Свидетель времени: Александр Блок. Часть I

О, я хочу безумно жить:
Всё сущее — увековечить,
Безличное — вочеловечить,
Несбывшееся — воплотить!

Пусть душит жизни сон тяжелый,
Пусть задыхаюсь в этом сне,-
Быть может, юноша весёлый
В грядущем скажет обо мне:

Простим угрюмство — разве это
Сокрытый двигатель его?
Он весь — дитя добра и света,
Он весь — свободы торжество!

Александр Блок

Насколько сложно касаться творчества этого самого «петербургского» поэта… Казалось бы… Блок всем знаком еще из советской школьной программы… хотя смысл рассматривавшейся в старших классах поэмы «Двенадцать» начинает доходить лишь со временем. Но насколько же сложно оказалось приступить к его свидетельству своего времени.

С другой стороны… это ключевая фигура в поэзии Серебряного века, ее внутренний лейтмотив, поэтому не обойти молчанием, стоит лишь коснуться вечной темы русской литературной классики, за которую кто только сейчас не хватается.

С Александром Блоком… случай обычный для нынешнего изучения литературного наследия — в основном внимание проявляется не к самому творчеству, а к смерти поэта.  Подобный некрофильский интерес сейчас проявляется и к Сергею Есенину, Владимиру Маяковскому… Вот не к самому творчеству, к тому, насколько последовательно поэт следовал в жизни декларируемым принципам, а именно к смерти.

Такое впечатление, что для самих этих исследователей совершенно неважно, как жить. В основе их интереса к жизни — пошлый, неприличный интерес к чужой смерти… на уровне мук агонии. В случае с Блоком не возникает и тени сомнения, что его смертью интересуются, прежде всего те, кто способен затравить любого до смерти, а уж затравить Блока они почтут за особую привилегию.

28 ноября 2010 года исполнилось 130 лет со дня рождения Александра Блока. Современники никого из поэтов Серебряного века не ставили так высоко, но до того ли нам было в 2010 году?.. Может быть хоть кто-то из нынешней «элиты» вспомнил об этом юбилее? У них тогда были совершенно другие задачи, они вовсю готовились к Манежке Родился Блок в Санкт-Петербурге, а умер в Петрограде. И все его творчество, вся его личность неразрывно связаны с городом на Неве.

Писать стихи Блок начал в пять лет. И писал до самой своей смерти. Главный образ всех его произведений — Прекрасная Дама. Блок был большим символистом, чем все те, кто представлял это поэтическое направление, но не в том ключе, в каком себя символисты позиционировали. Он был символистом по рождению. И его Прекрасная Дама — это символ, но не небесный, запредельный, как у его старшего вдохновителя Владимира Сергеевича Соловьева, а земной и близкий. Прекрасной Дамой Блока была Россия. Правда понял поэт это далеко не сразу.

Первой место Прекрасной Дамы в жизни Блока заняла Любовь Менделеева. Воздушная Офелия с золотыми волосами ниже колен, с таким невинным выражением нежного полудетского лица, которое трогало всех, кто ее знал. Внешность Менделеевой была олицетворением Прекрасной Дамы из далекого прошлого, прекрасных легенд и высоких философских теорий. Блок, как никто чуткий к красоте и искавший физический символ идеала, обожествлял эту юную девушку.

Они вместе играли в Гамлете: он — помешавшегося принца, она — его печальную возлюбленную. Блок и в жизни продолжал играть Принца, который нашел свою Даму сердца и славит ее в стихах, фантазиях, мечтах. Дама же, ответив взаимностью (Блок и Менделеева поженились), не смогла сделать своего Принца счастливым.

При всей своей картинной внешности Любовь оставалась обыкновенной молодой, здоровой девушкой, со сложившимся характером и четкими представлениями о супружеской жизни. Символизм и прочие романтические страсти были хороши для нее на сцене, а не в собственной спальне. Супружество не сложилось. Блок, убедившись, что его жена далека от идеала, который он воспевал в своих стихах, продолжил поиски Прекрасной Дамы. Менделеева, тоже меняя любовников, увлеклась актерским искусством.

