Морамарко М. — Масонство в прошлом и настоящем. Введение. Храм — отражение всемирности

ВВЕДЕНИЕ
Написать книгу о масонстве одновременно и легко, и трудно. Решить, какой путь избрать, легкий или трудный,— значит определить характер задуманной работы.

Если пойти за так называемой «оккультной» литературой, изданной в далеком и недавнем прошлом, то задача автора безмерно облегчается. Окажется, что масонство можно представить в совершенно фантастическом измерении, исписывая без затруднения страницу за страницей.

Задача совсем иного рода встанет перед исследователем, вознамерившимся подойти к теме с научной серьезностью. В этом случае выбор источников должен быть тщательным, их оценка — строгой, анализ документального материала — предельно разборчивым. Дело в том, что на сто страниц, написанных в прошлом о масонстве, по меньшей мере девяносто, не задумываясь, можно выкинуть в корзину. Нередко даже масонские источники, во всяком случае в Италии, были вызваны к жизни стремлением изготовивших их авторов возвысить движение вольных каменщиков. Задача исследователя еще более осложняется, если требуется сочетать строгость научного анализа с простотой изложения, доступного для широкого читателя.

Масонство — это историческое, культурное и духовное явление невероятной сложности, хотя его основополагающие принципы могут быть поняты многими. Изложить его историю в рамках небольшой книги значило для меня бросить вызов самому себе. Удалось ли мне с честью выйти из этого поединка, сказать не могу. По крайней мере я постарался, чтобы простота и краткость изложения не превратились в вульгаризацию.

Эта книга имеет обширную документальную базу. В то же время в ходе самой работы я вынужден был отсечь все, что напрямую не касалось тематики, оставляя при этом некоторые общекультурные реминисценции. Это касается, к примеру, главы, «освященной трактовке символа школой Юнга и воззрения такого выдающегося физика, астронома и математика, философа науки, каким был А. С.Эддингтон, разрабатывавший проблематику взаимосвязи символа, научного познания и познания реальности. Замечу, что мне представлялось чрезвычайно полезным делом указать на научную сторону символического метода, так как в самом масонстве весьма часто отсутствует адекватное внимание к познавательной функции символа.

Расхожее определение масонства, особенно принятое, насколько я мог заметить, среди англосаксов, сводится к тому, что масонство — это «изумительная по красоте система нравственности, завуалированная аллегорией и иллюстрируемая символами». Следовательно, предполагается, что масонские символы являются символами нравственности. Согласен, утверждение весьма справедливое, но далеко не исчерпывающее. Дело в том, что в масонской символогии, кроме нравственных тем, подспудно звучат также великие темы духовного познания, «гносиса»: космическая драма смерти и воскресения, единства и всемирности опыта духовного человеческого познания, находящегося как бы за пределами его разнообразных исторических проявлений, тема настоятельной потребности соединить разум, интуицию и традицию в целостный импульс, ведущий к совести, и т. д. Сегодня уже многие авторитетные ученые среди математиков и психологов утверждают, что символы открывают пути к более глубокому истолкованию действительности. Мне же кажется, что мы подошли вплотную к тому, что можно было бы назвать конвергенцией метода. И масонам не следовало бы недооценивать эту возможность.

Собирая документальный материал, я достаточно широко пользовался собранием «Масонского обозрения».

Этот журнал, будучи центральным органом Великого Востока Италии (масонской ложи, именуемой еще иногда и по месту пребывания ее штаб-квартиры ложей дворца Джустиниани), в настоящее время является, пожалуй, главным рупором современного итальянского масонства. Всякий желающий может подписаться на это издание, его можно найти в библиотеках, продается оно и в газетных киосках. В целях придания книге более « актуального» звучания я счел целесообразным «проштудировать» подшивку упомянутого журнала за несколько лет. Думаю, что время я потратил не зря. «Масонское обозрение» содержит материал, который не сыщешь в каком-либо ином источнике. В панораме масонской международной публицистики это издание стоит далеко не на последнем месте. Спешу, однако, разочаровать тех, кто предполагает, будто на страницах этого издания можно отыскать публикации официального характера, отражающие мнение Великого Востока Италии по политическим, экономическим и культурным проблемам. В журнале масонов ничего подобного он не найдет. Основное внимание уделяется «программе» личного самоусовершенствования, основывающейся на суггестивной символике и на этических принципах, исторически неизменных, позволяющей масонству привлекать к себе людей самого различного происхождения и самых разнообразных убеждений. Так что вряд ли этот журнал может служить выражением какой-то единой позиции.

Только в чрезвычайных обстоятельствах масонство выступает как некое «единое целое». Никогда оно не действует на основе какого-то единого метода.

Тем не менее в «Масонском обозрении» встречаются статьи, всегда подписанные подлинным именем автора, берущего на себя всю полноту ответственности за свои высказывания по таким вопросам, как положение пожилых людей и пенсионеров в обществе, опасность наркомании, порнографии, разводов, необходимость сохранения светского характера государства, совершенствования законности, злоупотребления цензуры и т. п. Главное в работе журнала — исследования по истории, символогии и философии в самых широких хронологических рамках при ничем не стесненном разнообразии мнений.

Обращаясь к прошлому, авторы стараются говорить современным языком, применяя историографические методы и способы интерпретации, психологический анализ, соответствующий последним достижениям науки. Впрочем, не повторяя вслед за Екклезиастом, что, мол, нет ничего нового под солнцем, подчеркну, что все-таки одна из основных духовных проблем современного мира не столько изобретение нового, сколько интерпретация, критическое восстановление и обновление того, что нам завещано прошлым.

Желая сделать свою книгу более актуальной, я включил в главу «Масонство в Италии и сегодняшнем мире» интервью с бывшим Великим Мастером (Великим Магистром) Великого Востока Италии и тогдашним главредактором «Масонского обозрения» проф. Джордано Гамберини. Я признателен ему за помощь, оказанную мне в работе над книгой. Проф. Гамберини изложил мне четкую картину географии международного масонства, а также охарактеризовал положение масонов в Италии и их связи с масонскими общинами за рубежом. Дж. Гамберини был одним из деятелей итальянского масонства, которые способствовали признанию Великого Востока Италии со стороны Великой объединенной ложи Англии.

Признание «регулярности» за этим движением итальянского масонства означало его включение в систему международных отношений всемирных вольных каменщиков. Бывший Великий Мастер имел возможность посетить масонские общины во многих странах мира, отчего сказанное им действительно можно считать информацией из первых рук. Для документального подтверждения своих исследований я использовал многочисленные иностранные источники, главным образом на английском языке. Прежде всего следует выделить фундаментальные работы Б. Джонса, книгу о Древнем шотландском обряде, написанную анонимными «антимасонами», антологию символики М. П. Холла и др.

В главе «Масонство, общество, политика и культура» Я попытался опровергнуть (на основе выводов, к которым » пришел в ходе научно-исследовательской работы) общеизвестное представление, будто масонство находится в услужении у тех или иных политических групп или органов власти. В зависимости от пристрастий — в услужении у сионистов, коммунистов, англо-американского империализма, неофашизма и т. д. История масонства, как мне кажется, не дает оснований для подобных прямолинейных утверждений.

