Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава V. Одержимость

Ирина Дедюхова

Безбрежные воды Стикса

Книга II. Упованья входящих

Глава V. Одержимость

У ограждения набережной стоял молодой мужчина, фотографировавший плотину пруда на какой-то странный длинный плоский фотоаппарат. В какой-то бездумной веселости она подумала, что в советское время с таким фотиком он бы моментально загремел для дальнейших объяснений в ближайшее отделение милиции.

Мужчина вдруг обернулся к ней и приветливо поздоровался: «Здравствуйте, Ирина Анатольевна! Я вас тут второй день ловлю! Очень надо поговорить…»

Ее неуместное веселье тут же сдуло холодным отрезвляющим ветром. Она внезапно почувствовала, как что-то внутри нее оборвалось, будто проваливается в какую-то кроличью нору, и в этот момент с удивлением услышала свой осевший голос, доносившийся будто откуда-то издалека: «А мне… очень некогда сегодня! Я тороплюсь… и совершенно не хочу с вами говорить!»

— Да кто бы сомневался-то? – равнодушно пожал плечами мужчина. – Только и деться вам некуда. Ой, что за дела? Ножки не идут?

Ноги у нее действительно не шли, будто приросли к месту. Она с трудом подавила панику, потому что казалось, будто за голени ухватились две стальные петли, которые начали медленно сжиматься. Она сделала глубокий вздох, слегка задержав дыхание и постаралась сосредоточиться.

Конечно, отчего бы не подкараулить ее на безлюдной набережной, раз она предпочитает совершать тут свой моцион, высматривая удобное местечко для психофизических практик. Всякий теперь и среди бела дня может наброситься на нее, оскорбить, унизить, раз взять теперь с нее нечего… И можно ничуть не считаться с полом и возрастом, с какими-то приличиями… А зачем? Здесь и раньше поганый народишко особо не считался с подобными мелочами, а нынче-то! Нынче у них уважительная причина для надувания щек. Типа ведь с экстремизмом борются! Так сказать, возбудились против терроризма во всем мире. А тут такой удобный случай представился, чтобы его побороть.

Стараясь не свалиться набок, она оглянулась и осмотрелась по сторонам. Поняв, что она высматривает каких-нибудь случайных прохожих, мужчина тут же насмешливо заметил: «Высматриваете, кого бы позвать на помощь? А никто вам на помощь не придет! А если придет, то я корочки покажу и скажу, что задержал опасную экстремистку. И вся местная публичка мигом врассыпную!»

— Нет, — сказала она нормальным голосом, уже взяв себя в руки, — я осматриваюсь на предмет лишних свидетелей. Зачем опасной экстремистке лишние свидетели?

— Что вы имеете в виду? – в легком недоумении спросил мужчина.

— А вот это я имею в виду! – ответила она, подняв руки перед собой, будто сжимала футбольный мяч. – Было время, кстати, для освоения всяких новых возможностей… которыми, оказывается, можно воспользоваться в разных критических ситуациях. Вам такое нравится?

— Нет, — признался мужчина, стараясь не вращать головой вслед за движениями ее рук. – Голову отпусти, сука!

Голова выворачивалась у нее из воображаемого обхвата, поэтому ей пришлось немного сдавить воображаемый кочан в шапочке-трансформе «Авиатор». Если бы у этого урода была простая шапка-ушанка, как показалось ей издалека, выкручивать гипофиз было бы намного сложнее, не имея возможности как следует расставить ноги, постоянно балансируя с этой башкой в руках.

Правильно! Значит, ее жизнь можно уничтожить дотла, потом запросто ловить у пруда, ноги сжимать тисками, нисколько не опасаясь сломать лодыжки, чтоб она потом каракатицей тут ползала… сукой вдобавок обзываться… А сами они будут при этом в модной итальянской шапке с очками, из натуральной кожи со стриженным песцом… круто!

— Вначале ноги отпусти, мерзавец! – прошипела она, продолжая выворачивать ему голову. – Хорошая шапочка у тебя… Это тот, который в тебе сидит, шапочку выбирал? А шейка-то не лебединая! Можно сказать, шеи совсем нет… А мы ее немножечко вытянем… чтобы соплей до пупа свисала!

— Я тебе сейчас руки повыдергиваю, тварь! – сказал мужчина, стараясь боком скосить глаза в ее сторону. – Прекрати! Иначе перехвачу выше… сама потом пожалеешь!

Со стороны это выглядело, наверно, даже смешно. Она балансировала со связанными ногами и растопыренными руками, стараясь сосредоточиться на новенькой стильной шапочке этого урода, а он изо всех сил пытался держать голову прямо, держа равновесие всем корпусом, выкидывая руки и ноги. Просто встретились два одиночества. Долго искали друг друга, а потом вот встретились практически случайно посреди города, жаль, что свидетелей теплой встречи маловато… Вот бы порадовались за нее! Человек два дня на морозе дожидался, чтоб сукой ее назвать и руки-ноги обломать. Пожалуй, в ее возрасте это даже нечто вроде местного комплимента, почти что признание заслуг и всё такое.

