Глава 4. Боккаччо как политический деятель. Перелом в жизни
Его независимое положение по смерти отца,—Последствия чумы во Флоренции.— Политическое положение городов Италии. Значение Боккаччо среди своих сограждан.— Посольства Боккаччо в Романью и Равенну.— Посещение Флоренции Петраркой.— Петрарка гостит у Боккаччо.— Дружба Боккаччо и Петрарки и их переписка.—Влияние Петрарки на Боккаччо.— Боккаччо посещает Петрарку в Падуе в качестве посла от флорентийцев.— Поездка в Равенну.— Петрарка поступает на службу к Висконти, и Боккаччо упрекает его за потерю своей свободы.— «Corbaccio».— Влияние эпохи Возрождения на эмансипацию женщины и взгляды Петрарки и Боккаччо на женщин.— Послание Боккаччо к Пино де Росси.— Леонтий Пилат.— Перевод Гомера.— Посещение Боккаччо сиенским монахом Чиани.— «Обращение» Боккаччо
Portrait-Of-Giovanni-Boccaccio-1313-1375,-Head-And-Shoulders,-Wearing-A-Laurel-Wreath
Теперь Боккаччо возвращался домой уже не в качестве послушного сына к угрюмому и нелюбимому отцу, а как самостоятельный человек, ни от кого не зависящий и обладающий средствами. Впрочем, средства эти были, вероятно, весьма небольшие, потому что состояние его отца, как мы видели выше, к тому времени уменьшилось, да часть и этого наследства — быть может, половина — отходила к брату Боккаччо, Якопо.
Расстаться с Неаполем ему было теперь, конечно, гораздо легче, чем в первый раз: условия жизни в Неаполе изменились, как мы видели, к худшему, а привязанность к Фьяметте не могла уже играть прежней роли в жизни Боккаччо; ему было теперь 36 лет, а Фьяметте под сорок.
В литературном отношении Боккаччо достиг уже в это время полного развития. Его главнейшие итальянские произведения были написаны, за исключением «Декамерона», который находился еще в зародыше. Когда Боккаччо вернулся теперь во Флоренцию, она представляла город, наполовину вымерший, и носила на себе следы недавно пронесшегося над нею бедствия. Здесь, кстати, заметим, что Боккаччо в своем описании флорентийской чумы должен был руководствоваться лишь рассказами очевидцев, а не собственными наблюдениями. Однако и сам он в Неаполе был свидетелем тех же сопровождавших это бедствие явлений, хотя там они проявились в значительно меньшей степени, чем во Флоренции.
Но благодаря энергичному характеру флорентийцев последствия недавних бед стали быстро сглаживаться, и Флоренция снова начала завоевывать себе свое прежнее политическое значение. Политическое же положение всей Италии в половине XIV столетия было одним из самых печальных, потому что представляло непрерывный ряд мелочных интриг, обманов и войн между маленькими династиями и тиранами многочисленных самостоятельных городов и герцогств с постоянным вмешательством пап, императоров и королей, французов и венгерцев.
Боккаччо, живший прежде исключительно жизнью частного человека и поэта, начинает со времени своего второго возвращения во Флоренцию принимать участие в политической жизни родного города, и мы видим, что флорентийская синьория неоднократно избирает его своим послом к разным дворам и, между прочим, к папе, Несмотря на то что он не принадлежал к знатному роду и не обладал даже настоящим богатством, его личные качества заставляли гордую своим происхождением и богатством синьорию отдавать Боккаччо преимущество пред всеми другими. Своими литературными трудами он составил уже себе почетную известность; в Неаполе он вращался в придворных кружках, ознакомился не только с придворной жизнью, но и с политическими приемами тамошнего двора, был близок к могущественному в то время Аччайуоли и в совершенстве говорил и писал по-латыни, бывшей тогда языком не только ученых, но и дипломатов.
Первое посольство Боккаччо было в Романью; но какая его была цель, остается неизвестным. Затем ему, тоже с неизвестной целью, было поручено съездить в Равенну; предлогом же для этой поездки послужило доставление десяти золотых гульденов, неизвестно кем посланных, дочери Данте, жившей в равеннском монастыре Св. Стефана.
Эта поездка была предпринята им в конце мая 1350 года, а незадолго до нее или вскоре после нее Боккаччо принимал у себя приехавшего в то время во Флоренцию Петрарку.
