Хочу представить еще одну статью Ирины Анатольевны Дедюховой по американской литературе.
Многие, кто уже знаком с ее творчеством, понимают, что без некоторых ее пояснений (порой очень личных), для нас так и останется намертво закрытым огромный мир литературы. Не только иностранной, но и вполне родной, знакомой со школьной скамьи.
А эта статья… все время вспоминается, не отпускает. Речь идет о судьбе Германа Мелвилла, его творчестве. Вроде неудачник и лузер, но его творчество не только является одним из краеугольных камней, лежащих в основе американского характера (или «менталитета», как принято говорить нынче). Кое-что начинаешь явственно узнавать и… у себя!
Понимаешь, что те истории, еще когда-то чуждые нашей ментальности… вдруг стали нашей реальностью.
А в этом случае необходимо обратиться к классической трактовке образов Германа Мелвилла, отдать должное его творческому методу, с новой грани открыть эту жизнь.
Вопрос всегда один и тот же, на все времена: а осмелишься ли ты поднять гарпун, уже светящийся Огнем св. Эльма, — на «царя сынов гордости», посягнувших на твою душу?..
Уникальность блога «Огурцова на линии», неоднократно уничтожаемого и возрождавшегося, в том, что комментарии и развернутые ответы на них Ирины Анатольевны… это отдельное явление современной культуры.
Приведу один пример. Вот у одного из постоянных читателей блога возникает нетривиальный вопрос после чтения статьи.
Leo: 5 апреля 2012 Интересно как можно, оказывается, померить масштаб человека — один выйдет с гарпуном на кита, а другому… Нужны только полные гарантии успеха.
А возник бы такой вопрос при чтении оригинала? Мне кажется, нет. А вот ответ Ирины Анатольевны.
ogurcova 5 апреля 2012 «Успеха»? Это даже не успех, ведь успех — можно измерить с чем-то неуспешным, но в своей жизни. А нынешнее «жизнь удалась» — на уровне существования отрицательных литературных персонажей. Когда любыми средствами, не брезгуя их выбором, — убираются все негативные факторы, вплоть до сигнала светофора, когда с мигалкой можно пронестись на красный. Когда любое критическое замечание — по умолчанию ничтожно, ведь с любым можно сделать абсолютно все.
Последний год я неоднократно имела сомнительное «удовольствие» беседовать с юристами о Ходорковском. Вовсе не по своей инициативе. Почему их тревожит это дело? Оно окончательно уничтожает смысл их профессии, показывает, насколько они все зависимы и продажны. Но они не понимают, что дело Ходорковского лишь выявило это положение дел, а вот возникновение такого феномена «счастливчика»-Ходорковского посреди гуманитарной катастрофы, разоряемой страны, игнорирования всех социальных гарантий — уничтожило их всех, как юристов, гораздо раньше. И то, что им сейчас приходится выступать в его защиту, оправдываясь в ответ на насмешки «так он же вор, покусившийся на государственную собственность», — это попытка хоть в чем-то остаться людьми в своей собственной жизни.
Но все, кто мне ныл о Ходорковском, как бы намекая, что у меня-то нет шансов, поскольку даже такой «счастливчик» ничего не смог доказать в суде, — получили юридическое образование в советский период. И если бы они сами хоть что-то стоили в жизни как профи — «феномена Ходорковского» вообще не могло быть по умолчанию, как не могло быть и других нынешних «олигархов».
Я пыталась им объяснить, что попытка присвоить чужой труд в приватизации (а все эти филологи и юристы никогда труд инженеров — за труд не считали) — тут же ставила их в положении инфраструктурного слоя автономной системы… уголовников.
Они пытались мне доказать, что они — «такие же люди», с такими же принципами справедливости, добра и зла. Но каждый из них понимал все и до конца — когда шел в эту автономную систему, которая защищает уголовный беспредел и слегонца регулирует полное бесправие граждан. Причем, шли деньги зарабатывать! Не просто так.
Если ты придерживаешься других принципов, ты в автономную систему не попадешь. От тебя ее представители будут инстинктивно шарахаться. Вы ведь сами не раз уже испытывали это тоскливое чувство, понимая, что вам не стать частью некой милой автономии. Но ведь вы как-то живете, не являясь ее частью, верно?
Однако иногда инстинкт автономии изменяет, поскольку сама ее цель в том, чтобы подняться над инстиктами, устранить любые случайности в собственном существовании. Если попытаться это формализовать — то цель любой автономной системы в уничтожении Теории вероятностей.
Большинство представителей автономных систем — хамоватые недалекие люди. Для них эволюция человечества — это нечто вроде «развития» отрядных насекомых, «приспосабливаясь к внешним условиям». Странно только, что на нашем веку ни одна обезьяна не эволюционировала в неандертальца даже в зоопарке, постоянно общаясь с охранниками и уборщиками.
А вообще-то… каждый выбирает свой путь эволюции — цепочку мутаций на уровне плоских червей или эволюцию человеческого духа, который отчего-то не учитывал Дарвин. Очевидно, за неимением такого «ненаучного» органа у себя лично.