Почувствовав, что тиски на ногах несколько ослабли, она тоже прекратила резкие вращательные покачивания, хотя ей все же удалось в таком неудобном положении сместить край нижней челюсти по отношению наружному затылочному выступу. Закрыла глаза и сжав правую руку в кулак, она сосредоточилась на линии, соединявшей акромион с остистым отростком седьмого шейного позвонка. С силой стукнув по ней костяшками пальцев, причинив достаточную боль противнику, она с некоторым сожалением отпустила воображаемую шапку «Авиатор», которая у объекта воздействия съехала на лоб.

Несколько раз она все же заходила в бутики в торговых центрах, чтобы просто проверить, есть там что-нибудь, что могло ей понравиться или нет. И там она подолгу рассматривала эти шапки на головах манекенов, не решаясь примерить. Не потому, что стоили дорого, просто отдавала себе отчет, насколько нелепо будет смотреться на ней такая замечательная шапка, поскольку они с ней просто не совпали временем, и ее годы явно уже ушли для такого головного убора.

К шапке-шлему сразу понадобилась бы непрактичная короткая кожаная куртка на меху, в которой она бы точно замерзла. А за курткой встал бы вопрос о высоких ботинках на шнуровке… И образ рано постаревшей девочки-подростка был бы завершен пестрым вязаным шарфиком и сумкой-планшеткой на боку.

-Ладно, дура, отпущу! Я и дистанционно могу поработать… всем отделом, — вернул ее к действительности голос мужчины, растиравшего шею.

По его тону и выражению сумрачного лица нельзя было сказать, чтобы изначально он рассчитывал именно на такую их нежно-трепетную встречу. Скорее всего, он заготовил для нее какие-нибудь льстивые приветствия, вроде того, с чем пытались к ней обычно подкатывать ошивавшиеся у дома конторские бакланы. Она прервала отношения со всеми, кого знала в городе, что было в целом несложно, поскольку она мало с кем общалась, да и общалась больше по необходимости, которая совершенно исчерпала себя к моменту устройства над ней публичной травли. Поэтому теперь к ней какие-то типы липли прямо на улице, пытаясь завязать какие-то разговоры. В принципе, и раньше такое случалось, но в более раннем возрасте, лет до семнадцати, потом она научилась одним взглядом отгонять от себя всех скопом, не высматривая в этом городе «большой и чистой любви», отлично понимая, что вряд ли здесь, где она поставлена форпостом на пути одержимых, стоит заводить какие-то душевные отношения.

Как быстро они сдавались… просто даже удивительно. У большинства будто вовсе не было никакого стержня внутри. Жлобство, скаредность, подлость, лживость, предательство… и все ради самых примитивных целей, чтоб после забиться в свою норку и «чтобы никто не трогал».

Говоря о национальном возрождении местных этносов, следовало помнить, что при таком нежном отношении к этническому происхождению при публичной травле женщины в качестве «экстремистки» — на поверхность всплывут только эти качества, вызывающие деградацию, а не возрождение.

Она рассчитывала, что и этот мерзавец, которого она и раньше хорошо знала по садистским ухваткам, попытается проявить хоть какие-то… манеры. Да, именно манеры, а не вежливость, воспринимаемую таковой, лишь если она является отражением внутренней культуры, а не обезьяньих попыток «сойти за культурного».

Ну, все же войну-то пока никто не объявлял, хоть несколько раз пытались… и можно было как-то обуздать исконный садизм, вытекающий из страха перед всем миром, перед самой жизнью.

— Так это вы всем отделом против меня работали? – с ненавистью спросила она, вспомнив, как эти твари «всем отделом» устраивали ей внутренние кровотечения так, что у нее все тело было в синюшных кровоподтеках. – Это вы себе иглы втыкали?

— Не совсем я, — замялся мужчина, — как бы я, но раньше я был вообще-то другим. Совсем другим, если точнее.

— Понятно, — кивнула она. – Очевидно, вы его значительно старше?.. И, похоже, намного? Да, глаза возраст выдают.

— И щетина, — проворчал мужчина., — два раза в день приходится бриться, потому что сейчас щетина лезет седая.

— Это не слишком удобно, прямо как у трупа, — хмыкнула она, – ногти тоже все время стрижете? А очки у вас с фирменными линзами?

— А то! – несколько высокомерно ответил мужчина.

— Правильно, — одобрительно заметила она, — глазки бы вам прикрывать надо, возраст выдают и склеры старческие, колючие глазки, неприятные.

* * *

…Она вспомнила, как осенью 2015 года, после начала военной операции России в Сирии  в боевых действиях на стороне правительственных войск и проправительственных военизированных формирований в ходе гражданской войны, она проходила мимо клумбы возле ее дома, где обычно курили мужчины и женщины, работавшие в районной администрации, здание которой было пристроено к ее дому.

На мощеной дорожке клумбы частенько стояли женщины, курившие раньше прямо у ее подъезда, пока скамейку не разбила окрестная шпана. Может, скамейку нарочно убрали жильцы первых этажей, под окнами которых собирались курящие дамы после запрещения курить в общественных зданиях.

Когда она проходила мимо курившей женщины, та вдруг посмотрела на нее с нескрываемой ненавистью и злорадно заметила: «Ну, сейчас мы, в связи с военным положением, разберемся с такими по полной программе! По законам военного времени! А то ходит тут… будто не для нее объявлено военное положение! Будто тут для нее клумба разбита!»