Петрарка, отправляясь осенью 1350 года в Рим, направил свой путь через Флоренцию, в которой он до тех пор еще никогда не был, так как родился и вырос в изгнании. Боккаччо, узнав об этом, послал ему навстречу приветственное стихотворение на латинском языке, а затем и сам лично вышел встречать его у городских ворот. Эта первая встреча произошла в сумерки холодного октябрьскою дня, но она навсегда сохранилась в памяти у обоих поэтов, как светлое воспоминание, и Петрарка с любовью упоминает об этой счастливой минуте в одном из писем к Боккаччо, писанном десять лет спустя. Петрарка остановился во Флоренции в доме Боккаччо и пробыл здесь несколько дней, а может быть, и несколько недель. Это пребывание доставило, конечно, обоим огромное умственное наслаждение, потому что оба знали и ценили сочинения друг друга, у обоих были одинаковые взгляды на жизнь, на предметы искусства, на науку, одинаковые стремления. С тех пор между ними завязалась и укрепилась та дружба, которая никогда не омрачалась ни малейшей тенью недоразумения или зависти. Здесь, конечно, надо отдать справедливость мягкому, податливому характеру Боккаччо, умевшему добровольно подчиниться Петрарке, столь высоко ценившему свою славу и свое значение; а с другой стороны, и Петрарка был настолько тактичен и деликатен, что никогда не давал почувствовать своему другу в резкой форме свое действительное или воображаемое превосходство.
По приезде из Флоренции в Рим Петрарка написал Боккаччо длинное письмо, и с тех пор между ними началась постоянная переписка, носившая всегда характер не только обмена мыслей между двумя учеными и поэтами, но и дружеских бесед о чисто домашних интересах. Когда Петрарка писал к Боккаччо, он сходил с своего пьедестала и снимал свой венец славы.
Petrarka
Во время начала этой дружбы Петрарке было 46, а Боккаччо 37 лет, следовательно, оба были в таком возрасте, когда характер человека уже вполне сложился, и влияние друг на друга не может быть значительным. Тем не менее, если в области поэзии оба друга шли более или менее самостоятельным путем — Петрарка был по преимуществу лирик, Боккаччо был более силен в эпической поэзии,— то в области развития гуманизма Боккаччо явился прямым учеником и последователем Петрарки. Да и в сфере чисто художественной деятельности Боккаччо не остался, вероятно, без косвенного влияния на него сочинений Петрарки, которые были известны ему еще задолго до личного знакомства с самим поэтом. Влияние же Петрарки на дальнейшее направление уже возмужалого Боккаччо сказалось и в том, что Боккаччо, в юности весьма равнодушный к делам религии, под старость сделался чрезвычайно религиозным. Петрарка же, всегда боровшийся с злоупотреблениями и невежеством духовенства, в то же время отличался благочестием, верою и даже некоторой склонностью к религиозному мистицизму. Весьма вероятно, что совершившийся впоследствии у Боккаччо переворот в его отношениях к религии и церкви был подготовлен его беседами с Петраркой, которого он с величайшей почтительностью называл и учителем, и отцом, и господином.
Впрочем, такое отношение не мешало Боккаччо видеть и слабые стороны своего учителя, и когда в 1363 году Петрарка, всегда проповедовавший в античном, возвышенном тоне, что свобода есть величайшее благо, что жизнь философа — высшее, доступное на земле счастие, всегда восстававший против служения тиранам, сам поступил на службу к тирану миланскому Джованни Висконти,— Боккаччо написал своему другу письмо, в котором резко порицал его за измену прежним убеждениям.
Баптистерий в Падуе
Базилика Святого Антония. Падуя
Вскоре после их первого знакомства во Флоренции Боккаччо пришлось посетить Петрарку в Падуе. Флорентийцев огорчало, что прославленный во всей Италии и увенчанный лаврами поэт, которого они имели право считать своим гражданином, до сих пор жил в изгнании, и, чтоб загладить старую несправедливость, они решили звать Петрарку назад во Флоренцию, возвратить ему конфискованное отцовское имущество и предоставить ученую должность при вновь основанной высшей школе. Передать ему составленную в самых лестных выражениях призывную грамоту было поручено Боккаччо. Посольство это, однако, не имело успеха. Петрарка слишком свыкся с свободной, бродячей жизнью поэта и ученого и в то время еще слишком дорожил собственной свободой и независимостью, чтоб принять какую-либо постоянную должность и тем связать себя. Но для Боккаччо это пребывание у Петрарки было весьма приятно и еще более сблизило двух друзей.