Автономные системы — другой путь эволюции. Там иные приоритеты: размножение, рост популяции, приспособление к внешним раздражителям в виде нас, окрас щетинки на брюшках, количество челюстей… как-то была вынуждена полюбоваться в микроскоп на набор челюстей муравья. А ведь были времена расцвета его системы, когда муравьи были ростом с бульдога! И во что они превратились? Впрочем, такие примеры «эволюции» пока никого ни в чем не убедили.
Человек смертен, причем, внезапно смертен. Т.е. отменить «волю случая» никто не в состоянии. Каждая автономная система — уничтожает массу существовавших до нее автономий. Ведь и дело Ходорковского связано с этим воем, который у нас пестней зовется: «Вы почто нас уничтожаите, мы ж почти такие же!» Это воет прежняя автономная система 90-х, поскольку пришло новое полчище муравьев нулевых — на сладенькое. А юристы… здесь вообще побоку! Буйство дикой природы палеолита.
Каждый держит про себя скрещенные пальчики «на мой век хватит», забывая, что его век может закончиться задолго до его физической кончины.
Ну, а как уничтожить Теорию вероятностей, возникшую, между прочим, чтобы хоть как-то определиться с параметрами неясного будущего? Да, только выхватывая из чужих жизней экстремумы «успеха», превращая чужие жизни — в сплошное месиво серости. Но в том-то и дело, что успех на самом деле не твой! Перед ним должен быть путь неуспехов и ошибок. Тогда видно, что успех точно твой.
Я же поэтому всегда возмущаюсь, когда некий червяк вассерман начинает присваивать мой успех, не пройдя положенного пути поиска.А потом выясняется, что присвоить чужой успех невозможно, но само это присвоение — полностью обесценивает любое собственное эволюционирование духа.
Не может жизнь постоянно пребывать на гребне волны. Всем в школке рассказывали о кривой Гауса и Теории волн. Только некоторые, наслушавшись такого, решили вечно пребывать на экстремуме. И случай с Хороковским, которого они сами спихнули с гребня — их ни в чем не убеждает.
Но… все уравновешено. Не получишь падения с гребня в одном месте — получишь в другом, там, где тебе все равно докажут объективное существование «совершенно случайно».
И сама автономия легко рассыпается в прах, стоит лишь волне отхлынуть в сторону, а не завихряться вокруг своего бывшего гребня, образуя воронку общего кораблекрушения.
Над гребнем волн
В жизни я встретила лишь одного столь же горячего поклонника этого романа — своего брата. Все остальные, как тут же выяснялось, имели весьма поверхностное представление о нем, высказывая восторги лишь потому… что для культурного человека эта книжка из набора «это надо читать». Сразу скажу, что роман Германа Мелвилла «Моби Дик или Белый Кит» — на большого любителя… гм… отнюдь не литературы, а скорее «американских горок», которые, «как известно», в самой Америке именуются «русскими горками».
Из каждому понятного желания произвести наиболее «культурное впечатление» — многие из нас по разным поводам поступали намного некультурнее, заставляя испытывать разочарование… искренних поклонников какой-то очередной «модной вещицы». А с этим романом отчего-то получался сплошной облом даже в момент пика славы его основного иллюстратора Рокуэлла Кента, «большого друга Советского Союза».
Бросаешься, бывало, на шею «брату по крови», неосторожно признавшемуся, что ему тоже такое понравилось, тут же выясняя, что человек не имеет понятия, что же ему «понравилось». Возникает такое чувство, будто обознался в толпе, поставив себя и мнимого «знакомого» в неловкую ситуацию.
Он с оторопью выслушивает твои восторги по поводу церковной службы на кафедре, сделанной из киля затонувшего корабля, о том, как это здорово — обнаружить в своей постели татуированного дикаря с гарпуном… как это замечательно срываться с гребня волны — вниз, в пучину медленных и обширных «лирических отступлений» с подробнейшим описанием китов, шхун и случаев из нудной жизни китобоев… Ты чувствуешь, как он аккуратно высвобождается из твоих пылких объятий, чтобы, предусмотрительно сделав шажок назад, смущенно сказать: «Вообще-то я это давно читал, многое стало забываться«.
На «Апрельских тезисах» был задан вопрос, является ли литературное произведение или фильм, выбивающий нас из реальности на пару часов, — автономной системой? А если не является, то к каким же системам относится то, что полностью завладевает нашим сознанием, заставляя верить, будто самые нереальные фантазии — куда реальнее нашей собственнной жизни?
Давайте установим основное отличие от настоящих образов, возникающих при замыкании эстетической триады «автор-образ-читатель» — и тех «автономных систем», которые выстраиваются в общей системе государственного управления.
Сейчас вы заглянули со мной в конец книжки, узнав, что все гребцы, которых вы только что видели с бронзовой, задубевшей от соленого морского ветра кожей — погибли. Но и пока они гребли против ветра с такими же солеными шуточками, нам никто не давал нам никакой гарантии, что они не погибнут в любую минуту их опасного путешествия.
К сожалению, я уже давно не читатель. Смешной «чукотский» анекдот с крылатой фразой «Чукча — не читатель! Чукча — писатель!» — очень точно отражает то, что происходит с человеческим сознанием после построения парочки сложных систем со своей иерархией, отражающей нравственные приоритеты автора. Но я еще помню последние, чисто «читательские» мысли, которые еще оставались у меня после первой такой системы — романа «Повелительница снов».