Вступать в прения с этой гражданкой, уверенной, что и солнце светит только для нее, а война в Сирии поможет свести счеты с кем угодно, было бессмысленно, да и вовсе не входило в ее планы. Хотя та и сама должна была понимать, что война ведется за пределами страны, а не внутри. И даже при участии ограниченного контингента советских войск в конфликте между правительственными силами Афганистана и вооружёнными формированиями афганских моджахедов, военного положения в стране все же никто не объявлял.

Посмотрев на куривших поодаль военных, прокурорских, полицейских и еще каких-то силовых начальников в гражданском, она догадалась, что в администрации устраивается очередная показуха вроде «комиссий по борьбе с терроризмом», участники которой и раньше могли себе позволить швырнуть в нее окурком или бумажным шариком. А тут… прямо целое военное положение, раздутые пафосом непроницаемые лица и хамство мелких шестерок из сотрудниц администрации… С этим надо было кончать и как можно оперативнее.

Несколько изменив намеченному маршруту, она отправилась на набережную пруда, именно тогда взяв за правило шаманить, заряжая огромное зеркало воды своим жгучим желанием, чтобы все эти стервятники, слетевшиеся на обсуждение открывшихся им внезапно возможностей, навсегда думать забыли о «военных положениях» и «законах военного времени», чтобы в этой авантюре на всеобщее обозрение вылезли их подлые шкурные интересы, чтобы весь мир проникся к ним презрением, чтобы они полностью дискредитировали себя в своем идиотским желании подыграть американцам. Пусть им не только не удастся наладить с ними несколько охлажденные (не без ее стараний) отношения, а пусть вообще любые отношения с кем бы то ни было у них будут заходить в тупик так, чтобы в результате все они заработали бы себе бывший советский статус «невыездных»…

В принципе, она поняла эту бабу правильно. От безнаказанности и вседозволенности та от общего лица объявила ей войну, весь стратегический фокус которой состоял в том, что она должна быть… необъявленной.

Курилка в присутствии молодых конторских мужиков, рассматривавших ее с нескрываемой насмешкой, расфуфырилась фуфыркой, решив, будто ей ответить нечем. Но она третий год жила в состоянии необъявленной войны, вынужденно совершенствуясь во всех видах прикладной магии и психофизических практиках, поскольку ей приходилось постоянно драться за свою жизнь в трех ипостасях: в реале, в виртуальном пространстве, в сумрачных мирах, где на ее драной шкурке обучали желторотиков из специальных отделов внешним воздействиям и «не летальным исходам».

Но… поскольку официально война ей не была объявлена, а все делали вид, будто все происходящее это сейчас обычная практика… ряд ответных действий был для нее закрыт. По крайней мере, до тех пор, пока она ассоциировала себя с… Единорогом. До конца подобный образ она объяснить не могла, но знала, что этого и не требуется, все рано или поздно само собой найдет свое толкование.

Официально вызвать ее на бой они и не могли… в силу множества степеней не легитимности собственного положения.

В вычитанном когда-то в детстве стишке из «Алисы в стране чудес» она помнила, что Единорога может вызвать на бой только Лев. И бой у них должен состояться за корону… А уж что там у них произойдет, в целом неважно, потому что сразу, как только Лев бросит ей свой вызов, ее будут кормить. А в последнее время ей иногда приходилось ходить очень голодной.

Вел за корону смертный бой со Львом Единорог
Гонял Единорога Лев вдоль городских дорог,
Кто подавал им чёрный хлеб, а кто давал пирог,
А после их под барабан прогнали за порог.

Что-то среди всех силовиков, куривших на мощеной дорожке возле администрации, она не заметила ни одного Льва, с кем можно было бы не только схватиться за корону, но и разделить пирог.

Ну, конечно… Они хотели бы схватить корону, нацепить ее набок, чтобы самим делить пирог, не пригласив ни Льва, ни Единорога, которым все равно придется столкнуться, уж как-то самостоятельно находя выход из сложившейся ситуации… Тут уж все эти шавки могли бы даже не сомневаться, уж она им найдет выход и за себя, и за Льва…

И как-то действительно скоренько на этих административных фронтах развеялся пафос и боевитость настроений, начались бесконечные плаксивые оправдания… и большие непонятки с бывшими «стратегическими партнерами». Бабы из администрации большей частью курили уже одни, без силовиков. А через некоторое время они даже начали, как ни в чем ни бывало, здороваться с ней… почти сердечно, предлагая зайти в собес и оформить материальную помощь.

Ничего удивительного здесь не было, это был город говнюков. В собес она не ходила, потому что пыталась получить материальную помощь раньше, до того, как после обращения к начальнику СКР Бастрыкину все же выбила себе пенсию. В статусе безработной предпенсионного возраста ей отказали в поддержке, поскольку она, оказывается, финансировала террористов и экстремистов. С нее потребовали встать на учет в службу занятости, где ей, в качестве безработной, светило шикарное предложение отработать на «общественных началах» кондуктором в трамвае и нянькой детском садике… за дотацию в полторы тысячи рублей в месяц. В городе говнюков, где после тридцати лет педагогического стажа ее знала каждая собака.

