«По воде»(1515—1524) — Иоахим Патинир
На днях побывала на поминальном обеде. Неожиданно ушел из жизни замечательный человек, в самом расцвете сил… От этой неожиданности в душе возникла зияющая пустота… Более пятисот гостей, друзей, родственником, коллег собрались в огромном зале с двумя гигантскими хрустальными люстрами в центре и по четыре меньших размеров справа и слева. Казахская семья, все скорбят, поминали по обычаям — традиционный бешбармак, сурпа, чай с молоком, пение молитв на арабском. Выступления на казахском и русском. Но перед трапезой показали на большом экране документальный фильм без слов, просто чередование прекрасно подобранных фотографий от младенчества до последних дней. Как ушедший жил, работал, чем интересовался, с кем дружил, где бывал. И все это под музыку Людвига ван Бетховена! Часть его симфонии, часто вспоминаемой сейчас, цитируемой в кино («Король говорит»). Эта музыка «Epilogue» (Piano Concerto No. 5 — Adagio un poco mosso) удивительно хорошо легла на происходящее. Лица просветлели, а рыдающая вдова перестала плакать. И не было никаких преград и барьеров, то есть берегов, между 18 веком, когда написала музыка, и 21 веком, когда исполняется, между национальностями, сословиями, возрастами… И повеяло вечностью. Вечность все и всех уравняла. От этой вечной музыки, и от того, что все были очень искренними, возникло не обычное ощущение суетности бытия, а именно вечности… Перед взором покатились те самые «безбрежные воды Стикса», о которых небольшая дискуссия в «Литературном обозрении» возникла из-за одного дуралея, коему оксюморон померещился.
Кстати, долго не могла понять, что за оксюморон нашел в названии романа наш собеседник., не обремененный базисом в виде Нагорной проповеди. Вроде, образ очевидный. Зачем цепляться буквоедски со словарем? А, ведь, человек то ли не видит, то ли, наоборот, боится безбрехности вод Стикса, в которые, если попал, то на берег выхода-то уже нет.
ЕЛЕНА26.10.2017 at 19:10
Натали, имелось в виду, что каждая река, в том числе Стикс, имеет берега. Это же не океан когда плывешь на корабле и не видишь берегов. Не был учтен символический, мистический смысл «безбрежные воды». Воды — от которых не укрыться и не спрятаться, так как берегов то нет, Везде настигнут.NATALI27.10.2017 at 22:10
Елена Бертрановна! А смотрите, как замечательно звучит в данном контексте поговорка «Что, берегов не видишь?». Она ж используется, когда выходят за границы дозволенного. Уже прошита нравственная оценка. «Выход из берегов» — это и есть стремление к безбржности вод …Стикса.ЕЛЕНА28.10.2017 at 08:16
Конечно!
«Безбрежные воды Стикса» — это метафизическое понятие, они протекают из прошлого в настоящее и дальше в будущее. Вдова на русском языке поблагодарила все присутствующих — родственников, друзей, коллег, которые ехали не только со всей страны, но и из-за рубежа: «Я безмерно, безгранично, бесконечно благодарна за поддержку в течение сорока дней.» Те же слова с частичкой «без». Безбрежно — безгранично. И каждая частичка «без» будто откликалась тихим голосом ушедшего навсегда: «Без меня…»
Литература, искусство — это, пожалуй, тоже воды Стикса. Мы говорим о классике, «проверенной временем», понимая, что те, кто обессмертил для нас художественные образы своей эпохи, «Иных уж нет, а те далече, как Сади некогда сказал….»
Не дописав своей «Человеческой комедии» ушел из жизни Бальзак, до сих пор заставляя задуматься, на что же большинство его героев растратило свою жизнь.
Бальзак создал потрясающий портрет постреволюционного французского общества, где каждый персонаж имеет развернутую социальную историю. У него нет «пустых» персонажей, ну, как «эльфы», которые в облаках парят. И за каждым словом такой насыщенный поток информации, который расшифровывается через два столетия в 21 веке! Как эта «голландская» тема с Гобсеком-Живоглотом и его «полусветскими» племянницами… Как-то Кшесинская с ее внучатой племянницей вспоминается. Напрашивается параллель. Там дядюшка с племянницей. Тут тетушка с племянницей.