В последние годы скандальные слухи поднялись, подобно девятому валу. Самые грязные обвинения были брошены в адрес масонства, в котором усматривали тайный центр власти. Такое мнение — отчасти исторический предрассудок.

В течение нескольких лет мне пришлось изучать масонские издания, познакомиться с приверженцами великого Востока Италии, встречаться с членами масонских лож, политические взгляды которых были весьма различны. Всех этих людей роднило одно — независимость духа и независимость суждений.

Конечно, я не собираюсь выступать в защиту той или стороны. Главное для меня — пролить свет на идеалы вольных каменщиков. Убежден, как убежден любой непредвзятый человек, что если тот или иной масон совершает поступок, идущий вразрез с идеалами свободы, равенства и братства (а именно это триединство является основой устава масонов, в том числе и в Италии), то совершает он его вовсе не потому, что является масоном, а вопреки своей принадлежности к братству и против его установлений. Стоит ли валить в одну кучу и масонов и бандитов из ку-клукс-клана, творящих преступления под прикрытием ритуальных таинств, ни по стилю, ни по сути не имеющих ничего общего с «тайной» масонов? Эта «тайна» в отличие от секретов заговорщиков состоит в духовности и традиции. Масонство, не будучи организационно филантропической структурой, тем не менее оказывает поддержку различным благотворительным начинаниям, не стремясь при этом рекламировать свою деятельность. Тайна — признак хорошего вкуса. Во всяком случае, это мое мнение. Гуманитарные акции, предпринимаемые масонами, лишены коммерческого характера и столь распространенной в Италии идеологизированности и предвзятости. Так, дон Анджело Фануччи, католический священник общинного центра «Джезу Рисорто», воспитывающего детей, страдающих врожденными физическими недостатками, оценил денежный дар, переданный масонами, следующими словами: «Признаюсь, что это приношение меня особенно радует. Несмотря на все усилия преодолеть схематизм мышления, сковывающий нашу способность понимать действительность в ее разнообразии, повторяю, несмотря на все усилия видеть человека, а не идеологическую схему, некоторые предрассудки, внушенные нам в то время, когда сознание ребенка еще не сформировалось, продолжают давать ядовитые всходы, пусть даже и на подсознательном уровне. Вот и само слово «масон» ассоциируется в нашем воображении с чем-то угрожающим и таинственным. Таким образом, открытие, а в действительности подтверждение, что жизнь не похожа на мертвые схемы, что на другом поле другие братья с полной серьезностью трудятся так же, как трудимся мы, испытывая при этом радость жизни и стремление идти тропой поиска вместе, пусть и придерживаясь разных взглядов, не может не вызвать ощущения возможности подлинного внутреннего мира. А это освобождает человека от ложного и тягостного бремени — считать себя единственным хранителем истины…» Слова эти заимствованы нами из письма, с которым католический священник обратился в марте 1976 г. в «Масонское обозрение».

Я вовсе не претендую на то, что книга, которая одновременно носит научный характер и пытается быть доступной широкому читателю, во всем мне удалась. В ряде случаев я не мог обойтись без научной терминологии, в других местах лишь коснулся тематики, имеющей сложное теоретическое обоснование, например в главе «Симвология как священнодейство», говоря о сопоставлении идеалов масонства и некоторых современных идеологических течений. Однако надеюсь, что в целом язык книги доступен, а аргументы вполне очевидны.

При написании книги мне пришлось прибегнуть к обильному пересказу источников. Все они даны в сводной библиографии, приводимой в конце книги. Каждый источник снабжен подробными выходными данными. Таким образом я постарался гарантировать читателю возможность перепроверить в случае надобности исходный материал.

Хотел бы поблагодарить своих коллег, которые оказали мне помощь в поиске ряда источников, своего друга Альберто Амбези, специалиста в области инициационных традиций, без поддержки которого книга вряд ли была бы написана.

Завершить же это введение мне придется с известной долей самоиронии. Дело в том, что в книге я употребляю местоимение «мы», относящееся, разумеется, к моей особе. Нет, пусть читатель не думает, что это «мы» должно звучать как местоимение в королевских рескриптах. Отнюдь нет. Просто мне хотелось таким образом сделать изложение менее окрашенным личностным отношением к предмету исследования.

Главное же еще раз подчеркнуть, сколь многим каждый из нас обязан другим людям и другим высказанным когда-то мыслям, предположениям и оценкам.

ХРАМ — ОТРАЖЕНИЕ ВСЕМИРНОСТИ
«Каждое слово, каждый звук, каждый шаг, движение — это отражение… Храм по сути своей заполняет физическое и духовное зрение братьев» — такими словами один из масонов передал свое сугубо интимное переживание ритуальности и символогии, связанных с масонским храмом. Несомненно, для того, чтобы подойти к изучению масонства, крайне важно предварительно познакомиться с основным значением символического ряда, образующего храм, с ритуалом начала и окончания работы, ведущейся в нем, с ритуалом инициации (посвящения). Вот почему, прежде чем обратиться к фактической истории движения, на наш взгляд, было бы полезно непосредственно окунуться в атмосферу масонского храма, обратив внимание первоначально на те ее элементы, знание которых должно предшествовать погружению в ее глубины.

Храм имеет прямоугольную форму. Потолок усыпан звездами, пол — с узором в виде шахматной доски.

Одна из стен не достигает потолка. При входе в храм, символически обращенный на Запад, возвышаются две колонны — В и J. На Востоке установлен трон Мастера, председательствующего в ложе. Возле трона возложены сверкающий меч, другие символические предметы. Восточная стена украшена изображениями Солнца и Луны, Священной Дельты (равностороннего треугольника в лучах славы со всевидящим оком в центре), а также инициалами речения «Во славу Великого Архитектора Вселенной»: A.- G.- D.- G.- A.- D.- U.-. ( A Gloria del Grande Architetto dell ‘ Universo ). На Западе и Юге расположены места 1-го и 2-го Смотрителей, при которых установлены канделябры соответственно с одной и двумя свечами. В канделябре Мастера три свечи.

В центре храма треугольный алтарь, на котором лежат Библия, угольник и циркуль. На каждой из трех граней алтаря начертаны слова: Свобода — Равенство — Братство. У подножия алтаря один неотесанный и один отесанный камень, рабочие инструменты каменщика.

В храме находятся также статуи Минервы, Геракла и Венеры. Вдоль стен красный шнур, завязанный в семь «узлов любви».

Разумеется, символизм храма более сложен. Мы же ограничились описанием наиболее броских его черт, которые, надо полагать, уже приоткрыли нам доступ в духовную атмосферу, окружающую работу вольных каменщиков.

Правда, поставим сначала вопрос: а почему, собственно говоря, храм?

Традиционная легенда, по которой масоны являются наследниками и продолжателями дела строителей, воз водивших храм царя Соломона, не дает адекватного ответа на этот вопрос. Более достоверным нам представляется ответ, согласно которому символика храма (при всех ритуалах) призвана поддерживать дело духовного совершенствования масона, пребывающего во всемирном пространстве (в храме сосуществуют символы иудейского, христианского и языческого происхождения) и «освященном» Космосе (храм в миниатюре воспроизводит Вселенную, будучи построен по линии Зенит — Надир), где вольный каменщик получает возможность более плодотворно работать над собой во имя самопознания и восстановления своего единства с «освященным» измерением.