Стихи Блока сразу отвели ему особое место в литературных кругах. Ни у кого не возникало сомнения, что Блок — поэт особенный. За это его ужасно не любил Николай Гумилев, который всегда тайно (а иной раз и явно) завидовал славе и признанию Блока. Поэты, по праву считавшиеся самыми основными фигурами литературной жизни своей эпохи, практически не общались и всегда были холодны друг с другом. Но именно Блок после расстрела Гумилева открыто говорил о нем, как о самом недооцененном и талантливом своем современнике.

Многие из тех, кто любил Блока, впоследствии не могли ему простить того, что он принял революцию. Особенно кощунственной для них выглядела поэма «Двенадцать». И то, что поэма была произведением талантливым настолько, что от ее чтения мурашки бежали по коже, вызывало только еще большие осуждения с их стороны.

После «Пушкинской речи» Блоку простили все и всё. Это было фактически последнее его выступление на публике — 10 февраля 1921 года. Блок, уже тяжело больной, произвел на всех собравшихся неизгладимое впечатление. Современники потом свидетельствовали, что записанная, эта речь не дает и половины того эффекта, чем тогда, когда ее медленно, но внятно читал сам автор.

Блока, за золотистые волосы и светлые глаза, за его обаяние, часто именовали светлым, сияющим. К концу жизни от этого сияния фактически ничего не осталось — тени легли под глазами, тени окружали его со всех сторон. И на его Прекрасной Даме — России — лежала страшная тень революции и хаоса.

В революции Блок, подобно другим оставшимся в России поэтам и писателям, видел обновление России, новую для нее жизнь, светлую и прекрасную. Понимания того, что действительность жестоко отличается от тех громких слов и великих идей, в которые он верил, он не смог перенести. Поэт оказался в новой России лишним, чужим, осколком прошлого.

На одном из выступлений Блока в мае 1921 года какой-то человек крикнул из зала, что стихи его — мертвые (не соответствующие революции и новому времени) и сам поэт тоже мертвец. На грубияна зашикали, но Блок улыбнулся и попросил оставить этого человека в покое, потому что он прав. «Я действительно стал мертвецом», — говорил поэт, словно самому себе. Через несколько месяцев его не стало.

Александр Блок
«Валерию Брюсову»
И вновь, и вновь твой дух таинственный
В глухой ночи, в ночи пустой
Велитк твоей мечте единственной
Прильнуть и пить напиток твой.

Вновь причастись души неистовой,
И яд, и боль, и сладость пей,
И тихо книгу перелистывай,
Впиваясь в зеркало теней…

Пусть, несказанной мукой мучая,
Здесь бьется страсть, змеится грусть,
Восторженная буря случая
Сулит конец, убийство — пусть!

Что жизнь пытала, жгла, коверкала,
Здесь стало легкою мечтой,
И поле траурного зеркала
Прозрачной стынет красотой…

А красотой без слов повелено:
«Гори, гори. Живи, живи.
Пускай крыло души прострелено —
Кровь обагрит алтарь любви».

Так вот, о самой смерти поэта поподробнее. Из разных источников.

Блок был одним из тех деятелей искусства Петрограда, кто не просто принял советскую власть, но согласился работать на её пользу. Власть широко начала использовать имя поэта в своих целях. На протяжении 1918—1920 гг. Блока, зачастую вопреки его воле, назначали и выбирали на различные должности в организациях, комитетах, комиссиях^[8]. Постоянно возрастающий объём работы подорвал силы поэта. Начала накапливаться усталость — Блок описывал своё состояние того периода словами «меня выпили». Этим же, возможно, и объясняется творческое молчание поэта — он писал в частном письме в январе 1919 г.^[9]: «Почти год как я не принадлежу себе, я разучился писать стихи и думать о стихах…». Тяжёлые нагрузки в советских учреждениях и проживание в голодном и холодном революционном Петрограде окончательно расшатали здоровье поэта — у Блока возникли серьёзная сердечно-сосудистая болезнь, астма, появились психические расстройства, зимой 1920 года началась цинга^[9].