Когда она заметила девушке, рассматривавшей ее безработное дело, что вообще-то владеет компьютером, та рассмеялась, пояснив, что вряд ли ее теперь кто-то пустит за компьютер. Сама она неуверенно пользовалась и программой занесения данных, а причину ее явно незаконного увольнения смогла внести лишь после консилиума с двумя начальницами.

— За компьютером ведь работать надо, а не терроризмом заниматься! – с удовлетворением сказала ей девушка с чувством нескрываемого превосходства. – И предупреждаю, что отработка кондуктором и младшим воспитателем не освобождает вас от посещения школы безработного. Мы, кстати, вас на курсах планируем использовать, так что готовьтесь, я за вами следить буду.

Решив, что она лучше сдохнет с голоду, она отказалась от этой нищенской подачки, понимая, что просто протянет ноги на таких «общественных работах», а уж за свои курсы подобная малограмотная грымза поглумится над ней по полной программе.

Поэтому, понимая, что и сейчас курящие дамы из администрации предлагают ей материальную помощь, чтобы она принесла все справки о доходах, не упустив самой незначительной возможности устроить ей разборки в стиле «законов военного времени», она с улыбкой благодарила их, намекая, что пока не депутат, а посему подавать им декларацию о доходах не считает целесообразным.

Но поскольку они своим внезапным радушием вызвали у нее неприятные воспоминания о девке из службы занятости, она тут же направилась к пруду и самым однозначным образом уничтожила все «кошельки» и «контейнеры» у местной шушеры. Ни одного пирога для распила предателям Родины!

И когда на следующий день вдруг объявили о том, что некий выдающийся выходец из Сарапула по фамилии Шумков закончил свои бренные дни самоубийством, она испытала не только глубокое удовлетворение, но и чувство исполненного долга на самом сложном участке общественных работ. Все же не кондуктором в трамвае.

* * *

Он, конечно, заготовил какие-то обороты на случай их встречи, решив для начала ей польстить, сравнив с Девой, изображенной в сценах с Единорогом и Львом. Он решил, что окликнет ее самым доброжелательным тоном, хотя его трясло изнутри от одной мысли о встрече: «Так вот вы какая, Ирина Анатольевна! Даже не думал, что встречу в этом медвежьем углу подобие героини гобеленов Клюни!»

Он твердо решил, что постарается всеми способами расположить ее к себе, сразу намекнув на свою просвещенность в истории и культуре, хотя не придавал и малейшего значения всей этой декоративной ерунде. Пока рядом никого не было, он пытался репетировать сердечность и радушие, пытаясь взять себя в руки, вызвать в себе способность очаровывать… понимая, что все это совершенно ни к чему. После всего, что устроили этой идиотке в рамках «борьбы с экстремизмом», она вряд ли способна расположиться к незнакомцу, решившему пообщаться с ней наедине о высоком без всякого протокола.

За два дня ожидания этой грымзы на пронизывающем ветру с пруда, еще больше ее возненавидел. Вместо цветистых эпитетов о шпалерах Клюни, с его языка срывались все более забористые ругательства в адрес мерзавки, второй день динамившей его с прогулкой.

Когда он увидел ее, то сумел как-то собраться, чтобы сказать первую отрепетированную фразу, но, увидев, как она сразу отшатнулась от него,
стараясь обойти и сбежать, понял, что светской беседы о гобеленах с единорогами у них точно не сложится.

Но сейчас ему надо было во что бы то ни стало задержать ее, потому что на какое-то мгновение, пока она сжимала его голову раскаленными тисками, он почувствовал, что все запертые двери его новой обители… пусть не распахнуты, но прикрыты не так плотно, словно что-то явно поддается в его голове каждому слову этой наглой бабы, что-то болтавшей по поводу сложностей переселения стариков в молодые тела.

— Много ты говорить начала, — на всякий случай угрожающе произнес он.

— Ну, началось, — обреченно произнесла она. – «Сука-сука-сука ты, сука ты проклятая, у него четыре суки, а ты сука пятая!» Можно пластинку сменить? Надоело. К вам как обращаться-то? Вы по новому имени предпочитаете именоваться или по-старому?

— Я по старому псевдониму предпочитаю, — пояснил он на тон ниже. – К тому же чувствую, что все равно многие начинают догадываться… Если вы Таро балуетесь, то я вам все равно выпаду Стариком.
— Какая глупость! – усмехнулась она. – Или вы считаете, что мне нынче ничего, кроме стариков и по Таро не выпадет? Мрак. Ну, Старик, так Старик. И какая же нелегкая вас тут заставила меня дожидаться, если наложить петлю вы можете и дистанционно? Возникло неодолимое желание лично засвидетельствовать, что я – сука?

— Мне нужен ключ! – без обиняков произнес он, сняв очки и стараясь улыбаться с видимым усилием. – Ключ от всех дверей. Я тут двери многие открыть не могу… И даже вы почувствовали, что нас двое.

