тому же ведь она сама лезет в мою жизнь, которая нисколько ее не касается.
Короче, потеряла я совершенно интерес к такой «экспертизе». Озлобленную неуравновешенную тетку-«эксперта» я бы к умалишенным, конечно, не отнесла, но и общение с людьми постаралась бы ограничить.
Поняв, что она явно перегнула палку, дама вдруг резко перешла на особый доверительный женский тон «между нами девочками». Понизив голос, она поинтересовалась, не испытываю ли я сейчас каких-то особых проблем со своей маниакальной психикой.
О! Это сколько угодно! В разговорах «мягко, по-женски» я вообще являюсь неофициальным сетевым чемпионом. Наклонившись к ней поближе, я принялась шептать, как меня всей Октябрьской прокуратурой по указке ФСБ дотравили до нервного срыва и полостной операции по «жизненным показаниям», сорвали мне работу, испоганили мне жизнь… ну и, о том, что я в этот момент ощущала. Буквально пара тезисов типа «проблемы женщин преклонного возраста», «климакс, сами понимаете», «провинциальное озлобленное на жизнь мужичье», «работы сейчас вообще нет и для молодых, не говоря о женщинах в нашем возрасте» — и задетая за живое эксперт заорала, что больше экспертизу она мне проводить не будет, ей вообще со мной надо «поработать в стационарных условиях». Долго изучать, исследовать… ставить опыты и выводить на чистую воду.
На что я с грустью ей заметили, что, к сожалению, никто из нас с возрастом лучше не становится, вот и у нее с климаксом совершенно иссякла профессиональная хватка, с молодыми-то не сравнить. И я ее так понимаю!
Обернувшись, я увидела, что прямо в дверях трется Ильгиз, жадно прислушиваясь к нашему разговору о проблемах психиатрии, с которыми сталкиваются женщины преклонного возраста в период менопаузы. Нисколько не стесняясь меня, «эксперт» начала ему что-то доверительно показывать в своих записях, заговорщицки тыча шариковой ручкой в наиболее интересные «ответы»… «на вопросы, заданные следствием».
Накинув шубку, я твердо, но вежливо попросила ее все-таки назвать свои данные. Эта фря вообще-то должна была перед началом «экспертизы» доказать свое право совать нос в мое дело. Как и следовало ожидать, у дамочки резко перехватило дыхание, она с трудом выдавила, что ее фамилию я обнаружу в протоколе экспертизы. Причем его подпишет «вся комиссия». Сахабутдинов тоже не прореагировал на явное нарушение процедуры. Чего перед психами-то расшаркиваться?
Мне некогда было разбираться с этими «правоохранителями» и их «экспертизами», а уж тем более — выяснять, «что за комиссия, Создатель». Вменяемой или невменяемой, но мне надо было срочно бежать на занятия, где все утренние пары уже и так были сорваны очередным «минированием». Бабки-вахтерши увлеченно рассказывали всем интересующимся у входа, как голодные собаки наших «спасителей» кидались к их тумбочкам, в которых немедленно обнаруживались «заминированные» чебуреки.
Я не могла себе позволить «дать волю чувствам» так, как только что распоясывалась передо мной «эксперт». До вечера мне предстояло отстоять еще четыре пары в разных корпусах. И никому при этом было неинтересно, какие «эксперты» только что ковырялись в моей психике, угрожая «стационаром» и «принудительным лечением». Вряд ли кому-то было интересно, что я только что прошла в рамках вполне аналогичного поиска чебуреков в чужих тумбочках. Ага, по абсолютно аналогичному «сигналу». Сами сигналят, сами и… «разминируют». Всех вокруг искренне считая идиотами.
Натали оставила без внимания все эти глупые наезды, зная, что не долго веревочке виться, скоро будет ей петелька. Хотя после этой статьи она поняла, что между ней и многими ее коллегами начала возникать некоторая напряженность. Но пока у нее всего лишь интересовались, как продвигается первое дело по экстремизму, скоро ли она начнет делится опытом? И по их интонации и выражению лиц Натали поняла, что все читали Клинику, и в курсе, что за врач-эксперт встретился экстремистке.
На первое апреля 2011 года был назначен суд, на который Натали сама пошла в качестве прокурора. Они все подготовили с Амалией Сергеевной, договорившейся с самим председателем суда рассмотреть это дело без проволочек в присутствии судебных приставов в приемной.
Однако вместо экстремистки вместе с адвокатом пришел ее брат, они передали секретарь больничный. Ильгиз, не отходивший от Натали, разнервничался и чуть не ударился в истерику, требуя от судьи рассматривать дело без самой подэкспертной. Он так рассчитывал, что все, наконец, закончится, он нормально аттестуется, а тут опять надо ходить в каких-то опущенных.
— Ильгиз, успокойся! – мягко, но строго оборвала его Натали, когда председатель суда попросил его выйти из кабинета. – Хоть это ты мог предусмотреть? Вызвала скорую, потом пошла и взяла больничный… ну, это же классика! Сколько раз тебе говорить-то? Ты должен был проследить, чтобы такого не было. Не переживай, только выйдет с больничного, мы ее закроем.
Однако, пока ее не закрыли, экстремистка успела опубликовать в своем блоге огромную статью День дурака, в которой рассказала, как старший советник юстиции Наталья Кислухина выступает в роли врача-эксперта в местной психушке на подхвате у следователя по имени Ильгиз.
— День дурака… гы-гы… первая апреля — никому не веря, да, Ирина Анатольевна? — глумливо хихикая сказал мне старший следователь Ильгиз, подсовывая на подпись уведомление о том, «что 01 апреля 2011 года ориентировочно в 12 часов Октябрьским судом г. Ижевска будет рассмотрено ходатайство о помещении подозреваемой Дедюховой И.А. не содержащейся под стражей в медицинский психиатрический стационар для производства судебно-психиатрической экспертизы».
Таким образом, День дурака у меня начался в половине восьмого вечера 30 марта, что лично я считаю несколько чрезмерным в моих обстоятельствах. Но, поскольку для Следственного Комитета Прокуратуры Октябрьского района г. Ижевска День дурака продолжится до упора, полагаю, что всем будет приятно принять в этом участие в этом весеннем маскараде.
— В день дурака — сразу в дурку, да? Смешно, ведь Ирина Анатольевна? — захлебывался лающим смехом следователь Ильгиз, убирая в папочку подписанное уведомление. — Мы вас сразу намерены госпитализировать, так что нижнее белье захватите… трусы там… вам виднее.
— Ви никак нэ реагируйте, Ирина Анатольевна, — ободряюще прошептал мне адвокат Киракосян, — ми, армяне, всегда подвэргаемся геноциду. Но ми патом виживаем, а такие… долга нэ живут. Сидытэ, смотритэ на ето филасофски и думайти о сваем здоровье.
Армянской половиной своей натуры я где-то понимала его философский размах и ретроспективы национального становления. Но первая же мысль о моем здоровье — отозвалась острой, почти нестерпимой болью в сердце, чего раньше не вызывала ни одна мысль. Более того, весь мой ливер будто сжался в комок и помимо меня вдруг начал активно думать о собственном самосохранении, давая понять, что этому слаженному коллективу человечьих органов — угрожает серьезная опасность. Мы, значит, с головой думаем, что же это за новая подлятина, отыскиваем аргументы к заключению экспертов, которые вообще не смогли прийти ни к какому «заключению», — а в этот момент мой собственный ливер пытается спастись самостоятельно, поскольку явно считает, что мы с головой ведем его напрямую к эшафоту.
Раздвоением личности я бы такое не назвала, поскольку еще достаточно вменяемая, чтобы приписать отдельную личность анатомическому набору… гм… желудочно-кишечного тракта и сердечно-сосудистой системы. Причем нервная система явно дергается, не зная, к кому же ей примкнуть. Голова командует ей сидеть смирно, а левая почка, посланная парламентарием, тихонько объясняет, что сейчас всем будет хана, но как раз по нервной системе первой ударят так, что она сразу же перестанет взаимодействовать между сторонами внутреннего конфликта. И в этом плане почки ей не помогут, а сердечно-сосудистая система донесет до головы такое, чего та переварить явно не сможет. Но пускай она потом не жалуется, будто ее никто не предупреждал по-хорошему.
Моя голова, отслеживая экстремистские действия внутренних органов, вынуждена попутно поднимать архивы, тут же сталкиваясь с рассказами одного СОБРовца о необратимых последствиях применения ряда препаратов психотропного действия. Поэтому все системы помимо моей воли приводятся в полную боевую готовность, и из полноватой растрепанной тетки, пытающей преодолеть растущую боль в сердце, я превращаюсь в самописец, отслеживающий все телодвижения предполагаемого противника.