Весной 1921 г. Александр Блок вместе с Фёдором Сологубом просили выдать им выездные визы. Вопрос рассматривало политбюро ЦК РКП(б). В выезде было отказано^[10]. Луначарский отмечал: «Мы в буквальном смысле слова, не отпуская поэта и не давая ему вместе с тем необходимых удовлетворительных условий, замучали его»^[11]. Ряд историков полагали, что В. И. Ленин и В. Р. Менжинский сыграли особо негативную роль в судьбе поэта, запретив больному выезд на лечение в санаторий в Финляндии, о чём, по ходатайству Максима Горького и Луначарского, шла речь на заседании политбюро ЦК РКП(б) 12 июля 1921 года. Выхлопотанное Л. Б. Каменевым и А.В. Луначарским на последующем заседании политбюро разрешение на выезд от 23 июля 1921 года запоздало и уже не смогло спасти поэта^[9][12].

Оказавшись в тяжёлом материальном положении, он серьёзно болел и 7 августа 1921 года умер в своей последней петроградской квартире от воспаления сердечных клапанов. За несколько дней до смерти по Петрограду прошёл слух, будто поэт сошёл с ума. Действительно, накануне смерти Блок долго бредил, одержимый единственной мыслью: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены. Однако поэт умер в полном сознании, что опровергает слухи о его помешательстве. Перед смертью, после получения отрицательного ответа на запрос о выезде на лечение за границу (от 12 июля), поэт сознательно уничтожил свои записи, отказывался от приёма пищи и лекарств^[9][12].

Поэт был похоронен на Смоленском православном кладбище Петрограда. Там же похоронены семьи Бекетовых и Качаловых, включая бабушку поэта Ариадну Александровну, с которой он находился в переписке. Отпевание было совершено протоиереем Алексеем Западаловым 10 августа (28 июля ст. ст. − день празднования Смоленской иконе Богоматери) в церкви Воскресения Христова. В 1944 году прах Блока был перезахоронен на Литераторских мостках на Волковском кладбище^[13][14].

(Википедия)

Поначалу и Февральскую, и Октябрьскую революцию Блок воспринял с готовностью, полной поддержкой и даже с восторгом, которого, впрочем, хватило чуть более чем на один короткий и тяжёлый 1918 год. Как отмечал Ю. П. Анненков,

В 1917—18 годах Блок, несомненно, был захвачен стихийной стороной революции. «Мировой пожар» казался ему целью, а не этапом. Мировой пожар не был для Блока даже символом разрушения: это был «мировой оркестр народной души». Уличные самосуды представлялись ему более оправданными, чем судебное разбирательство — ( Ю. П. Анненков, «Воспоминания о Блоке»).

Эта позиция Блока вызвала резкие оценки ряда других деятелей литературы — в частности, И. А. Бунина:

Блок открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой восхищается Коган (П. С.). <…> Песенка-то вообще нехитрая, а Блок человек глупый. Русская литература развращена за последние десятилетия необыкновенно. Улица, толпа начала играть очень большую роль. Всё — и литература особенно — выходит на улицу, связывается с нею и подпадает под её влияние. <…> «В Жмеринке идёт еврейский погром, как и был погром в Знаменке…» Это называется, по Блокам, «народ объят музыкой революции — слушайте, слушайте музыку революции!» — (И. А. Бунин, «Окаянные дни»).

Октябрьскую революцию Блок пытался осмыслить не только в публицистике, но и, что особенно показательно, в своей не похожей на всё предыдущее творчество поэме «Двенадцать» (1918). Это яркое и в целом недопонятое произведение стоит совершенно особняком в русской литературе Серебряного века и вызывало споры (как слева, так и справа) в течение всего XX века. Как это ни странно, но ключ к реальному пониманию поэмы можно найти в творчестве популярного в дореволюционном Петрограде, а ныне почти забытого шансонье и поэта М. Н. Савоярова, в приятельских отношениях с которым Блок состоял в 1915—1920 годах и концерты которого посещал десятки раз.