— Да, а когда меня хотели в психушку запрятать под предлогом раздвоения личности на реальную и виртуальную, что-то не учитывали… такое, — с ненавистью сказала она, — что у вас, чувствуется, давно в норме. Но, как я понимаю, прежний обитатель должен был быть архивирован? И что же он в таком виде в вашей новой голове делает? Как я понимаю, это для него очень вредно, как и… для вас! Почему он у вас не спит?

— Впервые обнаружил, что отработанные методы лингвистического программирования, то есть все старые заклинания не действуют, — пояснил он. – Раньше все работало нормально, сейчас… с большим трудом. И очень легко разрушается! До сих пор не могу вскрыть подсознание, лобные доли приходится чистить почти ежедневно. Что не идет на пользу нам обоим, как вы заметили.

— Но у меня никакого ключа нет! – ответила она. – Вы поймите, все мои возможности рассчитаны на языковую среду Великого и Могучего. И все, собственно! Я же не придумываю новых слов, все слова были до меня, к тому же я выставляю барьеры всем иностранным заимствованиям. Но это просто среда! Правда, теперь это не «словарный запас», а именно среда… в которой человек мыслит, чувствует… живет. Мне-то ведь тоже надо как-то реализовываться… и это чисто инженерная задача. Это теперь инженерная инфраструктура, коммуникация…

— Объясню еще раз, — нетерпеливо оборвал ее Старик. – Не знаю, какая там у тебя коммуникация, но если я немедленно не размещусь полностью и не архивирую окончательно этого любителя пидерастических шапочек, я успею тебя кончить, понимаешь? Несколько раз! И отвинчивание головы меня не удержит! Ты будешь подыхать бесчисленное число раз целую вечность!

— О да! Какой неподражаемый пафос! Где-то я уже такое видела и не раз! – ответила она с ненавистью. – Можете даже объявить мне войну и попытаться привести свои приговоры в соответствие с законами военного времени. Только для начала определись, чего больше хочешь, идиот.

Мимо прошли два рыбака, внимательно посмотрев на них, очевидно, услышав, как она орала. Под пристальным взглядом старшего она подошла к незнакомцу и взяла его за лацкан переднего кармана куртки, изображая ссору знакомых. Как только рыбаки прошли мимо, она тут же отошла от собеседника на несколько шагов.

— Ладно, — сказал он сломленным тоном. – Мне нужны ключи и кое-какие уточнения.

— Чтобы прикончить меня много тысяч раз? – фыркнула она. – Потом помочиться на мой череп и радостно хохотать при этом? И ключа от всех дверей в моей среде не существует, даже не надейся! Это тебе мумба-лумбу и не пальцем деланный киношный «эльфийский» язык. Эта система постарше нас тобой будет! Можно подумать, что говоришь с ключницей крепостной, прямо ведь барин в усадьбу приехал, отчета требует…

— Прекрати! Я тебя сейчас задушу! – заорал он, делая шаг в ее сторону и поднимая руки к ее горлу.

— Ой, лишенько, страшно-то как! Меня душат, люди добрые! – завопила она, приложив руки к груди и деланно захрипела, сделав вид, будто задыхается. Похрипев вволю с высунутым набок языком, она с презрением сказала: «Я тебе пытаюсь объяснить, что все это происходит в моей среде, идиот! Все вокруг! Это тебе кажется, будто ты тут незакрытый пуп земли, а это моя среда! Ты здесь будешь тем, кем я скажу! Вряд ли это до тебя дойдет прямо сейчас, но заметь, здесь все твои прежние приемчики больше не работают! Ты же, как я понимаю, влез в башку тому мерзавцу, который сам себе задницу проколол? А это означает, что я у тебя внутри!»

— И что это означает? — тупо спросил он, с трудом отходя от внезапной вспышки гнева.

— А это означает… ну-у… много чего, — задумчиво произнесла она. – Конкретно для тебя это означает, что миллион раз ты будешь убивать не столько меня, сколько самого себя. Ах, он живет фуеву тучу лет, переползает из тела в тело, таская за собой архивчик с карманным адом… И тут бац! Не может вскрыть черепушку в летчиковской шапке! Зная, что это прыщ себе задницу шилом колол.

— Мое терпение на исходе, — сказал Старик, машинально потирая переносицу.

Она поняла, что сейчас этот гад затянет петлю у нее на шее и предостерегающе подняла правую руку. Стараясь говорить с этим психом как можно дружелюбнее, она почти миролюбивым тоном сказала: «Давай чуток спокойнее, старикашка! Ноги ведь уже онемели, верно? С моим терпением отчего-то никто из вас никогда не считался. Со мной можно обращаться как угодно, типа я нанималась всяким тут служить сливным бачком? Еще раз попробуешь наехать, я напрямую прикончу этого недоархивированного спеца по нейролингвистическому программированию. И посмотрим, долго ли ты там протянешь, когда у него ствол сдохнет. Не надо было меня злить!»

— Я вообще к этому не имею никакого отношения, — пробормотал он, чувствуя, что ноги действительно онемели именно в тех местах, куда он накладывал петли этой раскрасневшейся, кипевшей от злости бабе.