В 1353 году Боккаччо ездил, вероятно, по какому-либо дипломатическому поручению в Равенну. На пути туда он остановился, чтобы отдохнуть, в Форли и здесь-то и узнал, что Петрарка поступил на службу к Висконти. Это его так поразило, что тотчас по приезде в Равенну он написал Петрарке письмо, о котором мы уже упоминали выше. Это письмо можно признать образцом дипломатической диалектики; в нем Боккаччо должен был, щадя весьма чувствительное самолюбие своего увенчанного лаврами друга, высказать ему в должной форме, насколько его огорчало недостойное поведение Петрарки, некогда столь гордившегося своей свободой и презрением к тиранам. Впрочем, надо полагать, что огорчение Боккаччо было сильно главным образом потому, что Петрарка поступил на службу именно к миланскому тирану, с которым Флоренция, а следовательно, и Боккаччо находились во враждебных отношениях. Признавать же Боккаччо за крайнего и убежденного республиканца едва ли можно. Его отношение к неаполитанскому двору, к Аччайуоли, посвящение им своей «Генеалогии богов» королю Кипрскому — все это свидетельствует, что громкие, патетические речи против тиранов, которые он вычитал у древних римских авторов, не всегда приходили ему на память, когда случилось на практике иметь дело с владетельными особами. Одно несомненно, что Боккаччо всегда был готов горячо отстаивать свободу и независимость своей родной Флоренции; в этом отношении он был настоящий флорентийский патриот, возвышавшийся над интересами всяких партий.
Триумф Вечности Петрарка
Нужно, впрочем, заметить, что едва ли у Боккаччо были очень ясно выраженные и последовательные политические взгляды, да и нельзя было этого требовать от людей того времени, когда вся Европа, в особенности Италия, находилась в состоянии брожения и хаоса, и именно лучшим-то и благороднейшим людям, прилагавшим к современным событиям и политическим условиям жизни масштаб возвышенных идеалов и принципов, и приходилось чаще всего глубоко разочаровываться.
К 1355 году относится неприятный эпизод в жизни Боккаччо, подавший ему повод к написанию его знаменитой сатиры «Corbaccio». Поэт, которому было в то время уже за сорок лет, влюбился в молодую, красивую вдову, но его любовь была не только отвергнута, потому что сердце дамы принадлежало уже другому, но и осмеяна со счастливым соперником. Боккаччо жестоко отомстил насмешнице, написав на нее едкую сатиру «Corbaccio», что означает злой, отвратительный ворон. Эта знаменитая, выдающаяся по силе выражений и фантазии сатира, переходящая иногда не только границы эстетики, но и границы приличия, носит еще и побочное название «Лабиринт любви». Боккаччо рассказывает в ней, как он, влюбившись и будучи отвергнут, хотел лишить себя жизни; но, пораздумав, решил, что он сам неправ, требуя любви к себе от человека, который его не любит, и что если неудачная любовь причиняет ему страдания, то он один виноват в них, потому что сделал неудачный выбор. Далее он описывает приснившийся ему сон. Ему снилось, что он во сне забрел в дикую местность и хищные звери готовы были растерзать его. На выручку явился призрак старика, который объяснил ему, что эта местность называется «Лабиринт любви», и описал ему все ужасы, ожидающие человека, отдающегося во власть пагубной страсти, которую безумные люди возвели даже на степень божества. Призрак в самых ярких, ужасающих красках выставляет перед ним все недостатки женщин, их ничтожество и злые стороны их натуры. Этот призрак оказывается мужем той самой дамы, которая отвергла Боккаччо. Он предлагает Боккаччо, чтоб искупить сделанную им ошибку, возненавидеть пленившую его ничтожную женщину и написать книгу, в которой показать ее миру в надлежащем свете: ибо поэтам дана власть и возвышать, и низвергать. Он дает призраку обещание написать такую книгу, затем тот выводит его на светлую высокую гору, и Боккаччо просыпается.