Я тогда удивилась, насколько сложной и интересной может быть жизнь «простого человека». Тем более, что в основу романа легли все накопленные мной впечатления о жизни, которую до «Повелительницы снов» я искренне считала никому неинтересной.
А потом уже… начинаешь воспринимать каждую книгу — системой, наблюдая изнутри, как строятся связи между слоями иерархий, как связываются в сюжет разрозненные события, какими «незначительными» деталями на первый план выводится то, что обычно нами не замечается в текучке. А главное — как вовлекается сознание читателя в этот удивительный процесс сотворчества, и что именно заставляет каждого угадывать себя в настоящих образах.
Не буду вдаваться в свои обычные жалобы о том, что при этом автору надо поступить с собой достаточно жестоко. Это как полет на птице Семург, о котором все читали в сказках «Тысячи и одной ночи». Птице надо все время скармливать мясо, когда она с криком поворачивает голову и открывает клюв. В ход идет все «мясо», которое наросло до этого полета. И когда мясцо заканчивается, приходится резать по живому, чтобы удержаться на скользских обледеневших перьях. И отнюдь не факт, что птичка потом милостиво отрыгнет это обратно. Вот такое действительно — сказки!
В подобном «полете» самое тяжелое, наверно, это полное отсутствие гарантий, что тебя вообще кто-то услышит, кто-то отзовется, кто-то вдруг силой собственной души начнет оживлять образы — собственным «мясом». Большинство людей предпочитает все-таки… более легкие пути, считая, будто намного приятнее «отвлечься от жизни», неразумно расходуя силу собственной души на заведомую мертвечину, которая никогда не полетит. Я прохожу между полками книжных магазинов… и вижу, как их яркие обложки перед каждым готовы раскрыться зияющей пастью могилы… «отвлечь от жизни».
Полагаю, это и есть настоящие «автономные системы», к которым сознание липнет, как мушка к паутине. Они высасывают все творческие силы, которыми настоящие читатели могут изменить мир… самым неожиданным образом.
Да-да, вы не ошиблись, в моих словах звучит нечто вроде недостойного сожаления. Неоднократно рассказывала, сама уже веря в это с большим трудом, как в первые мгновения моего… не слишком оптимистического перерождения из читателя — в автора, и мне был предоставлен такой выбор… с полной гарантией. И если бы мне рассказали заранее, что же ждет не «любого автора», решившегося все-таки сделать выбор в пользу настоящего творчества… а конкретно меня… то прям и не знаю, а решилась бы я сделать над собой такое?..
Признаюсь, когда-то и я искренне считала, что Герман Мелвилл (1819-1891) был «обычным неудачником», что ему явно не стоило идти на «такие эксперименты» с читателем, будто нарочно стараясь отпихнуть его от своей Главной Книги, написанной в 1851 г. И вся его биография… казалась мне проявлением редкого упрямства, нежелания идти на какие-то компромиссы, дать хотя бы малейшую поблажку своему читателю. Ну… типа… нельзя же сразу бить наотмаш любого, кто решить почитать такое, какую-то «гибкость» все же следовало проявить! Уж я-то типа не оплошаю.
Когда ему было 12 лет, умер его отец-коммерсант, оставивший за собой долги и заставивший Мелвилла расстаться с мыслью о получении университетского образования. С 18 лет плавал юнгой на пакетботе, затем некоторое время работал учителем; в 1841-м отправился на китобойном судне «Акушнет» в Южные моря. Через полтора года из-за конфликта с боцманом «Акушнета» Мелвилл сбежал с корабля около Маркизских островов и попал в плен к туземцам, затем был освобождён экипажем американского военного судна. После трёхлетних странствий вернулся на родину, чтобы заняться литературной деятельностью.
Романы «Тайпи, или Беглый взгляд на полинезийскую жизнь» (Турее: or A Peep at Polynesian Life, 1846) и «Ому: повесть о приключениях в Южных морях» (Omoo: A Narrative of Adventures in the South seas, 1847), сразу же принесли писателю славу Первый роман «Тайпи» был самой популярной книгой Мелвилла при его жизни.
Аллегорический роман о плавании как философских поисках Абсолюта «Марди и путешествие туда» (Mardi and a Voyage Thither, 1849) успеха не имел.
Далее — «Редберн: его первое странствие» (Redburn: or The Ambiguities, 1849) и «Белый бушлат, или Мир военного корабля» (White Jacket, or the World in a Man-of-War, 1850). «Белый бушлат» — успеха не имели.
Затем Мелвилл отказывается от реалистических морских романов и создаёт свой главный шедевр «Моби Дик, или Белый кит» (Moby Dick, or The Whale, 1851)… роман не только не имеет никакого «успеха», но за ним следует настолька язвительная рагромная критика, что это больше напоминает травлю.
Через год он анонимно выпускает «готический» роман «Пьер, или Двусмысленности» (Pierre, or The Ambiguities, 1852) — его, конечно, узнали и весьма потешались над его аллегорией, когда изображенный в романе писатель среди шумной толпы чувствует себя таким же одиноким, как на полюсе.