Вовсе не из-за приписываемых мне следствием «экстремистских наклонностей», а потому что жить хочется. Но я — системный аналитик, привыкший работать в советское время в постоянном цейтноте, не выбивавшийся из жестких рамок и в «наше трудное время». И хотя бы на дилетантском уровне всегда могу проанализировать причины собственного сердцебиения, растущей головной боли и накатывающих почечных колик.
* * *
«Нэ рэагируте!» — это сказано, конечно, чисто по-армянски. Можно подумать, я забыла, как «реагировал» дома на чужую подлость мой всегда непроницаемый и доброжелательный на людях отец.
Как раз накануне нашей встречи со следователем, по телевидению в очередной раз демонстрировали дилогию блокбастеров Квентина Тарантино «Убить Билла». Как все помнят, невиданное доселе мочилово закончилось фразой: «Я прореагировал!»
Постоянные уговоры старого мудрого армянина Киракосяна «не реагировать» — я отношу к малоизученной психиатрами области человеческого подсознания. Что-то вроде интуиции подсказывает ему, что мои реакции могут быть гораздо шире тех, которые могут быть зафиксированы в… протоколах какого-нибудь уголовного дела.
Речь идет вовсе не о таких реакциях, которые смаковал Квентин Тарантино. Для реакций этого деятеля боевых кинематографических искусств, чувствуется, не хватило двух часов мутной кровищи, имеющей слишком отдаленное отношение к реальным человеческим реакциям и обычной жизни, где и на куда худшие обстоятельства приходится реагировать несколько иным способом. Обычно, острой болью в сердце.
К примеру, мой адвокат как-то подозрительно настойчиво жаловался на снегопады, обрушившиеся на Ижевск в конце марта. Как бы с чисто армянским юмором он попросил меня больше не устраивать таких глобальных снежных завалов всякий раз, когда нас вызывает следователь в районную прокуратуру. Лукаво щуря глаза, он радовался тихой безветренной погоде, которая встречала нас на улице, стоило нам захлопнуть дверь прокуратуры за собою.
Но я ему уже объясняла, что все наезды нашей «правоохранительной системы» выстраиваются в жесткой связи с лунным календарем, можно проверить. Затем вычленяются неблагоприятные дни уже по индивидуальному гороскопу, а только после этого — дополнительно организуются некие «непреодолимые» обстоятельства. Например, его вызов в Следственный Комитет республики на заседание с регистрацией по паспорту — в то же время, когда следователь настаивает на проведении психолого-психиатрической экспертизы в «специализированном учреждении», отказывая нам в ходатайстве о ее переносе.
Хотя, спрашивается, какая ему разница, когда я ее пройду — 15 или 25 марта? Ведь мы с 12 марта подписываем протоколы ознакомления с разного рода экспертизами, которые следователь проводил в ходе следственных мероприятий с 6 декабря, скрываясь от моего адвоката. Там ведь тоже шли не только процессуальные нарушения, но и тщательно учитывался цикл солнечных затмений.
Между прочим, я специально накладывала лунный календарь и разного рода… гм… астрологические прогнозы на события второй половины 2010 года — поэтому могу доказать, что кем-то весьма точно высчитывались даже дни убийств Юрия Волкова и Егора Свиридова, произошедшие якобы «случайно». Нет, кто-то весьма точно рассчитывал, как отреагирует на это безобразие все общество. По правде сказать, именно получив эти данные, я заявила о готовящемся государственном перевороте. Мы имеем дело с весьма суеверным ворьем. Если у человека нет незыблемых принципов, нет нравственной основы личности — нет и твердой веры, для таких остаются лишь суеверия и «дурные приметы».
Тем не менее, действие Луны и положения звезд — все же производит существенное влияние, усиливая или ослабляя определенные реакции. Уверена, что следователь и половины не знает о всей этой «мистике», которой, тем не менее, подчиняется любой живой организм нашей планеты. Но сам он, с послушанием клинического идиота, подчинялся приказам того, кто очень хорошо знал, что по моему гороскопу последний день, когда все обстоятельства будут направлены против меня — именно 15 марта.
Но ведь каждый при этом волен использовать этот день на свое усмотрение. Одни этот день используют, чтобы поддержать меня всеми силами, а другие — постараются сделать мне пакость, не совсем понимая, что все это вызовет ответную реакцию и сработает против них непредсказуемым образом, как только наступит «не их день». Только и всего. Все придет в равновесие, и все усилия людей, покушающихся на Его Волю — обратятся в прах.
Да, лично мне будет отнюдь не легче от сознания этой позитивной мыслишки. Но я, в конце концов, потерплю. Ведь мы, армяне, имеем стойкую привычку к геноциду. Мы находим себе на шею геноцид в самых непредсказуемых местах. Складывается впечатление, что сама любопытная армянская физиономия — провоцирует в психически неуравновешенных субъектах немедленное желание устроить геноцид. После которого любой из них, при попытке экспертов-психиатров выяснить его мотивации, — сможет лишь промямлить дебильную реплику из фильма «Убить Билла»: «Я прореагировал!»
Наша родственница вывозила мать из Баку под сидением такси, отдав все, что у нас тогда было — таксисту. Со зверской жестокостью убили бы первым таксиста. Мама ее после такой поездки в аэропорт долго не прожила — сердце. Уверена, что многие из тех людей, кто ее мог тогда растерзать у такси — живы по сей день. И чем они могут объяснить такое? «Я прореагировал!»? <…>
И как прикажете реагировать, когда следователь «не для протокола» показывает мне шутовской пантомимой, как мне что-то вкалывают при этой «судебно-психиатрической экспертизе», после чего День дурака для меня станет чем-то вроде Дня сурка из милой американской драмы. Он и боится этого дня, и одновременно желает, чтобы День дурака для него лично длился вечно. Ему не понадобились с меня никакие подписки о невыезде, ничего уже не требовалось для продолжения его героических «следственных мероприятий»… И по выражению его лица я поняла, что все сошлось для него на Дне дурака, пятнице 1 апреля. Он хорошо знал, что после этого дня — продлевать сроки будет просто не для кого…
— Ирина Анатольевна! Ви знаэтэ игру тэтрыс? Там падают разные фыгуры разного цвэта. Как попало. Ви — человек из кампютера, патаму ви далжны панимать, что нельзя говорыт тэтрису: «Слушай, ты зачем такое делаешь, вах?» Вы и следователя воспрынымайте тэтрисом, так вам будэт лэгче. Это вэд не правосудие, давно уже нэ правосудие. Но и вас сюда никто нэ звал. Ви сами захотэли сыграть в ету игру, добравольна. В етом они правы. Они здэс делали грязние дела, а ви сюда на ных свалились из интернета.
* * *
После фразы следователя про День дурака, который я, по его мнению, должна была «отметить в дурке», — мое физическое состояние стало стремительно ухудшаться. Я понимала, что может себе позволить говорить мне при адвокате подобное только в том случае, если в суде у него уже все решено. Но… ведь говорить такое он будет, только твердо зная, что я уже никогда не смогу заявить на него в суд. День дурака нынче выпал на пятницу, суд назначен на 12-00, а после обеда в пятницу в нашем городе мой адвокат не найдет никого из тех, кто бы принял у него протест, поскольку все уже примут кое-чего другого и покрепче.
Понимая, что вряд ли доживу до следующей недели, я чувствовала, что мне становится все хуже. После месяца работы на износ, здоровье и так оставляло желать лучшего. Выйдя в конце февраля с больничного по поводу полостной операции, я со студентами пыталась наверстать все занятия. Испытывая давление всей мощи нашей «правоохранительной системы», я пыталась обеспечить нормальное прохождение нескольких установочных сессий заочников в университете, где ФСБ массово срывало занятия под видом «поиска взрывных устройств». С 8 марта нас отовсюду выгоняли на мокрый снег розыскники с собаками, где я, в ожидании начала занятий, — каждый раз промерзала насквозь на порывистом ледяном ветру, уговаривая себя ни в коем случае не болеть.
10 марта перед поиском «взрывных устройств» следователь Ильгиз пришел на кафедру и забрал «на экспертизу» один из компьютеров, отлично зная, во сколько объявят тревогу. Последний раз в корпусах Ижевских вузов «взрывные устройства» искали 24 марта. Все это создавало достаточно нервозную обстановку.
Как только поиски взрывных устройств прекратились, я сказала адвокату, что экспертизу они выдадут именно от 25 марта, раньше им будет некогда. Но покажут ее нам в последний или предпоследний день перед судом. Он толерантно возразил, что ведь психолого-психиатрические экспертизы и поиски взрывных устройств — организуют разные люди. Да и ведь перед экспертами стояла банальная задача — выдать заключение о вменяемости человека.