Если судить по поэтическому языку поэмы «Двенадцать», Блок по меньшей мере сильно изменился, его послереволюционный стиль стал почти неузнаваемым. И, по всей видимости, он испытал на себе влияние певца, поэта и эксцентрика, Михаила Савоярова. По словам академика Виктора Шкловского, поэму «Двенадцать» все дружно осудили и мало кто понял именно потому, что Блока слишком привыкли принимать всерьёз и только всерьёз:

«Двенадцать» — ироническая вещь. Она написана даже не частушечным стилем, она сделана «блатным» стилем. Стилем уличного куплета вроде савояровских.

Прямое подтверждение этому тезису мы находим в записных книжках Блока. В марте 1918 года, когда его жена, Любовь Дмитриевна готовилась читать вслух поэму «Двенадцать», на вечерах и концертах, Блок специально водил её на савояровские концерты, чтобы показать, каким образом и с какой интонацией следует читать эти стихи. В бытовой, эксцентричной, даже эпатирующей…, но совсем не «символистской» и привычно «блоковской» манере… Именно таким образом поэт мучительно пытался отстраниться от кошмара окружавшей его в последние три года петроградской (и российской) жизни…, то ли уголовной, то ли военной, то ли какого-то странного междувременья…

В феврале 1919 года Блок был арестован Петроградской Чрезвычайной Комиссией. Его подозревали в участии в антисоветском заговоре. Через день, после двух долгих допросов Блока всё же освободили, так как за него вступился Луначарский. Однако даже эти полтора дня тюрьмы надломили его. В 1920 году Блок записал в дневнике:

…под игом насилия человеческая совесть умолкает; тогда человек замыкается в старом; чем наглей насилие, тем прочнее замыкается человек в старом. Так случилось с Европой под игом войны, с Россией — ныне.

Переосмысление революционных событий и судьбы России сопровождалось для Блока глубоким творческим кризисом, депрессией и прогрессирующей болезнью. После всплеска января 1918 года, когда были разом созданы «Скифы» и «Двенадцать», Блок совсем перестал писать стихи и на все вопросы о своём молчании отвечал: «Все звуки прекратились…

Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?» А художнику Анненкову, автору кубистических иллюстраций к первому изданию поэмы «Двенадцать», он жаловался: «Я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь! Мы задыхаемся, мы задохнёмся все. Мировая революция превращается в мировую грудную жабу!»

Последним воплем отчаяния стала прочитанная Блоком в феврале 1921 года речь на вечере, посвящённом памяти Пушкина. Эту речь слушали и Ахматова, и Гумилёв, явившийся на чтение во фраке, под руку с дамой, дрожавшей от холода в чёрном платье с глубоким вырезом (зал, как и всегда в те годы, был нетопленый, изо рта у всех явственно шёл пар). Блок стоял на эстраде в чёрном пиджаке поверх белого свитера с высоким воротником, засунув руки в карманы. Процитировав знаменитую строку Пушкина: «На свете счастья нет, но есть покой и воля…» — Блок повернулся к сидевшему тут же на сцене обескураженному советскому бюрократу (из тех, которые по язвительному определению Андрея Белого, «ничего не пишут, только подписывают») и отчеканил:

…покой и волю тоже отнимают. Не внешний покой, а творческий. Не ребяческую волю, не свободу либеральничать, а творческую волю — тайную свободу. И поэт умирает, потому что дышать ему уже нечем: жизнь для него потеряла смысл.

(Источник)

«Рожденные в года глухие…» Александр Блок

3. Н. Гиппиус

Рожденные в года глухие
Пути не помнят своего.
Мы — дети страшных лет России —
Забыть не в силах ничего.

Испепеляющие годы!
Безумья ль в вас, надежды ль весть?
От дней войны, от дней свободы —
Кровавый отсвет в лицах есть.

Есть немота — то гул набата
Заставил заградить уста.
В сердцах, восторженных когда-то,
Есть роковая пустота.

И пусть над нашим смертным ложем
Взовьется с криком воронье,-
Те, кто достойней, Боже, Боже,
Да узрят царствие твое!