Затем Мелвилл публиковался , печатая рассказы в журналах. Многие из них вошли в сборник «Рассказы на веранде» (The Piazza Tales, 1856). За год до этого вышел исторический (явно конъюнктурный) роман «Израэль Поттер. Пятьдесят лет его изгнания» (Israel Potter: His Fifty Years of Exile, 1855) о забытом герое американской революции.
Последним романом Мелвилла был «Искуситель: его маскарад» (The Confidence Man: His Masquerade, 1857) — язвительная сатира на человеческую доверчивость. Действие происходит на корабле «Вздор», плывущем по Миссисипи.
Деньги, принесённые романом «Тайпи», ещё оставались, и в 1860-м Мелвилл совершил кругосветное путешествие. Однако с 1866-го по 1885-й он был вынужден служить чиновником на таможне.
Мелвилл продолжал писать, выпустив сборники рассказов «Батальные сцены и разные стороны войны» (Battle-Pieces and Aspects of the War, 1865), «Джон Марр и другие моряки» (John Marr and Other Sailors, 1888), поэтический сборник «Тимолеон» (Timoleon, 1891), но умер почти забытым. Только в анонимном некрологе написали об «исключительно одарённом авторе», который обладал «могучим поэтичным воображением».
Его последнее произведение, повесть «Билли Бад, фор-марсовый матрос» (Billy Budd, Foretopman, 1891), осталась в рукописи и была опубликована только в 1924 году. Повесть о несвободе человека перед законами общественной жизни и природы (т.е. мотив вечной песенки — «от нас ничо ни зависит«) снова вызвала интерес к Мелвиллу. По мотивам «Билли Бада» Бенджамин Бриттен написал одну из лучших своих опер (1951). Кто бы сомневался.
С 1920-х началось переосмысление Мелвилла, и его признали классиком мировой литературы.
Н-да, «вся жизнь, замешанная круто — в неповторимости своей». Причем, заметим, что во времена Мелвилла не было даже патефонов, не говоря о прочих нынешних чудесах цивилизации. Как раз в его время литература благоденствовала потому, что читалось практически все, что писалось. Не думаю, что сам Мелвилл побывал даже в синематографе. Это было время, когда книги и журналы составляли практические единственную возможность утоления духовного голода и… так, «перекусить по-быстрому», что нынче называется «удовлетворить культурные потребности».
Но интересно, что читатель вернулся к Мелвиллу лишь с расширением возможностей визуализации его образов — с возникновением индустрии кинематографа, аудиозаписи… а главное, побывав на гребне волн Первой мировой войны.
Накануне этой гуманитарной катастрофы вдруг повсюду возникает интерес к его небольшим рассказам-аалегориям. В театрах мира ставится его сказка про Синюю птицу, где в качестве главных героев на равных действуют основные «метафизические силы», а дети посещают и райские кущи, встречая там души еще неродившихся детей.
* * *
Тут, как уж водится, так и тянет вставить лирическое отступление «немного о себе». Итак, в процессе нашего совместного сотворчества возникает новая система с образами, в которых каждый с легкостью узнает самого себя.
Для чего же это вообще кому-то надо, если такого, простите, заведомо не было и быть не могло?.. Понятно, что и в «Повелительнице снов» изложены лишь мотивы реальности, некоторые детали, экстремумы поверхности отклика, по которым каждый достраивает свое факторное пространство.
Но ведь там главная героиня летает на помеле и посещает чужие сны, как сельскую «кооперацию». И никто, заметим, никаких претензий по данному поводу пока не предъявлял, всех такое положение дел вполне устраивало.
Мне предъявлялись претензии многими читателями-медиками о том, что главная героиня романа перенесла перфоративный аппендикс, дескать, «сказки для взрослых». Однако в этом случае я вообще-то даю выписку из своей реальной медицинской карты. И моему хирургу по фамилии Тюлькин действительно вернули статью об этом абсолютно реальном случае — из научного журнала, попросив его не бредить вслух. Могу еще раз подтвердить, что лично я на помеле не летала (хотя как раз в этом никто у нас здесь и не сомневается), а вот именно такой случай пережила в детстве абсолютно ненаучным образом, путем «чудом остался жив«.
Ну, плевать на аппендикс, но зачем еще кому-то это надо в ХХI веке читать?.. Любому из нас, в ком еще жива душа, это действительно требуется, как желание построить свой дом и посадить дерево, взять на руки ребенка. Душа испытывает голод без сотворчества, без возможности самостоятельно, от всех обособленно выстроить свой мир, наполнив его образами героев, находя в них те самые общие черты, которые затронули ее в живых людях.
Мне не нужны «научные доказательства» существования в каждом из нас души, я получаю их ежедневно. Все, что вы видите перед собой в этом блоге — совершенно не требуется, если душа давно мертва или не достаточно развита.
А «мистические» детали потому и не вызывают никакого отторжения в современном романе, что предоставляют этому органу — полнейшую свободу… творчества. Напротив, в какой-то ущербной приземленной «реальности» душа начинает задыхаться…
На промышленном использовании этих потребностей души — построена целая индустрия с «фантастиками» и «фэнтези». Да и существование мифов, легенд, сказок — без этой изначальной духовной потребности человечества… не объяснить. Как вы объясните чукотскую песню про черного ворона, который одним взмахом крыла творит миры и общается с богами и звездами по самым обыденным поводам?
