Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава VI. В сумрачной мгле

Ирина Дедюхова

Безбрежные воды Стикса

Книга III. Цвет сумрака

Глава VI. В сумрачной мгле

— Борис… э-э! Боря, скорее! – замахал обоими Митькову от отделения пожилой дежурный, выскочив из дверей отделения. Он опять забыл его отчество, а выговаривать «господин начальник»  у него никак не получалось. В принципе, Митьков и не настаивал. Что возьмешь с человека, которому привычнее сказать «товарищ полковник», хотя вокруг все дано забыли о временах, когда полковник милиции мог быть товарищем даже для потерпевших. Самой милиции тоже давно нет, только этот пень торчит у них в качестве атавизма на случай очередного усиления.

— Что у нас опять стряслось? – тихо спросил он дежурного, подходя ближе.

— Да как всегда, Ферапонтов! – отчеканил дедок, залезая в свою кибитку при входе. – Только на этот раз трезвый, выбритый, подстригся только что.

— Ничего себе, — растерялся Митьков.

— Голодный и злой! – добил его дежурный. —  Собрал всю молодежь в красном уголке, заявил им, что в университете им мозги засрали, а он сейчас точные данные имеет, дескать, что нам опять надо возвращаться на середину реки, типа на днях вернут УК РСФСР, все эти новодельные законы отменят. Надо, мол, срочно всем браться за старый УК, потому как у нас будет «новый 37-й год». И со своих антресолей в подвесном потолке, где он на всех окурки прячет,  достал четыре экземпляра старого УК. Сначала, мол, молодые выучат, чтоб потом всех стариков пересажать. Ну и… чтобы не успеть натворить делов.

— Про середину реки только перед молодыми орал? – тихо уточнил Митьков.

— Вроде там молодежь только была и его отделение, которые при нем к разному уже привыкли, — так же тихо ответил дежурный. – Да ладно, что в мою смену ошизел, как бы его в психушку не сдали свои же с такими заскоками.

— А что теперь с молодяшками делать? – сокрушенно вздохнул Митьков. – Придут с практики, расскажут еще чего в университете…

— Об этом не переживайте, главное уведите его сейчас отсюда! – успокоил его дежурный. – Он пока всех посадил контрольную по старому УК писать, билеты всем раздал на бланках Минюста, между прочим. Потом я уже договорился с его ребятами, они придут вместо него контрольную у них забирать, всех оборжут и объяснят, что это такие приколы у нас, типа прописки в камере. Ну,   а типа они все попались, не сообразив, что Ферапонтов у нас просто такой приколист по натуре, самый веселый и находчивый. Развел их как последних  лохов, а они ему и поверили.

— Что-то опять с Сашкой приключилось, давно он не срывался! – выразил озабоченность Митьков.

— Ну, не так уж и давно, если честно, в последнее время вообще на взводе ходит, — возразил дежурный. – Мне так и говорит сегодня с утра, еще до того, как в потолок к себе полез: «Ты, Григорий Александрович, с советских времен здесь торчишь? Не знаешь, в советское время здесь многим Стикс снился? Стикс тут в совке переплывали?»

— Открытым текстом спросил? – понуро уточнил Митьков.

— А когда ваш Ферапонтов что-то закрытым текстом спрашивал? – разнервничался дежурный. — Он либо молчит, набычившись, либо такое скажет… Я его в тон тоже спросил, с кем это он Стикс переплывает, как Чапай с Петькой?

— Чо? – не въехал в шутку Митьков.

— Вот он меня тоже так же спросил! – обиженно сказал дежурный. —  У вас вообще нынче анекдотов даже не рассказывают! Напряжение только водкой снимаете, а так нельзя, Борис! У нас анекдоты были, все же свой фольклор был, про Штирлица, про Петьку с Чапаевым. А эти двое были героями гражданской войны, они погибли, когда реку переплывали. Что-то вы нынче элементарного не помните, а пытаетесь на молодежь зеленую свои проблемы с новым УК вешать. Отступать не надо было от старого УК и всех делов! Так вначале они пушок на рыле заведут, без УК останутся, потом к соплякам с контрольными лезут.

Пока потрясенный его выходкой Митьков мешкал с ответом, дежурный закрыл перед его носом стеклянную створку своей кибитки и, тыча в сторону красного уголка, глухо прокричал из своего укрытия: «И нечего на меня так смотреть! Я все равно на пенсии! И никто вас, кроме меня, все равно терпеть не станет! Иди, Борис, и срочно уводи этого психа! Пока его молодяшки не раскололи! Я сейчас туда его ребят позову, они у труповозки вашей пиво хлещут!»

Ферапонтов действительно оказался со свежей стрижкой, выбритым и трезвым, как стеклышко. Митьков вежливо, по имени отчеству пригласил его зайти на срочное совещание и цикнул на завозившихся молодяшек: «А ну, тихо тут сидеть! Сейчас вас старшие товарищи придут в курсанты вас посвящать! Или кто-то решил просочиться в правоохранительную среду без прописки?»

— Ты чего тут развоевался, Саш? – осторожно поинтересовался Митьков у вспаренного Ферапонтова. – Так орешь, блин, что дежурный у виска пальцем крутит. И чего ты на него с утра наехал? Как тебе вообще в башку пришло у дяди Гриши про Стикс спрашивать? Меня дождаться не мог?