ЕЛЕНА28.10.2017 at 15:12
Хочу сделать комментарий к тексту, чтобы еще раз подчеркнуть, что воспитавший Де Марсе аббат и выступающий под личиной испанского аббата Карлоса Эрреры преступник Вотрен Обмани Смерть — разные личности. Но обилие воспитателей аббатов во французской литературе времен Реставрации и Июльской монархии впечатляет. В 1830 году выходит роман Стендаля «Красное и черное», в котором наставником героя Жюльена Сореля выступает аббат — янсенист Пирар. О сходстве ситуаций в романах «Красное и черное» и «Блеске и нищете куртизанок», да и других частях «Человеческой комедии», говорилось на вебинарах. Эта «работа с молодежью» бросается в глаза.
Но Бальзак использует столь любимый им дуализм. Преступник Вотрен и аристократка Клара де Босеан произносят одни и те же наставления Растиньяку. Настоящий аббат, воспитывающий де Марсе, и преступник, под личиной аббата, тоже говорят одно и тоже и действуют одинаково. Ассоциация с Мефистофелем однозначная. Аббаты как соблазнители и совратители молодежи, прокладывающие им путь, вернее, лестницу, ступеньку за ступенькой в высший свет
Интересно, что преамбула «Второго силуэта женщины», впервые появляется в рассказе Бальзака «От одиннадцати до полуночи» в коллективном сборнике «Коричневые ступени», в котором рассматриваются всякие готические истории и чертовщина в 1832 году, то есть по горячим следам Июльской революции. Аббат-воспитатель там не упоминается. Зато де Марсе уже премьер министр Луи Филиппа. Из «мефистофелевского» контекста рассказа выкристаллизовался аббат- совратитель. Но характерная деталь, показывающая мудрость Бальзака — писателя. Анри де Марсе не долго пробыл на посту премьера. Уже в рассказе «Тайны княгини де Кадиньян» две подруги обсуждают смертельную болезнь де Марсе, которого они скоро лишатся, в мае 1833 года. Бальзак не погрешил против истины. Если у человека сохранилась душа, ее не удалось сожрать гарпиям, которая способна болеть, то на этом посту человек долго не задержится. Душу де Марсе не удалось сожрать гарпиям, так как старая дева — тетка в детстве и юности успела дать противоядие — свою любовь. В душе де Марсе изначально боролись две системы ценностей. Судя по финалу, душа не совсем погибла.
Увы, Бальзак не успел доанализировать Вторую республику, так как уехал к нам в Россию. Два года просидел у Ганской в Верховне. На родину приехал умирать. Но в годы революции написал и поставил на сцене весной 1848 года пьесу «Мачеха». И снова обратился к истокам — консульской республике. Из второй республики в первую. Для понимания тех дней он служит отличным Вергилием. А почему? Потому, что как и Дедюхова, и Достоевский, и Стендаль черпал сюжеты и характеры из газет! Интернета тогда не было. Но метод классической литературы не изменился! Все из жизни! Буквально вставками-врезками, газеты тогда давали такой богатый жизненный материал.
До Бальзака всеми этими нотариусами, адвокатами, судьями. прокурорами никто не интересовался. Бальзак первым бросил взгляд в это темное царство в историях про наследства, банкротства, спекуляции.
В 1848 году Бальзак был готов стать подданным Российской империи ну совсем как Депардье в наши дни. Не так давно попыталась смотреть фильм «Герцогиня де Ланже», где играет генерала Монриво одноногий сынок Жерара, тот самый, о котором рассказывал Н.М. Цискаридзе . Сын Депардье лишился ноги из-за такого же заражения как и у Николая Максимовича и в той же больнице! Каюсь, фильм досмотреть не смогла — в роли красавицы Антуанетты де Ланже снималась какая-то кикимора. Сил нет такое видеть.