Если человеку нужен только «секс», если его обуревают лишь примитивные фантазии о нежданном богатстве и славе, а тревожит исключительно «гарантия» сытого существования — то уж точно не объяснить и жгучего интереса к мифическому Белому Киту, который настолько вездесущ, что может пребывать повсюду одновременно и настичь даже на суше.
[flv:/blog/wp-content/uploads/video/moby-dick/moby_dick03.flv 640 480]…Однажды одна наивная девица попросила меня поделиться «секретами моего творчества». Она пояснила, что тоже хочет писать романы, предложив мне килобайты своего бреда, чтоб я ей их отредактировала бесплатно, снабдив вдобавок готовыми рецептами — где посолить, а где поперчить.
Конечно, все эти ее «выстраданные вещи» были на вечную тему томления женского сердца «девушки ужо замуж хочут». Думаю, она «обиделась на всю жизнь», когда я ей написала, что не желаю, чтобы ей когда-либо пришлось встать на эту кривую дорожку. Я пожелала ей прожить нормальную и счастливую женскую жизнь и не утратить самого сладкого вкуса «читательской халвы».
Вряд ли она поняла, что я ее просто пожалела. И уж точно ей было невдомек, что надо сделать со своими надеждами, с собственной душой, какие необходимо подвести безжалостные итоги, чтобы написать в сказочке один «проходной эпизод».
Мишка только сплевывал от этого сраму в полуоткрытое окошко. Ну, подъехали к дому, короче.
Даже Мишке стало как-то не по себе. Дядя Вова шмыгнул носом и сунул ему в руку шоколадку «Спорт», которую брал в шайбе на закуску, да так и забыл ею закусить. А Петрова все стонет на заднем сидении, руки ломает, за энтого козла цепляется: «А ты завтра приедешь, Альбертик? А послезавтра? Миленький! А ты вообще приедешь? К мене-е-е…»
Нет, ведь и мне были не чужды эти мысли, с которыми молодая девица решила рвануть в литературу «с романами», чтобы… спрятаться в литературе как за створками устричной раковины… от жизни. И это удается многим, заметим. Но также заметим и то, что… свою душу на портянки порвать все же придется. И лишь потом, когда уже ничего поправить будет невозможно, придется и заплатить за каждое слово.
И если на выходе не будет жизнеспособного образа, впитавшего в себя плоть и кровь чужих душ, то придется ответить за свою автономию… там, где слава и деньги не в ходу. И чем больше душ было втянуто в пустой лабиринт такой автономной системы — тем выше будет цена за каждое сказанное слово.
* * *
Наш мир создан не просто Словом, но Словом, несущим в себе огромный творческий потенциал. Творчество — это потребность души и человечества в целом. Любой из нас ищет возможности для самовыражения огромных творческих сил, заложенных в душе каждого.
И мы не получаем такой возможности только потому, что рядом с нами «на равных», имея в точности такие же ИНН и паспортные данные — существуют жизнью паразитов бездушные твари, вся забота которых составляет настоятельное требование пищевода: «А что я буду с этого иметь?» Не думаю, что следует тратить научный потенциал человечества на доказательства, будто у таких бывает душа, нужно чаще прислушиваться к потребностям собственной души, за которую каждый ответит в отдельности.
Автономные системы потому изначально обречены, что не дают возможности раскрыть духовный потенциал каждого. А настоящая литература помогает укрепиться в душе творческому началу, приближая каждого из нас — к тем самым богам, о которых изначально создавались космогонические мифы.
Каждый из нас может силой воображения не только создать свой собственный мир, но и в случае, если предлагаемые «условия игры» позволяют перенести в него достаточно реальных подробностей, если человек в этом творчестве поднимается к настоящим нравственным высотам — то он может полностью поменять настоящее. Просто… изменив к нему отношение, выставив правильные нравственные критерии в априори.
Именно в этом опасность настоящей литературы. И как приходится с ней расправляться за этот «милый пустячок» — все видели на моем примере… отнюдь не за последний год, а с момента написания «Повелительницы снов». Не было дня, чтобы меня, простите, не уничтожали. Но не было дня, чтобы я не всплывала с перевитыми гарпунами в боку, чтобы однажды выбросить в небо фонтан черной крови.
Интернет — это наш Океан, а блог — это наше судно с прибитым к мачте золотым дублоном. Мы — охотники, но мы же и добыча. И с самого гребня творческого взлета — мы срываемся в бездну молчания. Стараясь не впасть в отчаяние мы пережидаем полный штиль, жадно вдыхая свежий соленый ветер.
[flv:/blog/wp-content/uploads/video/moby-dick/moby_dick01.flv 640 480]Этого уже не сбросить со счетов, ведь в ХIХ веке, пока русская литература все дальше уходила в подернутые тиной заводи «социально-демократических веяний» и «партийности в литературе» — вся остальная литература моталась утлыми суденышками по Океану жизни, поскольку каждое путешествие могло стать последним, а любой переживший его — получал в награду крошечную модель бытия.
Впрочем, некоторые и тогда предпочитали пользоваться чужим опытом, чужими чувствами… чужим риском. Это совсем не то, когда оживляешь чувства и мысли давно ушедших людей. ХIХ век дал феномен Жюля Верна (1828-1905), всегда писавшим свои романы — по тому, что в тот же период переживали другие, рискуя собственной душой.
