Соколов В.Д. — Вечные сюжеты. XVIII век. Часть I

Вечные сюжеты

Соколов В.Д.

XVIII век:

Д. Дефо. «Робинзон Крузо»

Робинзон реальный и «Робинзон» Дефо 

Роман был впервые опубликован в 1719 году и сразу же вызвал бурный успех. Одна из слагаемых успеха базировалась на том, что Дефо к тому времени был уже достаточно популярен, а вторая — что он схватился за историю, которая уже много лет будоражила читательское воображение английской аудитории.

В 1709 году на родину был доставлен шотландский моряк А. Селькирк, который в течение нескольких лет жил на необитаемом острове недалеко от Чили (позднее Дефо перенес действие в венесуэльское прибрежье), и перенес эту невзгоду вполне благополучно. Журналист Роджерс в 1712 составил нечто вроде журналистского расследования об этом событии, которое было потом растиражировано во множестве литподелок, в том числе и в небесталанном очерке Р. Стиля, но публике было все мало.

Широко распространено превратное мнение, что лучшие литературные идеи те, которые рождены жизнью. Даже беглого сравнения романа с фактами достаточно, чтобы увидеть, как далеко Дефо разошелся с первоначальным материалом. Причем разошелся не только по факту, но и по сути. Его Робинзон — типичный буржуа, практический, деловой, карабкающийся изо всех сил, как бы судьба его не мяла. При этом не столько сам приспосабливающийся к обстоятельствам, сколько подминающий их под себя. В этом смысле роман писателя — это гимн человеку бизнеса, человеку тогда нового, поднимающегося класса.

Напротив, Селькирк выжил именно потому, что стал постепенно утрачивать навыки цивилизованного человека, скатываясь к участи четвероногого. На острове он одичал настолько, что, когда пришло спасение, он поразил спасателей своим полным безразличием к встрече с ними. За время одиночной жизни он так навострился бегать и лазать, что догонял диких (вернее одичавших) коз и, разрывая их руками, тут же пожирал сырое мясо.

Таким образом писатель воплощает некие свои идеи, внешние события служат лишь импульсом для чего.

Литературная предыстория романа

Другой момент. Так же сомнительна мысль, что литературное произведение идет от «жизни». Одно литературное произведение идет от другого литературного произведения; и никак иначе. Тим Северин в своей книге «Ища Р. Крузо» (2002) приводит целый букет возможных источников, от которых мог отталкиваться Дефо. На первое место следует поставить роман испанского писателя Б. Грасиана «Критикон» (1651-1657). Во-первых, потому что этот роман уже в 1681 вышел в Англии в переводе дипломата и знатока Востока П. Рико (P. Reacaut) и произвел должное впечатление на литературный мир. Вечный насмешник Дефо Свифт прочитал роман с карандашом, или что там у него было, в руках. И позднее на этом основании упрекал автора «Робинзона Крузо» в литературном разбое, на что Дефо отвечал, что ни о каком Грасиане, ни о «Критиконе», он ни сном ни духом.

А во-вторых, потому что у Грасиана, жизнь на необитаемом острове его героя была не кратковременным эпизодом в плотной вязи многочисленных лиц и событий, как в книге Нокса «Исторический отчет об острове Цейлон» (1659, где автор сбежав от какого-то махараджи целый год жил на необитаемом острове), а одним из формообразующих элементов повествования. Один из 2-х главных героев «Критикона» Андренио родился на необитаемом острове, был вскормлен волчицей и жил там до глубокой юности.

Еще раньше подобный сюжет был озвучен арабским философом Ибн Туфейлем в «Повести о Хаййе ибн Якзане», как раз начиная с французского перевода 1671 года триумфально произдававшейся по Европе. Герой «Повести» вырастает на необитаемом острове, где он появился на свет, самозародившись в «первичной глине». Выкармливает его газель, потерявшая детеныша.

«Повесть» привлекла живейшее внимание властителя дум тогдашних интеллектуалов Д. Локка и в своем прославленном «Опыте о человеческом разуме» (1690) он всерьез обсуждает опыт ибн Якзана в духе втемяшившейся ему в голову идеи о tabula rasa: типа все мы при рождении абсолютно девственны в смысле знаний, и общество пишет из нас то, чего захочет.

И все же как отличается по духу роман Дефо от этих двух. У Ибна герой, подрастая, научается подчинять себе окружающую природу и отвлёченно мыслить, самостоятельно добывая всю сумму философских знаний человечества и достигая в конце экстатического единения с божеством. Подробно показывается, как Аллах повсюду являет ему свои знаки, как от непосредственных данных опыта он приходит к постижению отвлеченных идей.