— Откуда я знал, сколько тебя дожидаться? – огрызнулся Ферапонтов, даже не пытаясь оправдываться.

— Сказал бы, что тоже в Стиксе заплывы устраиваешь, — пробурчал Митьков, роясь в столе. – С кем хоть плывешь? Не с нашим Кошелевым? Привет ему передавай, если чо. Скажи, что подставил нас всех своими заначками так, что ни в какие ворота.

— А ты чего? – не понял шутки юмора Ферапонтов. – Тоже, небось, поплавал там? Да? И чего молчал?

— А то, что я таких наездов не устраиваю, — ответил Митьков, складывая какие-то бумаги в папку. – И на подчиненных нервное напряжение не сбрасываю.

— Ах, я у него подчиненный, видите ли, — зло пробормотал Ферапонтов. С трудом приходя в себя, он тихо спросил начальника: «Борь, у тебя еще водка осталась?»

— Да не вопрос, Саша! – в тон ему почти ласково ответил Митьков, — но много пить вредно. А запить такое, что ты тут при всех орал, надо не меньше трех литров. Да мне еще отповедь дяди Гриши в дежурке тоже запить надо. Мы так действительно в натуре сопьемся до белочки. Поэтому давай попытаемся вначале все объяснить друг другу по трезваку. Да и выглядишь ты, наконец-то, весьма презентабельно, чтобы надираться в зюзку.

— Сон я видел! – коротко пояснил Ферапонтов, вытирая бумажным полотенцем вспотевший от натуги лоб. – И не про Стикс, как все… с нашим гребаным Кошелевым. И даже не про старый 37-й год, а вполне про новый! Это и пытался донести новым сотрудникам… пока тебя не было.

— Я видел сон: прохладный гаснул день, — процитировал с издевкой Митьков, — Михаил Юрьевич Лермонтов, между прочим. Ты бы с него пример брал! Он сон увидел, так сразу стишок написал! Все вокруг довольнешеньки! Что ты за человек, Саша? В кои веки сон увидел, так вначале всем разгон устраиваешь с воплями, которые даже на Ютубе не выложишь, а после ящик водки требуешь. При этом весь чистенький, подстриженный, даже жалко такую красоту водкой портить. Тебе в таком виде стишки писать…

-А ты этот стих не помнишь? – с усилием спросил Ферапонтов, растирая виски.

— Да откуда ж мне помнить? – удивился Митьков, — Я его еще в школе слышал… или даже сам читал, не помню уже. Ты погугли, но там ничего интересного! Я просто первую строчку запомнил. Там какой-то мужик видит во сне девицу и понимает, что это его погибель. Что-то в таком роде.

— Прямо как у меня, — задумчиво произнес Ферапонтов. – А еще какие-нибудь стишки Лермонтова помнишь?

— Только самые короткие! – заверил его Митьков. – Те, что перед выпускным экзаменом в школе выучил.

Кто видел Кремль в час утра золотой,

Когда лежит над городом туман,

Когда меж храмов с гордой простотой,

Как царь, белеет башня-великан?

— И опять в точку! – прошептал Ферапонтов. – Я там был, Борис, во сне! И туман такой стелился, башня эта торчала… Нет, не могу, просто жуть.

— Знаешь, — решительно сказал Митьков, — а давай пройдемся! А то на меня здесь обстановка давит. Пойдем-пойдем! Да хоть в чебуречную на углу! Тебе есть, что рассказать, мне есть что поведать. А то ты смотришь на меня, как на постороннего. А я, между прочим, к нашему бывшему завкафедрой ездил, про черную сотню поинтересоваться. Думаю, неужто он такие мифы и легенды местного разлива не слыхал?

— И чо? — почти равнодушно спросил Ферапонтов, все еще пребывая в каком-то ступоре. — Он еще живой, наш старикашка-какашка? Еще его не пришили в нашем городе говнюков?

— Живой-живой! – заверил его Митьков.- Вообще подумалось, что как раз он живее всех живых. Мы-то полумертвыми едва ноги таскаем, терзаясь морально от неизвестности. А он вовремя технично так на пенсию вышел, освободил, так сказать, молодым дорогу, да и живет в полной заднице у черта на куличках, едва нашел и добирался туда на нашей труповозке.

— И что он может знать, если сидит в заднице? – проворчал Ферапонтов, нехотя застегивая куртку.

— Про наши дела знает намного лучше нас, — отрезал Митьков. – Пойдем отсюда, я тут себя чувствую теперь просто голой русалкой в аквариуме, как дядя Гриша в дежурке. Все про нас знают куда лучше нашего, мы тут как два идиота на ладони. И ты тут еще концерты для молодежи закатываешь, когда надо наоборот поменьше внимания к себе привлекать.

* * *

Вначале они, конечно, хотели зайти просто в пирожковую на углу, но потом решили не жлобиться, раз такое дело, и пошли в кафе с нормальной домашней кухней, хотя тут водку с собой проносить было нельзя. В результате они оказались почти единственными в зале за красиво оформленным столом с белой скатертью и холщовыми салфетками в пластиковых колечках.

Митьков избегал смотреть на Ферапонтова, когда водку им подали в небольшом графине с двумя крошечными рюмочками-наперстками. Смотреть на Ферапонтова и нужды не было, потому что он недовольно засопел на весь зал, как только от столика отошла хорошенькая девушка-официантка.