Если взглянуть на эту сатиру, переполненную преувеличенными нападками на женские слабости, исключительно как на месть Боккаччо отвергнувшей его даме, то она является недостойной поэта. Но едва ли одна такая цель руководила им. Недаром же возникали даже сомнения, был ли с Боккаччо в действительности тот случай отвергнутой любви, который им описан в «Corbaceio», и не взял ли его поэт просто как более яркую форму для проведения своей идеи, Однако нет оснований утверждать, что эта неудачная любовь Боккаччо — не действительный случай. Она, вероятно, только помогла ему оглянуться назад и увидеть много дурных сторон там, где он их прежде не видел. В «Corbaccio» он хотел, быть может, показать обратную сторону медали той идеи эмансипации женщин, которая сквозит во всех других его произведениях, и отталкивающим безобразием нарисованной им в «Corbaccio» картины предостеречь от излишних увлечений. В этой сатире Боккаччо является настоящим женоненавистником, в котором никак нельзя узнать автора «Декамерона». Это писал как будто совсем другой человек. Здесь, может быть, есть отчасти и влияние Петрарки, который в позднейшие годы не особенно дружелюбно смотрел на свои юношеские увлечения Лаурой, сделавшись ярым противником женщин, и если вспоминал еще о Лауре, то разве потому, что с его любовью к ней была связана и его слава как поэта.
Эдмунд Блэр Лейтон
Эдмунд Блэр Лейтон
Эдмунд Блэр Лейтон
Эдмунд Блэр Лейтон
Эдмунд Блэр Лейтон
Впрочем, и Петрарка и Боккаччо были люди своего времени, стоявшие на рубеже средних и новых веков. Средневековые понятия о женщинах не могли не найти в них отголоска. Они явились реформаторами всех средневековых воззрений, основателями культуры эпохи Возрождения, но во многом действовали бессознательно, в силу гения, который толкал их на этот путь, иногда, быть может, в противоречии с их убеждениями. Если бы они могли предугадать, до каких пределов дойдет развитие того античного духа, который был вызван ими к жизни, то их бы охватил ужас. Мог ли ожидать религиозный Петрарка, боровшийся лишь с безнравственностью развратного духовенства и бредивший идеальными героями древности, что та самая новая культура, основы которой он заложил, будет впоследствии угрожать самому существованию христианской церкви и, вместо доблестей древних героев, вызовет к жизни все дурные стороны древнего языческого мира. Быть может, под старость они оба инстинктивно предчувствовали это, и реакция против насажденных ими идей, впоследствии охватившая целые государства, ярко выразилась у Боккаччо в форме того раскаяния и обращения к религии, о котором мы скажем далее. Тем более естественна у Боккаччо, после испытанной неудачи, его старческая ненависть или, по меньшей мере, презрение к женщинам, как отголосок тех средневековых понятий, которые были еще живы. По тогдашним аскетическим воззрениям женщина была во всех отношениях существо низшего разряда, нечистый сосуд наслаждений; безбрачие считалось желанным, почетным и богоугодным делом, а брак — в сущности греховным и только по слабости человеческой плоти терпимым состоянием. Хотя женщина в средние века и воспевалась миннезингерами в возвышенных песнях, но, в действительности, это поклонение ей было не что иное, как условная ложь. Для мужчины, она никогда не была его равноправной подругой и сердечное и умственное общение с женщинами считалось унижающим мужчину. Только эпоха Возрождения принесла женщинам полную эмансипацию от духовного и общественного превосходства мужчины и признала ее способной к высшему развитию; только с этой эпохи началась настоящая общественная жизнь и женщина заняла в ней подобающее место. Каковы бы ни были крайности, к которым привела эпоха Возрождения и которые вызвали потом неизбежный протест, мы обязаны ей постановкой женского вопроса на ту почву, на которой женщина выросла в полноправного гражданина, подругу и сотрудника мужчины, справедливо деля с ним влияние на течение общественной жизни и способствуя смягчению нравов и более полному, всестороннему развитию духовных сил человека. И то обстоятельство, что Петрарка и Боккаччо в старости стали женоненавистниками, нисколько не умаляет заслуг, которые они своей литературной деятельностью оказали женскому вопросу. Впрочем, их женоненавистничество проистекало еще и из другого источника. Как люди, чувствовавшие себя стоящими выше повседневных дрязг и домашних интересов, погруженные в научные и литературные занятия, посвятившие этим занятиям всю свою жизнь, они, естественно, могли желать полной свободы и боялись связать себя хозяйственными заботами и воспитанием детей, если бы какой-либо женщине удалось занять место в их доме. В этом отношении примеры древних были им, конечно, хорошо знакомы.