Интересно, что как раз его романы намного больше нравились публике, не желавшей знать, что на самом деле творится на корабле, команда которого… добывает впечатления на гребне волн, чтобы отвлечь от обывателей от серости размеренного существования.
А через три года после того, как Исмаилу плеснули ром на его кровавые мозоли, после того, как маленький юнга Пип, который провел ночь в море на бочке, а после сошел с ума среди разворочанного чрева кита, — родился другой француз, тоже написавший про Океан, ни разу в жизни не видев моря. В его стихотворении о пьяном корабле без команды и чудовищном Левиафане с вывернутыми наружу внутренностями — чудятся отзвуки песни китов, которых лунными ночами слушал Пип под стук деревяшки Ахава на палубе. Будто каким-то удивительным образом они еще до его рождения отпечатались в его душе.
…Я запомнил свеченье течений глубинных,
Пляску молний, сплетенную как решето,
Вечера — восхитительней стай голубиных,
И такое, чего не запомнил никто.Я узнал, как в отливах таинственной меди
Меркнет день и расплавленный запад лилов,
Как подобно развязкам античных трагедий
Потрясает раскат океанских валов.Снилось мне в снегопадах, лишающих зренья,
Будто море меня целовало в глаза.
Фосфорической пены цвело озаренье,
Животворная, вечная та бирюза.И когда месяцами, тупея от гнева,
Океан атакует коралловый риф,
Я не верил, что встанет Пречистая Дева,
Звездной лаской рычанье его усмирив.Понимаете, скольких Флорид я коснулся?
Там зрачками пантер разгорались цветы;
Ослепительной радугой мост изогнулся,
Изумрудных дождей кочевали гурты.Я узнал, как гниет непомерная туша,
Содрогается в неводе Левиафан,
Как волна за волною вгрызается в сушу,
Как таращит слепые белки океан;Как блестят ледники в перламутровом полдне,
[Артюр Рембо (1854-1891) «Пьяный корабль»,
Как в заливах, в лимонной грязи, на мели,
Змеи вяло свисают с ветвей преисподней
И грызут их клопы в перегное земли.
перевод Антакольского]
* * *
Ничего «творческого» автономная система в себе не несет, это обязательно паразитирование на чужом творчестве. Что мы и видим в литературе, когда сейчас компьютерные технологии позволяют запросто строчить поверх чужих текстов.
Как и повсюду, «автономная система» в литературе — это не создание чего-то нового, это выделение исключительно для себя маленького огородика внутри системы, создать которую сам не в состоянии. Читателю здесь, собственно, нечего делать. Все создается из соображений «гарантии будущего» заведомой серостью, трусами, основной страх которых заключает в себе… даже не страх смерти, а страх перед самой жизнью.
Они настолько не ценят собственную жизнь, уникальность собственной души, все, с чем каждого собрали на битву в жизни, что готовы променять невиданной щедрости дары — на «полную гарантию» брать с чужого стола все, что им хочется, прожив чужую жизнь вместо своей.
Вглядитесь в эти лица портовых подонков, собранных Ахавом на крошечной модели человеческого общества! Все они пришли сюда, решив продать свою шкурку подороже. Их не пугает жизнь, предстающая перед нами Океаном, где они на утлом суденышке несутся навстречу своей гибели…
Вот они переживают шторм и видят на мачтах «Огни святого Эльма», предвещающие гибель кораблю и его команде. Но они вышли в море, зная, что шансов вернуться назад у них не так уж много. Что можно представить себе более «автономного», чем эти люди, собранные, как на Ноевом ковчеге?.. Никому до них нет дела, но и они знают, что на выручку к ним не придет никто.
И, тем не менее, это — действующая модель вполне нормальной, открытой всем ветрам сложной системы со своей иерархией, со своей историей, с собственными законами… заставляющая пережить с китобоями их бесплодную попытку уничтожить непобедимого Моби Дика.
* * *
Все события нашей жизни имеют ту или иную вероятность, в этом смысл свободы выбора. Ты можешь рискнуть поступить так, как призывает тебя душа, рвущаяся на волю, но полной гарантии «счастливого конца» у тебя быть не должно! Жизнь — это не книжка на полке, когда всегда можно заглянуть в конец, а после — вернуться в начало. Единственное событие, имеющее вероятность единицу — это смерть, это конец нашей истории, но и начало множества других приключений. Но ведь и в этом бесспорном случае мы не знаем собственного срока.
Сатанизм социального иждивенчества в совке, когда за счет труда лучших поддеживались гарантии всех прочие с нытьем «государство должно» — как раз и заключался в связывании свободы воли, в подравнивании всех под одну гребенку этих «общих гарантий», которые для одних составляли незаслуженные блага автономной системы «социализма», а других лишали свободы творчества и самого смысла жизни. И как не повышали в советский период «сознательность», вряд ли многие осознавали, за счет какой прокрустовой уравниловки они получали эти блага.