Закуски, правда подали сразу, причем, даже и не спрашивали особо, а выставили квашеную капусту, соленые огурчики, маринованные грибы, нарезки, засыпанные листиками укропа и петрушки с дольками чеснока. Митьков еще не успел водку разлить перед носом ошарашенного эстетикой общепита Ферапонтова, как тут же вынесли горячее картофельное пюре с разными салатами.

От этой почти домашней картины у обоих сослуживцев синхронно начало спадать зашкаливающее нервное напряжение. И как только их лица начали светлеть и разглаживаться, официантка ненавязчиво предложила им меню с горячими блюдами.

Митьков отметил, что официантка не лезла в душу, вообще им лаже не представилась, она деловито хлопала возле них, не заводила светских разговоров, как это принято в современном кабацком этикете, не предлагала какие-то блюда, не навязывалась, короче. Будто сама понимала, что они зашли для серьезного разговора, а пожрать-выпить нынче можно и в отделении на одноразовой скатерти. И, видимо, многие из их богадельни сюда заходили, всем и так были известны их ежедневные потребности.

Да и чего предлагать какие-то блюда, если все блюда им и так были хорошо известные? В меню значились борщ, щи, уха, гороховый суп, солянка, рассольник и суп с лапшой. Дальше шли котлеты, поджарки и отбивные… ну, все привычное и без вывертов. Без всяких там роллов и снеков. Зато здоровое, вкусное и знакомое с детства. Даже Ферапонтов с удовольствием изучил короткое меню без фоток и выразился в том духе, что в пиццерии они бы уже пособачились, а здесь хочется как-то соответствовать строгой и возвышенной обстановке советской столовки.

— Я погуглил, Боря, — сказал он Митькову, с аппетитным хрустом налегая на капустный салат, — Чапай-то с Петькой реку не переплыли, потонули. Да еще и стреляли в них… беляки, вроде. Гражданская война тогда была, между белыми и красными.

— Саша, ты идиота малолетнего из себя не строй, — сказал Митьков, наливая себе очередную стопку водки из графина. – Мы все же с тобой успели два раза в нормальный советский пионерский лагерь съездить. И хоть в пионеры уже вступить не сумели, но в октябрятах были. Поэтому не надо передо мной тут дурочку корчить, лады?  Мы с тобой помним, когда анекдоты про Петьку и Чапаева были вполне актуальными. Другой вопрос, почему они стали неактуальными, как только мы все вдруг начали заниматься синхронным плаванием с нашим Кошелевым, изначально зная, что он был сукой и редкой гнилью?

— Боюсь, уже нет! – невнятно произнес Ферапонтов сквозь картофельное пюре.

— Чего нет? Думаешь, уже на баркас сел? – поинтересовался Митьков. – Да я с ним месяц назад плыл! Весь седой стал, сморщенный…

— Нет, не в этом дело, — объяснил, прожевавшись, Ферапонтов. – Просто он уже давно не сука, как я понял. Вначале он жалел, что бабе своей заначку не передал, потом начал жалеть, что вообще это делал. Даже пытался мне помогать какими-то советами.

— Слушай, меня ведь тоже он на счет черной сотни надоумил к нашему старикашке съездить!  — спохватился Митьков. – Я еще тогда сомнение выразил, что тот вообще жив, а он мне сказал, что ни разу его на баркасе не встречал, да и не плавал тот через реку ни разу.

— Как-то бы надо этого идиота на баркас подсадить, — задумчиво сказал Ферапонтов. – Но дядя Гриша с Чапаем и Петькой верный тон всему нашему беспределу задал… так сказать, выдал общую характеристику. Все не понимал, какого хрена я шестой годик по Стиксу плаваю? Какого хрена это вообще все вокруг происходит?

— И какого? – поинтересовался Митьков, с удовольствием подцепляя вилкой лоснящуюся серебристую селедку с тонкими кружками хрустящего репчатого лука.

— А такого, Борис, что мы опять на гражданской войне! – торжественно сказал Ферапонтов, опрокидывая в себя наперсток водки. – Слушай, надо все-таки стаканы и нормальную бутылку попросить. Ну, что это за издевательство?

— Привык хлебать из мензурок, — проворчал Митьков, но тут же сделал знак заботливой девушке заменить стопки. – И с кем же у нас гражданская война? Пока, если ты заметил, мы, против всех, круговую оборону держим.

— У нас, Борис, гражданская война против гражданских! – почти весело ответил Ферапонтов, выливая полграфина в коктейльную рюмку, поданную официанткой. – Гражданские войны всегда ведутся против гражданских. Других, как я понял, не бывает. Хотя всегда это подается так, будто сами гражданские между собой дерутся, а типа все их разнимают, уговаривают и увещевают. А на самом деле гражданская война – это объединение всех силовых ведомств против гражданских лиц, то есть, по большому счету, тех, за чей счет и этот банкет.

— И давно ты это сообразил? – подозрительно поинтересовался Митьков.

— Боря, перед тобой круглый идиот! – торжественно ответил Ферапонтов. – Все было на поверхности, но не мог понять главного прикола в жизни! И надо же было сегодня спросить у нашего дяди Гриши, плавал ли он по Стиксу с нашим почти уже не сукой Кошелевым? А потому что достало меня это, понимаешь? Ведь не знаешь, когда там получишь веслом по башке и начнешь за тем берегом гоняться!