— Да-да, еще скажи, что понятия не имел, был не в курсах… или ты полагаешь, что сейчас прямо разбегусь твои проблемы решать? – с ненавистью спросила она. — Хотя мне напротив, импонирует мысль о том, чтобы немедленно -снести все барьеры и перегородки в вашей общей башке. Он ведь шапочку покупал и на то бабло, которое получал за уничтожение моей жизни. А сколько раз все, что я создавала, уничтожали ваши подонки за последние тридцать лет? Сколько я дерьма нахлебалась от уголовников и грязи подноготной? А нынешнюю вашу поганую молодежь, тупую и бессовестную, до хрен знает чего не-на-ви-жу!

— Мне нужен ключ! Ключ от всех дверей – бормотал Старик, медленно отступая от нее к ограде набережной, пока она, напротив, подходила все ближе к нему.

— А может тебе дать еще ключ от квартиры, где деньги лежат? – орала она, наступая на него. – Он влез в башку, а там дверцы заперты! А чего ж ты ЛСД не наширяешься? Говорят, очень сознание расширяет, делает толерантным и позитивно настроенным… Нет, ему надо на меня наехать! Типа давай, сука, подотри тут за мной кучку дерьма!

— Чо ты орешь-то? Что ты орешь? – окончательно растерялся он перед отчаянно оравшей бабой.

— А ты… прямо как гопник… да еще в этой шапке, — презрительно сказала она, почти успокаиваясь. – Сам вроде как… ходячая одержимость, а какой негатив к чужой одержимости… разодрать бы тебе морду за все хорошее… «Чо орешь?», главное.

— Как ты сказала? – вдруг переспросил Старик, поддавшись вперед, явно прислушиваясь к чему-то у себя внутри. – Вроде поддается… Скажи еще раз: «Что орешь!», пожалуйста!

— Да пожалуйста! Чо орешь? Орешь-то чего?..  Ну, что? Помогает? – заинтересованно спросила она, стараясь с криком допрыгнуть до его уха.

— В ухо орать не надо, — попросил он. – Просто стой рядом и неси свою лабуду…

— Очень уважительно к даме, нечего сказать! – проворчала она. – Если надо сказать, так отчего бы и не сказать по существу? Мне, если честно, плевать, что у вас там в бошках от сказанного хряснет. Веселитесь мухи с комарами!

Мужчина в кожаном шлеме сел прямо в снег, прислонившись спиною к ограде и начал с каким-то пришептыванием на совершенно незнакомом ей языке растирать виски и переносицу негнущимися пальцами.

Мимо них проходила немолодая женщина с палочкой и сумками, в которых тихо звякала какая-то пустая стеклянная посуда, то ли банки, то ли бутылки. Она участливо спросила ее, не нужна ли какая помощь? Пришлось успокоить сердобольную гражданку, что брательник мается от белой горячки, бесы его мучают.

— Одержимый, что ли? – с несколько наигранным испугом, не скрывавшим жадного любопытства, спросила женщина, подходя все ближе так, что ей пришлось выдвинуться навстречу, чтобы загородить корчащегося на снегу Старика торсом, вдобавок растопырив руки. Это на некоторое время остановило старуху, но та, намеренно жалостливо припадая на свою палку, продвигалась к Старику удивительно быстро, будто что-то ее тянуло к нему, как магнитом.

— Да вы ж сами видите! – безапелляционно подтвердила она сомнения любопытной прохожей, старавшейся не просто заглянуть за ее спину, но как-то обойти, чтобы вплотную приблизиться к Старику. – Все время на разных языках бормочет, а иной раз придушить грозится. Не надо к нам лезть! Вдруг он в буйство впадет?

— Буйный значит? – с каким-то почти гастрономическим удовольствием произнесла женщина, скосив глаза в сторону Старика, не забывая с кряхтением припадать на палочку с заостренным концом. – А чего ж в церкву не сходите?

— Церква не помогает, нынче все церквы загажены, — машинально ответила она, больше думая, как бы невзначай эта отзывчивая бабушка не ткнула Старика своей тяжелой литой пикой, замаскированной под старушечью палочку. — Что нынче с церквы взять, если у нас ведьмы среди бела дня своими делишками занимаются? Вот и решили в психушку сдать, там белую горячку лечат. В психушку мы шли… как раз по пути, в Металлург. Но, видимо, такси вызывать надо.

— Церквы совсем не помогают, отвернулся от нас боженька, — несколько фальшиво завыла старушка, оторвавшись взглядом от растиравшего виски мужчины на снегу, — Ведьмы? Какие ведьмы у нас? У нас народ здесь тихий, скромный… На набережной не валяется…

— Да бросьте! – махнула она руками так, что женщина на шаг отступила. – Нынче каких только ведьм по законам военного времени не повылазило! Нынче это ведь смертным грехом не считается, это у нас нынче борьба с экстремизмом! А кто ж о душе-то думает? Скромненьким и гаденьким души не положено!

— Ох, как ты заговорила нехорошо! – вздохнула женщина. — И кто нынче в такси возьмет с одержимым? Может, помочь тебе? С двух сторон возьмем, так дотащим… как раз к ночи.

— Сейчас в такси точно никто не возьмет! – подтвердила она. – Стою вот, полегчания дожидаюсь. Как полегче станет, так такси вызову. И зачем тащиться к ночи, если мы в психушке через десять минут будем?