Так вот Бальзак двинулся навстречу своему счастью (браку с Ганской) в Российскую империю 19 сентября 1848 года, а выехали супруги обратно во Францию 25 апреля 1850 года! Пробыл в России почти два года, но в Верховне, где ему были созданы все условия, он не смог написать ни строчки…
Каролина Собаньская рукой Пушкина.
Но про Бальзака и Ганскую мелькнула догадка. Известно о знакомстве Пушкина и родной сестры Ганской Каролине Собаньской. Пушкин с нее писал свою Марину Мнишек. Дочь Ганской вышла замуж за графа Мнишек. Вот так литература форматирует пространство… что-то дописывает, что-то перекраивает…
Но с этой Ганской с самого начала было что-то не то. Почитаешь, как ее лечили от подагры, и жуть берет. Ее заставляли ставить ноги внутрь вспоротого живота еще живого молочного поросенка. Бальзак описал эту процедуру в письмах. Просто, панночка Гоголя… Так и хочется крикнуть: «Беги, пока не поздно! Беги!»
Эвелина Ганская
На вебинаре И.А.Дедюхова обронила, как образы Бальзака работали и меняли ситуацию. Интереснейший вопрос. Андре Моруа в «Письмах незнакомке» пишет, что подлинный знаток Бальзака должен без запинки отвечать, на ком и когда в каком романе Максим де Трай уже женат? А Растиньяк? Растиньяк женился, не падайте….на дочери своей любовницы Дельфины и стал наследником миллионов финансиста Нунсингена! Нашел способ стать зятем миллионера без кровопролития, как предлагал ему Вотрен, Обмани смерть. Анри де Марсе тоже мог бы жениться на той же девушке, но не захотел. Анри использовал Дельфину как ширму в своих отношениях со своей тайной возлюбленной. Когда открылась неверность, он стал любовником мадам де Нусинген по-настоящему. Но расстался с ней. Почему? Как говорят знавшие обоих, в сравнении с Растиньяком был «строптив», что не нравилось Нусингену. Растиньяк банкира вполне устраивал — вместо него сносил капризы, мигрени и фокусы жены.
Эта история женитьбы ничего не напоминает? Это сюжет романа Ги де Мопассана «Милый друг». Жорж Дюруа, красивый молодой человек, но совершенно бездарный журналист, в финале обманом женится на дочери своей любовницы мадам Вальтер и становится наследником миллионов папаши Вальтера, крупного дельца, финансиста и владельца газеты. Сходство фамилий персонажей Бальзака и Мопассана. Обе фамилии немецкие. Еще одна подсказка — один из героев «Милого друга» граф Водрек. Помните титул матери де Марсе? Маркиза де Вадрак. Водрек- Вадрек. Похоже? Вот такие ассоциации.
Но как измельчал, истаскался, поблек образ Мопассановского «шалопая» в 1885 году по сравнению с шалопаями Бальзака 1829 года… Один из героев заключает на свадьбе Жоржа и Сюзанны: «Будущее принадлежит пройдохам». Уже не шалопай, но пройдоха.
Замечательно, что «Книжной лавкой» запланирован вебинар об «Утраченных иллюзиях» — обязательно его надо делать! Сразу и думаешь, что же там было утрачено вместе с иллюзиями тогдашними шалопаями? Неужели душа?..
Огромное спасибо И.А.Дедюховой, что побудила меня перечитать снова романы и повести Бальзака. Он пахал целину, как и она сейчас. Кто до него в литературе касался вопроса о «клаке» в театре, распространении билетов, о взаимодействии директора театра, режиссера, автора пьес, клаки и зрителей? Кто анализировал, как издаются газеты, разной политической направленности? Кто рассматривал, как создается литературная популярность за счет двух-трех вовремя опубликованных статей? Как создается общественное мнение о некоторых популярных и не очень персонажах на общественной сцене и в свете? Все это представлено в «Утраченных иллюзиях» с чисто французским сарказмом…
Полагаю, не зря вдруг были подняты «бальзаковские» темы, тучи сгущаются над теми «героями нашего времени», решившими прожить жизнь такими же шалопаями, давно канувшими в Лету, а перед этим измельчавшими до самых беспринципных пройдох.