— Это вообще надо железные нервы иметь, чтобы с катушек не съехать, — охотно поддакнул Митьков, выливая себе остатки водки. – И главное, молчи в тряпочку, делай вид, как все путем! И никому такое рассказывать нельзя, тут же в психушку упекут! Сами творят такое, о чем посреди Стикса не расскажешь… что попало, короче, но зато пристально следят за нашим психическим расстройством.

— Да это вообще садизм какой-то! – утвердительно кивнул Ферапонтов. – А с ответа дяди Гриши меня ведь сразу проперло! Во, блин, думаю! Это же обычная гражданская война! Война с гражданскими! И нам всем ответка идет от гражданских в типичном таком гражданском духе! Они от нас защищаются чем попало! У них же никаких больше ресурсов нет!

— И спорить не стану, — пьяно подхихикнул ему Митьков. – У меня это даже теща раньше тебя проперла. У нее две недели назад случился аппендицит. Вначале скорая приехала и удивилась везучести нашей бабки. Мол, через месяц вообще уже даже на аппендиксы будут ездить по предоплате. Потом она в отделении попыталась права качать, пригрозив по привычке, что у нее зять – полковник полиции. Так там на нее как начали медсестры и санитарки орать! Сказали, что их отделение скоро закроют, она-то удалила себе аппендикс вовремя и бесплатно, а их не только на улицу всех выкинут, еще и неизвестно, как и от чего подыхать придется. Но типа, когда с голоду подыхать будут, то ее первой проклянут всем отделением! Короче, вернулась из больницы сама не своя, со мной не разговаривает, а жене сказала, будто я — сам типа фашист и экстремист, всех нас продал уголовникам. На Фейсбуке аккаунт открыла, на нашу экстремистку подписалась.

— А я тоже, считай, новый аккаунт открыл вместо заплывов с Кошелевым, — по-дурацки заржал Ферапонтов. – Такое ведь видел на этот раз, что и не знал, как такое сказать. А раз тебе уже теща объяснила, так все намного проще. Ну, ты ей можешь в свое оправдание сказать, что ты не фашист, а герой гражданской войны и в качестве Чапая с таким Петькой Стикс переплываешь, что мама не горюй.

— Нет, это мысль в целом интересная, конечно! – заметил Митьков. – Раньше мне казалось, что мы там все плаваем потому, что жизненные силы не на то тратим. Но ладно, думаю, Кошелев там себя выматывает, нам-то это к чему? Мы же не померли пока!

— А ты почем знаешь? – подколол его Ферапонтов.

— То-то и оно! – помахал вилкой на его слова Митьков. – Так и получается, что раз мы такие герои гражданской войны с гражданскими… которых вообще-то защищать должны были…. Вот оно и вылезает! Мы с тобой опять как Чапай с Петькой плаваем в кровавой реке. И весь гребаный мир против нас.

— Против нас конкретно кое-что похуже, — пробормотал Ферапонтов, накладывая себе дополнительную порцию омлета с грибами. – Вчера вечером так же, как в заплыв на Стикс, я внезапно отключился у телека. Какие-то опять коррупционные скандалы разбирались.

— Наверно, опять про Улюкаева с его колбасками от Сечина, небось? – спросил Митьков, разливая водку из очередного графина.

— И не говори, устроили цирк какой-то, — недовольно проворчал Ферапонтов, запивая омлет водкой. – Ну, думаю, сейчас опять плыть и плыть, а я вечерами там плавать не люблю. Там и днем этот сумрак… густого такого цвета… как засохшая кровь…

— Да кому ты это рассказываешь, — поддакнул ему Митьков. — Я сам этот сумрак ихний терпеть не могу. Одна надежда, что на этот раз берег не отдернут! А каково тем, кому на этот сумрак теперь целую вечность любоваться? На Ютубе ролики есть про жизнь после смерти… так одна ерунда! Никто правды не скажет! Знай они, о чем байки плетут, так первым делом бы про этот сумрак рассказали. Про свет в конце тоннеля только и заливают. А как до того тоннеля на баркасе добираться, как приходится драться у этих сходней, они, конечно, не расскажут.

— Это ты ночью не плавал! – оборвал его излияния Ферапонтов. – Ночью там такая жуть, что не знаешь, как потом жить. Я однажды попал туда ночью во время ночного дежурства. Ночью там со дна такое поднимается, что уже не до разговоров по душам с нашей сукой Кошелевым. Мы ведь только из-за него там плаваем, как понимаешь. Может и не только из-за него, а по совокупности заслуг, но первым толчком он был, это точно. Вовремя надо было его сдать, не дожидаясь полного разложения органов. Баркас у них и по ночам приплывает… как раз для таких. И если есть у нашего ссученного малейшая возможность попасть на баркас, то только ночью… Хотя еще раз оказаться там ночью… просто выше моих сил.

Они распили очередной графин, заели вкусной, с любовью приготовленной закуской, и Ферапонтов рассказал, где он оказался на этот раз, будучи вырванным из реальности прямо с родного дивана.

* * *

Как лежал Александр в тренировочных брюках и майке на диване (ладно, что не в трусах, ноги мерзли), так вдруг внезапно оказался внутри старозаветного воронка. Холодно вообще-то было и достаточно промозгло для такой экипировки. Только сунулся в зарешеченное окошко посмотреть, куда их везут, так ему дулом револьвера в морду ткнули, до сих пор губа кровоточит.