У Грасиана на необитаемом острове появляется философ Кратил, и начинает играть роль Робинзона, превращая, соответственно, пацана в подопытного Пятницу. «Критикон» показывает путь становления человека в обществе из некоего дообщественного, незамутненного состояния. Данная идея, предвосхищая Руссо, должна вбить в голову читателю мысль, что общество портит человека, извлекая его из естественного природного состояния. Чем дальше мы от натуры, тем хуже.

И совсем другой коленкор у Дефо. «Установка на эпос частной жизни, эффект правды правдоподобной, деловитая фактографичность даже в поразительном и вполне серьезный тон, по литературным истокам восходящий к жанру деловых приключений капитанских мемуаров — вплоть до документально убедительной формы «повествования от первого лица», фактографический отчет самого капитана, — во всем решительный отказ и от остроумия и от иронии, от приемов «искусства изощренного ума», как и от социально обобщенного («философски культурологического») сюжета. Ситуация самой робинзонады возникает здесь без особой дидактики, естественно — (в порядке самозарождения «вечного мотива») из жизнеописания героя морских приключений, который попадает на необитаемый остров после обычного кораблекрушения и уже в зрелом возрасте, а не так, как в сказочной истории детства Андренио, вскормленного «самкой дикого зверя» (не говоря уже о герое Ибн Туфейля)». (Л. Пинский)

Мог отталкиваться, и отталкивался, видимо, немного не одно и то же. Однако совершенно очевидно, что атмосфера, когда создавался роман Дефо, была насыщена, как пересыщенный раствор, идеями жизни на необитаемом острове, и достаточно было маленькой искры, чтобы был запущен механизм кристаллизации такого романа.

Таким образом своим романом Дефо подновил и подключился к богатой литературной жиле, которую не только не исчерпал, но побудил возиться там еще не одно поколение писателей-рудокопов.

Да, еще. А как же с личным опытом писателя? Он что, совсем ни при чем? При чем, еще как. Вот один пример. Робинзон взялся за изготовление глиняной посуды и кирпичей. Великолепно, со всеми деталями писатель описывает, с какими трудностями было связано это мероприятие, и как много он наломал дров, так и не научившись обжигать кирпичи. Вот вам и личный опыт: Дефо основал кирпичную фабрику и занимался глиняным обжигом как специалист. И так во всем. Там где Дефо знал предмет, Робинзон с трудом и мучительно осваивал трудовые навыки, где нет, все у него получалось легко и как бы само собой.

Джонатан Свифт «Путешествия Гулливера»

Гулливер — англичанин, сын мелкого помещика. Увлечением его жизни стали путешествия, которые он и совершал в качестве судового врача. После трех с половиной лет на море он осел, женился на некоей Мери Бертон (по совету друзей), но потом, когда финансовое положение его ухудшалось, несколько раз снова выходил в море. В отличие от прочих путешественников Гулливер попадал в какие-то невероятные страны, то к лилипутам, то к великанам, то к разумным коням.

Рождение образа Гулливера 

Где-то в 1712 г группа друзей-интеллектуалов, завсегдатаев лондонских кофеен (которые были скорее дискуссионными клубами, чем ресторанами в современном смысле слова) основала «Клуб Писалкина (Скрибелиуса)». Мужики дурачились, придумывали и разыгрывали всякие невероятные и забавные истории, в которых карикатуризировали нравы современной им Англии, в основном политические. Именно в недрах этого клуба и родился Гулливер с его невероятными путешествиями.

Собрав эти рассказы, Свифт придал им форму романа, который и был опубликован в 1726 году, разумеется, анонимно, ибо по тогдашним времена сатира его была еще чересчур животрепещущей. Издатель, печатал книгу в 5-ти различных типографиях, и все же не решившись дать полный простор свифтовской фантазии, убрал наиболее резкие пассажи и вставил от себя множество благонадежных: тогда в момент только зарождающего авторского права это считалось вполне нормальным.

Начало XVIII века как раз было временем, когда обеспеченные люди все более и более увлекались чтением. Книга быстро стала популярной, окупив все издательские расходы и страхи. «Ваша книга читается везде: от кабинета министров до детской» (доносил в письме писателю его друг и тоже писатель Д. Гэй). Популярность имели и отрицательные стороны: вслед за первыми двумя частями и еще до выхода свифтовских третьей и четвертой появилось множество «продолжений», как развлекательного, так и памфлетного планов. Гулливер стал другом и самым разным политическим партиям и идеологическим течениям, превращаясь из монархиста в республиканцы и из атеиста в воинствующего клерикала.

В 1735 ирландский издатель и друг Свифта выпустил новое издание книги, где попытался разделаться с непрошенными «соавторами», и придать книге первоначальный вид. Насколько первоначальный, литературоведы спорят до сих пор, ибо авторской копии не сохранилось. По крайней мере, в это издание не вошел один из наиболее острых эпизодов романа о дублинском восстании (по роману в Линдалино), хотя стилистика этого эпизода несомненно вопиет о причастности к нему Свифта.