— Я думаю, што им нивигодно признавать вас неедеспособной. Им вигодна вас довэсти до нармального суда.
К сожалению, мой адвокат плохо себе представляет действительную «вигоду» этого следствия, хотя весь март подписывал со мной декабрьские экспертизы следователя. <…>
* * *
Все мои опасения о том, что вместо эксперта-психиатра я имела дело со следователем, мой адвокат списывал на «излишнюю эмоциональную возбудимость» и богатое воображение. Но как бы я ни была возбуждена, я точно знала, что где-то встречала эту дамочку раньше. Свою «экспертизу» она прекратила сразу же, кивком головы подозвав следователя, торчавшего в дверях на стреме, — как только я поднесла к лицу телефон, пытаясь разобрать, кто мне постоянно названивает. Эта самая «эксперт» страшно перепугалась, что я успела ее сфотографировать в белом халате.
Общение Ильгиза и этой дамы-«психиатра» показалось мне… странным. Понимаете… все же слишком большая разница в возрасте. Да и в звании, чувствуется, тоже не маленькая. Конечно, тетка была из Октябрьской прокуратуры, а вовсе не из ФСБ, как заявил Ильгиз, пытаясь отвести подозрение от какой-то своей сослуживицы: «Вас что, ФСБ ждать будет, что ли?»
Тетка ловит за халаты врачей-психиатров, они идут на контакт с явной неохотой, а здесь у них с Ильгизом… такое неестественное взаимопонимание… абсолютно стерты все внутренние барьеры… нет даже намека на зачатки субординации… что это очень напоминало мне давние ментовские характеристики служебных отношений, возникавших иногда в прокуратуре.
Надо сказать, что прокурорские и в советское время ментов не стеснялись, считая, что ведь только они, «высшая каста», могут делать заключения на чей-то счет. А менты — они же люди второго сорта, чуть выше сортом от непривилегированных подследственных.
Поэтому, садясь к брату в машину после визга «врача-психиатра»: «Идите отсюда! Я не собираюсь с вами сидеть здесь до полпятого! Мы вас положим в стационар, мне надо вас другими методами обследовать!», — я машинально выдала брату одну из ментовских характеристик межличностных отношений нашей замечательной прокуратуры: «Знаешь, а эта самая шмара, которая корчила при мне «психиатра» — из прокурорских. И они с Ильгизом — еб*ри по пьянке!»
Брат поморщился, поскольку терпеть не может, когда из меня начинает лезть нечто ментовское. Но он ничего не сказал, поскольку знал, что раз у меня задето за живое то, что когда-то неодолимо тянуло к родимой ментуре, я… возьму след в любом физическом состоянии. Пока живая — след возьму. Но, по привычке, непременно увлеку за собою кого-то из старой своры, не потерявшей азарта.
И в первый же выдавшийся свободный денек при ясной погодке мы с одним старым товарищем по взаимному влечению к оперативно-розыскным мероприятиям, — просидели денек у нашей психушки в засаде, где он показал мне всех баб, имеющих удостоверение эксперта.
Моей холеной суки среди них, конечно, не было. Бабы были все ношенные, полные, хорошо затраханные жизнью и психами. А эта… будучи уже пенсионного возраста для прокуратуры, все еще пыталась гарцевать с теми, кто моложе и глупее. Так хоть бы вокруг себя взглянула и обратила внимание, насколько всех врачей быстро изнашивает постоянный контакт с человеческими отклонениями в психике.
Раньше бы я к этому… гм… знакомому в машину бы не села. Уж больно он крут был по молодости лет. А вот когда жизнь прошла сикося-накося, так сразу находится множество общих тем для разговоров, поэтому болтали о всяком-разном. Наконец, он с большой осторожностью (вдруг я психану?) поинтересовался, не написала ли я статью о… том, как меня тут пидерасила некая блондинистая незнакомка преклонного возраста. Ноутбук у нас был с собой, поэтому в засаде он успел прочесть статью «Клиника», высказав уважение к нормальному изложению не простых вещей, касающихся собственного пребывания на подобной экспертизе. <…>
Давно я не сидела в засаде, напрочь забыла, о чем там вообще говорят с напарниками, даже отставниками. Коротали время разговорами… о протоколах и литературе. Как-нибудь расскажу об этом подробнее, хотя сейчас даже кажется, что эта сцена — из какой-то из другой жизни.
Просто я ему доказывала, что методы литературы дают куда более точное описание человека, чем протоколы и даже фотороботы. Мне не надо описывать его внешность, достаточно передать его суть, а у читателя возникает «картинка» без всяких фотороботов. К примеру, любой, кто читал мои статьи, без труда сможет опознать моего следователя среди шести-семи человек.
Мы, конечно, немного поспорили, поскольку мысль-то сама по себе спорная. Решили проверить, настоящая это литература или нет, — в нужном нам русле. Среди шлепавших к родному порогу дам-психиатров, — не было ни одной, хотя бы отдаленно напоминающей ту, которую я видела на «экспертизе». Вот мы и решили, что, если я все сделала правильно, то, может быть, хотя бы он узнает, что за «эксперт» трепала мне нервы.Наконец, в коридоре появилась дама в белом халате со следами былой красоты и отпечатком удачно найденной «ниши» на физиономии. Бросив мне почти с ненавистью «Дедюхова! Пройдите!», она ворвалась в кабинет экспертов-психиатров. Сама манера разговора с неуловимым подчеркнутым неуважением – выдавала в ней человека, далекого от психиатрии в частности и медицины вообще. Дама явно не обременяла себя следованием букве закона, поскольку начала не с объяснения процедуры экспертизы, оглашения моих прав и представления членов комиссии, если таковые были, а с идиотской фразы: «Рассказывайте, что случилось?»
Дамочка мне попалась не первой свежести. Годы и разочарования в мужчинах наложили неизгладимый след на ее психику. В молодости она пользовалась успехом и была душою многочисленных »правоохранительных» корпоративов, из которых вынесла четкое убеждение, что все люди делятся на три категории…Уткнувшись в ноутбук, мы вдвоем несколько раз прошли мое точное описание этой гражданки, которую… которая… тут мы вдвоем брякнули одно и то же: «Наташка Кислухина!»
— Слушай, она совсем уж ёб*сь в натуре? Советник юстиции ходит по психушкам и корчит из себя психиатра… прокурорские совершенно разложились, никаких тормозов. С этим делом ведь долго не живут. Но как ты здорово все описала! Прическа каре, крашенная блондинка, свое волосье светло-русое, ляжки толстые, но это у нее с молоду. Действительно, прочел — и жми к художникам составлять фоторобот… Ира, ты где-то перешла дорогу такой суке, на которой клейма негде ставить, ни одно не удержится.
Это было незадолго до аномальных снегопадов, сразу после «прохождения экспертизы». Я понимала, что перешла дорогу госпоже Кислухиной с ее последним в жизни назначением. Но ведь этот не повод, чтобы меня убивать, покривлявшись передо мной в качестве «врача-психиатра». <…>
* * *
<…>Люди не совсем понимают, что, устроив мне травлю в течение трех месяцев, — они ведь не только достигли каких-то заветных целей, но и многое потеряли. Вот любой инженер знает, что ни одно решение не свободно от недостатков. Прокурорские вначале сделают, а только потом подумают! Они ведь понимали, что подобной травлей наносят непоправимый вред здоровью далеко не юной женщины. Наши медики все же не дали меня убить в начале января. В результате я перенесла операцию, которая на определенный срок решила часть моих проблем со здоровьем, уже накопившиеся в ходе следствия. Но ведь… одновременно создало другие!
— Как ви удачна сдэлали сэбэ апэрацию, — как-то обмолвился мой адвокат, понимая, что без нее со мной бы уже расправились за милую душу. И в этом случае мне не помог бы никакой адвокат.
Но можно подумать, что я удачно сделала себе подтяжку лица или жир откачала. Ведь и у следствия уже имеется на руках судебно-медицинская экспертиза, там указана разница моего заболевания — от венерических. И можно сообразить, что при подобном прессинге мне стоит лишь хорошенько подумать о здоровье, как мой ливер немедленно попытается спастись сам от длинных лап Наташки Кислухиной.
Короче, вечером 31 марта, договорившись, что на суд придут некоторые мои коллеги, чтобы помешать самосуду, купив воды, чтобы продержаться до понедельника, я поняла, что не только не владею ситуацией, но и своим здоровьем. Весь день натыкалась на углы, два раза чуть не упала. Дома измерила давление — 170х110, которого у меня до этих издевательств не было ни разу в жизни.