Масонство в своем храме восстанавливает, пожалуй, не столько «наследие» строителей Соломона или (что исторически более обосновано) средневековых вольных каменщиков, но наследие гораздо более древнее и универсальное, наследие человека, пребывающего в поиске правды, « homo religiosus » в самом подлинном смысле этого понятия.

Как писал М. Элиаде, храм, всякий храм является «не только «отражением мира» (« imago mundi »), но также и воспроизведением на Земле трансцендентной модели» 2. Элиаде утверждает, что еще до того, как появились известные нам храмы, человек уже жил опытом «священного пространства», отграниченного от окружаю щей среды. Вспомним и мы о кельтских священных рощах или о самой греческой этимологии слова «храм», восходящей к понятию «священная ограда».

Итак, масоны собираются в храме с тем, чтобы работать «без передышки» над собственным совершенствованием, о чем и напоминает им и каждому новоприбывшему Мастер. В масонском лексиконе совершенствование равнозначно этике самостроительства. Масон призван вечно строить. Его безусловный долг- можно было бы сказать, его «дхарма» * — состоит в том, чтобы продвигать дело роста, подъема, познания. Это’ то Великое Дело, о котором говорится в герметической традиции ** и которое масон должен совершать в самом себе, с тем чтобы затем передать его внешнему миру.

Симвология масонского храма направлена, как мы увидим, главным образом на реализацию этой конструктивной созидательной этики (подчеркнем: целенаправленной этики, а не лишенной четкой морали).

После того как масоны вошли в храм и руководители ложи заняли свои места, начинается Работа. Согласно ритуалу, она символически начинается ровно в полдень, подчеркивая солярность события. В полдень перпендикулярные лучи солнца освещают и согревают землю с наибольшей интенсивностью. Это — магическое мгновение, благоприятствующее трудам масонов, которые связывают все свои чаяния с понятием Света.

Мастер повелевает присутствующим убедиться, что храм должным образом «защищен», и приступает к ритуальному диалогу с двумя Смотрителями. Первый находится на Западе. Он следит за движением солнца и закрывает храм лишь после того, как удостоверился, что работающие получили причитающееся. Второй — на Юге. Он объявляет братьям об окончании Работы и призывает их к отдыху, во время которого восстанавливаются силы, происходит воссозидание, а после отдыха — снова к труду.

Разумеется, речь идет о символических ролях, в которых звучит отдаленным эхом тайна мастерства вольных каменщиков. Психологическая нагрузка таких ролей двойная: с одной стороны, они включают братьев в нициационную цепь, которая принимает их как звенья (ритуал масонов всегда сочетает духовный труд с трудом физическим),— в этом выражены трудовые традиции средневековых вольных каменщиков (их братство бывают «оперативным» масонством, то есть практическим, связанным с профессией, в то время как «спекулятивным», то есть теоретико-символическим, именуется масонство нового времени). С другой стороны, они предваряют основополагающее масонское поучение — духовный труд и созидание, свершаемые на принципах совести и самодисциплины. Оба Смотрителя обязаны знать и скрупулезно выполнять свой долг. Известно, что в храме должны царить «разум, серьезность, благодеяние и веселие». Об этом напоминает Мастер, восседающий на Востоке, чтобы просвещать братьев своими знаниями, подобно тому как солнце, восходя на Востоке, освещает землю.

 

Звание «мастер» неизменно сопровождается эпитетом «почтенный». Обратим внимание и на это слово.

Употребление масонами этого слова уходит корнями в «Королевскую поэму» (« Poema Regius »), известную рукопись оперативного масонства, относящуюся к 1390 г. Термин «почтенный», по-английски « worshipful », вошел затем в название Лондонского товарищества масонов ( London Masons Company ), которое в 1655 г. стало именоваться Почтенным товариществом масонов. Этот тер мин часто заменялся другим — « worthy », то есть «достойный».

Б. Джонс в своем труде «Путеводитель и краткий курс масонства» напоминает, что англичане XV столетия охотно пользовались этим термином вообще, особенно в переписке с родными и друзьями.

Среди читателей, конечно, найдется немало таких, кому покажется нелепым и старомодным использование столь напыщенных слов в повседневном обиходе. Однако в масонстве, особенно в системе степеней Древнего шотландского обряда, они встречаются в изобилии. В масонском употреблении эти слова не случайные архаизмы и не пережиток рыцарства, исторически вошедшего в состав масонства. Известный исследователь масонства А. Амбези писал, например, что, «согласно наиболее древним текстам, этапы реализации инициации в наиболее чистом и незамутненном виде связаны с наделением посвящаемого определенным рангом достоинства, отраженном или, лучше сказать, внешне выраженном в титулах, которые различные эзотерические организации присваивают каждой из степеней».

Таким образом, читателю не стоит рассматривать масонские титулы так, как если бы речь шла об аристократическом декоре. Это стимулы и символическое отображение роста «значимости» масона в своей системе.

Удар молотка Почтенного Мастера побуждает братьев к «порядку». Они особым образом берутся за руки. В этот момент ритуал начала работ, судя по всему, достигает высшей символической напряженности. Первый Смотритель направляется к алтарю, ритуально приветствует Мастера, открывает Книгу Священного Закона (Библию) и возлагает на нее угольник и циркуль.

Угольник и циркуль — орудия труда строителей-каменщиков. Они же масонские символы прямизны (правдивости) и меры. Библия — символ западной традиции и Откровения.

Возможны различные интерпретации этого действа, как, впрочем, и всей масонской ритуальности и символики (задуманной как своего рода криптография, доверенная творческой расшифровке всякого из вольных каменщиков по своему усмотрению). Раскрытие Книги и возложение на ее страницы угольника и циркуля могут, например, означать, что на основе богооткровенного Закона масон призван трудиться, дабы укрепить его своим «личным» вкладом. Этический и нравственный императив Закона должен сочетаться с трудолюбием, конкретностью дел и помыслов, без которых он может оказаться бесплодным. Духовный опыт должен соединяться с разумом, правдивостью, смыслом и мерой, для того чтобы не выродиться в тщету эмоций или фантазии, или — что того хуже — в святотатство лжи. Дж. Рокки, обративший внимание на эту сторону масонства, предположил, что «угольник и циркуль, возлагаемые на Библию, быть может, означают, что духовность какого бы то ни было учения эзотерична и как бы налагается поверх буквы Закона, являющейся по своей природе экзотеричной, то есть, говоря иначе, Откровение не должно интерпретироваться буквально, его следует понимать символически».

Однако оставим в стороне возможные толкования и ютрим на символы с исторической точки зрения.

Угольник и циркуль, несомненно, обязаны своим рождением оперативному масонству. Так, угольник изображен на могильной плите мастера-масона Гуго Ликье, похороненного в Реймсе в 1263 г. На могиле Уильяма Уормингтона, мастера-масона аббатства «ланд, построенного в XV в., также изображены треугольник и циркуль. Символическое значение этих предметов уходит в глубокую древность, если верно то, что утверждает Б. Джонс (у нас не было возможности проверить его данные): один китайский философ, живший в IV в. до н. э., увещевал людей поверять свою жизнь угольником и циркулем.