Литературные идеи романа 

Роман удивительно богат на литературные идеи: с одной стороны основанные на фольклоре и лубке — Мальчик-с-пальчик, например — а с другой, сами ставшие кладезем образов и сюжетов, прочно прижившиеся в мировой литературе и не только.

Страна лилипутов для русского читателя с детства ожила в очаровательном Цветочном городе с его коротышками и Незнайкой.

Фабр, великий исследователь насекомых, в одной из своих популяризаций — на этот раз для детей — превратил героя в крошечное существо, а окружающих насекомых в великанов, что позволило вблизи рассмотреть их характер и особенности. Уже из этой идеи выросла популярная книга советского писателя Медведева «Баранкин, будь человеком!», где два двоечника превращаются то в муравьев, то в бабочек, чтобы избежать переэкзаменовки на осень.

«Летающий остров» обрел своего законного продолжателя в «Плавучем острове» Ж. Верна, где миллиардеры создали себе рай, свободный от забот и треволнений земной жизни на гигантском корабле. Однако и туда проникли семена раздора и ненависти, которые и привели к гибели этот остров.

Совершенно неизвестный в России, малознакомый на Западе, но чрезвычайно популярный у себя на Родине венгерский писатель Ф. Каринти написал «пятое путешествие Гулливера» — роман «Путешествие в Фаримидо». Гулливер, на этот раз летчик, случайно залетает в страну, где тела существ, то ли людей, то ли роботов, состоят из прозрачного вещества, и все их замыслы, добрые и злые, совершенно очевидны для окружающих. Жители используют язык состоящий только из музыкальных звуков. В их стране царят гармония, радушие. Однако герою там сильно затосковалось, и он с помощью жителей улетает к себе: увы! люди, таковы каковы они есть, не созданы для нормальной «человеческой» жизни.

Многие образы книги давно живут самостоятельной жизнью. Гулливер, например, был членом «Клуба знаменитых капитанов» — популярной советской радиопередачи. В испаноязычном американском сериале, вернее серии образовательных передач, Гулливер то исследует пустынные пляжи Тихого океана, то летит в космическом корабле, попутно сообщая юным телезрителям массу полезных сведений. В британской детской книге «Мистер Майека в Интернете», учитель Майека, забирается с детьми в компьютер, и объясняет им современные высокие технологии вместе с проводником — мышкой Гулливер.

Беспощадный насмешник над человеческим родом и пессимист, Дж Свифт очень бы удивился, узнав, что его трансформировали в детского автора. Увы писатель не только не волен в своей славе или бесславии, но даже и в характере этой славы

Л. Стерн. «Сентиментальное путешествие»

Роман-не-роман (как тут правильно определиться с названием бог его знает) Стерна был опубликован в 1768 незадолго до смерти автора, будучи незаконченным. В своем произведении Стерн описывает совершенное им в 1765 г путешествие по Франции (а до посещенной им Италии он дойти не успел).

Жанр вполне классический: таких литературных «путешествий» в XVIII в писалось масса. Буквально незадолго до Стерна по той же Франции и Италии вояжировал другой английский писатель Смолетт, и тоже опубликовал свои заметки, которые крайне раздразнили Стерна и послужили одной из причин написать про то же, но по-своему.

Человек, который попытается извлечь какую-нибудь полезную информацию из «Сентиментального путешествия», останется с абсолютным носом. Автор поставил целью не столько описать увиденное им, сколько дать отчет о тех мыслях и, главное, чувствах, которые это увиденное провоцировало. И преуспел в этом таким полнейшим образом, что чувств хоть отбавляй, а событий — полный мизер. Да и те носят подчеркнуто бытовой характер и к Франции привязаны лишь по названию. Так, в одной из первых глав в его карете из-за неисправности защелки оказалась запертой дама. Далее Стерн подробнейшим образом описывает, как это должно было повлиять на его репутацию, репутацию дамы, что бы об этом подумал ее муж и другие. Атмосфера нагнетается на протяжении десятка глав (правда, главы у него короткие, но все же на 1,5-2 страницы каждая), после чего дверца, так же неожиданно, как захлопнулась, открылась. И оказалось, что все приключение длилось не более 5 минут. Это и следующее подобное же «приключение» идут под титулом «Франция. Город Калэ», о каковых более ничего не сообщается.