«Шалопаи» нашего времени что-то почуяли. Десятников и Ратманский 24 апреля 2011 года в Большом поставили балет «Утраченные иллюзии», в котором отметились герои «Парнасских сестер», включая Овчаренко, Светлану Лунькину и Настю Винокур.
18.04.2011
24 апреля Большой театр покажет премьеру балета «Утраченные иллюзии»* в постановке Алексея Ратманского и на музыку Леонида Десятникова. Это первый в постсоветской жизни Большого случай, когда по заказу театра была создана новая балетная партитура. В истории новинки, восходящей к 1930-м годам, разбирался корреспондент «Власти» Сергей Ходнев.
*премьера пройдет при поддержке фестиваля «Черешневый лес»
Новый балет позаимствовал не только название, но и либретто у спектакля «Утраченные иллюзии», который был в 1936 году поставлен в Театре оперы и балета имени Кирова (так, если кто не помнит, именовался Мариинский театр). Тогдашние «Иллюзии» получили исключительно влиятельных крестных. Музыку сочинил Борис Асафьев, фактически главный советский балетный композитор своего времени, на счету которого почти три десятка представлений, включая, например, хрестоматийный «Бахчисарайский фонтан» и «Пламя Парижа», памятное хотя бы по сделанной три года назад постановке Большого. В январе 1936 года в спектакле, поставленном опять-таки самым успешным из тогдашних хореографов — Ростиславом Захаровым, танцевали признанные звезды ленинградского балета — Галина Уланова и Константин Сергеев. Ну а либретто написал четырехкратный лауреат Сталинской премии, театральный художник Владимир Дмитриев.
Танцем и пантомимой артистам приходится изображать не только мелодраматические коллизии, но и закулисную жизнь балетного театра, насчет которой у них самих никаких иллюзий нет
Фото: Юрий Мартьянов, Коммерсантъ
В обращении с романом Бальзака, который лег в основу либретто, Дмитриев позволил себе некоторое количество вольностей, но с неблагодарной задачей придания толстенной книге театрального потенциала справился, надо признать, неплохо. Основные коллизии центральной части романа в либретто сохранены, только слегка изменен антураж. Бальзаковский Люсьен де Рюбампре, провинциальный поэт, приехавший завоевывать Париж и сначала хлебнувший лиха, но затем ненадолго превратившийся в знаменитость, стал в либретто композитором. Полем битвы для него становятся не редакции и литературные салоны, а парижская опера, куда ему все-таки удается пристроить свою музыку (балетную, заметим): с этого и начинается его скороспелый взлет. Две прелестницы, актрисы Корали и Флорина, соответственно, превращены в танцовщиц.
Наверное, такие трансформации навряд ли бы обрадовали самого Бальзака, который увлекался музыкой не более, чем полагалось среднестатистическому благовоспитанному человеку того времени, а балетный мир упоминал в своих книгах, мягко говоря, вскользь (обыкновенно в том контексте, что такая-то содержанка является еще и танцовщицей). В своих «Утраченных иллюзиях» он помимо очередных картин провинциальной жизни живописал мутноватое время Реставрации через призму хорошо знакомых ему литературно-журналистских нравов, пускай реальные литераторы в качестве действующих лиц и не выведены (только кое-где просматриваются прототипы: так, в беллетристке Фелисите де Туш, пишущей под мужским псевдонимом Камилл Мопен, несложно разглядеть Аврору Дюпен, она же Жорж Санд).