Смерть Блока вызвала огромный резонанс как в России, так и за рубежом. Официально об этом говорили мало, в прессе появился лишь один скупой некролог, но лучшие умы эпохи болезненно откликнулись на уход из жизни великого поэта. Так, Евгений Замятин и Ромен Роллан были убеждены, что Блока можно было спасти, если бы вовремя увезти за границу, а причиной его смерти называли постоянные третирования.

По некоторым версиям причиной внезапной смерти Александра Блока могло быть отравление, историки не убирают со счетов и такое предположение: умер поэт от отравления ртутными препаратами, прописанными ему по тайному указанию спецслужб. Безусловно, все эти предположения требуют доказательств.
Александр Блок ушел в 41 год совсем молодым.
(Источник)

Гуляет ветер, порхает снег.
Идут двенадцать человек.

Винтовок черные ремни
Кругом — огни, огни, огни…

В зубах цигарка, примят картуз,
На спину надо бубновый туз!

Свобода, свобода,
Эх, эх, без креста!

Тра-та-та!

Холодно, товарищи, холодно!…

Самой же большой загадкой является его непонятная болезнь и внезапная смерть. Официальный диагноз был поставлен – острый эндокардит. Но просто невероятно, как мог стройный, ясноглазый красавец с хорошим цветом лица сгореть так быстро. По свидетельствам родных, у Блока не было дурной наследственности и он крайне редко обращался к докторам. Поэт Георгий Иванов писал: «Врачи, лечившие Блока, так и не смогли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались как-то подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий».

Вот история его болезни: в апреле 1921 года почувствовал себя неважно. Впрочем, после пережитой зимы с «ежесекундным безденежьем, бесхлебьем», эти недомогания испытывали все жители Петербурга. К нему постоянно приходил доктор Пекелис, который был его приятелем, и ничего опасного в его состоянии не находил.

В начале мая поэт едет в Москву в одном поезде с Корнеем Чуковским, на литературный вечер в Политехнический институт. Чуковский замечает, что Блок разительно переменился, стал «жесткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрытый». На этом злополучном вечере случился скандал.

Когда Блок прочитал отрывок своей поэмы, некто из толпы выкрикнут, что его стихи мертвы. Началась безобразная драка, поэта вывели его друзья и поклонники. Блок после этого происшествия совсем пал духом и, когда приехал в домой, то даже не улыбнулся жене. Ночью Блок очень плохо спал, ему снились кошмары.

17 мая появился озноб: ломило все тело, особенно руки и ноги. Александра уложили в постель, а вечером пришел доктор. Температура была 39, но поэт жаловался только на общую слабость и тяжесть в голове. Доктор прослушал его сердце и обнаружил, что оно увеличено влево на палец и вправо на ½. Впрочем, не было аритмии и отеков. Со стороны органов дыхания и кровообращения Пекелис никакой патологии не выявил. Несмотря на то, что симптомы были более чем странные, доктор высказал единственно возможное предположение, что у Блока возможен острый эндокардит как осложнение после гриппа.

Поэту с каждым днем становилось все хуже, появились сильные боли, которые приводили его в ярость. Однажды он подошел к печке, чтобы согреться. Любовь Дмитриевна стала уговаривать мужа лечь в постель, но он со слезами стал хватать и бить все подряд: вазу, которую она ему подарила, зеркало… Любовь Дмитриевна вспоминала, как однажды он разбил кочергой стоявшего на комоде Аполлона. Немного успокоившись, Блок сказал испуганной жене: «А я хотел посмотреть, на сколько кусков распадется эта грязная рожа».

В дни, когда боли проходили, поэт разбирал и уничтожал архивы, блокноты, записи. Особенно тщательно он старался уничтожить все экземпляры «Двенадцати». После ночей, проведенных в кошмарах, он беспрестанно повторял жене, как в бреду: «Люба, поищи хорошенько, и сожги, все сожги».

В начале июня доктор Пекелис после консультации с другими врачами возбуждает ходатайство о необходимости отправить больного Блока в Финляндию. К ходатайству присоединились Максим Горький и нарком Луначарский.