Циркуль изображен в англосаксонском манускрипте, датированном 1000 г. (он хранится в библиотеке Британского музея). Держит его в руке Бог — Великий Архитектор. Вполне очевидна перекличка с библейской книгой Притчей Соломоновых (8, 27), где Мудрость взывает к сынам человеческим, говоря о том, что она была уже тогда, когда Господь «проводил круговую черту по лицу бездны».

Что касается угольника, циркуля и других символических инструментов масонства, то заслуживает внимания инструкция на соискание степени Ученика, в кото рой сказано, что «эти инструменты необходимы для воз ведения устойчивых и правильных строений, поэтому они и стали символами поверки доблести и познания, ведущих к совершенствованию духа: угольник указывает на прямизну пути, циркуль и линейка — на меру, уровень и отвес — на справедливость».

В этом отрывке мы вдруг наталкиваемся на такое необычное по нынешним временам слово, как «доблесть».

Заметим, что оно чрезвычайно активно и с любовью используется в масонской традиции. Доблесть — « virtu » от латинского слова « vis » — сила, мужество, для вольного каменщика это «сила (мужество) выполнить при любых обстоятельствах свой долг». В более широком понимании это «способность творить добро по тому, что оно есть добро», следовать категорическому императиву, не помышляя о компенсации (или ущербе), который связан с последствиями подобного поступка.

Великий масон Бенджамин Франклин почитание классической доблести (постоянство, настойчивость, умеренность, трудолюбие и т. д.) превратил в свой ежедневный практический труд, о котором он с достойной восхищения и подражания ясностью повествует в своем жизнеописании.

Язык, на котором изъясняется с нами сегодня побудительное стремление к доблести, быть может, не похож на язык XVIII столетия. Но к особенностям масонства относится то, что оно сохранило в качестве своего долга и обязанности пробуждать в человеке желание быть человеком доблестным вопреки духу времени, которое, казалось, давным-давно не оставило и следа не то что от этого понятия, но и от самого слова.

Вернемся, однако, к Библии. Заметим при этом, что по ритуальному обыкновению книга раскрывается на первой странице Евангелия от Иоанна, где напечатан шедевр эзотеризма — Пролог. Имя самого апостола Иоанна связано с гносисом, иначе говоря, с тем направлением религиозной мысли, которое преодолевает или, если угодно, интегрирует веру с философским умозрением, с личным поиском сущностных истин.

«Вопрошани’е Иоанна» (« Interrogatio Johannis ») — так звучит название своего рода Евангелия, «единственного, быть может, апокрифа, вдохновленного манихейством, который нам сейчас доступен» и который был составлен в общине богомилов, связующем звене между манихейством и катарской ересью (двух течений мысли, находившихся под влиянием гностиков).

У масонов Иоанн-евангелист «празднуется» по случаю зимнего солнцестояния. День апостола Света (о ко тором будет сказано позже) и день, когда солнце возобновляет свой восходящий путь, символически слиты в один. Достойно внимания и то, что масонские ложи очень часто именуют себя в честь св. Иоанна.

Наконец, ритуальный масонский корпус, получивший распространение в ряде немецкоязычных стран и основанный в 1770 г. Циннендорфом, известен как «Обряд Иоанна» и предполагает наличие степени (шестой по иерархии) под названием «Друга св. Иоанна».

Таким образом, св. Иоанн является символом просвещенной религиозности. Пролог его святого благовествования основан на символике Слова и Света. Что касается Слова, то подчеркнем: масоны заняты поиском «Утраченного Слова», которое является не только тайной мастерства, ушедшей вместе с Мастером Хирамом, но и словом, способным созидать,— логосом Иоанна, выразимой в слове истиной.

Символика Света имеет в масонстве центральное значение. Она впервые появляется во время инициации Ученика, когда кандидат, согласно ритуалу, взыскует Света. В других вариантах тот же символ встречается в многочисленных ситуациях, связанных с ритуалами последующих степеней.

В Евангелии от Иоанна Свет, по сути говоря, совпадает со Словом, творческим началом Божества. То же и в книге Бытия, где Свету принадлежит первенство в акте созидания: «И сказал Бог: да будет свет; и стал свет» (1, 3).

Любопытна исходная причина столь частой ассоциации Света и Божества. Несомненно, речь здесь должна идти о «криптомнезии», то есть воспоминании, возникающем в ходе процесса бессознательного и архаического (тайного) запоминания, воспроизведении образа-архетипа, материализуемого в солнце или молнии, который скоррелирован восприятием сверхъестественной силы, которым обладали наши отдаленные предки. Но увы, сказав все это, мы тем не менее так и не раскрыли существа проблемы.

«Возврат к прошлому» еще не объяснение.

Правда, можно было бы, с известной долей осторожности, обратиться к тому, о чем писал в свое время психолог и философ Уильям Джеймс относительно мистических состояний. По его мнению, эти со стояния «раскрывают правдоподобные горизонты истин какого-то иного порядка, доверие к которым тем больше, чем сильнее они отзываются в глубинах нашего сердца». Если допустить, что суждение Джеймса верно, тогда, быть может, справедлива и корреляция световых образов с Божеством.

Как утверждает Лайонель Уилкинсон, символ Света — это не просто поэтическая метафора, обозначающая Бога, который, впрочем, может быть обозначен и каким-то иным образом; этот символ на языке человечества является наиболее подходящим для того, чтобы рассказать о реальности, которая трансцендирует и в то же время охватывает, проницает и направляет всякую другую реальность. Стоит, пожалуй, задуматься над тем, как и при каких обстоятельствах мы впервые осознали присутствие света в своем существовании.

Быть может, тогда мы лучше поняли бы, почему апостол Иоанн в Первом послании (1, 5) утверждает одно:

«Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы». Свет делает возможными все формы высшей деятельности. Он определяет, окружает нас и дает нам возможность видеть. Он руководит нами и рассеивает в нас опасение тьмы.

После того как раскрыта Книга Священного Закона, начинается работа во славу Великого Архитектора Все ленной. С этого момента братья не имеют права обсуждать политические или религиозные вопросы. Символически это означает, что в храме недопустимы разговоры, которые разъединяют людей в их мирской среде. Возжены три свечи в память Знания, Красоты и Силы, символически представленных в храме статуями Минервы, Венеры и Геракла. Имеется в виду, что эти символы призваны просвещать, согревать светом и укреплять трудящихся в храме.

Использование свечей восходит к деятельности оперативных масонов. К началу XIV в. относится свидетельство, согласно которому этот обычай — «возжечь свечу» впервые появился в практике одного из масонских братств в Линкольне. Нередко масонское братство именовалось в обиходе по этому ритуалу «собранием возле свечи».