Но есть категория «живых мертвецов», вполне сознательно не желающих вообще ничем рисковать — разве что в казино, причем, не на свои деньги. Они хотят полной гарантии, примитивно это заключается у них в формулировке «дорваться до власти»… Ради своих гарантий они способны на самые страшные вещи. Они искренне считают, что… Моби Дика можно «использовать в своих целях» — то выпуская его на волю, на погибель всем китобоям, то заключая его в клетку с золотым замочком, как дорого заморского попугая.
Они не совсем отдают себе отчет, каким силам подчиняют собственную душу. Многие из них даже уверены, что, воспользовавшись пару раз услугами Левиафана, они забудут об этом, как о проходном незначительном проступке, а после будут всегда переходить улицу в положенном месте и даже снимут со служебной машины раздражающие всех мигалки. Они выступят по телевидению с твердым убеждением, то недавнее притравливание Левиафана на сограждан — лишь почудилось последним по причине недостаточно развитой толерантности.
* * *
О! Погоня за Белым Китом не чужда никому. Вот только в эту погоню каждый пускается со своим интересом. Похоже, здесь кто-то сомневается, что все мы — китобои, сумевшие с трудом отвести свое вельботы от смертельного фонтана на горизонте?
Скажите, а чей это хвост с двумя отметинами обрушил вельбот старого блога?.. Что, никто из вас это не связывает с приколоченным мною на мачту золотым дублоном, когда я пообещала обучить каждого желающего настоящим основам государственного управления? А… некоторые не понимают, при чем же здесь Моби Дик. Но ведь все догадываются, верно?
Мелвилл использовал библейские образы, каждый из которых идет из глубин времен. Впрочем есть у него и современные образы… такого государственного уровня. Когда мимо китобойного судна, где и так собрано «каждой твари по паре» — проплывает корабль с названием «Америка», на палубе которого творится что попало. И как бы в такой философской задумчивости Мелвилл спрашивает больше самого себя: «Америка… Америка… куда же ты плывешь?»
Впрочем, со всеми этими образами Мелвилл шагнул на эту палубу отнюдь не первым. Задолго до него англичанин Гоббс назвал Белого Кита так, как он назывался всегда — Левиафаном. Он написал «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского».
Это, можно сказать, первый научный… а может быть и крайне не научный труд, посвященный проблемам государства. Но это точно первый труд с библейскими образами, извращенными в угоду «научной» теории, созданной в попытке осознания, что же вообще соединяет людей в государство.
Труд достаточно своеобразный. Столь же своеобразен и образ государства в виде Левиафана, библейского чудовища, соединявшего и Гнев Господень в силах природы, и ту человеческую гордыню, заставляющую людей попирать ее законы. Отмечу, не гордость, а именно гордыню — являющуюся смертным грехом. Когда человек пользуется заложенным в нем творческим потенциалом — он допускаемым образом, силой души равняется с Богом, сам того не подозревая. А в разрушительной силе гордыне попирает чужие жизни, — он сатанистски ставит себя на место Бога, принимая заодно на себя и «карательную функцию» Гнева Господнего.
А Гоббс, отлично понимая, что наиболее страшные преступления всегда творятся именно на уровне государства, использует этот образ для описания зачастую преступного могущества государства («смертного Бога»). Он это писал, когда до хваленой «английской демократии» было еще — как до маковкиного заговенья. Или как нынче до Марса. К написанию этого опуса его подвиг сам английский образ жизни, когда от давления государства можно было отплыть, напевая «Мы не вернемся в Портленд никогда!» — но тут же оказаться в лапах непредсказуемой стихии.
При создании теории возникновения государства Гоббс отталкивается от постулата о естественном состоянии людей. Понятно, что он и без Мелвилла знал, что иной раз творится на палубе военных кораблей королевского флота, поэтому обозначил это самое «естественное состояние» — как «Война всех против всех» (лат. Bellum omnium contra omnes). Далее он достаточно далеко развивает идею о «естественной» природе человека… до «Человек человеку — волк» (Homos homini lupus est).
Отголоски критики этой идеи мы слышали от партийных бонз в советский период, в последствии полностью подтвердивших ее бесспорность… для самих себя. Все же… лучше анализировать «естественное состояние» по тому, насколько каждый из нас способен развить собственную душу. По крайней мере, в этом случае мы обойдемся без некорректных обобщений.
Итак, по Гоббсу люди, в связи с неминуемым истреблением, поскольку в «дикой природе» находятся в этаком состоянии продолжительное время, — для сохранения своих жизней и общего мира отказываются от части своих «естественных прав» и по негласно заключаемому общественному договору наделяют ими того, кто обязуется сохранить свободное использование оставшимися правами, представляя собою… государство.
У Мелвилла на палубе «Пекода» собрались люди в таком «естественном состоянии», что дальше, казалось бы, катиться некуда. А уж сам их промысел настолько «естественный», что собрал в команду и татуированных дикарей. Однако все они все слаженно несут свою вахту на сложном в управлении парусном судне. Они приходят друг другу на выручку, их объединяет идея, в которой слышатся отголоски всех мифов и легенд, хотя при этом их манит и золотой дублон, прибитый к мачте. Но дублон — для них, скорее, материализация той несбыточной мечты, скрытой в душе каждого.
У Гоббса же все просто! Никаких геополитических идей, никаких государственный целей и задач, которые каждый из нас не может решить в одиночку… не говоря уж о любви к Родине и прочей «ерунде». В общее стадо «государства», по его мнению, людей сгоняет «естественный» страх за собственную шкуру, опасение, что клыки твоего «естественного» соотечественника окажут прочнее твоих собственных.