Что это вообще за такая манера возникла из реальности выдергивать? Живого места уже на морде нет, если честно. Как выдернут, так либо веслом по морде заедут, либо револьвером в зубы тычут…

Ну, ладно, подумалось. Еще отольются кошке мышкины слезки, когда мышка обратно в своей реальности окажется. И тут вспомнилось, как давненько так, когда еще экстремистку судили, разговор был со Виктором Александровичем из Первомайки. Так тот вообще целую нормальную жизнь прожил в другом измерении, попав в 37-й год. На суде заснул, говорит. И, что характерно, по ту сторону решетки материализовался, видимо. Наверно, по форме одетым туда попал. Он, небось, и спит при полном параде, с фуражкой на груди, как в гробу. Говорит, ничего особенного в 37-м году не было. А он вообще пошел потом на фронт добровольцем, под Москвой фашистский танк поджег коктейлем Молотова из бутылки.

Ну, огляделся, с кем замели, так немного прифигел. Все наше правительство и три мужика из думы, два во всех новостных сводках маячили, а один… точно с Первого канала! Но всех их чисто по фотороботу опознавать пришлось, потому то взяли их… кого в чем, точнее, в чем попало. Непонятно, где такое собирали, хотя с самого начала было неясно, зачем такое вообще в правительство совали или на Первый канал. Причем, среди задержанных две бабы были, так одна вообще голую грудь прикрывала руками. Что у нее снизу было, даже не разглядел. Из душа, похоже, выдернули. Косметика размазана, будто за волосы об стенку мордой возили.

Все видят это, но помалкивают, делают вид. Сидят себе, как ни в чем ни бывало, не протестуют, не скандалят.

И тут мужик рядом тихо говорит: «Не надо высовываться, особенно, когда по центру поедем, они этого не любят, могут всех избить. Вы, как вижу, новенький здесь. Они почему-то сегодня поздно приехали, обычно хватают, пока домой все возвращаются. Им перед ночными совещаниями нас надо допросить».

И спокойно, что характерно, ко всему относится. По всему видно, что не только успел обвыкнуться в этом воронке, но даже чувствует какую-то своеобразную гордость, что кому-то понадобился для допроса перед совещанием. Ну, вроде живого носителя ценной информации.

Хоть в воронке было достаточно тесно, вроде и надышали уже там… чем попало… от свиной отбивной до хронического перегара, но все равно было прохладно, не май месяц все-таки, чтобы в одной майке в воронке кататься. И в одной майке даже рядом с абсолютно голой бабой Ферапонтов чувствовал себя не ахти. Подумалось еще… какого хрена по Стиксу надо плавать при полном параде, в сапогах и ботинках, а один раз даже в бронежилете, что само себе… издевательство какое-то. А как по центру приходится ехать, так непременно в майке и на босу ногу!

Тут сосед, поняв направление его размышлений, говорит: «Вы не переживайте так! Когда  хватают в непрезентабельном виде, они простынь на входе дают. Мне в прошлый раз тоже пришлось в простыне полночи по президентской администрации ходить, так мне даже эту простынь на память оставили. Там штамп такой здоровый, прямо посередине. Со звездой! С серпом и молотом! Так что и за Голикову не переживайте, ей простынь дадут. У нее, наверно, таких простыней уже целый гардероб. Ее все время полуголой хватают!»

А напротив совсем молодой пацан сидел. Так-то вроде уже и не пацан, просто для всей гоп-кампании уж очень молодой. Он двумя руками ухо придерживал. Левое ухо, вроде. Хотя, когда напротив него сидишь, кажется, что он за правое держится. Но в целом подумалось, будто он от присутствующих нарочно прикрывается.

— Это Орешкин! Ему все время утюгом уши прижигают! — тихонько пояснил сосед. — Он права не качает, как Голикова. Эта склочная баба все время на рожон лезет, вот ее и берут в непотребном виде каждый раз. Из мелкой мстительности. Утром по этим коридорам ходит в брендовых шмотках,  в сапфирах и бриллиантах, а по ночам — в простыне с серпом и молотом, чтобы на ее старые сиськи молодым красноармейцам не глядеть.

— А что с нее взять-то? Она же только бюджетные дырки в Счетной палате считает.

— На ней много чего завязано! Сюда никто просто так не попадает, поверьте. Только Орешкина сюда таскают по причине его невероятной глупости. Он толком не знает, подъем у нас в экономике на 3% или наоборот спад на те же 3%. Не знает, к чему статистический разброс при нашей усушке-утруске приписать. А с ним не спорят даже! Мордой на гладильную доску и утюг на уши! Но утюги там чугунные, перед этим по всему Открытому правительству и Роснано тем же утюжком пройдутся, поэтому Орешкину температурный режим достается уже не тот, все же уши в трубочку не сворачиваются. Они вообще по морде сильно не бьют, чисто для острастки. В принципе только Орешкин потом с красными ушами ходит. Но это уж у него и утюгом не разгладить. Такое только высшей мерой наказания разрешить возможно.

Александр севшим голосом поинтересовался, как здесь на счет моратория на смертную казнь? Словоохотливый сосед сказал, что наводил такие справки, все у них соблюдается! И если публичные расстрелы проводят, то только холостыми патронами. Хотя ощущения от происходящего… средне сдельные. И всем днем приходится делать вид, будто никто ничего такого не видел и с Голиковой в непотребном виде через весь центр не катался. Орешкин только своими ушами всех здорово дискредитирует. Не говоря о его гребаных 3%. Уж остановился бы на каком-то одном варианте! А то ему как утюг принесут из Роснано, так орать начинает: «Это рост экономики! Мамой клянусь! Это точно рост и подъем! Причем очень резкий! Ой, не надо! Не надо! Я всю правду скажу! Это опять спад! Ну, зачем же вы так, я же сказал правду!»