В современном масонском ритуале, однако, свечи приобрели значение, которое не совпадает с первоначальным. В средневековье свечи имели значение «дара по обету». Не следует забывать, что средневековое масонство генетически связано с католичеством. Сегодня свечи в храме являются своеобычным напоминанием о культе огня. Прав, видимо, такой исследователь масонства, как Буше, когда он напоминает в своей «Символогии масонства» о зороастрийском происхождении обычая возжигания священного огня Особое значение имеет также, на наш взгляд, возложение Квадрата ложи. Обычно речь идет о четырех угольной хоругви, на которой изображены основные символы храма. В прошлом Квадрат, как правило, изображали мелом на полу храма, затем, по окончании работы, чертеж стирался. Смысл этого ритуального жеста, быть может, связан с символическим воспроизведением сопряжения микрокосмоса (Квадрат) с макрокосмосом (Храм). В одном из кратких и загадочных текстов, приписываемых Трисмегисту, «Изумрудной таблице», сказано, например, что «пребывающее вверху и пребывающее внизу взаимоотражены и в этом чудо единого».

Итак, работа начата. Известно, что в ложах обсуждаются самые разнообразные вопросы. Атмосфера, окружающая труд культурного строительства личности, происходящего в храме, на наш взгляд, достаточно выражена в словах, сказанных Великим Мастером Дино Сальвини. «Когда высказывается кто-либо из братьев,- утверждает Сальвини,— делает он это лишь для чтобы предложить окружающим лучшее из того, что есть… И никто не вправе прерывать его или одернуть замечаниями, пока он говорит, ибо излагаемые мысли и есть та истина, которую он обрел. Только в момент наступления «вечери любви» другим братьям позволено высказать в дружеском тоне свои собственные соображения…»

Читатель, вероятно, уже успел заметить, что мы не заметно перешли к описанию ритуала. Согласно Генону, «ритуал в исконном своем значении — это то, что исполняется соответственно порядку». Сам термин предположительно является дериватом с санскритского « rta » — космический порядок, упорядоченность. По мнению Бенуа, «в этих церемониях нет ничего случайного». Ритуал наделяет телесной оболочкой действие, переживаемое как священнодействие, равно как храм является воплощением священного пространства. Вообще говоря, современное человечество уже совершенно утратило ритуальное самосознание, хотя те или иные осколки ритуальности до сих пор присутствуют в целом ряде проявлений «мирской» жизни, идет ли речь о политических манифестациях или военных парадах. В церквах всех вероисповеданий совершаются ритуалы, которые в большинстве случаев или не понятны, или не вызывают полного сопереживания у тех, кто является их участником. Ритуальное самосознание, являющееся, по сути дела, способностью динамического включения в священную реальность, давно выродилось в бездумное воспроизведение внешних форм. Масонские ритуалы, следовательно, также являются специфическим феноменом, несводимым к обыденной ритуальности, так как они построены на философском осмыслении и активном сопереживании. Об этом, правда, нам придется еще раз говорить в связи с инициацией Ученика и последующими степенями посвящения. Однако, прежде чем перейти к этому вопросу, нам представляется нелишним сказать несколько слов об историко-символическом значении основных элементов храма.

 

В храме пребывает ложа — первичная организационная ячейка масонов. Часто термином «ложа» называют расширительно весь храм. Начиная с XIII в., действительно, ложа была тем местом, где собирались средневековые масоны. Обычно ложа находилась вблизи строительной площадки, на которой трудились братья. Синоним ложи и сегодня — цех. Предположение Рагона, согласно которому ложа, в которой символически отображена Вселенная, сводима к санскритскому « loka » (мир), по нашему мнению, не может считаться доказанным.

Масонский храм в верхней своей части не завершен, что призвано символизировать возможность и необходимость улучшения масонского труда и вечное стремление человека к совершенствованию. Храм ориентирован — Мастер пребывает на Востоке.

Согласно Джонсу, ориентация масонского храма резко отличает его от иудейской традиции, с которой в целом ряде отношений связана масонская ритуальность. Так, например, священное место скинии иудеев — на западной стороне, вход в храм — с Востока. Ориентация масонского храма руководствуется критерием универсальности. Дело в том, что, определяя свое местоположение в священном пространстве, человек, как правило, представляет Восток как источник физического и духов ного света. Всякий, кто изучал историю архитектуры, не может не обратить внимание на то, что большинство храмов и святилищ сориентированы на Восток.

Большой интерес представляет с точки зрения символогии прямоугольная форма самого храма. Не станем, однако, подробно задерживаться на предположении Буше, считающего эту форму доказательством связи масонства с пифагорейством и его геометрией. Обратим внимание читателя разве что на факт совпадения прямоугольной формы масонского храма с представлениями Косьмы Индикоплова, сформировавшего религиозную византийскую топографию. По этим представлениям земля, воспроизводимая в культовом здании, имеет «прямоугольную» форму и ограничена четырьмя стенами. Как подчеркивает Бенуа, «движение по окружности — это всего лишь продолжение развития центра в его динамическом аспекте, тогда как квадрат является его статическим выражением». С символической точки зрения в этом кроется причина, отчего человек стал пользоваться четырехугольными символами для изображения Земли, считавшейся издревле неподвижной, статичной опорой, вокруг которой вращаются небеса. И в самом деле, Земля представлена в масонском храме прямо угольным его основанием. Потолок — небо, не имеющее пределов.

 

При входе в храм, как уже было сказано, расположены колонны В и J. Они призваны обратить взор входящего к библейской традиции. Действительно, в Третьей Царств (7, 21) читаем: «И поставил (Соломон) к притвору храма; поставил столб на правой стороне, и дал ему имя Иахин, и поставил столб на другой стороне, и дал ему имя Воаз».

Иахин ( Jachin ) и Воаз ( Boaz ) на древнееврейском приблизительно означают соответственно «утвержденный Богом» и «утвержденный силой». По мнению У. Пор- чатти, колонны обозначают рубеж, за которым «умирает человеческий дух». Две колонны фасада готических соборов, судя по всему, имеют то же значение. Любопытно отметить, что у австралийских аборигенов арунта племенная инициация совершается меж двух символических колонн (столбов), построенных из стволов или ветвей дерева и сориентированных на Север и Юг — точно так же, как и в масонском храме.

На капители колонн (одна из них в дорическом, другая в коринфском стиле) возложены соответственно глобус, символизирующий всемирность и универсальность масонства, и три граната, являющихся образом плодородия природы.

Пол храма в виде шахматных клеток чередованием белых и черных квадратов символизирует космический дуализм. При этом Амбези отмечал, что масон «видит в универсуме проявление Высшей единой сущности, в ритмах Космоса различает взаимодействие двух начал (либо полярность), которые исторгаются этой Единой сущностью».

Белое и черное, свет и тьма… В этом содержится осознание противостояний и внутренней разорванности (расчлененности) бытия, а также необходимость восстановления разрозненности в духовное единство.

«Тьма и свет переплетены в геометрическом узоре мозаичного пола,— пишет Буше,— и сплетены воедино, если бросить взгляд на осевые линии плит, в то же время, казалось бы, отделяющие их стыки образуют прямой путь, когда белое или черное пространство оказывается то справа, то слева по ходу движения. Эти линии и являются путем, которым следует инициируемый».