Впрочем, от советской аудитории 1930-х годов познаний в жизни парижских салонов столетней давности и так не ждали, но зато сам факт использования Бальзака в качестве литературного первоисточника мог прекрасно устроить цензуру. Писатель, всю жизнь мучительно переживавший свою безродность и не менее мучительно стремившийся разбогатеть, уже занял к этому времени видное место в общепринятом советском пантеоне мастеров культуры — на правах знатного реалиста, обличителя аристократии и реакционной буржуазии и чуть ли не поборника пролетариата.
Однако если приглядеться к либретто, то заметно, что его автор как раз пожертвовал и социологическими наблюдениями Бальзака, и политикой, и даже на классовой борьбе не очень настаивает. Бальзаковский конфликт талантливого, но слабого и легкомысленного одиночки с бездушным обществом в интерпретации Дмитриева разыгрывается исключительно внутри театральной среды. Придя в театр, робеющий Люсьен сразу сталкивается с борьбой двух балетоманских партий: одна поддерживает чувствительную приму Корали (за которой стоит спонсор — банкир Камюзо), а другая — более практичную Флорину, любовницу не менее щедрого герцога, «покровителя искусств и светского бонвивана». Корали принимает участие в юноше и организует постановку его балета «Сильфида», которая имеет оглушительный успех, несмотря на козни клакеров. Обиженная Флорина вместе с герцогом устраивает заговор против Люсьена; тот настолько опьянен своей популярностью, кутежами и игрой, что послушно дает разлучить себя с Корали. А потом, растеряв вдохновение, пишет для Флорины балет «В горах Богемии» — «эффектный, но пустой». Осознав глубину своего падения, Люсьен бросается к Корали, но напрасно. Разочаровавшаяся танцовщица скрепя сердце возвращается к банкиру, а композитору остается разбитое корыто, точнее, крылышки от костюма Сильфиды как наглядный символ утраты иллюзий.
У Бальзака-то все жестче: Корали умирает от чахотки, а Люсьен не просто разочаровывается, а разоряется и попадается на подделке векселей. Но зато можно себе представить, как создатели первой балетной версии «Утраченных иллюзий» радовались редкой возможности сделать именно что балет о балете, выведя на сцену и клаку, и агрессивных балетных фанатов, и сервильную прессу, и высокопоставленных покровителей. А заодно знаточески намекнуть на подлинные обстоятельства истории танцевального искусства: в балетных Корали и Флорине можно было узнать всамделишных королев сцены бальзаковских времен Марию Тальони и Фанни Эльслер.
Но есть в сценарии момент, от которого все эти милые эрудитско-балетоманские радости перестают казаться такими уж беззаботными. Когда дело доходит до второго, неудачного Люсьенова балета, либретто холодно отчеканивает: «В музыке балета торжествуют банальность и формализм». Бывают странные сближения: через месяц после премьеры «Утраченных иллюзий» в «Правде» вышла печально известная статья «Балетная фальшь», в которой за банальность и формализм («музыка… бренчит и ничего не выражает») гневно порицался уже настоящий, невыдуманный балет — «Светлый ручей» Шостаковича.
«Утраченным иллюзиям» 1936 года вроде бы повезло. Их никто не упрекнул в фальши. Напротив, рецензенты наперебой хвалили представление, усмотрев в нем в том числе и «правильное» идеологическое содержание. Но после нескольких спектаклей балет пропал из репертуара насовсем, и что тому причиной — непонятно. Очевидно, все-таки не то, что музыка Асафьева, корректно выражаясь, не пережила собственного времени: тому же «Бахчисарайскому фонтану» это ничуть не помешало стать шлягером.
И тем не менее теперь Большой театр, пригласив Алексея Ратманского ставить «Утраченные иллюзии», заказал и новую музыку. Это само по себе выглядит сенсационно. Так получилось, что новой музыки специально для балета сейчас вообще пишется мало, а уж новая партитура для большого балета в традиционном вкусе, созданная по старинке, когда композитор и балетмейстер совместно прикидывают, сколько минут музыки надо написать тут или там,— и подавно редкое явление.