Народ, похоже, только и ожидал этого, потому что «роман» Стерна дал старт целому отряду подобных путешествий. Особенно усердствовали в этом направлении дамы, которые заполняли целые тома описанием своих ахов, охов, глупых сентенций и нравоучений, пока за окнами кареты или иллюминатором фешенебельного лайнера на парусах проплывали Париж, Вена, Москва… Пекин, Сингапур… Березовка, Альтдорф…

Довольно быстро авторы открыли, что, чтобы писать о себе любимом или любимой, вовсе не обязательно ездить черти куда. И появились путешествия «из Лондона в Дурхэм», «Парижа в Фонтенбло», «Москвы в Захарово», а потом и «вокруг Садового кольца», «из квартиры на 4-м этаже в квартиру на 2-ом». Рекорд поставил русский генерал, один из героев войны 1812 года и французский писатель, похороненный на Новодевичьем кладбище по православного обряду, К. де Местр (Ксаверий Ксаверьевич Местр — как значится на надгробном памятнике). Он написал «Путешествие вокруг моей комнаты».

Это произведение то ли серьез, то ли пародия, уже вызвала в свою очередь волну пародийных путешествий, так что к 1800 г жанр выдохся: ближе путешествовать уже было некуда (разве что среди клопов и тараканов). Правда, не везде. В России, например, сентиментальные путешествия писались вплоть до 1812, сопровождаясь как читательским успехом, так и злобными насмешками высоколобых интеллектуалов. Особенно доставалось чувствительному Шаликову, которых в своем сентиментальном «Путешествии в Малороссию» плакал над каждой козочкой под каждым кустиком. «Милый Петр Иванович, — говорил Шаликову издатель «Вестника Европы» Каченовский, — ну нельзя же так в самом деле, тут войны, а вы»… «Чувствительный Шаликов, — вспоминал потом эту сцену Жуковский, — оправляя розу в петлице своего фрака, задумчиво бормотал ‘Вы злой: вы злой’, а потом вдруг поднес к носу пожелтевшего от страха Каченовского волосатый кулак и сказал в ярости: ‘А вот этого ты не хочешь?'»

И странное дело, после того как читатель отвернулся от стерновского творения, те самые высоколобые интеллектуалы, которые ранее брезгливо морщилось, вдруг возлюбили его. Что называется, спохватились. Вдруг оказалось, что «сентиментальное мировоззрение внесло много нового в язык прозы. Расширение словаря, в особенности той его части, которая выражала ‘чувствительное’ отношение к действительности и помогала психологическому анализу, было одним из ближайших следствий этого влияния. Образовался ‘сентиментальный словарь’ и ‘сентиментальный синтаксис’, открытия которого стали неотъемлемой частью современной психологической прозы».

Например, слово «empfindsam» (чувствительный) вошло в немецкий язык как неологизм именно из перевода стерновского «Путешествия» Й. Х. Боде и с тех прочно закрепилось в немецком языке, как и слово «чувствительный» из русского перевода Карамзина.

Увлекались Стерном и Пушкин, и Мицкевич, и гр Л. Толстой (по молодости он даже начал переводить роман Стерна, и, хотя до конца перевод не довел, но несколько экземпляров «Путешествия» с его многочисленными пометками до сих пор мозолят литературоведческие глаза в Я. Поляне) и Э. Золя, и Пруст… и так далее.

Ничего смешного не находят и в пресловутом «Путешествии вокруг моей комнаты». Напротив обращают внимание, что автор сумел много важного и интересного увидеть там, где привычный взгляд лишь скользит тысячи раз по примелькавшимся мелочам жизни, с которыми связано, если присмотреться, очень много важного и значительного. Любопытно, что за несколько лет до своего путешествия по комнате, Местр пытался подняться в заоблачные сферы: в 1791 году он оседлал воздушный шар — предприятие по тем временам чрезвычайно смелое — и потерпев крушение, едва не заплатил за свою попытку жизнью. Затем участвовал в знаменитом сувороском переходе через Альпы, в войне на Кавказе, где с полком попал в засаду… да и много где еще: жизнь его была весьма бурной. Однако для всего этого приличных литературных слов у него не нашлось.

Так что отрекаться от сентиментальных путешествий нам рановато.

Р. Бернс. «Стихотворения, написанные преимущественно на шотландском диалекте»

О содержании сборника рассказать легко. Поэт пишет о любви и дружбе, родине, природе, много жанровых зарисовок, эпиграмм, стихов на случай: все то же самое, что и у других поэтов от начала литературных времен до их скончания.

Впервые стихи были опубликованы в 1786 году, и было бы большим искажением истины сказать, что сразу же прославили поэта, ибо он уже успел прославиться по всей Шотландии до публикации сборника, который скорее засвидетельствовал его славу, чем положил ей начало. Особой загогулиной сборника было то, что написаны они были на шотландском языке или диалекте — этот называют и так и этак. Чтобы понять революционный характер сборника, нужно учесть, что шотландский язык и литература считались почти что вещами несовместимыми.