Политбюро же составило следующую резолюцию: «Блок — натура поэтическая; произведет на него дурное впечатление какая-нибудь история, и он совершенно естественно будет писать стихи против нас. По-моему, выпускать его не стоит».

К началу августа Блок уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал от страшной боли. Врачи прописали ему уколы морфия, который был в то время обычным обезболивающим, но даже они не помогали. Впрочем, в этот период, после долгих повторных просьб Политбюро разрешило наконец-то выезд в Финляндию. Но для оформления паспорта необходимо было время.

Врачи не знали, что делать. Самуил Алянский вспоминал, что однажды Пекелис передал ему рецепт и попросил принести «лекарства»: сахар, белую муку, рис, лимоны. Но даже на этом рецепте понадобилась резолюция Петрогубкоммуны. Алянский, не застав на месте заведующего, пошел на рынок и сам купил часть продуктов. Но они уже не помогли – в этот день Блок умер, оставив в замешательстве родных, друзей и врачей. На похороны пришли тысячи горожан, и гроб несли шесть километров на руках до Смоленского кладбища, что само по себе было удивительно в голодающем и больном городе.

После его смерти было множество предположений об истинной причине его гибели. Официально – он умер от голода, цинги и истощения. Один литературовед даже сказал, что это был сифилис. Следовательно, при лечении ртутными препаратами произошло отравление организма. Версию лечащего врача мы уже знаем – острый эндокардит. Что же касается Маяковского, Чуковского, Соловьева и других его литературных друзей, то они были убеждены в том, что поэт был отравлен спецслужбами. Кстати, впоследствии Ионов, пытавшийся расследовать причины смерти Блока, был приговорен к расстрелу.

Сам же Александр Блок незадолго до смерти сказал: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем». Хоть это не диагноз его роковой болезни, но единственное объяснение странной и безвременной кончины.

(Источник)

…пора приниматься за дело,
За старинное дело свое. —
Неужели и жизнь отшумела,
Отшумела, как платье твое?

Вот что записал в те дни другой поэт, Георгий Иванов: «Врачи, лечившие Блока, так и не смогли определить, чем он, собственно, был болен. Сначала они старались подкрепить его быстро падавшие без явной причины силы, потом, когда он стал, неизвестно от чего, невыносимо страдать, ему стали впрыскивать морфий… Но отчего от умер?

К началу весны 1921-го, после пережитой зимы с ее «ежесекундным безденежьем, бесхлебьем, бездровьем», Блок чувствовал себя неважно, страдал от цинги и астмы. Но работал по-прежнему. Доктор Пекелис, живший с ним в одном доме, ничего уж смертельно опасного в его состоянии не находил.

Поездку в Москву — в начале мая — поэт отменять не стал. Вот что вспоминает Корней Чуковский, сопровождавший поэта в дороге: «Передо мной сидел не Блок, а какой-то другой человек, совсем другой, даже отдаленно не похожий на Блока. Жесткий, обглоданный, с пустыми глазами, как будто паутиной покрытый. Даже волосы, даже уши стали другими».

На вечере Блока в Политехническом институте случился скандал, кто-то крикнул, что его стихи мертвы, началась свалка, поэта вывели, заслоняя собой, друзья и поклонники. Настроения это явно не улучшило.

В Петрограде его встречала жена, Любовь Дмитриевна (она же, кто не помнит, — дочь великого химика Менделеева): «Он не улыбнулся ни разу — ни мне, ни всему; этого не могло быть прежде».

Из воспоминаний жены поэта:

«17-го мая, вторник, когда я пришла откуда-то, он лежал на кушетке в комнате Александры Андреевны (матери Блока, — Ред.), позвал меня и сказал, что у него, вероятно, жар; смерили — оказалось 37,6; уложила его в постель; вечером был доктор.

Ломило все тело, особенно руки и ноги — что у него было всю зиму. Ночью плохой сон, испарина, нет чувства отдыха утром, тяжелые сны, кошмары (это его особенно мучило)».