Milan Duomo.
Весной 1359 года Боккаччо посетил все еще жившего в Милане Петрарку. Это свидание после восьми лет разлуки доставило обоим друзьям большое наслаждение, и Петрарка весьма неохотно отпустил Боккаччо назад, сетуя на кратковременность его пребывания у искренне расположенного к нему друга.
Вскоре после возвращения домой Боккаччо послал Петрарке, вероятно, в знак благодарности за оказанное гостеприимство собственноручно им списанную копию «Божественной комедии» Данте, приложив при этом латинское стихотворение, которым приглашал своего друга заняться изучением Данте. Хотя Боккаччо, со свойственным ему тактом и мягкостью, весьма удачно умел обойти в этом предложении все, что могло задеть самолюбие Петрарки, но Петрарка принял этот подарок довольно холодно: известно, что он никогда не симпатизировал Данте и долгое время не хотел читать его.
В следующем, 1360 году, Боккаччо написал морально-философский трактат в форме письма по поводу следующего политического события. Один из его друзей, Пино де Росси, человек уже довольно пожилой, оказался замешанным в заговор, имевший целью ниспровержение находившейся тогда во главе правления гвельфской партии, проявлявшей драконовскую строгость и деспотический произвол. Но заговор был открыт синьорией, и заговорщики были ча-стию казнены, частию подверглись изгнанию. В числе последних был и Пино де Росси. Боккаччо в утешение написал ему письмо, носящее характер философской диссертации. В этом письме Боккаччо, ссылаясь на древних мудрецов и подкрепляя свои доводы историческими примерами, доказывает своему другу-изгнаннику, что для мудреца весь мир — отечество, что для него нет изгнания, а только перемена места жительства, представляющая интерес новизны. Люди высоких душевных свойств умели составить себе выдающееся положение и в чужой стране. Притом же самое пребывание во Флоренции просто противно, потому что управление городом поручено людям недостойным, достигшим своего положения благодаря глупости или злому умыслу своих избирателей. Конечно, не то достойно порицания, что люди низкого происхождения получили высокие посты, это бывало и в древнем Риме — есть примеры Серрана, Цинцинната, Мария! — а самое дурное то, что выбранные во Флоренции оказались неспособными к правлению и своим корыстолюбием, надменностью, злопамятностью, завистью и себялюбием повергли город в рабство и угрожают ему гибелью. Надо жалеть не об изгнании, а о том, что раньше не ушел из этого города. Демокрит, чтобы не видеть распущенные нравы афинян, даже сам ослепил себя. Боккаччо ссылается на свой собственный пример: он удалился из Флоренции в Чертальдо, чтоб не быть причастным к тому, что творится во Флоренции, и если б имел средства, то удалился бы так далеко, чтоб и не слыхать о злокозненности флорентийцев. Далее Боккаччо доказывает, что изгнание дает возможность отличить друзей настоящих от притворных, и притом это удаление от друзей только внешнее, ибо перепиской можно поддерживать единение духовное. О потере богатства печалиться нечего; хотя благоприобретенное богатство весьма полезно, но бедность — почетное состояние, когда.в основании ее лежит честность. Богатство очень часто ведет к порче нравов и привело Рим к упадку. Далее семейную жизнь легче переносить в бедности, чем в богатстве, ибо жены при богатстве предъявляют чрезмерные требования, а в бедности, если они действительно любят своих мужей, служат им утешением. Дети бедных вырастают более закаленными и способными к жизненной борьбе, чем дета: богатых, Нечего огорчаться и несправедливостью сограждан; эту несправедливость испытывали лучшие люди древности и сам Христос. Заканчивает Боккаччо это письмо извинением, что он утешает друга только одними словами, но никакого другого утешения доставить ему он не может, а затем сообщает, что, уединившись в Чертальдо, он привык к сельской жизни гораздо скорее, чем ожидал, и живет теперь жизнью философа среди природы и, вместо рассказов об обманах и нечистых проделках флорентийских граждан, слушает пение соловьев и других птиц.