Для композитора в данном случае благодарных и интересных задач предостаточно. В конце концов, главный герой — композитор, и можно вдоволь наиграться, наделяя различиями «его» музыку и музыкальный текст «от автора», да еще отсылая слушателя при этом к стилистике балетной музыки XIX века. Имя Леонида Десятникова тут, действительно, напрашивалось само собой. Если «Утраченные иллюзии» рассматривать как возможность рефлексии на тему старорежимного балета, то грех не вспомнить оперу «Дети Розенталя», где пышно цвела композиторская рефлексия на тему классической оперы от Моцарта до Чайковского.
Тем более что «Детей Розенталя» тоже заказал в свое время Большой театр, да и дирижер-постановщик у двух вещей в итоге один и тот же. «Детей» ставил тогдашний музыкальный руководитель и главный дирижер Большого Александр Ведерников. Он уже два года как ушел из театра, а в его отсутствие музыкальным руководителем там успел побывать и сам Десятников. До недавнего времени и композитор, и театр рассчитывали, что дирижером-постановщиком нового балета станет Теодор Курентзис, но тот, поглощенный теперь делами Пермского театра оперы и балета, от предложения отказался, и в результате в оркестровую яму Большого придется вернуться Ведерникову.
Право, даже жаль, что «Утраченные иллюзии» не получат такой неслыханной рекламы, какую благодаря Думе и лоялистским молодежным движениям получили «Дети Розенталя»: все-таки Бальзак, даже в интерпретации художника Дмитриева,— это не Владимир Сорокин. Тем более что ничего скандального постановка не обещает: и костюмы, и декорации, и сам хореографический язык, напротив, должны настойчиво напоминать о первой половине позапрошлого века. Как, впрочем, и сама музыка. Леонид Десятников не стал прибегать к буквальным цитатам из композиторов того времени, но признался, что видит в своей партитуре дань уважения не только романтическому балету, но и французской музыке XIX столетия. Хотя при этом в партитуру попала и русская словесность — стихи Тютчева, написанные по-французски. Пением этого текста (в оригинале и в переводе) музыка балета открывается и завершается.
И если речи, звучавшие с высоких трибун по поводу «Детей Розенталя», весьма напоминали правдинские передовицы 1936 года, то теперь в самих «Утраченных иллюзиях» ликвидирован и тот конфликт между «прогрессивной» музыкой и формализмом, о котором говорилось в тексте оригинального сценария. «Ясно, что это был камуфляж, к которому прибегли авторы балета для того, чтобы как-то защитить себя,— объясняет Десятников.— Поэтому от оценочных прилагательных мы просто отказались. Хотя, возможно, музыковеды, которые обратятся к анализу этой музыки (если они захотят, конечно), какие-нибудь различия найдут. Но у меня не было такого намерения. Музыка балета «Сильфида» и музыка балета «В горах Богемии» для меня равно прекрасны».
Ходят слухи, что в этом или следующем сезоне Урин хочет возобновить этот балет Ратманского. В примечаниях в Вики ссылки на множество статей. В статье приводится упоминание 100 балетных либретто, из которых Ратманский извлек «Утраченные иллюзии». Хотя бы для приличия упомянули советский вариант балета с Улановой в роли Коралли. Но нет. Везде и во всем они первооткрыватели! Цискаридзе в этом «шедевре» тоже не задействовали, напрасные надежды лелеяли любители балета… Нынешние «шалопаи» (как и давешние) не позволят никого любить, кроме себя… «будто все, кроме них, уже умерли», как сказала по этому поводу Дедюхова.
Вторая часть романа «Безбрежные воды Стикса» Ирины Дедюховой с подзаголовком «Упованья входящих» вышла в «Книжной лавке» как раз в момент моих размышлений о французских шалопаях, баловнях судьбы. Новый роман анализирует изменения в обществе за тридцать два года с момента начала перестройки и до февраля 2017 года. Автор показывает, как за это время изменились судьбы людей, как эволюционировала бывшая советская номенклатура в ходе «демократических преобразований», что случилось с советскими техническими специалистами. Строительная отрасль выбрана не только потому, что автор – строитель, кандидат технических наук, но потому что «дом» нужен каждому человеку, дом, в котором можно жить.