Из воспоминаний доктора Александра Пекелиса:

«При исследовании я обнаружил следующее: температура 39, жалуется только на общую слабость и тяжесть головы; со стороны сердца увеличение поперечника влево на палец и вправо на 1/2, шум не резкий у верхушки и во втором межреберном промежутке справа, аритмии не было, отеков тоже. Со стороны органов дыхания и кровообращения ничего существенного не обнаружено.

Тогда же у меня явилась мысль об остром эндокардите как вероятном источнике патологического процесса, быть может, стоящего в непосредственной связи с наблюдавшимся у больного в Москве заболеванием, по-видимому, гриппозного характера».

Блоку становилось то лучше, то хуже. Как-то сел у печки — Любовь Дмитриевна стала уговаривать лечь. В ответ он со слезами стал хватать и бить все подряд: вазу, которую подарила жена, зеркало…

Из воспоминаний жены:

«Вообще у него в начале болезни была страшная потребность бить и ломать: несколько стульев, посуду, в раз утром, опять-таки, он ходил по квартире в раздражении, потом вошел из передней в свою комнату, закрыл за собой дверь, и сейчас же раздались удары, и что-то шумно посыпалось. Я вошла, боясь, что себе принесет какой-нибудь вред; но он уже кончал разбивать кочергой стоявшего на шкапу Аполлона. Это битье его успокоило, и на мое восклицание удивления, не очень одобрительное, он спокойно отвечал: « А я хотел посмотреть, на сколько кусков распадется эта грязная рожа».

В дни, когда ему полегче, Блок стал разбирать архивы, уничтожать часть своих блокнотов, записей. В другие дни его изводили бессонницы и кошмары.

Вспоминает поэт Георгий Иванов:

«Он непрерывно бредил. Бредил об одном и том же: все ли экземпляры «Двенадцати» уничтожены? Не остался ли где-нибудь хоть один? — «Люба, поищи хорошенько, и сожги, все сожги».

В начале июня доктор Пекелис консультируется с коллегами — профессором П. В.Троицким, доктором Э.А. Гизе. «Было признано необходимым отправить больного в ближайшую Финляндию, — в Grankulla (у Гельсингфорса). Тогда же (в начале июня), тотчас после консультации, возбуждено было соответствующее ходатайство».

Хлопотали с просьбой выпустить поэта на лечение за границу и Максим Горький, и нарком Луначарский. Счет шел на дни, однако… Решение вопроса затягивалось. Политбюро запрещало выезд. Обращались еще и еще раз… Разрешение на выезд все-таки было дано, но слишком поздно. Как раз в день, когда был готов его загранпаспорт, Блок умер.

Вспоминает литератор Евгения Книпович:

«К началу августа он уже почти все время был в забытьи, ночью бредил и кричал страшным криком, которого во всю жизнь не забуду. Ему впрыскивали морфий, но это мало помогало…»

Друг семьи, Самуил Алянский, писал:

«На мой вопрос, как больной, Пекелис ничего не ответил, только развел руками и, передавая мне рецепт, сказал: «Постарайтесь раздобыть продукты по этому рецепту. Вот что хорошо бы получить, — и он продиктовал: «Сахар, белая мука, рис, лимоны».

4 и 5 августа я бегал в Губздравотдел. На рецепте получил резолюцию зам. Зав. Губздравотделом, адресованную в Петрогубкоммуну. В субботу 6 авгутса заведующего не застал. Пошел на рынок и купил часть из того, что записал. Рецепт остался у меня.

В воскресенье 7 августа утром звонок Любови Дмитриевны: «Александр Александрович скончался. Приезжайте, пожалуйста».

Доктор Пекелис развел руками:

«В заключение невольно напрашивается вопрос: отчего такой роковой ход болезни? … Если всем нам, в частности, нашему нервно-психическому аппарату, являются в переживаемое нами время особые повышенные требования, ответчиком за которые служит сердце, то нет ничего удивительного…»

Какой же диагноз — точнее

Официальная версия его смерти была такой: Александр Блок умер «от цинги, голода и истощения».

Это был диагноз универсальный для тех лет — от голода, цинги и истощения люди умирали пачками. Но в случае с поэтом, кумиром — которому, вдобавок, и помочь толком не смогли, — этого, казалось, как-то недостаточно. В результате… посмертный диагноз Блоку не поставил разве что самый ленивый исследователь.