В окошко у крыши фургона сосед увидел эту башню. Сказал, что их через Боровицкие ворота повезут. Недавно Боровицкие ворота были на ремонте, так их через Спасские возили.

На вопрос Александра, зачем их в Кремль везут, сосед с удивлением сказал, что именно там сейчас Ставка Верховного, поэтому ночное правительство все там теперь собирается. Подозрительно присмотревшись к Сашке, сосед спросил, не из полиции ли он? Сашка честно сказал, что из полиции, хотя ему все время там очередные звания зажимают.

Сосед сразу насупился и как-то отстранился. Но общее пребывание внутри воронка сближает поневоле. Пока фургон колесил возле деловой и представительской части Сената, постепенно выгружая сидельцев, он начал немного нервничать.

— Там каждый раз не знаешь, чем заниматься будут! — пояснил он свой мандраж. — И от этой неизвестности не по себе становится. Все же нет у них еще отлаженной планомерной работы. Ну, меня, очевидно, сейчас на счет зарубежных счетов членов правительства и Внешэкономбанка пытать будут, у окошка в подвал тормозим. Удачи вам, до завтра! Раз попали в наш фургон, быстро не соскочите, так что сейчас часто видеться будем.

Пока два дюжих красноармейца запихивали соседа по фургону в приемный лоток подвального этажа, до Ферапонтова дошло, что двери фургона остались настежь раскрытыми. И хотя ему совершенно не хотелось попадать в пыточные камеры и сворачивать уши трубочками, он понятия не имел, куда тут можно сбежать.

Но привычка — вторая натура. Раз двери открыты, так чего бы и не выйти? Тем более, что в фургоне совсем один остался. Короче, вышел, а возня у приемного лотка так и не прекращалась. Один из вспотевших красноармейцев повернулся к Ферапонтову и спросил: «Слушай, мужик, ты из нынешней полиции вроде? Подскажи, будь другом, как вы банкиров в приемный лоток спускаете? Только не говори, что такую падаль через двери водите! Тем более, с него надо все офшорные транзакции выпытать… Ты не смотри, будто он приличный какой-то! Это вообще Внешэкономбанк!»

Последнее прозвучало для Ферапонтова окончательным аргументом того, чтоб и самому вообще никого из задержанных через двери больше не водить. Хотя такой способ для приема по личным вопросам показался ему несколько избыточным… даже для него, блин. Но когда он еще увидел барахтающегося в лотке соседа по воронку, явно застрявшего пятой точкой в узком месте лотка, он тут же мстительно посоветовал: «Прикладом ему надо под копчик, с размаху! Допрос начинается от воронка, как театр с вешалки!»

Пока он разглагольствовал, второй красноармеец взял винтовку и саданул по застрявшей в лотке заднице банкира, который моментально проскочил в пыточную.

Люк закрыли тяжелой стальной крышкой, которую Ферапонтов с удовольствием помог молодым ребятам установить и закрыть на заржавевший засов.

Они встали покурить, угостив его старинным папиросами «Казбек» по 12 целковых сразу за сто штук. Ребята наперебой стали у него интересоваться, отчего они такую срань развели, что их теперь с того света баркасами возят, чтобы устроить им тут новый 37-й год.

Он тогда тихонько поинтересовался, в какой ему люк нырять, но ребята ответили, что на его счет распоряжений никаких не поступало, его потом выдернут обратно, но поскольку холодно все же в одной майке и трениках, то пускай он пока в здание Сената зайдет, там на вахте сидят живые, у них чай есть горячий.

И черт возьми! Очутиться в такой красотище, только что спустив в пыточную известного банкира  Внешэкономбанка, покурив настоящего «Казбека»… даже без телефона!

Правда, охранники, сидевшие на вахте с вытаращенными глазами, нисколько не удивившись его явлению в трениках, сказали ему, что в такие моменты у них сотовая связь вообще не работает. А телефоны соединяют только из ставки Верховного. Как-то так, короче. Они сами неоднократно пытались Голикову в простыне сфоткать и Сталина с Берией, но ничего не получилось. Поэтому все предпочитают об этом днем не говорить.

Ферапонтов тогда решил, что раз он никого снять не может, то никто не докажет, что он тут мотается. А не воспользоваться такой уникальной возможностью хотя бы в экскурсионных целях, так это надо быть полным идиотом. Спросил у охраны, где можно швабру взять или там веник какой-то. Чтобы как-то под уборщика замаскироваться и обследовать там все. Хотя у них там все пылесосами убирают, конечно, но старую швабру ему нашли.

Понятно, что ситуация там была явно внештатная, но порядок на вахте знали, послав с ним сопровождающего из живых. Тот позволил Ферапонтову заглядывать только туда, где совещания не проводились и допросы. Великолепие там, конечно, зашкаливало воображение.

Как не сдерживался сопровождающий, но все же поинтересовался, откуда он такой? Вроде как не местный, а в полном неглиже. И в списках его нет. Хотя его со счетов не сбросить, раз доставлен в воронке.