Название «Упование входящих» отсылает к «Божественной комедии»: «Оставь надежду всяк сюда входящий». Герои романа Ферапонтов и Митьков вспоминают эту цитату, но не из бессмертной поэмы великого Данте, а из статьи главной героини «Путешествие в ад»:
Я увожу к отверженным селеньям
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям
Я высшей силой, полнотой всезнанья
И первою любовью сотворен
Древней меня лишь вечные созданья
И с вечностью пребуду наравне
Входящие, оставьте упованья.
Перекликается с «Божественной комедией» и «Человеческая комедияю» Оноре Бальзака. В этой уникальной эпопее французский романист показал, что произошло с французами за сорок лет после Великой французской революции. Ему удалось нарисовать потрясающий портрет постреволюционной Франции. Так и хочется развести руками «за что боролись?..»
В программу по литературе в советской школе входил «Отец Горио». Это произведение пригодится нам для лучшего понимания нового романа. Филологи сосредоточились на фигуре обедневшего аристократа Растиньяка, что не было случайностью. Если бы исследователи привлекли внимание к Горио, отцу неблагодарных дочерей, то поставили бы своих коллег, советских историков, в очень щекотливое положение. Одной из основных тем советской историографии был анализ движения санкюлотов времен Великой французской революции. Но никто не поинтересовался, что стало с вожаками народного движения, в частности с председателями парижских секций, в последующие годы. А вот Бальзак показал это на примере папаши Горио. Тема была близка писателю – его отец, крестьянин с Юга Франции отлично воспользовался социальными лифтами революции и поменял плебейскую фамилию Бальзе на более благородную Бальзак.
«До революции Жан Жоашен Горио был простым рабочим вермишельщиком, ловким, бережливым и настолько предприимчив, что в 1789 году купил все дело своего хозяина, павшего случайной жертвой первого восстания. Он обосновался на улице Жюсе, близ Хлебного рынка, и ,проявив большую сметку, взяв на себя председательство у себя в секции, чтобы обеспечить свою торговлю покровительством людей, наиболее влиятельных в ту опасную эпоху. Такая хитрая политика и положила основание его богатству: началось оно в период настоящего или умышленного голода, когда в Париже установились огромные цены на хлеб. За этот год гражданин Горио нажил состояние, позволившее ему впоследствии вести торговлю, пользуясь всеми преимуществами, какие дает торговцу крупный капитал…
Его серость спасла ему жизнь о его богатстве стало известно лишь тогда, когда слыть богачом уже не было опасно. Он не имел себе равных, когда дело шло о зерне, муке, крупе, их качестве, происхождении, хранении, когда требовалось предвидел цену, предсказать урожай или неурожай, дешево купить зерно, запастись им в Сицилии или на Украине. Но вне этой особой отрасли. Горио вновь становился темным, неотесанным работником…был чужд духовным наслаждениям».
То есть Горио по происхождению санкюлот, а в дальнейшем активный участник санкюлотского движения! Без 48 парижских секций, существовавших с 1790 по 1795 годы, не обходилось ни одно крупное политическое событие Великой французской революции: восстание 10 августа 1792 года, то есть падение монархии и установление Первой республики, восстание 30 мая 1793 года – установление Якобинсокй диктатуры, да и 13 вандемьера 1795 года пушки генерала Бонапарта были направлены против очередного восстания секций. Как председатель одной из них Горио должен был принять участие во всех этих событиях. Можно представить какие зажигательные призывы раздавались из уст этого патриота и республиканца.
Во времена империи, когда Наполеоном поощрялись браки простолюдинов с аристократами, дочери Горио Анастази и Дельфина получили в мужья графа де Ресто и банкира Нусингена с приданным по 500 тысяч франков от щедрого отца. Но уже во времена Реставрации тесть образца 1793 года не приветствовался. Зятья- аристократы отказали Горио от дома. Поэтому в нем филологи видели такого несчастного короля Лира 19 века. Этот человек, все отдавший дочерям, умер в одиночестве, деньги на погребение с трудом достал тот же Растиньяк. Через много лет этот аристократ женится на внучке Горио, дочери Дельфины Нусинген.