— Давление сто сэмдясят на сто дэсят — ето, в конце концов, не геноцид, чтоби его терпэть! — лопнуло терпение у моего адвоката. — Если вам плохо — визывайтэ скорую. Или будет лучше, чтоби у вас произошел инсульт? Ви тогда из-за своей падазрительности станэтэ инвалидом, а не из совэршэнно нэоправданных прэдчувствий в атнашении слэдствия.
Попрощавшись, на всякий случай, со всеми, я подумала, что даю Наталье — слишком легкую победу. А стоит ли она ее? Вообще за такие фируля — надо морду бить. И не столько ее Ильгизке, сколько ей, старой суке, получившей юридическое образование в СССР. Ведь и такие ильгизки выросли, поскольку вокруг Наташки делали что попало. Разве он забудет, что можно запросто переодеться психиатром — и попытаться выбить признание, а после еще и упечь подозреваемого «в дурку, в день дурака!»
Так расстроилась, что верхнее давление у меня скакнуло к отметке 180. А у меня вообще пониженное давление. Представив, как потащусь в суд, буду пытаться через головную боль что-то доказывать, когда всем прокурорским и судейским надо в пятницу отметить День дурака… и решила им не портить праздник.
Вначале скорая, затем бюллетень. Даешь измерить свое давление, спускаешь тормоза, перестаешь себя завязывать морским узлом, поскольку все это на хрен никому не нужно — и с удовольствием размышляешь в тиши о своем здоровье. За все время было потрясающее, непередаваемое ощущение, когда сердобольная сестричка скорой аккуратно ставила в вену магнезию. Я наконец-то почувствовала настоящее тепло, прокатывавшееся по венам. Конечно, врач и сестра видели не такое, но даже не догадывались, что по-настоящему спасли мне жизнь. Не то, что некоторые.
… В День дурака в Октябрьский суд поехал брат с моим больничным. Отсутствовал брат сравнительно недолго, поскольку произошло все достаточно быстро. Принес таблетки и какие-то дикие новости. Даже не предполагала, что к Дню дурака у нас в городе относятся настолько серьезно.
В принципе, дело-то яйца выеденного не стоило. Назначил следователь следователь психолого-психиатрическую экспертизу, я явилась в установленный им срок в специализированное учреждение и честно прошла все тесты и последующее издевательство. Эксперты почему-то собрались немного в другом составе, и некая врач Коржаневская сделала им доклад, представленный в экспертном заключении. После чего эксперты поняли, что, проводя экспертизы подобным образом, — не могут сразу оценить весь размах отработанного следователем материала. Ну, и зачем им я-то в такой ситуации, если в результате им для заключения не понадобились ни протокол моего допроса у лже-психиатра, ни тесты психолога?
Понятно, что хорошо б я после выдачи заведомо ложного заключения — не болтала бы лишнего о заведомо ложных экспертах, а… как-то бы тихо скончалась. Рассосалась бы сама собой. Или вдруг обнаружилась к понедельнику во невменяемом состоянии. Дела-то нет! Экспертиза показала, что, оказывается, после всех обильных показаний декана Первушина — пока сами следователи (оне же эксперты) не пришли к единому выводу, по какой статье меня лучше убивать. Поэтому решили прикончить «в ходе экспертных исследований».
— Где Дедюхова? — вместо «здрасте» заорал на моего брата следователь Ильгиз, дежуривший у входа в здание суда. Брат пояснил, что я лежу с давлением на больничном, поэтому мне совершенно некогда проходить длительные Наташкины экспертизы. Да и смысл какой? Мало ли кто там сидит в том стационаре под видом «психиатра»? Все нормальные люди как-то умеют определить, насколько вменяемый перед ними человек — за доли секунды. И неужели бурное празднование Дня дурака в Следственном Комитете при Прокуратуре Октябрьского района не обойдется без Дедюховой? Колпак им надеть не на кого, что ли? Чего типа привязались к человеку? Пятница, первое апреля. То да сё.
Брат у меня человек спокойный до флегматичности. Но в тут он даже немного струхнул, увидев, что на меня, оказывается, возле суда сидела засада, а к дому была готова рвануть группа захвата. Приехал мой адвокат, пошел регистрировать больничный, искренне поражаясь очередному армянскому геноциду. Живешь так, совсем ничего не делаешь, откуда-то наваливает масса желающих отпраздновать День дурака в масках и с воплями: «Срочно к ней домой! Нет, срочно назад!»
Тут выбегает Наталья Кислухина в полковничьих эполетах, даже без белого халатика и злобно орет: «Совершенно очевидно, что она нарочно взяла больничный, чтоб на суд не идти! Мы опротестуем ее больничный! Ты когда ей выдал уведомление? Да надо было вчера, надо было вообще сегодня!»
— А зачэм ей идти в суд, если у нее бальнычный? — резонно осведомился адвокат. — Она должна процэдуры посещать и тщательно обследоваться со здоровьем.
— Я добьюсь, больше ей в городе больничный не продлят! — заявил Ильгиз.
Тут подключился мой брат, поинтересовавшийся, что за очередной доктор Айболит в День дурака вещает в лице господина старшего следователя и раздает публичные обещания, что в нашем городе в мирное время немолодой женщине после полостной операции — никто не окажет требуемую медицинскую помощь? У нас много сволочей в городе, но ведь не все поголовно.
— А вы кто такой? Чего вы сюда лезете? — накинулась на него психиатр-Кислухина. Брательник ей заявил, что он — мой родной брат и лицо заинтересованное. А вот чего она так возбухает — понять не может.
Затем эти двое поскакали к судье просить, чтобы их косноязычное малограмотное ходатайство было рассмотрено без меня. Тут судья окончательно струхнул и совершенно твердо заявил, что без меня ничего такого им точно не подпишет.
Вообще-то я до сих пор могла бы находиться на больничном, если уж на то пошло. Я сама попросила выписать меня с больничного, чтобы дать моим студентам закончить семестр. Вовсе не для того, чтобы советник юстиции Кислухина выписывала мне инъекции в психушке и ставила надо мной психоделические опыты под видом «психиатра».
Нынешнее первое апреля запомнился приколом терапевта, выписывавшего мне больничный. Назидательным тоном, после нотации о том, насколько легкомысленно я отношусь к своему здоровью, она заметила: «Удалить матку достаточно просто, наибольшие сложности начинаются потом. Не все понимают, насколько тяжелые последствия для здоровья это несет. Особенно для женщин!» <…>
Главное, что заключение экспертизы в суд ими сдано, поэтому адвокат все спокойно переснял, пока Октябрьская прокуратура бурно праздновала в Октябрьском суде День дурака вместе с группой захвата.
Сплошной армянский геноцид там сразу у них начался. Все бегают, орут, что и подписка о невыезде закончилась, дело не продлено, да и ходатайство последние сутки действительно. А зачем было все оставлять на один день, да еще на пятницу, да на вторую половину дня, да еще и на День дурака? Ведь предлагали им спокойно подписать все их экспертизы. Но им следственными мероприятиями заниматься некогда, им бы лишь бы День дурака отметить. Чтоб сами оне были психиатрами, а все подозреваемые — к понедельнику стали психами. Да на хрен их геноциды, здоровье важнее.
В апреле у Ильгиза было еще две неудачные судебные попытки по закрытию экстремистки в психушке. Чернышев уже полностью отстранил от этого дела Натали, приставив прокурором к Ильгизу Павлика, одного из подопечных Петровой.
Несмотря на его титанические усилия, ничего уже не помогло. Даже Вадим Витальевич звонил Натали и каким-то осевшим, почти старушечьим голосом заметил, что после статьи День дурака вряд ли в Ижевске найдется судья, который вынесет положительное решение на ходатайство их прокуратуры.
Как и предупреждал Чернышев, с 20 апреля Ильгиз сдавал дела, никто с ним не разговаривал, а ей Чернышев прямо сказал, что лучше ей прекратить все отношения с Ильгизом, он так и подчеркнул в приказной форме – все.
Ненавистной мерзавке под ником ogurcova она все же вставила в обвинительное заключение это выражение из статьи День дурака, где та описывала свои похождения в психушке при прохождении психолого-психиатрической экспертизы «еб*ри по пьянке». Но судья, бывший прокурор, не стал это даже оглашать в суде, поскольку вся прокуратура и без этих уточнений знала, что о них говорят в ментовке и в каких выражениях.