Ферапонтов только плечами пожал, что тут скажешь-то? Ну, сказал, что из Ижевска, полицейский по-нынешнему, раньше ментом был.

А сопровождающий, кстати, примерно одних с ним лет, хлопнул его по плечу и сказал, что тут постоянно одна женщина ходит из Ижевска, ее вообще НКВД  на командирской эмке привозят. Дважды она тут была с котом, он у нее Camel курит. Кота Ильгизом зовут, она ему все время ласково объясняет: «Вот, Ильгизка! Ты так хотел мне новый 37-й год устроить! Вот он и наступил! Наслаждайся процессом!»

Чаем его напоили в подсобке. Так бы все и закончилось, но тут им пришлось выкидывать кавказских трудящихся, решивших самостоятельно просочиться на очередное заседание ночного правительства.

Как их красноармейцы не остановили, совершенно непонятно. Впрочем, там и публика попалась… проходимая. Короче, к ним пожаловала делегация азербайджанских торговцев. На самом деле, как объяснили охранники, время азербайджанских торгашей в столице нашей родины давно ушло, всех их заменили трудящиеся Красного Востока, крышуемые в ходе своей миграции нынешним ФСБ. Центральный рынок, где они еще недавно были королями прилавков, превращен в торговый центр, на Дорогомиловском у Киевского вокзала нынче уже одни азиатские торговцы. Зато там есть буквально все! Любая экзотика и черная икра по сортам: белужья, севрюжья… да хоть верблюжья. Там нынче скупаются рестораны, кафе, ну и частникам тоже можно. А азербайджанцы сейчас держат только все цветочные рынки Москвы. В самый разгар их чаепития, когда Ферапонтов начал было вовсю прокачивать охрану, к ним неожиданно стали ломиться азербайджанцы с Цветочного рынка на Киевской и с последнего, частично азербайджанского Москворецкого рынка.

Охранники оказались не готовыми к такому наезду, поэтому Ферапонтову пришлось брать инициативу в свои руки. Молодые азербайджанцы сообщили, что основные уважаемые люди их диаспоры остались снаружи, на штурм Кремля пошел только передовой отряд молодежи, они долго тренировались, искали проходы, выследив, что тут творится по ночам. Типа все они не идиоты, отлично понимают, в чем дело, все видели своими глазами, ночное наблюдение с крыш ведут давно.

— И что же вы тут такое увидели? – лениво спросил их Ферапонтов, заложив большие пальцы за проемы в майке, стараясь корпусом оттеснить прорвавшихся от главной лестницы вестибюля.

— Мы все видели, товарищ! – горячо сказали молодые люди почти без акцента. — Видели, как тут задержанных возят, видели самого товарища Сталина! Мы понимаем, что тут происходит, когда тут НКВД ездит и красноармейцы! Здесь новый 37-й год намечается! И восстановление Советского Союза! То, что в интернете об этом орут, они внимание отвлекают, а это не интернет, здесь все по-настоящему.

— Только утром об этом никто никому не рассказывает! – усмехнулся Ферапонтов.

— Э-э! Зато с какими лицами к нам за цветочками забегают, мы тоже видели, — в тон ему сказали молодые люди.

— Как я понял, — честно сказал Ферапонтов, — здесь пока до конкретных действий в реале дело не доходит. Как бы противостояние идет немного… в иной плоскости!

— Да мы это тоже понимаем! – радостно закивали азербайджанцы. – Погуглили, все изучили про астрал и информационные поля. У нас просто одна просьба: наших уважаемых людей допустить до товарища Сталина!

— Это совершенно излишне, — возразил Ферапонтов, — неизвестно еще, как все скажется на здоровье и душевном равновесии ваших уважаемых людей. Мужики, все же здесь разные измерения сходятся! Искривление пространства и все такое. Товарищ Сталин работает на общее благо, мы обеспечиваем его недоступность, понимаете? Недоступность! Но, как вы понимаете наши реалии, пока это еще… не совсем законно. И рискованно во многих отношениях. Как будут выглядеть ваши уважаемые аксакалы, если скажут кому-нибудь, что побывали на приеме у товарища Сталина? Да их немедленно в дурку закроют. С кем тогда товарищу Сталину восстанавливать Советский Союз? Как возникнет возможность (прежде всего, физическая!) вас принять, непременно сообщим. Но сейчас даже визитки не рекомендую оставлять, потому что не гарантирую, что будет утром. Однако самому Верховному Главнокомандующему о явлении подразделений Москворецкого рынка мы обязательно сообщим!

Ферапонтов повернулся к внимательно слушавшей его охране, и мужики тут же согласно закивали, поддерживая его краткие тезисы. Он вышел вместе с азербайджанцами из здания и тут же увидел двух красноармейцев, с которыми курил настоящий «Казбек». Он попросил нормально проводить делегацию азербайджанских трудящихся, чтобы их живые на входе не замели. И в тот момент, когда азербайджанцы в сопровождении красноармейского патруля благополучно миновали Боровицкие ворота, он оказался опять у себя на диване с разбитой губой и пачкой «Казбека» в кармане треников.

* * *

— Не знай тебя сто пятьдесят лет, ни в жизнь бы не поверил, Саша! – сказал Митьков потрясенно. – Ну, скажи, что ты это на хрен выдумал!

Ферапонтов выложил перед ним пачку «Казбека» для штучной продажи.