Подобная эволюция санкюлотов и якобинцев, но уже 20 века, то есть бывшей советской номенклатуры, блестяще показана в романе «Упованья входящих». Проблемы главной героини начинаются из-за столкновения с Сан Санычем, которого можно назвать отцом Горио 21 века. Происходящий из рабочей семьи, сам начинавший жизнь как рабочий, получивший при советской власти все – от бесплатное высшее образование до поста председателя горсовета крупнейшего промышленного центра, в постсоветское время Сан Санымч четырнадцать лет возглавлял Удмуртию, а потом стал членом Федерального собрания. Своим сыновьям он сосватал не графов, а банки и строительные фирмы, для которых создавались привилегированное положение благодаря папиному административному ресурсу. Для благополучия сыновей со строительного рынка изгонялись конкуренты, прежде всего строительный трест, который когда-то возглавлял отец нашей героини.
Под фирмы сыновей создавалась специальная программа строительства жилья для бюджетников «Молодая семья». На стенде в городской администрации эти фирмы представили презентацию в 3Д монолитных высоток. Нынешний начальник строительного треста, которого отец героини принимал рабочим и под руководством которого он прошел долгое профессиональное становление, впоследствии отрицал всякую заслугу маститого строителя в своей судьбе. Но когда трест провалил презентацию и не заключил ни одного контракта по программе «Молодая семья», то прислал лимузин за дочерью своего бывшего учителя с просьбой о помощи.
Ирина Дедюхова «Безбрежные воды Стикса». Часть II
«Давить на совесть и сознательность ей не было нужды. Она понимала, что остатки огромной армии советского жилищно-строительного треста просто перестанут существовать. И основная вина за это лежала полностью на лишенном совести и профессиональных основ субъекте, сидевшем напротив нее…
Случай с его сыном потряс весь город… Его младший сын въехал на высокой скорости в толпу детсадовцев на пешеходном переходе. Его «по полной отмазали», отправив в академический отпуск, а ровно через год, накануне выхода из академотпуска, он погиб на машине вместе с двоюродным братом, выехав на встречную полосу под колеса КАМАЗа».
Отлично понимая, что ее «кинут», в память об отце героиня, накануне Дня строителя, сделала блестящую презентацию, заодно выставив парадом последние советские наработки нормальных жилых домов против монолитных многоэтажек, которые предлагали фирмы-однодневки.
Но финал был ожидаем. Позвонила секретарь и «безжизненным голосом сообщила, что накануне в пятницу трест продал все квартиры в «Созвездии молодых семей»… А теперь об оплате. Нам всем приказано больше никогда не разговаривать с вами, на ДСК (домостроительный комбинат) со студентами больше не пускать. И вообще Сан Саныч очень зол на вас, у него сын не смог продать квартиры, а он программу под эти дома пробивал. Прасолов сказал, что вас уничтожат для отрасли навсегда».
Кем же является главная героиня романа: инженером-строителем, музой эпической поэзии или…мамбой? На связь прошлых веков с настоящим, о повторяемости событий указывает мефистофелевская фигура Старикова или Старика, который способен перемещать душу в чужое тело. В конце второй части он передает таинственный «контейнер», украшение, сделанное в 19 веке.
Так вот и думаешь, что какой-то затерявшийся от безбрежных вод Стикса «шалопай», решивший, что ему жить больше всех надо, а все остальные… считай, уже умерли.
Продолжение следует
Читать по теме:
1 comment
«Безбрежные воды Стикса» читаю на одном дыхании, прямо со всеми ссылками. Пусть будет, как в «Мобби Дике». Ваш материал, Елена, в очередной раз доказывает, что настоящая литература — это всегда «воды Стикса» нашей памяти (сразу вспоминается «по волнам моей памяти»).