Амалия Сергеевна потом объясняла Натали, что, стоило это вытянуть на свет божий, как эта мерзавка бы напомнила уважаемому суду, по каким случаям возникло то или иное экстремистское определение деятельности прокуратуры. По крайней мере, как ей объяснил судья, невозможно было доказать, что эти уничижительные определения правоохранительной деятельности принадлежат именно обвиняемой. А он ведь сам тоже не от хорошей жизни в прокуратуре сделал все, чтоб перебраться в судьи, получив в свое время множество аналогичных выражений в устной, правда, форме, не от известных блоггеров.
Тем не менее, после выданного напоследок перед разделением прокуратуры и СКР обвинительного заключения, именно прокуроров их района все почему-то за глаза начали именовать «еб*ми по пьянке». Вначале за глаза. Потом начали хлопать по плечу и ржать, что работа у них не пыльная, одно удовольствие ведь быть… этими самыми.
Веселье понемногу сошло на нет, поскольку после ряда выездных коллегий обнаружилось, что вне города их никто не собирается сортировать по районам и уровням подчиненности. Не только городских, но и республиканских прокуроров однокашники теперь ласково трепали по плечу и с неприятным ржанием интересовались, как им служится на поприще «еб*рей по пьянке».
Натали даже по этому поводу звонил по мобильному Вадим Витальевич и сочувственно спрашивал, с какого бодуна она такое включила в обвинительное заключение.
Натали честно призналась, что больше включать было нечего, хотя у экстремистки было изъято четыре компьютера. В психушке она лишь добивалась от нее, где та прячет пятый компьютер… потому тогда и выпустила с экспертизы живой, рассчитывая, что при судебном размещении ее диспансере сможет провести пару жестких допросов.
— Какая ты еще наивная, Натали, — тяжело вздохнул Вадим Витальевич. — Нельзя жить старыми стереотипами. Благословенные 90-е для нас с тобой закончились навсегда, а аукаются совсем не так, как планируется. Сама видишь, как воспринимают крымскую победительницу конкурса красоты, а она намного моложе…
— Так что же делать-то? — тихо спросила Натали.
— Думай, что делать, думай! — грустно отозвался Вадим Витальевич. — В любом случае надо действовать в духе времени! Чувствовать надо перемены, не шпарить в одном русле… Молодые и рьяные нам на смену пришли, на пятки наступают. Все с айфонами, с папами-мамами, со съехавшей крышей и представлениями о том, что им тут все заготовлено всё и сразу. На нас смотрят… еще почище, чем просто на «е*рей по пьянке»… смотрят как на пустое место, которое мы типа зря занимаем.
— Так что же это будет-то? — прошептала Натали.
— Да будет как обычно! — отрезал Вадим Витальевич. — Скоро их рутина под себя подомнет, будут не хуже нас, но уже не при нас. А нам надо подумать о себе… понимаешь? Не тратить время на всяких баб из интернета, нет у нас уже времени. Дела свои устраивай! Того и гляди, что твое место какой-нибудь новой Наташке понадобится. Плюнь на все и не циклись на ерунде!
Легко было сказать… Сам Вадим Витальевич все же не варился в их достаточно узком правоохранительном кругу пусть и центрального Октябрьского района Ижевска… но, в масштабах происходящих преобразований, совершенного незначительного и никому не нужного. Вряд ли он, с высоты своего конторского положения, представлял, до каких высот изобретательности приходилось доходить Натали, чтобы хоть как-то давать понять распоясавшейся мерзавке, кто в городе хозяин, по-своему и исподволь отвечая на каждую ее публикацию.
Конечно, у Вадима Витальевича началась новая жизнь… можно сказать, после смерти… а ей-то как-то надо было крутиться! Поскольку именно ей каждый раз пеняли на очередное выступление блоггерши, которую в результате осудили всего на 20 тысяч рублей, так не сформулировав в приговоре все, что накипело против нее у Натали. Тупо переписали обвинительное заключение и написали, что она совершила «преступление против государственного строя».
Когда экстремистку лишили работы и любой возможности каким-то образом добывать себе пропитание, она начала выкручиваться, резко повысив сетевую активность.
Натали не могла не отметить, что и обсуждая «крымскую Наташку», как образно выразился Вадим Витальевич, камешками экстремистка швыряется именно в ее огород. К тому же она первой заявила, что подобных девиц берут в прокуратуру только для того, чтобы не иметь аморалки на стороне.
Хоть Натали и не испытывала симпатий к новоявленной «прокурорской Наташке», как тут же окрестила экстремистка, но считала, что никакого права не имеет в отношении прокуроров использовать определения, вроде «прокурорская анимашка». Одно дело, когда Вадим Витальевич это говорит в узком кругу и не для озвучивания, а совсем другое дело, когда все это высказывается на широкой публике. По представлениям Натали, именно такие статьи дискуссии и составляли сущность экстремизма.
Дала, значит, в ФБ перепост фотографии этой новоявленной прокурорши со своим комментарием. Поскольку все это уже стало мировым посмешищем. Слушайте, какая в жэ «третья мировая война», если с обоих сторон нас представляют какие-то непрезентабельные «няши»? Пусть они тогда и воюют сами, без нас. Чес-слово.
Ирина Дедюхова поделилась фотографией
Блин, уже арабы над этим смеются! У нас некоторые граждане совершенно разучились себя вести, как-то скрывать это самое. Не так выпячивать, хотя бы! Причем, арабы-то повидали аналогичных девиц в разных видах. Поэтому и ржака по вполне понятному поводу. И девица, что характерно, умищем не блещет. Тьфу!
В переводе их подпись к этой фотографии означает, что арабы не возражают попасться такой прокурорше, чтоб она их «удивила». Ну, и небольшая дискуссия по поводу моего едкого замечания.
Дмитрий Конаныхин каких это девиц повидали арабы? чем тридцатитрёхлетняя женщина провинилась, кроме того, что она прокурор Крыма? Что вы нашли предосудительного в этих фотографиях?
Ирина Дедюхова Для девушки из контакта — ничего. Для прокурора, к тому же Крыма, к тому же в нынешней ситуации — основание для возбуждения дела о неполном служебном соответствии… прежде всего для того, кто ее рекомендовал. И пусть в Прокуратуре не врут, будто они подобных девиц берут не с той же целью, с какой ими с 90-х досыта нажрались арабы!
Дмитрий Конаныхин Понятно. Прощайте.
Ирина Дедюхова Всего доброго! Желаю непременно встретиться с такой прокурорской блондиночкой в жизни, чтоб вам больше не на кого было рассчитывать. Чтоб не раз вспомнили этот пост. Поскольку некоторые ведь считают, что подобное их лично не коснется. Так что желаю познакомиться с ними как можно ближе. Ну, не так как арабы, конечно.
Дмитрий Конаныхин Фи.
Ирина Дедюхова Ага, прочли и получили! Вот и отлично!
Dmitry Outpost Аппелировать животными инстинктами слюнепускащего над фотографиями араба (тем более араба), как неким доказательством, не так уж сильно отличается от поступков девочек из 90-х, хех)
Александр Морозов Дмитрий и Dmitry Outpost, прежде чем фикать и язвить, узнайте предыстрорию вопроса, так будет лучше, поверьте.
Ирина Дедюхова Вовсе нет, Dmitry Outpost! Напротив, это вы сейчас руководствуетесь тем, что в штанах. Подобное для прокуратуры ведь «из головы» не берется. Там весьма расчетливо выстроены «элементы биографии», но на фоне общего отношения к гражданским правам — это же фикция чистой воды. Майданы тоже на голой жэ не образуются.
А практика еще с советских времен по привлечению подобных гражданок в прокуратуру — как раз чтоб иметь чистый моральный облик. Все ведь в целях повышенья нравственности нашего с вами населения устраивается, только для этого!Ирина Дедюхова И вот знание этого всего, того, что обычно стоит за смазливой прокурорской мордашкой очередной очаровашки — мне позволило избежать физической расправы, в которых эти гражданки участвуют с эсэсовской жестокостью, отрабатывая все мельчайшие нюансы своей «биографии».
Светлана Скрябина Простите. Вот есть фото Путина с голым торсом. По его душу тоже поставим вопрос о неполном служебном не соответствии? Да,понимаю,если б она голая была. А так …
И исходя из чего вы сделали выводы о ее умственных способностях ? Я вот ничего сказать не могу, не знаю лично.
Странный пост. Щас автор меня запинает. Ну, у нас же демократия !! Все имеют право на свое мнение ))))
Dmitry Outpost Светлана, прекрати руководствоваться тем что у тебя штанах, глядя на торс Путина.. xD Тут только штаны-арабы-секретутки.