Бернс и шотландский язык

В необходимой исторической справке укажем, что до VI века Британию населяли бритты — кельты. После ухода римлян на их место пришли германские племена англов, саксов и ютов, и вырезав почти все коренное население острова стали его полновластными хозяевами. Однако в Шотландии это дело не выгорело. Англам удалось закрепиться лишь на небольшой территории в зоне современного Эдинбурга, остальную часть страны кельты сохранили за собой, да и район Эдинбурга в нач XI они вернули себе. А вот языка и культуры не сохранили, и где-то в XI-первой половине XII в шотландские кельты вдруг поголовно переняли обычаи и язык англов. Тот язык, которым они стали говорить, и который назвали шотландским, есть по существу диалект английского языка. За прошедшие века этот диалект так и не сумел организоваться в полноправный язык, ибо более или менее грамотные, а тем более культурные шотландцы, упорно употребляли язык английский. Такое положение оставалось и во времена Р. Бернса: по-шотландски говорило лишь самое необразованное простонародье, а вся культурная часть общества была сплошь англоязычной. Только ради смеха или любопытного исторического факта можно назвать шотландскими писателями великих современников Бернса Адама Смита или Д. Юма.

Правда, некоторые литераторы (Рамзей, Фергюссон) все же пытались писать по-шотландски, но дальше приколов дела не шли: шотландский в их исполнении годился лишь для кухни и кухонной тематики.

Бернс воспринял эту эстафету и яростно попытался вдохнуть жизнь в шотландский язык. Бернса выставляют, и что удивительно, не только советские, но и англоязычные литературоведы, как образец поэта, пришедшего от сохи, поэта со своей неповторимой тематикой, с языком народа, который он впитал с молоком матери и сумел сделать языком подлинной великой литературы. «Бернс — это поэт вселенского масштаба. Но не подобно Гете в звездах, и как Байрон — в океане, или Мур в изнеженном Востоке, а в домашнем пейзаже, который бедняк видит вокруг себя — бледные мили пастбищ и загонов, лед и болота, и дождь и ледяные ручьи» (Эмерсон).

Но это совершенно противоречит фактам. Учился Бернс в школе, где преподавание велось на английском, и уже в школьных тетрадках он практически не делал ошибок: учитель ставил в грамматическом плане маленького Робина в пример его более нерадивым и тупоголовым товарищам. И начинал писать Бернс по-английски. Когда он перешел на шотландский, неизвестно, если судить по датам, но точно известно, если судить по стихам. В одном из ранних рукописных сборников поэта, еще писанных для себя, обнаружилась длинная сентиментальная слащавая элегия, написанная на смерть его любимой овечки Мэйли (не путать с той же элегией, позднее обработанной Бернсом и помещенной в его каноническом сборнике 1786 года). Поэт набросал уже 66 пропитанных слезным умилением строк, а все никак не мог остановить понос ламентаций, как вдруг элегия в рукописи резко обрывается на полуслове, и, не отходя от кассы, в той же тетрадке поэт начинает писать ее по-новой, но уже не на английском языке со всеми полагающимися сентиментальными штампами, а на шотландском диалекте, и уже не в сентиментальном, а в смешанном юмористическо-лирическом ключе, где сквозь слезы проглядывает невольная улыбка, а улыбка смягчается слезами. Причем начал писать 6-строчником с двумя укороченными строками, которым до того не писал совсем и который потом стал его фирменным размером:

Lament in rhyme, a’ ye wha dow, Your elbuck rub an’ claw your pow, Poor Robin’s ruin’d stick an’ stow Past a’remead: His only, darlin, ain pet yowe Poor Mailie’s dead

Пишу стихами или прозой, А по щекам струятся слезы. Судьбы исполнились угрозы: Погас мой свет. Живут на свете овцы, козы, А Мэйли нет!

(Перевод, надо сказать, очень грубый, — и это видно, — но дать подстрочник не могу, ибо не сумел разобраться со стихами. Но даже по внешнему виду можно понять, что это не тот английский, которому учат в учебниках). Рукопись отразила волнующий момент вдохновения, когда разом поэт вдруг обрел свой стиль, свой голос, свою судьбу.

Не отказываясь в дальнейшем от грубо-юмористической, гротескной линии своих предшественников:

Когда волочиться я начал за нею,
Немало я ласковых слов говорил.

Но более всех

имели успех

слова:

«Мы поженимся Шейла О’Нил»

Бернс, тщательно собирая и обрабатывая народные песни, стихи и, особенно, такой почти сугубо национальный жанр поэзии, как баллады, осмелился впихнуть на шотландском и самую серьезную поэзии. Юмор, драма, пафос, лирика — поэт мастерски играет на всех регистрах человеческих чувств и мыслей:

Об этой девушке босой
Я позабыть никак не мог.
Казалось, камни мостовой
Терзали кожу нежных ног.
Такие ножки бы обуть
В цветной батист или атлас,
Такой бы девушке сидеть
В карете, обогнавшей нас.