Чертальдо
Конечно, далеко не все, что Боккаччо проповедует в этом письма, он решился бы применить к самому себе, и громкие слова звучат деланностью и рисовкой, но во всяком случае высказанные им в этом письме взгляды характеризуют в известной степени то направление мыслей, которое основатели гуманизма приобрели от изучения древних писателей-
К этому же времени относится знакомство Боккаччо с калабрийским греком Леонтием Пилатом, жившим в Венеции. Когда именно началось это знакомство — неизвестно, но, по-видимому, в 1359 году. Вероятно, когда Боккаччо был у Петрарки в Милане, Петрарка, имевший сношения и переписку с целым миром, указал Боккаччо на этого грека, и Боккаччо тогда же отправился к нему в Венецию. Пилат намеревался, подобно всем тогдашним авантюристам, ехать в Авиньон, но Боккаччо уговорил его переехать жить во Флоренцию. С большим трудом удалось Боккаччо добиться, чтоб Пилата приняли учителем греческого языка во флорентийский университет и назначили ему жалованье. Но это жалованье было, вероятно, очень скудно, потому что Боккаччо пришлось не только дать греку помещение у себя в доме и содержание, но оказывать и денежное пособие. Это была довольно тяжелая жертва, которую Боккаччо принес своей любви к греческому языку и желанию изучить его. Пилат был человек отвратительной наружности и мрачного, ворчливого и надоедливого характера. Он мучил всех своим беспокойным поведением, грубостью и цинизмом, постоянно бранил Италию и итальянцев и превозносил Грецию. Но он импонировал Боккаччо тем, что голова его представляла настоящий архив греческой мифологии и истории, и Боккаччо, жаждавший познаний в этой области, терпеливо переносил многие неприятности, которые причинял ему Пилат.
Желая доставить своим соотечественникам возможность ознакомиться с Гомером, Боккаччо убедил Пилата приняться за перевод его. Но во Флоренции негде было достать экземпляр песен Гомера. Между тем Боккаччо услыхал, что есть продажный экземпляр в Падуе, и обратился к Петрарке, прося его содействия по приобретению этого экземпляра. Петрарка выразил свою готовность и прибавил при этом, что если нельзя будет достать его, то он, со своей стороны, готов дать для перевода свой собственный экземпляр: это был, вероятно, экземпляр, присланный Петрарке из Греции Николаем Сигеросом. Который из этих экземпляров послужил для перевода, остается неизвестным, но Леонтий Пилат перевод сделал, Петрарка и Боккаччо совместно заплатили ему за это денежный гонорар, а Боккаччо, кроме того, позаботился о правильности переведенного латинского текста. В 1367 году Петрарка получил от Боккаччо вполне законченный экземпляр перевода, который хотя и не обладал достоинствами подлинника, но важен в том отношении, что был первым переводом Гомера.
На личную поэтическую деятельность Боккаччо это изучение Гомера существенного влияния не имело, потому что она почти уже была закончена 1360 годом; но она оказало ему помощь в его мифологических и исторических занятиях.
Статуя Гомера.
В то самое время, как Боккаччо был занят изучением греческого языка и Гомером, случилось событие в его жизни, имевшее большое влияние на дальнейшую его жизнь и показывающее, насколько в нем самом отразилась неустойчивость взглядов, свойственная переходным эпохам, каковой была эпоха Возрождения.
В мае 1361 года умер в Сиене картезианский монах Пьетро Петрони, славившийся благочестивой жизнью и почитавшийся за святого. За две недели до смерти он впал в состояние экстаза, и ему являлись в видениях и радости рая, и муки ада. В одном из этих видений ему было дано, как он заявлял, повеление свыше обратиться с увещеванием ко многим выдающимся людям того времени, между прочим к Боккаччо, и убедить их, оставив их грешный образ жизни, обратиться на путь истинный. Умирая, он поручил исполнение этого дела своему ученику, монаху того же ордена, Джоакино Чиани, который тотчас же по смерти своего учителя отправился в путь и прибыл к Боккаччо во Флоренцию, вероятно, в июне 1361 года. Чрезвычайно характерной для того времени представляется встреча этих двух людей. С одной стороны — веселый творец «Декамерона», с другой — суровый проповедник покаяния; в лице их две различные эпохи и две различные культуры стояли друг перед другом: аскетические средние века и жизнерадостное Возрождение вступали в борьбу друг с другом; и эта самая борьба, в которой теперь участвовали эти два действующие лица, в последующие века вызвала проповеди Савонаролы и охватила надолго целые поколения.