Александр Морозов Светлана, а вы думаете это вопрос не ставился? Ставился, и еще как, и как раз и поставлен » вопрос о неполном служебном не соответствии…».
Ирина Дедюхова А зачем, Светлана? Разве без меня некому ставить вопросы Путину? И что это за манера — сразу чиновным мужиком прикрываться, когда речь идет о конкретном ведомстве и конкретной девице? Вот у вас даже в попытке полемики идет наезд — с крупным чиновником! Так и я об том же! И кто это стоит — за этой милой чаровницей? В прокуратуру таких берут, чтобы не иметь аморалки на стороне! И какую степень жестокости они проявляют, чтоб прикрыть этот фактик — я очень хорошо знаю.
Светлана Скрябина Вы меня совершенно не поняли. Но прочитав ваш комментарий, не имею больше желания разъяснять. Вы правы. Однозначно
Ирина Дедюхова Если вы действительно уловили мою правоту, которая меня совершенно не радует, так я — мать двух взрослых дочерей, это хорошо, Светлана! И кстати, про голый торс Путина — я единственная о нем писала. То есть здесь ваши претензии — просто от незнания. И уж так, как я о нем писала… так, простите, никто не написал до сих пор. Но потом со мной эти эсэсовки выходили разбираться! Не по этому поводу напрямую, они выбрали другой повод! Защиту девочки из детского лагеря «Дон» от наездов распаленных чинуш — типа «она высказывала желания, не соответствовавшие возрасту». Поэтому, посмотрев на них в разных видах, я однозначно скажу, что все прокурорские бабы — одного сорта. И арабы здесь (хотя мне это крайне неприятно констатировать) — нисколько не ошибаются. Они таких сразу определяют, сразу селят поудобнее, с окнами подальше.
Leonid Schabaschenkoff Ирина, прощайте.
Ярослав Беляев Зависть плохое чувство
Ирина Дедюхова Leonid Schabaschenkoff , скатертью дорога! Ярослав Беляев, а вы это написали не с зависти, не пуская слюни? Не лгите. С моей точки зрения, завидовать нечему: 33 года, ни семьи, ни ребенка, ни друзей, нет даже кошки. Про бандитов врет, т.к. работала природоохранным прокурором. А эти прокурорши и у нас — самые веселые и разгульные! Вывод? У деушки «папик», с которым и фоткаться нельзя. Так чему ж мне-то завидовать? Каждая девушка в свое время выбирает, по какой дорожке идти. Нет, это вы все завидуете ее «папику».
Leonid SchabaschenkoffСколько грязи у Вас в голове и на языке…
Ирина Дедюхова Рада за ваш возвышенный образ мыслей! Но уж и ни от кого не потерплю, чтобы ко мне, как к порядочной женщине — приравнивали трепаную прокурорскую проблядь.
Yury Besputin Мадам Дедюхова, да Вы просто завидуете молодости, красоте и уму этой красавице-прокурору! Люто завидуете!
Кстати, откуда у Вас такие познания, кого и в каком виде арабы повидали? Личный опыт или это Ваши несбывшиеся эротические фантазии?
Ирина Дедюхова Нет, перепостил мой зять, у меня родственники — арабы. Вы просто не читали, что по этому поводу пишут во всем мире. Они нисколько не «завидуют», они «понимают по-человечески». А я уже бабушка, идиот! И мне поневоле прихдотся в назидание всем податливым дефкам высказывать свое отношение. В педагогических целях. А чего мужичье поганое возбудилось — понятия не имею. Ничего, вам от них еще достанется! Такие будут смотреть на вашу тушку — как на неодушевленный предмет.
Leonid Schabaschenkoff А, понятно, извините, не знал, что Вы бабушка-идиот.
Yury Besputin Бля, очередной тролль! И как он ко мне в друзья просочился?! В Бан немедленно!
Ирина Дедюхова А чо это у вас такие инстинкты проявляются, господа? Вроде милая деушка, да еще и прокурор! А одно желание — карать окружающих дам и непременно оскорблять. Чот не то в энтой дефке, раз она так дурно на всех влияет. Вот Моника Беллуччи… это я понимаю! Это класс! Недоступный большинству секс-озабоченных. А с такой крымской дефкой легко изобразить «жентлеменство», она заценит.
ольга смирнова Осспидя ,куда опять -то вас понесло , Ира? Молодая ,хорошенькая ,ну как ей сниматься? Только в мундире и на фоне знамени? И фотографии делала для своих друзей и родных ,не знала же ,что получит мировую известность…А кабы нас -бабушек — снять ,когда мы с внучками сюсюкаемся -вот было бы смешно ( профото в купальниках уж и не говорю))))
Илья Лобанов не идет женщине, мадам, направо и налево размахивать членом… в этом все дело. понятно, что кроме вас и мужиков-то не осталось на руси матушке. но всё равно не идёт… не такое у нас воспитание. по сути всё оно «возможно» правда. но форма и эмоции повергают в уныние…
Andrey Suchilin молодой прокурор догулять не успел.
Ирина Дедюхова А все туда, Ольга! Все ведь хорошо на своем месте, но не прокуратуре! И знаете… еще НИ РАЗУ не ошибалась. Давно пора бы себе уяснить, что ведь я ни до кого «просто так» не доколупываюсь. Чем мне не нравятся дефки 30-ти лет да еще без семьи? А тем, что они легко манипулируемы. Ролики с ней посмотрела. Про «миловидную внешность» — шпарит с чужого заученного текста. Уж в таких делах я вообще ошибиться не могу. Мне марионетки и надувные куколки не нравятся, я из этого возраста вышла! Я предпочитаю знать, с кем имею дело, кто за ней прячется.
И что там кому не идет, не вам, Илья, квакать. Ваша мама должна была вам объяснить, что не вы делаете замечания даме, а выслушиваете ее — и без местечкового кипежа. Желательно.
И раз уж столько налетело комментаторов, скажу пару слов о «блистании ума». Нет ума этой девушки, отнюдь! У нее пока весь «ум» в известном месте, судя по фотографиям, и это вполне нормально для ее возраста и социального статуса незамужней дамы.
А вот человек, выставившей ее на подобную должность… имеет весьма своеобразный «ум». Но в силу того, что он вряд ли имеет совесть, то и подобное продвижение на должность имеет статус — аналогичный постановочным фотографиям с «няшей» в интерьере. Явно снятых в качестве похвальбы этого гражданина перед высокопоставленными друзьями. Так вот такое, повторю, не от «большого ума».
Это было практически сразу же, как только Наталью Поклонскую прокурором Крыма. Тогда весь сегмент российского интернета выразил (будто по команде) восторг от «прокурорской Наташке», но буквально в период дискуссии, которую экстремистка поддерживала около недели, возникло более критическое отношение. А через три месяца и сама Натали не могла без острого негатива взирать на смазливую мордашку своей тезки, начавшей свое восхождение в чуждой нашей ментальности стилистике японских аниме хентай и фотках на красном диванчике?
* * *
Видно, прошли золотые годочки Натали, закатилась за дальний лесок ее звездочка… И все, вроде бы в жизни было предопределено теплым местом в районной прокуратуре, а вона как на деле-то вышло.
Напротив сидела Наташка Петрова, расстегнув тесный китель на грудях, и лакомилась какими-то фастфудовыми куриными ножками, абсолютно довольная жизнью. На фастфуды Петрову подсадили два оболтуса, принятые в прокуратуру по звонку свыше. Все протоколы они сносили к Наташке, которая их мастерски исправляла, подшивала с двумя бакалавриатками в дела и на вечерних летучках поясняла молодым людям, что с этим всем добром им делать дальше.
Подопечные мажоры ходили на вечернюю летучку к Наташке с айфонами, все ее ценные указания сразу заносили в ежедневники телефонов и под ее чутким руководством ставили себе гудки-напоминалки.
— До чего ж прогресс докатился! — радостно делилась с Натали позитивными впечатлениями Петрова. — Раньше-то пришлют лейтенантиков недоделанных, они в блокнотиках что-то нацарапают, а после сами разобрать не могут… или блокнотик где-нибудь посеют… а тут все в айфоны занесут, так душа спокойна! Уж айфоны-то их проконтролируют! А помнишь, как в 90-х мы пейджерами шастали? Как какие-то лошары…
Натали вспомнила свои разрушенные мечты о том, как она станет прокурором района и будет с молодыми следователями с размахом побеждать терроризм в их районе… Глупо, конечно, но думалось, что это будет не такая занудная и противная кампания, все более напоминавшая затянувшуюся идиотскую шутку.
Она вспомнила, как накануне обыска у экстремистки веселилась с молодыми следователями. Предполагалось, что это будет не только весело, но и романтично.