Следовательно, символически масон прокладывает свой путь как бы между полями — черным и белым. Это и есть тот самый «тернистый путь», который ведет к освобождению. Его символика присутствует в Евангелии, в писаниях арабских мистиков, в средневековых рыцарских легендах, где герой должен преодолеть, ступая босыми ногами и не имея на руках перчаток, путь, пролегающий по знаменитому «лезвию ножа». В понимании масонов «тернистый путь» — это равновесие противоположностей существования. Вспомним, кстати, что, согласно аналитической психологии школы Юнга, главтерапевтическая задача — «индивидуализация» или «скоугление» личности — достижима только благодаря киептации человеком собственной тени, иными слова ми — материально-телесных и темных сторон своей пси хической структуры посредством осознания одновременного присутствия в себе « animus » и « anima » (характер ных черт мужского и женского архетипов), наконец, посредством интеграции доминирующей психологической функции (неважно — мысль она или чувство, ощущение или интуиция) с противоположной ей и ее же компенсирующей. В любом случае речь идет о синтезе противоположного.

Мозаичный пол храма, разумеется, несет и классическую декоративную нагрузку. Геометрический мозаичный узор издревле, напоминает Регини, назывался узором муз.

Подле «трона» Мастера, как уже говорилось, воз лежит пламенный меч, который используется при посвящении нового масона. Здесь, несомненно, отзвуки рыцарских времен. Правда, пламенный меч имеет у масонов более глубокий, библейско-эзотерический смысл. В книге Бытия (3, 24) читаем, что после падения человека Бог «…поставил на востоке у сада Едемского Херувима и пламенный меч обращающийся, чтобы охранять путь к дереву жизни».

Символическое истолкование этого библейского отрывка представляет собой задачу чрезвычайной сложности и выходит за рамки нашей работы. Поэтому ограни чимся только рассмотрением отдельных элементов.

По мнению Элиаде 2б, дерево представляет собой пол ноту космической жизни и, при наличии в мифологии народов мира многочисленных вариантов темы Мирового древа, является константой «жизнеутверждающей» универсальной символики.

Адам и Ева (быть может, вовсе и не отдельный мужчина и не отдельная женщина, а мужские и женские функции первоначального двуполого существа), вкусив от плода этого дерева, положили начало дуалистическому разделению мира. «А от дерева познания добра и зла, не ешь от него; ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь» (Бытие, 2, 17). Когда же свершилось по предсказанию, то для того, чтобы восстановить свое единство с первоначальным существом (то есть получить доступ к дереву жизни), человек должен помериться силой с херувимами, то есть «стражами». Как напоминает Элиаде, дерево часто ассоциируется с героическими деяниями. Мы же вспомним хотя бы Геракла в саду Гесперид.

В масонской ложе Мастер, подобно стражнику-херувиму, охраняет дерево жизни, иначе говоря, процесс инициационного возрождения личности, и открывает доступ  поверженному человеку (мирянину) к его плодам, совершая акт посвящения, в котором используется тот же «пламенный меч».

Символика меча чрезвычайно богата. Наряду со щитом, прикрываясь которым Бог становится невидимым, иначе говоря, «демонстрируя кажимость мира» (Бенуа) 28, меч отягощен мощным символическим значенем ассоциирующимся, как правило, с понятиями силы и воли. Согласно психоаналитическим тезисам фрейдизма меч — мужской половой орган z \ тогда как, по Юнгу, /является образом « animus », то есть мужского архегипа 30 В легенде о Граале, таким образом, чаша, со ответственно, женский, а меч — мужской архетипы. Пламенный меч символизирует также творческое и разрушающее или очистительное начало. Это пламя, ни сходящее на апостолов, молния ( vajra ) ужасного Шивы. Солнце и луна, изображенные на восточной стене, являются двумя «светилами», о которых говорится в книге Бытия (1, 16).

Соответственно они связаны с символами золота и серебра, серы и ртути, как принято в алхимической традиции. На этих страницах не представляется возможным дать углубленный анализ данной символики.

Заметим только, что, поскольку масонство использует универсальную символику, постольку солнце и луна имеют право гражданства в масонском храме; будучи явлениями уранического ряда, они входят в раз ряд двух наиболее мощных факторов восприятия священного человеком. Это утверждение нетрудно подкрепить феноменологически-религиозными и историко-религиозными доводами.

Меж двух светил расположена Священная Дельта, прозрачный и светящийся треугольник, заключающий всевидящее око. Это символ Божества, к которому относится и надпись, начертанная инициалами: «Во Славу Великого Архитектора Вселенной».

Что касается Дельты, то этот знак широко представлен в христианской иконографии. Судя по всему, он был включен в корпус масонской символики посредством заимствования из алхимической практики. Эта гипотеза выдвинута Джонсом, который утверждает также, что данный символ впервые встречается в эмблеме одной из венских аптек-лабораторий, когда химия еще находилась под влиянием алхимии. Нельзя исключать, на наш взгляд, посредничество алхимиков, главным образом английских мистиков-эрудитов XVII в., увлекавшихся искусством алхимии. Правда, в своеобразной алхимической символогии Дельта встречается не так уж и часто. Заметим, впрочем, что одна из иллюстраций трактата по алхимии — Базилио Валентине, относящегося к XVI в., соображение треугольника со вписанным в него орлом — символом «летучести» и божественности. В основании — треугольника — маленький крест. Таким образом, вся композиция является символом алхимической серы, иными словами — духа.

А. Регини, автор, особенно склонный к поиску в греко- романском язычестве корней масонской инициационной практики, писал, что Дельта предположительно является «христианизированным»

пифагорейским символом, то есть тетрактисом, сформированным из десяти точек, рас положенных в пространстве равностороннего треугольника, имеющего единую точку вверху и кватерну в основании, который символизирует божественно-космическую целостность.

«Во Славу Великого Архитектора Вселенной» — еще один символический образ, относящийся к Божеству.

С одной стороны, это символический перенос по функции характеристики Высшего существа как созидающего начала. С другой — в нем просматривается отражение идей эпохи Просвещения и влияние такого выдающегося представителя той эпохи, каким был Исаак Ньютон. Правда, говоря об этом, мы удаляемся в область догадок, так как документального материала, подтверждающего данное предположение, до сих пор не найдено. Известно, однако, что деизм XVIII в., несомненно оказавший огромное влияние на первоначальное масонство нового времени, охотно допускал изображение Бога в качестве Существа, создавшего великолепную «небесную архитектуру». Подобные представления неразрывно связаны с выводами Ньютона о движении и структуре тел, а также с его законом гравитации. Для Локка и Вольтера Бог — Верховный Мастер.

Великий Архитектор Вселенной не является, однако, только символом. Это своего рода «ландмарка», или, говоря словами У. Порчатти, «одна из неизменных опор, являющихся непреодолимым рубежом» («ландмарка» и означает как термин понятие рубежа, границы, закона), в пределах которого и должно удерживать все допустимые нововведения. Маккей в своей работе, посвященной реконструкции «ландмарки», весьма определенно говорит о том, что каждый вольный каменщик «обязан верить в существование Бога».

По сути дела, в этом как раз и состоит то «минимальное кредо», которое необходимо, согласно современному мыслителю Джошуа Гешелю, всякому вступающему на путь подлинно духовного познания.

Без него искусство реального ремесла — масонство лишено какого бы то ни было культуротворящего или ассоциативного смысла.