Чиани позаботился прежде всего убедить Боккаччо, что он явился послом от такого человека, который действительно был осенен откровением свыше, и достиг этого, открывая Боккаччо такие его сокровенные мысли, которых Боккаччо никогда никому не поверял. Затем монах в пламенной речи увещевал Боккаччо изменить свою противную Богу жизнь и отказаться от безнравственных сочинений, которыми он поощрял чувственность в своих собратьях, иначе угрожал ему скорой смертью и муками ада, ожидающими нераскаявшегося грешника.
Эта проповедь глубоко потрясла Боккаччо. Даже неверующего могло бы смутить то обстоятельство, что неизвестный ему монах, живший далеко, в другом городе, проник в тайны его души и прислал к нему такого пламенного увещевателя; Боккаччо же был не только верующий христианин вообще, но и никогда не сомневался. в догматах католицизма, хотя в юности и был, по-видимому, равнодушен к религии и насмехался над пороками духовенства и монахов. Как и Петрарка, созидая новую культуру, он все-таки был человеком переходной эпохи, выросшим и стоявшим на средневековой почве. И теперь на него напало раскаяние во всем, что он нагрешил в прошлой жизни: воспоминание о написанных им сочинениях и о многочисленных прижитых им незаконных детях мучили его.
Под свежим впечатлением выслушанных от монаха увещеваний Боккаччо решил посвятить себя религиозной деятельности, отказаться от дальнейших литературных занятий и, чтобы избежать всякого соблазна, сбыть куда-нибудь даже всю свою библиотеку. Он сообщил свое намерение Петрарке, прося его совета. Петрарка ответил ему длинным письмом, показывающим в нем как большую набожность, так и еще большее присутствие здравого смысла. Петрарка сам был в то время весьма религиозно настроен, и неизвестно, конечно, как бы он поступил, если бы с ним случилось то, что с Боккаччо; но так как здесь ему предстояло рассудить все-таки чужое дело, то он ответил Боккаччо, что хотя в некоторых случаях видения и откровения при жизни и возможны для некоторых личностей, чему приводил даже примеры из латинских авторов, но что при этом бывают тоже обманы и ошибки, а поэтому Боккаччо не должен принимать с безграничным доверием всего, что ему наговорил Чиани; что предсказание скорой смерти вовсе не предсказание, потому что смерть ожидает каждого человека ежеминутно; что, конечно, полезно будет вести более серьезный и благочестивый образ жизни, но что отказываться от поэзии нет никаких оснований, ибо и то и другое отлично может совмещаться.
Зная религиозность Петрарки и вообще привыкнув подчиняться его влиянию, а с другой стороны, и сам несколько успокоившись после первого порыва, Боккаччо отказался от мысли порвать окончательно со своим прошлым. Тем не менее известное «обращение» в нем до некоторой степени совершилось, и он уже не писал ничего подобного прежнему; его занятия приняли преимущественно научное, гуманитарное направление; если он и писал иногда стихи, то вполне невинного и даже нравоучительного характера. Он не только высказывал сожаление, что написал свои прежние сочинения, но при всяком удобном случае предостерегал от чтения их. Как все «обращенные» или «обратившиеся», он впадал иногда в крайности, хотя все-таки «обращение» его нельзя назвать полным: средневековый склад мыслей не победил в нем окончательного направления эпохи Возрождения и гуманизма, но они как бы вошли между собою в компромисс, и, таким образом, общий строй идей у «обращенного» Боккаччо является прототипом того направления, которому позднее подчинились целые народы.
Некоторые биографы утверждали даже, что Боккаччо после этого «обращения» сам сделался монахом или священником. Но так как это обстоятельство нигде не подтверждается ни самим Боккаччо, ни Петраркой, то надо предполагать, что это известие основано лишь на слухах, вероятно, распущенных монахами для усиления значения его раскаяния и влияния, оказанного на него проповедью Чиани.
Giovanni Boccaccio
Продолжение следует
Читать по теме:
- А. А. Тихонов — Боккаччо. Введение. Боккаччо в истории литературы
- А. А. Тихонов — Боккаччо. Глава 1. Детство и юность Боккаччо
- А. А. Тихонов — Боккаччо. Глава 2. Боккаччо в Неаполе
- А. А. Тихонов — Боккаччо. Глава 3. Боккаччо и Фьяметта
- А. А. Тихонов — Боккаччо. Глава 4. Боккаччо как политический деятель. Перелом в жизни
- А. А. Тихонов — Боккаччо. Глава 5. Старость и смерть Боккаччо