Мечты-мечты… А сейчас уж с трудом в Toyota Land Cruiser влезаешь, а не то что на байк… А выбираться и того сложнее, когда ноги затекают. Да и с кем тут бороться с экстремизмом на байке, если прошлый следственный отдел разогнали, набрав каких-то сопляков.
Топтавшемуся рядом в новеньком прокурорском мундирчике мажору Стрелкову Петрова деловито приказала: «Завтра принесете мне просто перепечи с грибами из кафе мексиканской кухни «Сомбреро», завтра нам с вами на выезд, не посидишь в свое удовольствие… Придется на ходу есть, всухомятку.. А в четверг в бизнес-ланч закажете мне Пати Баскет с байтс, поскольку все утро за вас протоколы допросов писать. Звонок поставил? До завтра!»
— Оки-доки, теть Наташ! Будьте споки! — молодцевато отрапортовал Стрелков, повернувшись на выход.
— И охота тебе за фастфуд к этим идиотам в тетки записываться? — проворчала Натали.
— А надо быть в курсе современных веяний, Наташ! — отшучивалась Петрова. — Они ж ее нашими начальниками будут. Ты видела, кто у них папы? Загляни в личные дела, обоих не в капусте нашли. Так что лучше пусть смолоду помнят, что без тети Наташи и фастфуда они здесь до четверга не доживут. И пусть я лучше буду им тетей, чем сама знаешь кем.
Натали зябко повела плечами. Лучше бы не напоминала. Натали опустила голову и уткнулась в компьютер, где было раскрыто несколько окон по заседанию районных антитеррористических комиссий их района. Сжав зубы, она решила закончить протоколы для будущих заседаний на квартал вперед. Петрова, конечно, шутки ради, подоткнула ее «еб*рями по пьянке».
— Плюнь на все и не циклись на ерунде, Наташ! — вдруг умиротворяющим тоном повторила слова Вадима Витальевича Петрова. — В наши годы иметь «е*рей по пьянке» это не позор, а комплимент, что бы в этой поганой ментовке про нас не говорили.
Ей принесли пиццу, поэтому в кабинете вкусно пахло грибами и сырным соусом. Петрова полезла в нижний ящик стола за пластиковыми приборами, собираясь закусить с размахом. В углу вскипал электрический чайник… и у Натали засосало под ложечкой. Но не разъедаться же с горя дармовыми фастфудами?.. Вот же послал бог напарницу…
— Ничего, Наташка, будет и на нашей улице праздник! — довольным голосом пробурчала Петрова, раскладывая щедрые ломти пиццы по двум пластиковым тарелочкам. — Вспомни, сколько мы от этой ментуры сквернословий выслушали? Да они этими своими приколами ведь весь Голливуд заразили! Только решишь какой-нибудь фильм нормальный посмотреть… там все актеры по-русски матерятся.
Петрова взяла одну тарелочку с двумя большими кусками пиццы и поставила ее перед совершенно расстроенной Натали.
— Меня даже племянник в шесть лет спрашивал: «Тетя Наташа, ты в прокуратуре работаешь, да? А кого вы нынче с другими теть Наташами пидарасите?» А фильмов голливудских на планшете насмотрелся… еще в переводе этого Гоблина. Тот ведь нарочно все матом переводил. Каждый раз подчеркивает, что где-то по шестаку в советской ментуре отирался.
Петрова, прижавшись животом к плечу Натали, посмотрела на экран ее монитора.
— Да плюнь ты на эти антитеррористические комиссии! — сказала она ей, приглушив голос. — Давай, чаю выпьем, я знаю, что с тобой невозможно дела обсуждать, пока ты худеешь. Есть разговор посерьезнее, как раз про твоего… ну, ты сама поняла. Сейчас все на выезд свалят, мы свет отключим и поговорим.
От такой прелюдии на Натали напал деловой жор. Она быстро расправилась с пиццей и вопросительно посмотрела на Петрову. Та, не переставая желать, молча понесла ей свой смартфон и, сквозь пережевываемую пиццу, пробурчала: «Вначале посмотри вот это! Пашка в психушке снял, мне скинул, у себя стер, пока никому ничего не сообщал!»
С нехорошим предчувствием Натали уставилась на экран смартфона, где в прыгающем видео сразу узнала знакомые обшарпанные стены рекреации городской психушки. Видимо, Павел незаметно включил запись и не очень старался, чтобы запись получилась качественной. Вернее, он старался, чтобы никто не заметил, будто он все снимает.
Проходящих мимо людей было видно на уровне пояса, но слышно было достаточно хорошо. До Натали донесся этот странный, ни с чем не сравнимый шум скорбного дома с дальними сдавленными криками и визгами, в которых уже отсутствовало нечто осмысленное, человеческое.
— Нам его доставили, конечно, с улицы… Вас-то мы первыми вызвали, хотя знаем, что в органах он больше вроде не числится. Но все же первыми вызвали, завтра ментовским сообщим, — услышала Натали голос главного психиатра над скачущим изображением. Она поняла, что белое пятно, время от времени застилавшее экран, было его халатом.
— А что, прямо с улицы его привезли? Кто привез-то, раз ментовские не знают? — тут же поинтересовался Павел. Натали подумала, что парнишка не совсем тупиковый вариант, сразу ухватил суть.
— Доставили с улицы, — растерянно проговорил врач. — Сам понимаю, что очень странно, обычно мы… стараемся как-то…
— Ну, избавиться от балласта, понимаю, — прогудел Пашка.
— Все же мы — диспансер, а не богадельня какая-то, — почти с облегчением подтвердил врач. — К нам так вот с улиц не свозят… и слава богу! Мы работаем с родственниками… или вот с вами… с государственными структурами, короче. Мы же государственное учреждение!
— Да я все понимаю, Юрий Альбертович! — с нескрываемым нетерпением сказал Павел. — Как его-то к вам подбросили? На скорой, что ли?
— В том и дело, что нет! — в полном расстройстве сказал врач. — У нас же вахта достаточно далеко от стоянки… по разным соображениям. Чтобы до вахты все шли по дорожке… гуськом. Такая сложилась традиция, всем это удобно. Кроме тех, конечно, кого… ну… к нам ведут. А машина эта подъехала ночью, с включенным дальним светом. На камере не видно толком ни номера, ни марки… Даже не видно, как он из нее вышел. Просто подъехала, потом сдала назад из видимости камеры, а он с мешком остался и у тропы. Я вам все покажу сейчас! Там на записи видно, что он в этот момент будто более осмысленным был. Четко подошел к окну вахты… и замер, главное.
— А к окну вахты подходил еще нормальным? — уточнил Павел.
— Вполне скоординировано, — подтвердил врач. — Сами сейчас все увидите. — Дежурил как раз его знакомый вахтер, он, похоже, тоже из органов, знал его раньше. Смотрит, а это Ильгиз, причем, в одной футболке, с сумкой… стоит и молчит.
— Жуть какая! — вырвалось у Павла.
— Да вахтер тоже по этому поводу сказал «чуть не обосрался!», извините за выражение, — грустно сказал врач. — Вот он и вызвал санитаров… потому что заметил, что у Ильгиза вашего рот зашит и глаза странные…
— А что у него с глазами? — уточнил окончательно сбитый с толку Павел.
— У него глазное яблоко наоборот вывернуто, — меланхолично ответил врач. — Ну, радужная оболочка со зрачком у него направлена вовнутрь. Окулиста пока не вызывали, вас первых пригласили. С зашитым ртом, с повернутыми во внутрь глазами и в одной майке зимой… согласитесь, из ряда вот выходящий случай. А мне, честно говоря, своих проблем хватает, чтобы еще с вашими проблемами разбираться. Договаривались сразу, чтоб друг друга проблемами не грузить… и вот такое.
— Да мы-то здесь при чем? — удивился Павел.
— Ну, сами знаете! — растерянно отмахнулся врач. — Договаривались сотрудничать для понятных насущных проблем… понятных и прозрачных! Политику примешивать не договаривались! А то, что сейчас примешивается… ну, даже не знаю, как вы с этим собираетесь разбираться.
— Так я тут вообще человек новый! — солидно прогудел Павел.
— Вы-то новый, а проблемы старые, — заметил врач. — Как Ильгиз тогда притащил эту вашу экстремистку, так и началось. У меня женщины-коллеги очень нервничают. А ведь у нас работа сама по себе нервная. Ох, не надо было ее тогда отпускать… да как было не отпустить?… Притаскивать сюда ее не надо было!
Камера резко дернулась, изображение потемнело, будто Павла на повороте внезапно втащили в темный угол.