— Я тебе сейчас, Боря, покажу, чего у нас уже точно не бывает! – сказал он, доставая из пачки наклейку. В сети видел пачки послевоенного ГОСТа на «Казбек» 1948 года, тогда после деноминации 25 штук стоили 30 копеек. До деноминации, по ГОСТу 1943 года 20 штук стоили 3 рубля 30 копеек. Не могу сказать, сколько же пачка стоила тогда, но ты видел, чтобы у нас сразу сигареты тасовались под штучную продажу? Мы с тобой ходим и высматриваем, чтобы кто-то штучно не торговал! Здесь не только акцизы в частные карманы не шли, здесь частнику можно было купить сигареты оптом для штучной продажи! Чтобы государству не тратиться на пачку, не засорять природу. Да и человек, покупающий поштучно, курит намного меньше! Смотри, инфляция уже идет предвоенная, 100 штук стоит не 12 рублей 60 копеек, а 25 рублей 20 копеек. Но это все равно выгоднее получается, чем покупать пачку. Поштучно торговать будет частник. Если мы зверски гоняем старух с ведром картошки, здесь намеренно продавали сигареты оптом, зная, что с ними старушка на углу встанет. Это совершенно иное отношение к людям, теперь уже другое измерение. Понимаю, что с табакокурением случай не показательный, но ведь и здесь все иначе! И меня еще эти парнишки спрашивают, главное, чего мы настолько засрались, почему такое уголовное быдло через двери водим, а не спускаем в подвалы через люки-приемники? Ведь типа через двери нормальные люди ходят, им с уголовной тряхомудией вместе ходить… мове тон!

— И ГОСТ обновлялся даже в 1943 году! – потрясенно сказал Митьков.

— Нормальный государственный подход, основа управления, — пожал плечами Ферапонтов. – Нынешнее фуфло только и остается прикладом в задницу в люк запихать. Не через дверь же пускать такое?

— А ты сам-то Сталина не видел? – в очередной раз переспросил Митьков.

— Борис, чего я тебе врать буду? – сказал Ферапонтов. – Если бы видел, так бы и сказал. Мне было достаточно, что все азербайджанцы с Москворецкого рынка его видели и даже своих уважаемых людей к нему на прием приволокли. И поверь, для нас с тобой намного существеннее, что все там видели нашу экстремистку вдобавок с котом ее курящим.

— Все равно… с ума сойти!

— Нет, Боря! – возразил Ферапонтов. – Сойти с ума, вообще съехать с катушек, это набрать то, что я в воронке видел, в качестве правительства. Еще и кланяться перед тем, чему положено только прикладом под копчик. Вообще шизнуться, это когда шесть лет поплаваешь в кровавой юшке с нашим Кошелевым. Это форменное безумие, даже отпираться не буду. И, кстати, все эти вопли «мы тебе устроим, сука, новый 37-й год!» — это не только ненормально, а форменное свинство! Вот тут вдруг сам по себе возникает этот 37-й год! И что мы видим, Борис?

— Что?

— А то, что все там нормально! – горячо продолжил Ферапонтов. – Там у каждого пачка для сигарет из твердого картона, они ее не выкидывают по полгода, леса сохраняют. Всем отделением купят поштучно сигареты, по пачкам разложат. Если курят больше остальных, то у старухи на углу купят. Очень удивляются, почему у нас старушки ничем не торгуют. Так ведь к ним торгаши с рынка прискакали, а их в сносе башки не обвинишь, ненормальные на рынке не продержатся. Особенно, когда такие, с кем я в воронке катался, начинают вдруг всем «рыночную экономику» устраивать… сразу по всем статьям УК РСФСР… от педофилии до мужеложства.

— Знаешь, как обидно, что это все происходит не по правде, а только по ночам! – признался Митьков. – А днем опять из себя идиота начинай строить.

— Ну, мне тоже обидно, конечно, — вздохнул Ферапонтов, — но сам видишь, как можно всех напугать, если слишком резко встать на прежние нормальные позиции. Старик Григорий прав, незачем обвешивать молодежь нашими дурацкими проблемами. Во-первых, долго такое рассказывать, а во-вторых, после таких рассказов точно от шизы не отмоешься. Ладно, давай, колись, что тебе наш старикашка-какашка рассказал. Он-то Сталина не встречал?

— Нет, он Сталина не встречал, — захихикал Митьков. – Зато он встречал местный аналог кровавой Мэри, которая… па-па-ра-па-пам! Мамаша нашего Вадима Витальевича Бекетова! А еще у него есть брат-близнец, копия Вадима Витальевича, только весь заросший такой. И наш старикашка уверен, что этот братан имеет какое-то отношение ко многой чертовщине, которая у нас творится, вкупе с проявлениями пресловутой «черной сотни». Точнее, он уверен, что там самая непосредственная связь. Ну, чего прифигел? Выпьем еще?

 

(Продолжение следует)

Читать по теме:

• Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава I. За бортами баркаса
• Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава II. Скажите охо-хо!
  
• Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава III. По волчьим законам
  
• Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава IV. Из показаний вудиста
  
• Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава V. На корм рыбам
  
• Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава VI. В сумрачной мгле
  
• Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава VII. Дежавю
  
• Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава VIII. Ехали медведи на велосипеде
  
• Безбрежные воды Стикса.Книга III. Цвет сумрака. Глава IX. Таможня дает добро!