И все же шотландскому диалекту пусть и оказалось под силу многое, но далеко не все. В конечном итоге это был язык простонародья, сочный и интересный в деталях (интересный и сочный потому что отличный от литературного), но слишком грубый и необработанный для выражения тонких психологических переживаний или философских размышлений. Это остро чувствовал и сам поэт, и потому где ему не хватало прямого шотландского топора, чтобы рубануть, так рубануть, он брал в руки английский скальпель. Порою даже в одном стихотворении, как например, в «Горной маргаритке, которую я примял своим плугом». Первые четыре строфы, изображающие обыденную ситуацию, написаны по-шотландски, а следующие, где поэт ударяется в общефилософские рассуждения о бренности земного удела, не выдержавший испытания столь сложной темой, родной язык уступаете место не родному:

Wee, modest, crimson-tipped flow’r, Thou’s met me in an evil hour; For I maun crush amang the stoure Thy slender stem: To spare thee now is past my pow’r, Thou bonnie gem.	О скромный, маленький цветок, Твой час последний недалек. Сметет твой тонкий стебелек Мой тяжкий плуг. Перепахать я должен в срок Зеленый луг.
…
Such fate to suffering worth is giv’n, Who long with wants and woes has striv’n, By human pride or cunning driv’n To mis’ry’s brink, ‘Till wrenched of every stay but Heav’n, He, ruin’d, sink!	Такая участь многих ждет… Кого томит гордыни гнет, Кто изнурен ярмом забот,- Тем свет не мил. И человек на дно идет, Лишенный сил

При этом Бернс, человек широко образованный и культурный, насытил до краев свои размышления культурными аллюзиям и цитатами: так, wrenched of every stay but Heav’n, как свидетельствуют комментаторы, эта переделка строки из «Времен года» английского поэта, очень любимого Бернсом — Томсона: deprived of all/Of every stay innocence and Heaven«.

Прижизненная и посмертная слава

Хотя и простонародные, стихи Бернса вызвали большой интерес у образованной публики. Трудно сказать, пережил бы Бернс свою местечковую славу, если бы тогдашний истеблишмент не взял его на поруки. Словно оправдывая знаменитую цитату «никогда ничего не берите у начальников, придут и сами все дадут..», шотландскими лэрдами (среди которых был даже один лорд: не путать его с «лэрдами»— простыми шотландскими помещиками) была собрана по подписке довольно-таки значительная сумма, часть которой была истрачена на издание роскошного сборника, а часть на гонорары самому поэту. Бернс был принят во всем литературном Эдинбурге, который тогда так же, как и Барнаул через полстолетия, именовали «северными Афинами», ему нашли выгодное местечко акцизного чиновника.

И в оправдание той же цитаты («.. но и тогда ничего не берите») поэту указали на недопустимость многих его стихов, публикации которых любителям шотландского диалекта пришлось дожидаться почти столетие (аж в 1909 к 150-летию поэта вышло его необрезанное полное собрание сочинений, в т. ч. и поэтическое). Многим из его высоких покровителей, надо полагать, не могло прийтись по нраву:

«Король лакея своего назначит генералом,
Но он не может никого назначить честным малым.
При всем при том, при все при том,
Пусть весь и в позументах,
Бревно останется бревном
И в орденах и в лентах».

А когда в 1790 анонимно появилась его «шотландская марсельеза», он был вызван перед разъяренные очи начальства, где вынужден был поклясться, что эти стихи не его, а написать такие звучные запоминающиеся стихи на шотландском диалекте может де любой. На чем расследование и закончилось — его заверениям поверили, но попросили, чтобы в дальнейшем на подобные темы такие звучные запоминающиеся стихи на шотландском диалекте больше не появлялись.

После смерти Р. Бернса его популярность мало-помалу превратилась в обожествление. В Эдинбурге существует целая библиотека, куда собирается все издания Бернса и о Бернсе, в каком бы маленьком уголке земного шара они не выходили (понятно, русские переводы занимают там почетное место), его именем названы два города, а день рождения — 25 января — празднуется в Шотландии как национальный праздник.

А вот дело поэта похоже преуспевает не шибко. Шотландский диалект так и не перевернул ту страницу, откуда начинается история языка. Шотландцы, последнее время что-то булькающие насчет своего суверенитета, и даже отвоевавшие себе свой собственный парламент, распущенный еще в 1707 году, до сих пор говорят по-английски, оставив с социологических опросах лишь 4 процента понимающих шотландский. Правда, отчет шотландского правительства за 2008 с гордостью показал, что 306 учеников уже считают этот язык (обязательный для изучения в школах Шотландии) родным, и это ровно в 306 раз больше, чем 10 лет назад (условно принимая 0 за 1).