— А просветления-то бывают? – спросила женщина. С недюжинной силой она вдруг отодвинула ее в сторону и с каким-то нездоровым блеском в глазах выдохнула: «Просветления!» На ее слова о просветлении Старик вдруг мучительным стоном выкатил на нее глаза и завыл по-волчьи, хватаясь руками за решетку ограждения.

— Мать честная! – запричитала женщина. – Эка его бесы-то ломают! А с виду ничего вроде такой… шапочка с очками… приличный мужчина даже.

— Да только с помойки выгребла и от очистков очистила, — пояснила она, отпихивая ее от Старика, уже не проявляя вежливости и тактичности, стараясь увернуться от острия палки, которую как бы невзначай прохожая пыталась воткнуть ей в ботинки. – Все же к доктору тащимся, не к приставам судебным. Вы оставьте нас, женщина, нам и так плохо. А то я сейчас полицию вызову! Полиция-то сразу приедет и до психушки бесплатно довезет, вместе с вами.

Женщина пошла дальше, сокрушенно качая головой. Она внимательно посмотрела ей вслед, старясь сообразить, откуда же та незаметно вышла.

— Слушай, Старик, по возможности приходи в себя! – сказала она ему тихо. – Дошутился ты в качестве одержимого, тут ведьма одна знакомая проходила на свежатинку. Ты смотри, какой нюх, ведь из ниоткуда взялась! Одна пришла, другие подтянутся. А я ради тебя пластаться здесь не собираюсь.

— Сейчас, подожди, — тихо попросил он. – Там на твою болтовню все открылось… хоть не до конца, но основное вроде сделал.

— Заснул там твой сосед? – беспечно спросила она.

— А тебе его совершенно не жаль? – вместо ответа спросил он.

— Сама себе удивляюсь! – искренне призналась она. – Странные у вас запросы, конечно. Сами вселяетесь народе бесов так, что окрестные ведьмы уже принюхиваться начали, а я вас жалей… Какой-то сверхнаив. Прежний хозяин этой башки, небось, тоже считал, что я сейчас с готовностью распинаться начну против его одержимости… Типа я ведь всем подонкам тут должна осталась за тридцать лет непрерывных издевательств… Ага, с огненным мечом буду сражаться за его поганую душонку, которую он сам в какое только дерьмо не окунул.

— Подожди… не тараторь так! – сказал он, растирая переносицу. – Сейчас в себя приду, и неси ты, чего хочешь!

— В себя он придет, — пожала плечами она в недоумении. – Тебе до себя-то идти… пожалуй, подальше будет, чем до психушки. Нет, мне и самой это интересно! Чисто с практической точки зрения… Меня ведь раньше никто не просил по-нехорошему вскрыть ему черепушку. Да ведь несложно догадаться, что он ведь сейчас какими-то моими синтагмами прикрывался! А вот прав на это точно не имел… учитывая, что он творил со мной при помощи шила и куклы-вуду.

— Слушай, лучше уходи! – попросил он, с трудом вставая со снега. – Я сейчас сам машину вызову.

— Если можешь вызвать, то лучше вызови прямо сейчас! – сказала она. – Ой, давай смартфон, говори, куда нажимать!

Но Старик не отдал ей телефон, который с заторможенными движениями рук с трудом вынул из кармана куртки. Он сам нажал что-то пальцем на телефоне, с усилием вглядываясь в большой экран новенького айфона.

— Они быстро приедут? – с опаской спросила она.

— А чего ты боишься? – удивился он.

— Закат через час сегодня, не сейчас, — сказала она. – Но ты видишь, как вдруг потемнело? Ведьма ушла в сторону промыва, там здание индустриального техникума пустое стоит, заброшенное. Инвесторов суки ищут… Доведут все до ручки с вашей помощью, потом ищут инвесторов. Да и рядом… непонятно что. Если машина не приедет прямо сейчас, они тебя там и разделают.

— Ты это о чем? – спросил он, чувствуя, как душу пронизывает страх.

— А я о том, что у тетеньки не было единорога и глазки косили, — озабоченно ответила она. – А сейчас со стороны Нижней целая орда тащится… а там ни одного единорога нет! Самая тебе теплая кампания. Или ты решил тут при всех душами светиться, так, думаешь, желающих поучаствовать не найдется? Ну, где твоя машина? Ты сказал, чтоб с Милиционной заезжала?

Он и сам почувствовал, что надвигается что-то страшное, не рассуждающее, как буря, давно не помнящее себя, слившееся в единую перемешанную массу… словно порыв ледяного ветра.

— Что это? – спросил он съежившуюся женщину, смотревшую на здание полуразрушенное здание Индустриального техникума, белевшее в сгущавшейся тьме, где в пустых окнах вдруг начали брезжить призрачные огоньки.

— Я вот думаю, — сказала она тихо, — мне опять прилетит… или обойдется? Буду надеяться, что прилетит только тебе! Должна же быть какая-то в этой жизни справедливость!