— Давайте, здесь встанем и со всем разберемся, чтобы санитарки не видели, — услышала Натали шепот врача. — Вот это у него в вещах нашли, понимаете?
— А что это такое? — заикаясь спросил Павел.
— А это лучше вы у себя такое держите, мне тут такого не надо, — резко ответил врач. — Ладно, что санитары его вещи проверили. Они и обнаружили… У себя это рассматривайте, спрячьте. Главное, чтобы такого ментовские не нашли. Вещи-то они забирать будут.
— А чо, у него и сейчас рот зашит? — с нездоровым любопытством спросил Павел.
— Сейчас уже нет, швы сняли, землю вынули, ранки промыли, — машинально отрапортовал врач. — Пытались кормить завтраком. Но он сейчас всех боится, сидит в углу и мяукает.
— Что-что он делает? — переспросил Павел.
— Сейчас сами все увидите, — устало сказал врач.
Натали остановила запись и подняла глаза на Петрову.
— Где? — спросила она Петрову, которая за много лет работы приучилась понимать ее без лишних слов. Петрова опять полезла куда-то под стол и вынула целлофановый пакетик, в котором лежала странная матерчатая куколка в гражданском. Куколка была приколота к какой-то картонке. А поверх пиджачка у куколки было аккуратно выведено почти сливавшимся с коричневым цветом костюма одно слово – «Ильгизка».
— Это кровью, Наташ, — пояснила Петрова. — Кровь должна была совсем выцвести. И на кой кому-то эту чушь проверять… на группу крови, да?
— Хорошо бы какой-то генетический анализ сделать, — попыталась сохранить присутствие духа Натали.
— Да кто тебе его тут сделает? — возмутилась Петрова. — Ты знаешь, сколько стоит анализ на установление тот отцовства? Некоторые даже думают, что дешевле до 18-ти лет алименты платить. У нас тебе тут не зарубежный сериал «Тайны следствия», а суровая реальность. И это ведь еще не все.
— А что, еще? — спросила Натали, чувствуя, что лучше бы она этого не спрашивала.
— Да вот… Леночка утром у порога нашла, сложила в пакетик для вещдоков, — подала второй пакетик Петрова.
В пакетике с гвоздиком в неаккуратном животе лежала страшненькая куколка, на ее брюшке также аккуратно было выведено «Наташке-какашке».
— А ты помнишь, дорогая, что у нас две недели назад был День донора. Написано, сама понимаешь, кровью. Поэтому сейчас в ужасе почти все, — сказала Петрова. — Ну, мы конечно, на тебя думаем, тем более, что в последнее время, если ты заметила, в прокуратуру Наташек не берут, все больше Леночек… После Крыма, наверно… Короче, как отправили тамошнюю Наташку из прокуратуры в думу, так и стали почему-то Леночек брать.
— А я вот не понимаю… немного, — растеряно проговорила Натали. — Это мне, что ли?
— Ну, да! Все уверены, что тебе! — подтвердила Петрова. — Раз такое именно у твоего… ну, сама понимаешь, обнаружили, значит, это точно ведь тебе!
— А от кого? — осевшим голосом поинтересовалась Натали, сама понимая, насколько глупо звучит вопрос.
— Да от кого ж еще? — расстроенно подтвердила ее сомнения Петрова. — Думаю, что от твоей ненаглядной… Ты вот думаешь, что она — экстремистка, а она оказывается… вудистка! И наверняка тут ничего сказать нельзя, эту дрянь исследовать опасно…
— А вы откуда знаете? — спросила окончательно убитая Натали.
— Да случаев-то полно! — с жаром ответила ей Петрова. — Если тебя, конечно, случай с Ильгизом ни в чем не убеждает. Смотреть-то на такое не решилась? Ментовские его забирали, пока матери сдали, жене он давно сдался… еще как из органов выперли… На всякий случай опять ее соседке дали задание следить… за твоей звездой.
— За кем? — не поняла Натали.
— Да за твоей экстремисткой! — разозлилась Петрова. — Ну, если она на шабаш на метле соберется… пока вы в своей антитеррористической комиссии решаете свои дурацкие вопросы… Пока нас всех к вахте психушке не выставили. Ты соберись, Наташ!
Натали сидела, опустив гудевшую голову, пытаясь сосредоточиться. Все ее прочие обиды, заботы… вдруг показались мелкими и ничтожными. Машинально она прочла вслух надпись на страшненькой куколке, у которой вместо глаз были вообще какие-то неровные ямки: «Наташке-какашке».
— Вот-вот! — тут же отозвалась Петрова. — Она всех вообще считает говнюками. Ходит в кино в разных шубах, а потом вывешивает ролики, которые все начинаются с одной фразы: «Я живу в городе сплошных говнюков! И сегодня я полюбуюсь на настоящих мужчин в облегающих трико! Потому что мне в городе говнюков это надо намного больше, чем кому бы то ни было!» Видала?
— А зачем ей столько шуб, не знаешь? — спросила Петрова едва сдерживающуюся Натали.
— Ну, наверно, «на всякий случай», — зло процедила Натали.
…Она вспомнила, как еще в давние советские времена пришлось ей описывать имущество заведующей центральным универсамом. Чисто для проформы, чтоб припугнуть. Времена-то тогда были хоть и давние, но уже с ветерком перемен от разного рода перестроек и ускорений. По-скоренькому тогда имущество описали, после подписания протокола перестроились на дружеский манер и сообщили расстроенной подозреваемой, какую долю имущества придется отчуждать, чтоб дело до суда не доводить.
По старым разнарядкам в город пришли 16 шуб из голубой норки «сапфир» поперечного кроя и строго определенных размеров для наиболее перспективных секретарш из обкома ВЛКСМ. Перед закрытием этих обкомов девушки даже съездили на фабрику, чтоб уж выкройки подогнать прямо по фигуре, уточнив фасоны.
А когда шубы пришли в универсам, где бывшие комсомолочки должны были выкупить их в обеденный перерыв за 636 руб.78 коп., которые им были выданы в виде премии и согласно прейскуранту, — вдруг выяснилось, что все 16 шуб приобрела сама заведующая универсамом, хотя сама фигурой была давно уж не комсомольской.
Шубы нашлись в одном из восьми холодильников «Зил-Москва», плотно скатанные в рулончики и с виду напоминали жирную свиную ветчину «Любительская».
Так вот заглянешь в холодильник, а там палки толстенной ветчины или еще какой-то вкуснятины. Сразу и не догадаешься, В понятых тогда оказались районные ветераны войны, упорно добивавшиеся у завмагши, на кой она столько комсомольских шуб в холодильник напихала, а та все тупо бубнила им в ответ: «На всякий случай!»
Продолжение следует
Читать по теме:
- Глава I. День «Ч»
- Глава II. Тень в зеркале
- Глава III. Прокурорская девочка
- Глава IV. А в Фейсбуке котики!
- Глава V. Веяния новых времен
- Глава VI. Про худду и вуду
- Глава VII. Экстремистские страсти
- Глава VIII. Средство для памяти
- Глава IX. Неформальное общение
3 комментария
Круто! Просто круто!
Ну, ощущается еще и то, что уже достаточно много человек замыкали эстетическую триаду. Текст здорово поменялся с того времени, когда год назад в электронном виде читал. Хотя даже год назад именно эта глава поразила, поскольку от этих больших выдержек из давних статей было совершенно другое впечатление. Такое чувство — «ЗДЕСЬ ТВОРИТСЯ ИСТОРИЯ!» Как бы систематизация разрозненных жизней — в общее приключение.
Тогда думалось, что прикол именно в выстраивании ряда из статей 2011, 2014 годов и ролика 2017 года. Ну, с анализом, конечно.
И вот тогда все же напрягал анализ «экстремистского дела» автора. Сейчас понимаешь, что это действительно был «отвод глаз» как раз там, где надо было, что называется, «глядеть в оба».
Сейчас все выстраивается… круто! Лично для меня именно здесь и раскрывается смысл названия «МЕСТЬ ЕДИНОРОГА» как давнее замечание автора «От вас останется только то, что Я скажу!» Стоило в это все-таки поверить безоговорочно. Ну, или хотя бы убедиться на том, КАК поменялся текст хотя бы за год нашей суетной жизни.
Это действительно «магический реализм»! Главное, что повествование становится НАД нашей непродуманной реальностью, меняет ее и придает смысл жизни.
С совершенно иных позиций перечитываю статьи «по горячим следам». Прихожу к выводу, что именно эти статьи выявили согвершенно дьявольские методы общественных провокаций. Вплоть до глубокого Средневековья.