Лично я бы поостереглась останавливаться на одном постоялом дворе с такими «английскими философами». Ведь не знаешь, когда им приспичит впасть в «естественное состояние».
Но, заметим, что данные идейки и нынче широко распространены. О нашем «естественном состоянии» всеобщей «национальной ненависти» — уже и диссертации пишутся, не только судебные экспертизы. На выборах нам доказывается, что без некого деятеля мы все аэропорты взорвем, всех передушим и Родину спустим за чирик.
Нынешние «программы толерантности», «борьба с экстремизмом», попытка провести исследование каждой головы на предмет «вальсов-романсов» — делается прямо по Гоббсу, утверждавшему, что основное назначение государства, как союза бывших «естественных» людей, — задача регулирования отношений между всеми людьми. Это когда можно судить заранее за преступления, которые могут произойти, когда можно годами говорить: «Наш народ — дебил и скопище идотов!»
Следует отметить, что в прежние времена… ну, при Гоббсе, короче, — люди находились в более «естественном» состояни, что ли. Поэтому «Левиафан» Гоббса в своё время был запрещён в Англии… «по требованию широких масс трудящихся». В России, где особо никогда не баловались книжным аутодафе — первый перевод «Левиафана» на русский язык был сожжён публично. Но, конечно, в конце ХIХ века эту чушь начали использовать самым «демократическим» образом — для обосновании теории о «роли масс в истории».
* * *
Навязываемые стереотипы вроде «от нас ничего не зависит», «нельзя победить систему» — находят благодатную почву в наших «естественных» страхах, но отнюдь не перед тем, что соотечественник может неожиданно и спонтанно вцепиться тебе в глотку. Наши страхи… как раз перед Левиафаном, на которого наши предки выходили с гарпунами и острогами, пока ему это не надоело и он не поменял своего обличья.
В Книге Иова мы читаем о настоящем Левиафане, названном «царём» (Иов.40:20—41:26). Согласно Книге Псалмов, Бог поразит его в голову и отдаст в пищу «людям пустыни» (Пс.73:14).
В некоторых местах Ветхого Завета он упоминается, как живой (Иов.3:8 и Пс.103:26), вечно носящийся по просторам Океана жизни, «царем сынов гордости», тех, кто решает встать над свободой выбора и совестью.
Сейчас идут много суетных разговоров о религии, о православии… пожалуй, слишком много разговоров. Давайте и мы перечитаем строчки из Ветхого Завета о Левиафане, поскольку… я еще ни разу не читала текста, где было бы столько нескрываемой издевки.
Да, там тоже «ставятся вопросы перед всем обществом» и… каждым из нас в отдельности. Нечего скрывать, темная сторона души намного притягательнее, чем «скучное» следование религиозным догмам. И каждый считает, кого личная гордыня толкает посягнуть на души других, прожив за счет их жизней свою погоню за Моби Диком, — лелеет в душе бесплодную надежду навсегда подчинить себе это чудовище.
Так возможно ли покорить такое… и будет ли оно служить тому, кто попытается «проколоть иглой его челюсть»?
Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его? вденешь ли кольцо в ноздри его? проколешь ли иглою челюсть его? будет ли он много умолять тебя и будет ли говорить с тобою кротко? сделает ли он договор с тобою, и возьмешь ли его навсегда себе в рабы? будут ли продавать его товарищи ловли, разделят ли его между Хананейскими купцами? можешь ли пронзить кожу его копьем и голову его рыбачьею острогою? Клади на него руку твою, и помни о борьбе: вперед не будешь.
Надежда тщетна: не упадешь ли от одного взгляда его?… Кто может открыть верх одежды его, кто подойдет к двойным челюстям его? Кто может отворить двери лица его? круг зубов его — ужас; крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твердою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются. От его чихания показывается свет; глаза у него как ресницы зари; из пасти его выходят пламенники, выскакивают огненные искры; из ноздрей его выходит дым, как из кипящего горшка или котла. Дыхание его раскаляет угли, и из пасти его выходит пламя. На шее его обитает сила, и перед ним бежит ужас. Мясистые части тела его сплочены между собою твердо, не дрогнут. Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов. Когда он поднимается, силачи в страхе, совсем теряются от ужаса. Меч, коснувшийся его, не устоит, ни копье, ни дротик, ни латы. Железо он считает за солому, медь — за гнилое дерево. Дочь лука не обратит его в бегство; пращные камни обращаются для него в плеву. Булава считается у него за соломину; свисту дротика он смеется. Под ним острые камни, и он на острых камнях лежит в грязи. Он кипятит пучину, как котел, и море претворяет в кипящую мазь; оставляет за собою светящуюся стезю; бездна кажется сединою. Нет на земле подобного ему; он сотворен бесстрашным; на все высокое смотрит смело; он царь над всеми сынами гордости.
Вопрос всегда один и тот же, на все времена: а осмелишься ли ты поднять гарпун, уже светящийся Огнем св. Эльма, — на «царя сынов гордости», посягнувших на твою душу?..
Статья была впервые опубликована в блоге «Огурцова на линии»