А некоторая группа упорных писателей пишет на этом языке и даже добились кое-какой славы — в переводах на английский язык, разумеется. Один из них, В. Л. Лоример, в 1983 перевел на шотландский Евангелие, другой Р. Вилсон в 2004 — рубаи. Переведены Мольер, Катулл, другие классики, благо работа эта хорошо оплачивается и позволяет немногочисленным шотландским авторам жить за счет переводов. Ну что ж: пусть таким образом, но Бернс несколько облегчил жизнь своим потомственным собратьям по ремеслу.

Переводы Маршака

Переводили Бернса на русский язык много и неоднозначно. Каждый раз поэт представал перед читателем в новом костюме. У Козлова он был добрым богобоязненным поселянином, у Михайлова гуманистом и просветителем. Багрицкий нарядил его в халат революционера и воинствующего атеиста-богоборца. Признанными считаются переводы Маршака. Маршак и Бернс в русской поэтической традиции — близнецы-браться: когда мы говорим о Маршаке, мы прежде всего имеем в виду Бернса, а когда произносят слово Бернс, то тут уж Маршак даже и не подразумевается, а непосредственно имеется в виду. Единогласно признано, что переводами Маршака на русском языке говорит сам Бернс. Автором этого смелого высказывания является М. М. Морозов, советский литературовед, исследователь Шекспира, характерный прежде всего тонким языковым анализом подисследуемых авторов. Как такому не поверить? А вот верить и не надо.

В восхвалении Маршака явно перегибают палку через край. Доходит до курьезов. В 1982 г «Радуга» выпустила блестящее билингвистическое, отлично откомментированное издание Бернса. И в этом издании воспроизводятся все мифы о поэте-пахаре, о народном характере творчества поэта, и в том числе миф о непревзойденности переводов Маршака. И это при том, что сами же комментарии в этом издании не только не дают никаких оснований к подобным выводам, но прямо опровергают их.

Мы уже приводили пример с «Горной маргариткой», которую Бернс наполовину написал на шотландском диалекте, наполовину на английском языке, в то время как у Маршака она написана ровным гладким русским литературным школьных учебников. В одном из комментариев сказано: «Здесь Маршак ‘облагораживает’ резкость и грубость Бернса, употребляя выражения, которые при точной передаче на русский язык звучали бы нецензурно», что странным образом не колеблет общего вывода об идеальности переводов.

Трудно себе представить две более далекие поэтические натуры как вульгарный (не в смысле «пошлый», а в смысле robuste), грубый, резкий, потный Бернс и кабинетный, вежливый, застегнутый на все пуговицы малохольный Маршак (надеюсь, мои читатели достаточно образованы, чтобы не переносить поэтические портреты авторов на их личный облик).

И все же стихи Маршака-Бернса «звучат». Недаром многие из них положены на музыку, недаром их так охотно и интересно читают актеры, недаром Бернс-Маршак так популярен в России. В этих стихах несомненна ярко выраженная творческая индивидуальность. Чья? Маршака, только Маршака. По своей сути он вернулся к первоначальной трактовке шотландского поэта как поэта-пахаря, доброго поселянина. Из породы тех пастушков, которые любят пастушек и пасут нежных овечек на зеленой мураве. Только в духе эпохи Маршак переиначил его в труженика полей, загорелого и пропахшего трудовым потом сына земли («хвала рукам, что пахнут хлебом»):

Был честный фермер мой отец
Он не имел достатка,
Но от наследников своих
Он требовал порядка.

Поэтический облик Маршака-Бернса — это облик подобного труженика, если принять во внимание, что облик поэта в стихах это не то, каков поэт в жизни, а то, каким ему нравится представлять себя в своих поэтических мечтаниях. Кабинетному Маршаку, по всей видимости, нравилось представлять себя крепким фермером. И в этом мне кажется большая заслуга поэта: переводы должны показывать поэтическую индивидуальность прежде всего переводчика. Стихи — должны быть даже не сначала стихами, и только потом переводами, а и сначала и потом только стихами, хотя бы они и были переводами.