Подчеркнем, тем не менее, еще раз, что масонство не является религией. Это инициационная школа. Различие хорошо проведено в следующем рассуждении У. Порчатти: «… в то время как религия является по определению держательницей Истины, облекая ее подчас в окостенелые и высокомерные формы, неизменно пассивные и статичные, ибо обращенные на внешнее почитание и боготворение, требующее слепой веры и отказа от мирской суеты, иногда и отказа от наиболее восхитительных человеческих качеств, инициационная школа считает мистерию Истины интимно связанной с внутренним со держанием отдельной личности, которая эту Истину способна понять, ибо она уже содержится в ней, конкретной личности. Речь, таким образом, идет об Истине, которую можно и должно достичь путем поиска…» Таким образом, масонство полагает себя вместилищем надысторической и универсальной религиозности, основанной на чувстве единства жизни, на внутренней уверенности в существовании нравственного закона, на опыте, одновременно мистическом и рациональном, связанном с переживанием «священной» стороны жизни, вторгающейся в обыденное существование. Речь идет о религиозности, являющейся общим субстратом всех исторических религий, которые, развиваясь в догматическом направлении, погребли под теологическими развалинами самое религиозность, изгладив в современниках даже память о ней как о чем-то реально бывшем. Если в античной Греции символ (от «symballem » — связывать воедино) был своего рода «опознавательным знаком, разъятым на две части, при воссоединении которых их совладельцы узнавали друг друга», то в современном масонстве он является средством для распознавания « shek inah » — божественного присутствия, где бы оно ни проявлялось. Подлинным масоном, следовательно, может считаться лишь тот, кто, трудясь как в храме, так и в тайниках своей совести над самоусовершенствованием, стремится к восстановлению своего единения с той абсолютной реальностью, одерживающей победу над страданием и смертью, которую человечество указало под именем Бога, так как испытывало искони потребность в нравственной и одновременно рациональной надежде — основе всякой веры.

Масон-атеист, следовательно (по крайней мере в том смысле как обычно понимают второе понятие), вопиющее противоречие. Именно к масонскому опыту более, чем к какому-либо иному, относится знаменитый парадокс, сформулированный Вольтером: «Если бы не было Бога, то его следовало бы изобрести».

Строго говоря, масон не может быть и агностиком. В речи, произнесенной в собрании ложи «Наука и труд» в Ливорно, Мастер Лино Сальвини утверждал, к примеру ) что «…мы не можем быть агностиками, ибо следуем по пути гносиса, совершая работу мысли. Сам я врач-радиолог. Работая в области ядерных исследований, я должен как специалист анализировать реальность методами физики. Я знаю, что, если расщепить атомы, существующие в этом дереве, в этих перчатках, в этом молотке, в этом мраморе, мы неизменно обнаружим протоны и электроны, притягивающиеся и отталкивающиеся друг от друга с той же силой, измеряемой в цифровом выражении, которая никогда не изменится ни на йоту. Это закон, братья, закон реальности. Я знаю также, что все начинается с энергии. Но при этом энергия, чтобы что-то создать, должна совершить работу. Эта работа обозначена вектором, то есть стрелкой, указывающей направление, в котором должна распространиться энергия, чтобы стать материей. Так я попытался открыть перед вами малый угол своего внутреннего храма…». В каждом отделе экзистенциального и культурного опыта человека есть место для поиска. Масон, по выражению Луи Клода де Сен-Мартена,— это «человек желания», который до последнего часа ищет знак божественности в жизни человека и природы.

Говоря о школе масонства, нам следует, пожалуй, вчитаться также в слова, произносимые одним из руководителей масонской ложи по случаю инициации неофита. Рассуждая о первоначалах, он утверждает, что «характер основания носит убеждение нашего брата- масона Фридриха Шиллера в том, что « uber ‘ m Sternenzelt muss ein lieber Vater wohnen » («над сводом небесным не может не быть доброго Отца») — Высшего Разума и Высшей Воли, которого в наших ложах мы именуем Великим Архитектором Вселенной, а верующие — Богом. При этом мы прекрасно сознаем, что никакого рационального доказательства его существования не может быть, ибо он невидим, его нельзя потрогать, он проявляет себя напрямую, и если верно, что никакое рациональное пoзнание невозможно, минуя встречу чувственного опыта с организующим и систематизирующим началом интеллекта, то, следовательно, Бог — это Непознаваемое…

Однако коль скоро невозможно никакое доказательство и поэтому невозможна никакая рациональная уверенность в существовании Бога, то в таком случае следует полагаться на нравственную уверенность, которую не может отрицать человек. Все вокруг нас обусловлено железными законами, которые в состоянии выразить математика. И регулярное движение светил в макрокосмосе, и бурное движение атомов и микрочастиц, и жизнь, и воспроизводство клеток в тканях, одним словом, все, что существует в природе, не является хаосом, но следует рациональным законам… И если это правда, то возможно ли, что весь этот комплекс равновесий обязан своим происхождением чистой случайности? Не логичнее ли предположить, что Вселенная и особенно законы, изъявшие ее из хаоса, являются делом Высшего Разума? Естественно, продолжая философствование, можно было бы возразить, что в действительности мы не можем быть уверены в том, что окружающий нас мир на самом деле является совершенно рациональным: мир может быть и совершенно иррациональным или не быть вообще. Только структура нашего интеллекта рациональна, и эта структура заставляет нас полагать рациональным то, что таковым не является или даже вообще не существует. Но даже если и сказанное тоже правда, несмотря на всю парадоксальность, тем не менее остается неизменно заключительный вопрос: каким образом в мире, который, быть может, является чистым хаосом, наш дух, напротив, основан на началах порядка и рациональности? Кто построил нас именно так, а не иначе?..».

Разумеется, это высказывание принадлежит масону, беседующему со своими братьями, другими масонами. Здесь отсутствуют весомые аргументы существования Бога на основе традиционных «доказательств», использующих арсенал онтологии, космологии, телеологии и т. п.

Впрочем, говорят, что среди масонов господствует терпимость в отношении религиозных мнений. Как утверждают, масонство «не является атеистическим, но при этом и не навязывает личностного бога, признавая существование Совершенного Существа, абсолютного инварианта, живущего в нас и вне нас, природу которого мы еще не знаем, но к которому можно приблизиться путем учения, возвышения и совершенствования».

Поиски божества, философски говоря, не обязательно строятся на чистой трансцендентности. Согласно Шри Ауробиндо, точно так же, как животное является живой лабораторией, в которой природа производит человека, так и человек может считаться лабораторией, благодаря деятельности которой природа в содружестве с самим человеком производит на свет Бога. Победа при этом оказывается за имманентной инстанцией, но в обстановке напряжения, связанного с преодолением преходящих ограничений реальности.

Это побуждает Ауробиндо дополнить свою мысль: «Если существует хоть какой-ни будь свет лучезарной интуиции или истины, открывающей глаза человека на окружающий его мир, но прозябающей до поры до времени в потемках или в бездействии, пусть даже эта истина и промелькнет, как видение, скрытое полупрозрачной пеленой, пусть блеснет она, подобно зарнице под северным ночным небом,— все равно мы должны без опаски сделать ее предметом нашего желания, ибо, вне всякого сомнения, только так можно возвысить свое сознание, за которым устремится вслед наш разум». Это необходимо для того, чтобы «открыть путь нашему постепенному восхождению к более высокому уровню сознания, каким бы низким он ни был изначально. Необходимо это и для того, чтобы человечество обрело наконец свое последнее пристанище»

На Востоке Ауробиндо, на Западе Тейяр де Шарден создали теоретический сплав, состоящий из категорий духовного опыта и категорий эволюции. Согласно тому же Ауробиндо, философский дуализм материя — дух не может быть разрешен иначе, как посредством включения между двумя противостоящими началами целого ряда промежуточных звеньев (Жизнь, Разум, Сверхразум), которые являются степенями универсального восхождения к Богу. Таким образом, он из чистой абстракции или антропоморфной проекции превращается в позитивный статус, к достижению которого сознательно или бес сознательно стремится всякое существо.