Авторитетный ленинградский литературовед заключил, словно припечатал: это был сифилис. И мгновенно нашлись «эксперты», ответившие своей версией: поэт умер от отравления ртутными препаратами, которыми его лечили.

Версии эти, к счастью или к несчастью, уже не услышали ни мать поэта, ни его жена, – первая пережила сына на два года, а вторая умерла в 1939 году.

Было еще заключение доктора Пекелиса: острый эндокардит, вызванный перенесенным гриппом.

Через много лет после смерти поэта, уже в брежневское время, врачи Ленинградской военно-медицинской академии имени Кирова проанализируют все свидетельства болезни Блока, и сделают вывод, что Пекелис прав: «Блок погиб от подострого септического эндокардита (воспаления внутренней оболочки сердца), неизлечимого до применения антибиотиков».

Умер Блок 7 августа. Похороны его, 10 августа, собрали тысячи горожан. И гроб несли шесть километров на руках до Смоленского кладбища: все это было поразительно для голодающего и больного Петрограда, в котором к тому времени разруха выкосила две трети дореволюционного населения. А в сентябре 1944 года прах поэта перенесли на Литературные мостки Волкова кладбища.

… И все-таки, выходит, никакой тайны в смерти поэта нет? Эндокардит, и точка? Увы, поэту и правда — дышать было нечем. И от этого поэтического диагноза не уйти.

Поэму «Двенадцать» не поняли, не приняли многие. Шахматово, родовое имение, сожжено. Расстреляны 800 бывших царских офицеров. Одну ночь в 1919-м Блок и сам отсидел в ЧК. Пять полешек по разнарядке на обогрев жилья, пайки хлеба по ордерам. Нависла угроза подселения в квартиру «двенадцати матросов» — Блок переехал с женой в квартиру матери двумя этажами ниже и наблюдал, как жена и мать ссорятся: чья очередь чистить ржавую селедку.

Сейчас любой сказал бы: стресс. Еще в 17-м Блок признавался: «Ничего впереди не вижу, хотя оптимизм теряю не всегда. Все они, «старые» и «новые», сидят в нас самих; во мне по крайней мере. Я же вишу, в воздухе; ни земли сейчас нет, ни неба»…

МНЕНИЕ СПЕЦИАЛИСТОВ

Смогла бы спасти Блока от гибели сегодняшняя медицина?

На этот вопрос ответила по нашей просьбе врач-ревматолог Ольга Крель, руководитель Санкт-Петербургского института клинической медицины и социальной работы им. М.П. Кончаловского:

— С современных позиций можно говорить о смерти поэта, вызванной сердечной недостаточностью в результате эндокардита. Влияние стресса, тем более хронического, как фактора инициирующего и усугубляющего многие патологические процессы в организме, хорошо известно. Тем не менее уверенно диагностировать эндокардит трудно даже сегодня. Почти у половины больных болезнь не распознается…

Наиболее вероятной причиной эндокардита является инфекционный процесс. Часто болеют люди среднего возраста, причем мужчины в два раза чаще, чем женщины. А в периоды социального неблагополучия наблюдается рост заболеваемости. Так, в первые послевоенные годы заболеваемость выросла в 3-4 раза, особенно в пережившем блокаду Ленинграде.

Сегодня смертность от эндокардита — до 50%. И это при том что найдено лекарство – антибиотики. А при Блоке антибактериальной терапии еще не было, первый антибиотик выпустят только через 18 лет после его смерти…

 

Продолжение следует

Источники:

• Анастасия Рогова. Александр Блок: «Он весь – свободы торжество…»
• Википедия
• Александр Александрович Блок
• Тайна гибели Александра Блока: «Поэт умирает, потому что дышать ему больше нечем» (?)
• Загадочная гибель Александра Блока
• Тайна смерти Александра Блока

Читать по теме:

• Свидетель времени: Александр Блок. Часть I
• Свидетель времени: Александр Блок. Часть II
• Свидетель времени: Александр Блок. Часть III