 

Библейские сюжеты:

• Библия. «Вавилонская башня»
• Легенда об Иосифе и его братьях
• «Экклезиаст»
• «Евангелие». Мария Магдалина
• Евангелие. «Жизнь Иисуса»
• Притча о блудном сыне

Античные мифы:

• Миф об Электре
• «Прометей»

Античная литература:

• Аристофан. «Лисистрата»
• Лукреций Кар. «О природе вещей»
• Г. Ю. Цезарь. «Записки о галльской войне»
• М. Аврелий. «Размышления»
• Роман об Александре Великом

Средневековая литература:

• Исландские саги
• «Окассен и Николетта»
• «Зеленый Рыцарь»
• Ф. Петрарка. «Сонеты»
• Ф. Кемпийский. Подражание Христу
• Дракула

XVI век:

• Ариосто. Неистовый Роланд
• Книга о Тиле Уленшпигеле

XVII век:

• Сервантес. Дон-Кихот
• Мольер. «Смешные драгоценные»
• «Дон Жуан»
• Ж. Расин. «Андромаха»

Шекспир:

• «Гамлет» Шекспира
• В. Шекспир. «Отелло»
• В. Шекспир. «Ромео и Джульетта»
• Шекспир. «Макбет»
• В. Шекспир. «Генрих V»

XVIII век:

• Д. Дефо. «Робинзон Крузо»
• Джонатан Свифт «Путешествия Гулливера
• Л. Стерн. «Сентиментальное путешествие»
• Р. Бернс. «Стихотворения, написанные преимущественно на шотландском диалекте»
• Лесаж. «Приключения Жиль Блаза»
• О. Бомарше. «Севильский цирюльник»
• И. В. Гете. Страдания Ю. Вертера
• Ф. Шиллер. «М. Стюарт»
• К. Гоцци. «Принцесса Турандот»
• Ш. де Лакло. «Опасные связи»

XIX век, французская литература:

• Бенджамин Констан. «Адольф»
• Стендаль. Красное и черное
• В. Гюго. «Собор Парижской Богоматери»
• В. Гюго. «Отверженные»
• П. Мериме. Кармен
• Дюма. Три мушкетера
• Г. Флобер. «Мадам Бовари»
• Ж. Верн. Вокруг света в 80 дней
• Г. Мопассан. «Рассказы»
• Малларме. «Полдневный отдых фавна»

XIX век, англоязычная литература:

• Д. Остин. «Гордость и предубеждение»
• В. Скотт. «Квентин Дорвард»
• У. Теккерей. «Ярмарка тщеславия»
• Ч. Диккенс. «Крошка Доррит»
• Ч. Диккенс. «Большие ожидания»
• Л. Кэрролл. «Алиса в Стране чудес»
• Д. Мередит. «Эгоист»
• Т. Гарди. «Тэсс из рода д’Урбервиллей»
• Г. Джеймс. «Дэйзи Миллер»
• О. Уайльд. «Как важно быть серьезным»
• А. Конан-Дойл. «Шерлок Холмс»
• А. Конан-Дойл. «Собака Баскервилей»
• Джером К. Джером. «Трое в лодке»
• Стивенсон. «Остров сокровищ»

XIX век, разное:

• Э. де Кейрош. «Преступление Падре Амаре»
• Келлер. Зеленый Генрих
• Г. Х. Андерсен. Новое платье короля
• Г. Х. Андерсен. «Снежная королева»
• Г. Ибсен. Пер Гюнт

XX век, англоязычная литература:

• Т. Драйзер. «Американская трагедия»
• Джек Лондон. «Морской волк»
• Б. Шоу. «Пигмалион»
• Р. Киплинг. «Ким»
• Д. Голсуорси. «Сага о Форсайтах»
• В. Вулф. «Комната в ее распоряжении»
• Д. Джойс. «Улисс»
• М. Митчелл. «Унесенные ветром»
• Э. Хемингуэй. «Прощай, оружие»
• Д. Стейнбек. «Гроздья гнева»
• Э. Паунд. «Кантос»
• Агата Кристи. «Десять негритят»
• Агата Кристи. «Десять негритят»
• «Семья людей»
• Г. Грин. «Тихий американец»

XX век, разное:

• Стриндберг. «Одинокий»
• Сельма Лагерлеф. «Чудесное путешествие Нильса с гусями»
• Т. Манн. «Будденброки»
• Кафка. «Замок»
• Б. Брехт. «Господин Пунтилла и его слуга Матти»
• Г. Сенкевич. «Камо грядеши?»
• Я. Гашек «Похождения бравого солдата Швейка во время мировой войны»

Русская литература:

• А. С. Пушкин. «Медный всадник»
• А. Пушкин. «Капитанская дочка»
• Чехов. «Вишневый сад»
• «Чапаев»
• В. Шукшин. «Я пришел дать вам волю»

Восточная литература:

• «Панчатантра»
• Лу Синь. «Правдивая история батрака А-Кью (A. Q.), которой могло бы и не быть»
• Акутагава. «Расемон» (Ворота)
• Калидаса. «Шакунтала»
• «1001 ночь»
• Анекдоты о Ходже Насреддине