— Что обойдется? – переспросил он, уже не скрывая страха. Телефон молчал, водитель не отзванивался, и Старик понял, что их накрывает нечто такое, где на айфон надеяться нечего… если только сам айфон не является причиной происходящего. Он еще попытался воспользоваться дорогой игрушкой, но поняв, что это не имеет никакого смысла, сунул бесполезный айфон в карман. Значит, его отследили по айфону, а потом вырубили…

— А то обойдется, против чего лично я единорогов не выставлю! – решительно ответила она. – Ты же чувствуешь, там… пустота! Бороться не за что! Это ведь Лев должен был… кому я это говорю? Вот когда вы всех предаете, считая народ быдлом, лишая смысла многие жизни… с некоторыми людьми получается такое.

— Не ты ли всегда говорила, что каждый отвечает за себя? – прошипел он сквозь зубы.

— Говорила, но ведь тем, кто может ответить! И не только за себя, — вздохнула она. –  У нас же все же люди ответственные собираются, грамотные… Те, кто смысл жизни ищут. А это те, чьи жизни прожиты вашими легионами… Те, кому вы отравили душу, лишив надежды… сдавшиеся тьме Или ты полагал, что они не почуют распаковку и архивирование тех жизней, которые ты этому дурачку, башка в пидарке, в подсознание подсаживал? Ты их совратил, ты! Полной вседозволенностью! И все твои манипуляции рассчитаны на этих сирых и убогих! Тоже скажешь, что они типа «интернетов начитались»?

— Значит, они такие же, как я, — упавшим голосом произнес он, усиленно соображая, кто же из своих мог подкараулить его… в момент окукливания, пока он еще не нарастил защитные барьеры. — Ладно, я постараюсь встать против них, по крайней мере, я догадываюсь, в чем там дело…

Будто услышав его мысли, она спросила: «А их не мог кто-то из ваших навести? У вас ведь полно перспективной молодежи, которой надо всё и сразу?»

— Сам думаю, — откликнулся он. – И кажется, знаю, кто это может быть… Слушай, ты сумку зачем носишь?

— Скажешь тоже! – возмутилась она. — Это фирменная сумка Фэнди, мне ее один хороший пацан подарил… с небольших сверхдоходов. Чтобы я тут не совсем чмом выглядела. В нашем славном городе говнюков!

— Зеркало там есть? – простонал он сквозь ее воркотню.

— А! Точно! У меня тут зеркало есть, большое! – с удовольствием сказала она, открывая сумку и стараясь не глядеть в надвигающуюся на них темную тучу. – Любуйся своей пидаркой скорее, сейчас накроет…

В гаснущем сумраке он с жадностью вгляделся в зеркало, покрывшееся вдруг темным пятнами, будто под его взглядом плавилась серебряная амальгама…

Путь нить в не реальном,

На темном языке,

Пятном в стекле зеркальном,

Как дверь с ключом в замке!

— Извини за зеркало, — сказал он, возвращая ей сумку.

— Пустое! – ответила она с какой-то отчаянной смелостью. – Все равно нас сейчас, наверно, того…

Старик расстегнул куртку, снял с шеи старинный серебряный медальон с голубыми камушками и сунул ей в сумку, закрыв кармашек на молнию.

— Зачем это мне? – с любопытством спросила она. – Он какой-то страшный.

— Нельзя, чтобы он попал кому-то из них в руки, – резко ответил он. – Не прикасайся к нему голыми руками, это контейнер… для душ. Иди! Никому его не показывай и не давай в руки! Спасибо… и спасайся! Им нужен только я… я все понял!..

Договорить он не успел, и она так и не узнала, что он, наконец, понял, потому что свинцовой тяжестью их накрыла какая-то мешанина визжащих, орущих клубящихся силуэтов то ли призраков, то ли одержимых призраками людей, мощным ударом отбросив ее далеко в сторону.

С трудом разлепив глаза, она увидела, как Старик попытался сжечь их светящимся шаром, появившимся в его руках, но вся эта темная масса облепила его так, что его фигура совершенно слилась с нахлынувшей тьмой.

Она пришла в себя, когда эта внезапно накатившая чернота почти совершенно рассеялась. Вокруг стояла какая-то удивительная тишина, будто у нее заложило уши. Никого на набережной не было, и она, нашарив возле себя дареную сумку с испорченным зеркалом и тяжелым медальоном, громыхнувшим внутри, медленно поднялась, вначале на четвереньки, а только потом встала в полный рост. Кое-как встав, она долго неподвижно стояла, стараясь отдышаться от сильного удара в грудь. Про себя она подумала, что ощущения ее вполне аналогичны травме, как если бы ее отбросила налетевшая на полном ходу машина…

Еще раз удивившись, что опять осталась жива, она нехотя оглянулась на то место у ограждения, где только что стоял Старик, весь облепленный визжащими призраками. С тягостным ощущением давящего страха, она увидела лишь совершенно пустую набережную в слабо брезживших лучах неласкового зимнего заката.

 

(Продолжение следует)

Читать по теме:

• Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава I. Ключ от всех дверей
• Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава II. Ультрароссиянцы
• Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава III. День строителя
• Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава IV. Полицейские посиделки
• Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава V. Одержимость
• Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава VI. Выбраковка
• Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава VII. Нетрадиционная ориентация
• Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава VIII. На зимней рыбалке
• Безбрежные воды Стикса. Книга II. Упованья входящих. Глава IX. Инфернальные ощущения