Статья 3 Устава Великого Востока Италии, в частности, содержит утверждение, что «итальянская община соблюдает монотеизм». В ходе своей истории масонство, судя по всему, не раз забывало, что у него есть собственные инициационные характеристики, то есть, если так позволительно выразиться, принципы свободы религии. Такое «историческое» направление масонства, как Великий Восток Франции (непризнаваемое сегодня Великой объединенной ложей Англии и большинством регулярных общин), даже «упразднило» понятие «Великий Архитектор Вселенной», изъяв его из своего ритуального багажа, так как это направление французского масонства было побеждено рационализмом в стиле XIX в. и сугубо политико-социальными практическими интересами.

Если отвлечься от официально декларируемых позиций, то нетрудно себе представить, что и в Италии многочисленные масоны никогда не сознавали (или еще не осознали) существование «ландмарки» деизма, о которой было сказано выше.

Можно тем не менее утверждать, что ориентация итальянского масонства, если следовать публикациям на эту тему, пытается вернуться к более строгим масонским традициям.

В заключение главы приведем два отрывка из романа Льва Николаевича Толстого «Война и мир».

Полагают, что в свое время Л. Толстой был посвящен в масоны. Правда, какие-либо документальные подтверждения этого эпизода в биографии великого русского мыслителя отсутствуют. Нам представляется, что на страницах «Войны и мира» Л. Толстому удалось ярко передать глубину масонского спиритуализма.

« — Я никогда не посмею сказать, что я знаю истину,— сказал масон, все более и более поражая Пьера своею определенностью и твердостью речи.— Никто один не может достигнуть до истины; только камень за камнем, с участием всех, миллионами поколений, от праотца Адама и до нашего времени, воздвигается тот храм, который должен быть достойным жилищем великого бога,— сказал масон и закрыл глаза.

— Я должен вам сказать, я не верю, не… верю в бога,— с сожалением и усилием сказал Пьер, чувствуя необходимость высказать всю правду.

Масон внимательно посмотрел на Пьера и улыбнулся, как улыбнулся бы богач, державший в руках миллионы, бедняку, который бы сказал ему, что нет у него, у бедняка, пяти рублей, могущих сделать его счастие.

— Да вы не знаете его, государь мой,— сказал масон -— Вы не можете знать его. Вы не знаете его, оттого вы и несчастны.

— Да, да, я несчастен,— подтвердил Пьер,— но что же мне делать?

—  Вы не знаете его, государь мой, и оттого вы очень несчастны. Вы не знаете его, а он здесь, он во мне, он в моих словах, он в тебе и даже в тех кощунствующих речах, которые ты произнес сейчас,— строгим дрожащим голосом сказал масон.

Он помолчал и вздохнул, видимо, стараясь успокоиться.

— Ежели бы его не было,— сказал он тихо,— мы бы с вами не говорили о нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? — вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе.— Кто его вы думал, ежели его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо?

Почему ты и весь мир предположили существование такого не постижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?..— Он остановил ся и долго молчал.

Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания. — Он есть, но понять его трудно,— заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги.— Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу все всемогущество, всю вечность, всю благость его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видеть, не понимать его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? — Он помолчал.— Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова,— сказал он с мрачной и презрительной усмешкой,— а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать его трудно. Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании его мы видим только нашу слабость и его величие…

Пьер с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети, интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти поерывало масона, или этим блестящим старческим глазам состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью,— но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.

— Он не постигается умом, а постигается жизнью,— сказал масон.

_ Я не понимаю,— сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему.— Я не понимаю,— сказал он,— каким обра зом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.

Масон улыбнулся своей кроткой отеческой улыбкой.

—  Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя,— сказал он.— Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.

—  Да, да, это так! — радостно сказал Пьер.

—  Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку — науку всего, науку, объясняющую все мироздание и занимаемое в нем место человека. Для этого чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих Целей в душе нашей вложен свет божий, называемый совестью».

Разговор Пьера после посвящения его в масоны с князем Андреем.

Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен прийти на помощь ему, просветить и поддержать его. Но как только Пьер придумывал, как и что он бует говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит все его ученье, я боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.

—  Нет, отчего же вы думаете,— вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка,—!

— Отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.

—  Про что я думаю? — спросил князь Андрей с удивлением.

—  Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что?

— Масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство — это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества.— И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.

Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.

— Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; все остальное есть сон,— говорил Пьер.— Вы поймите, мой друг, что вне этого союза все исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что ум ному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал, частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах,— говорил Пьер.

Князь Андрей молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.

Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они пошли на паром.

Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу. Ну, что же вы думаете об этом? — спросил Пьер.— Что же вы молчите?

— Что я думаю? Я слушал тебя. Все это так,— сказал князь Андрей.— Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека и законы, управляющие миром. Дэ кто же мы? – люди. Отчего же вы все знаете? Отчего я один не вижу того, то вы видите? Вы видите на земле царство добра и правда я его не вижу. Пьер перебил его.

— Верите вы в будущую жизнь? — спросил он.

— В будущую жизнь? — повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторе ние за отрицание, тем более что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.

—  Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его; и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь, как на конец всего.

На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды — все ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно — дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого? Разве я не чувствую, что я в этом бесчисленном количестве существ, в которых проявляет ся божество,— высшая сила,— как хотите, что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим? Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница, которой я не вижу конца внизу, она теряется в растениях. Отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше до высших существ. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что, кроме меня, надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.

—  Да, это учение Гердера,— сказал князь Андрей,— но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся), и вдруг это существо   мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…

— Вог что убеждает, вот что убедило меня,— сказал князь Андрей.

— Ну да, ну да,— говорил Пьер,— разве не то же самое и я говорю!

— Нет — Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь «ш рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И я заглянул…

— Ну, так что ж! Вы знаете, что есть там и что есть кто-то»? Там есть — будущая жизнь. Кто-то есть бог.

Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.

— Ежели есть бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их.

— Надо жить, надо любить, надо верить,— говорил Пьер,— что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там, во всем (он указал на небо).

Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома, и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу.

Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны течения с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «Правда, верь этому».

Князь Андрей вздохнул и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но все робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.

— Да, коли бы это так было! — сказал он.— Однако пойдем садиться,— прибавил князь Андрей, и, выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз после Аустерлица он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел, лежа на Аустерлицком поле, и что-то давно заснувшее, что-то лучшее, что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел раз вить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь».

Продолжение следует

Читать по теме:

• Морамарко М. — Масонство в прошлом и настоящем. Под сенью королевской арки
• Морамарко М. — Масонство в прошлом и настоящем. Введение

\